Читать книгу Тайная жизнь Дилана Бладлесса - Маргарита Петрюкова - Страница 5

После того, как у нас появились нормальные песни, мы начали думать о названии для группы. Мы все понимали, каким оно должно быть, но никто из нас не знал тех слов, при помощи которых это можно выразить.

Мы хотели, чтобы услышав наше название, высокоморальные домохозяйки морщились так, словно при них нецензурно выразились. Но при этом мы не хотели, чтобы оно звучало отвратительно. Десятки, а возможно, и сотни вариантов, были отвергнуты, пока Джей не предложил Children of Pestilence (Дети чумы – прим. автора).

Это название было достаточно неприятным, хорошо звучало фонетически и, главное, оно было серьёзным. Таким, с которым мы можем идти всю жизнь, и никто не скажет, что у группы детское название.

К тому же, оно имело и скрытый смысл. После того, как в Европе миновала чума, наступила эпоха Ренессанса, новый виток в развитии культуры, без которого мы не имели бы всех тех легендарных произведений искусства, выставленных в музеях по всему миру.

А мы – Ренессанс XXI века. Дети той чумы, которой была охвачена музыкальная индустрия, и именно мы дадим начало новой эпохе Возрождения. Мы выведем альтернативную музыку на новый уровень, тысячи групп станут нашими подражателями, миллионы поклонников будут боготворить нас.

Так мы думали, будучи детьми. Об этом мечтают все подростки, создавшие группу, и очень многие разочаровываются. Но не мы.

Да, мы не боги, но у нас в нашем тесном коллективе присутствует то единство душ и умов, которому могут позавидовать очень многие наши коллеги. Children of Pestilence – настоящие.

Мы друзья не только когда включена камера, но и тогда, когда нас никто не видит.

У нас огромная армия поклонников, которые были с нами все эти годы, с нашей первой песни, первого альбома, первого сингла, первой награды. И к ней постоянно примыкает все больше и больше людей. Число подписчиков в Твиттере и просмотров на Ютубе растет, а с ними растут и наши гонорары.

Стоп. Если все так хорошо, почему я сижу на наркотиках? Я должен быть счастлив, что вокруг меня друзья, что моя работа приносит мне удовольствие, что я имею возможность путешествовать, видеть мир, знакомиться с новыми людьми, черпать вдохновение из всевозможных источников. Упиваться им. Но я несчастлив.

Несчастлив от того, что поднимаясь на сцену, я вижу в зале сотни пустых глаз, которые смотрят на меня, слушают нашу музыку, но не слышат наше послание. В опросах, которые мы проводим на Фейсбуке, песни о несчастной любви опережают песни о настоящих человеческих ценностях. Девушки пишут мне в социальных сетях о том, что хотят заняться со мной сексом. Это тешит моё мужское самолюбие, но не удовлетворяет ораторскую жажду быть услышанным и понятым.

У меня красивое лицо, красивое тело, и с годами я научился правильно использовать их. Но я хочу, чтобы люди ценили меня не только за внешнюю оболочку.

Я прихожу домой, смотрю на висящие на стенах платиновые диски и думаю, Children of Pestilence получили их потому, что наша музыка несет в себе какой-то смысл или потому, что их фронтмен красавчик? Мне никогда не узнать истину, и меня это мучает.

Я не питаю иллюзий, что вся планета единогласно признает наши идеи, но наши фанаты – вот люди, от которых мы в первую очередь ждем понимания. И когда они его нам не дают, это обижает.

Однажды Children of Pestilence играли на открытой площадке в Балтиморе. Народа было немного, по сравнению с тем чудом, которое нам довелось видеть будучи хэдлайнерами Рединга, но толпа собралась приличная.

Дымовые пушки работали на полную мощность, и я стоял, окутанный клубами дыма, в свете прожекторов и, должно быть, походил на Мессию. Люди хором пели наши песни. Иногда я замолкал, давая им возможность солировать, и этот нестройный хор слышали все в округе.

Небо потихоньку меняло свой цвет. Когда мы вышли на сцену, оно было светло-голубым, потом закат окрасил его в красно-жёлтые тона, а к концу шоу над нами простиралась уже тёмно-синяя бездна. Нам оставалось отыграть последние три композиции, попрощаться с публикой и покинуть сцену. Было невероятно жарко, и я страстно желал лишь одного – как можно скорее оказаться в своём гостиничном номере под холодным душем.

Следует сказать спасибо организаторам и прокатчикам – свет и звук был просто отличный. Я смотрел на расползающийся вокруг меня дым, подсвеченный красным и жёлтым, который стелился по сцене, и вдруг заметил, что слэм в фан-зоне превратился в драку.

– Если кто-то упал в слэме, – мирно начал я в микрофон. – Не оставляйте его лежать на земле!

Я не хотел, чтобы среди зрителей началась паника, поэтому намеренно не стал говорить про драку. Мы начали следующую песню, медленную и красивую. Я надеялся, что фанаты успокоятся, но поскольку слэм уже перерос в мордобой, им было всё равно, какие мелодии звучат со сцены.

Я наклонился к одному из охранников, стоящих перед фан-зоной, и попросил его усмирить наших разбушевавшихся поклонников, в ответ на что услышал, что этот парень не может покидать свою рабочую зону.

Я опешил. То есть как – не может покидать рабочую зону? Слова на автомате вылетали из моего рта, охранник уже повернулся ко мне лысым затылком, в то время как я беспомощно наблюдал за своими фанатами, разбивающими друг другу лица.

Хотелось уйти со сцены немедленно, но такой поступок повлечет со стороны менеджмента и коллег по группе вопросы, на которые я не хочу отвечать.

Я посмотрел на своих музыкантов. Казалось, они не замечали происходящего в фан-зоне. Или делали вид, что не замечали. Как только я закончил петь, то сразу ушел со сцены, оставив их доигрывать последние аккорды в одиночестве. Я прямо физически ощущал их осуждающие взгляды, но мне было все равно.

Менеджер подал мне полотенце, я механически провел им по лицу и бросил на землю. Тут же подбежал кто-то из работников сцены и забрал его. Как же меня тошнит от мелочности этих людей.

Я прохожу в трейлер, который служит мне гримёркой фронтмена, падаю на диван и закрываю глаза. Перед взглядом, устремленным в закрытые веки, всё ещё мелькают зелёные круги, остаточное явление после светящих в лицо ярких прожекторов. В ушах шумит, но я отчетливо слышу приближающиеся шаги. Дверь открывается, и голос Майка вопрошает:

– Какого чёрта это было, Дил?

– Ты видел драку в фан-зоне? – устало поднимаю веки.

– Видел, – кивает гитарист.

– И стоял на сцене так, словно ничего не происходит?

– Ты тоже!

– По-твоему, я должен был посеять панику среди зрителей?

– Попросил бы их остановиться, ты же фронтмен, – последнее слово из его уст прозвучало прямо-таки оскорбительно. – Вместо этого ты свалил. Оставил нас стоять там, как идиотов. Позволь напомнить, что кроме этой кучки отморозков, на тебя смотрела толпа в несколько тысяч человек. И ты вот так вот свалил!

– Мне было нехорошо.

– Последнее время тебе всегда нехорошо, – говорит Майк, и я замечаю в его взгляде что-то, чего не видел раньше.

Отворачиваюсь, вздыхаю:

– Ты не понимаешь.

– Ну конечно, куда мне, – сарказм гитариста мне неприятен.

– Что за шум, а драки нет? – влетает Джей. – Дил, ты чего ретировался так быстро?

– Разве этого мы хотели?

Ударник смотрит на меня, потом на Майка, который всем своим видом говорит: «Эта песня хороша, начинай сначала». Никогда не думал, что Майк может быть таким злым. Майк, которого я знаю с детства, у которого большие, как у героев аниме, карие глаза. Который и мухи не обидит. Мой Майк. Сейчас стоит и ранит меня в самое сердце.

– Чего хотели, Дил? – наклоняется ко мне Джей.

– Когда собирали группу, разве мы хотели видеть мордобой в зале? Этому учат наши песни? Лица бить друг другу? Ненавидеть? Если это так, то я не хочу продолжать.

– Дил, – только и говорит ударник.

– Брось, – с напускным равнодушием отмахивается Майк. – Ну подрались парни, с кем не бывает.

– Думаешь, я из-за одного этого случая распереживался? Первая драка, по-твоему? Первый случай свинского отношения людей друг к другу? Предательства? Отнюдь! Я вижу это все на каждом шагу! И мне больно от того, что наши поклонники не прислушиваются к посланию, которое несет наша музыка!

Тот закатывает глаза. Входит Дуглас, наш менеджер:

– Ребята, машину подадут в одиннадцать тридцать.

Киваем. Дуглас выходит. Майк семенит за ним.

Вот от таких моментов хочется отрешиться. Но даже наркотики не могут ослабить боль от того, что наши поклонники не хотят быть человечными, а моя группа отказывается меня услышать.