Читать книгу Лиля, нам кранты! Юмористические приключения - Марина Абелес - Страница 3

Остервенело двигая лопатой-убийцей, как костылем, Ведунья, бормоча ругательства, прыгала на одной здоровой ноге по тропинке через свой заросший огород в сторону забора. Лицо ее было перекошено от злости и боли.

– Эй, «Станиславский» недоделанный, к тебе крыса не прибегала?

Сидевший за столиком под яблонькой «Станиславский», а в миру Макар, и его друг Василий были в том ранимом состоянии, когда чоканье случилось, губы уже приняли призывающую форму, рюмка медленно подъезжала ко рту и все внутренности горели в ожидании.

Ведунья просунула лицо меж досок забора и зыркала глазами по двору. «Станиславский» недовольно крякнул и театрально закатил глаза, но рюмку из рук не выпустил.

– Женщина, бабайку в детстве тобой случайно не пугали?

– Да вон же она, мерзотина! Я из-за нее ногу, можно сказать, сломала! – Лиле стало интересно, кто там орет, и она выглянула из-за ноги хозяина, где спокойно лежала уже пару минут. – Ну как я сейчас ее! – и Ведунья попыталась перекинуть лопату через забор.

– Э! Э! Баба, ты что, там своих мышиных хвостов переела! Не тронь мою собаку! – Василий даже приподнялся, а Лиля посмотрела на него с любовью и замахала хвостом.

– Тьфу на тебя, Васька! Завел себе крысу. Да еще похваляется, что она у него самая охочая из всех. А ясен пень, крыса в любую нору пролезет, – и Ведунья посмотрела на собаку, как расстреляла взглядом. – Тьфу! Крыса, она и есть крыса! – и запрыгала обратно к своей избе, снова выкрикивая ругательства.

– Совсем баба чокнулась со своими зельями! А рожа-то какая кривая, будто мышьяка перепила! – сказал «Станиславский».

Он побаивался свою одноклассницу Аглаю еще с детства. Она всегда была крупнее и борзее других девчонок. Даже колотила его в школе.

– Эй, батон, иди, я тебе колбасы дам! – и «Станиславский» наклонился, посмотрел внимательно на собаку и кинул ей кусочек сырокопченой. Та понюхала, но есть не стала.

– А че, у тебя такса бракованная? – спросил Макар.

– Нет! Копает всеми четырьмя ведущими всегда, когда не спит или не ест!

– Да нет, ухо у нее левое чего дырявое? – и Макар тыкнул пальцем в сторону собаки.

Вася покраснел, отвел глаза и потянулся поднять веточку с земли.

– Так это… барсук ее на клык взял. Еле ушла живой из норы.

– Эвоно как! – протянул Макар. – И как же она отцепилась-то?!

– Известно как: страшнее злой таксы зверя нет – напугала. Он и выплюнул ее ухо, – на ходу придумывал Василий, краснея как рак.

Уже без особого удовольствия мужики выпили, и Василий продолжил прерванный внезапным появлением соседки рассказ.

– Ну так вот, ходили мы с ней на кабана.

– Да ладно заливать-то! Вон от барсука еле сбежала, а кабан бы ее хрясь – и остались бы от твоей крыски одни ушки на опушке!

– Глупый ты мужик, Макар, хоть и институт кончил. Такса, пущенная по следу клыкастого, его быстро останавливает, – Макар саркастично вздернул правую бровь. – Да-да, потому что зверь, атакованный таким мелким животным, относится к нему презрительно.

– Не уважает, значит, – хмыкнул «Станиславский».

– Такса, она ж маленькая и юркая. Он на нее прет, а та вывертывается от нападений-то. Кабан по малости ее роста не может даже запороть клыками. А все его нападки только поддразнивают и подзадоривают собаку. А я в это время слухаю внимательно и иду на лай, – Василий вскинул руки, словно в них ружье, и направил его на товарища. – Подкрадываюсь – и бах-бах! – выстрел из пальца был произведен точно в голову собеседника.

– Ну, и где кабан-то? – невозмутимо отреагировал на свой расстрел Макар. – Что-то я не помню, чтоб на шашлык меня звали? – «Станиславский» пристально, с укором смотрел на товарища.

– Ну это ж еще в прошлом годе было! – Василий посмотрел на свою руку-оружие и спрятал ее в карман фуфайки, как в кобуру. – Разделали мы его с женой, да и городским продали. Помнишь тогда, скока тут понаприехало охотников по банкам попалить да водку поглушить?! Деньги-то нужны, чай, были. Знашь же, что Верку, дочку, в институт в город провожали. Сами даже ушей жаренных не попробовали – все городским скормили.

– Ладно-ладно, это я так. Ну и че, крыска-то твоя на любого зверя, что ли, идет? – и «Станиславский» заглянул под стол. Лиля спала, подложив под голову ногу Василия.

– Да на любого! Она вообще как гончая. Увидит зверя, и как бы он ни драпал, уж следа не потеряет! Знаешь, какое у нее чутье?! Феноменальное! – и Василий подкрепил утверждение жестом – ткнул в небо указательным пальцем. Макар, уже слегка осоловевший, вскинул взгляд за перстом указующим, но ничего, кроме пустоты, не разглядел, поэтому снова уставился на товарища. – Вообще, у такс нижнее чутье такое, что нефть может искать без проблем, ну а по следу идет – вообще как по рельсам едет, да и посадка к этому у них располагает, – хмыкнул гордый хозяин. – А у этой еще и верхнее что надо! Бежит она по следу. Вдруг у дерева какого-нибудь остановится, задерет голову и давай голосить. Если успеваю подбежать, то куницу сниму, а может, и соболя. А она дальше бежит и временами голос подает – не отставай, мол. Ну, я по голосу бегу за ней тоже дальше. А зверь-то от нее не торопится убегать. Особенно большой. Он думает, какой ему от нее ущерб-то. Смертельный, я считаю, пофигизм! Потому как я тут как тут – и бах-бах – и вот тебе и мясо, и шкура. А уж зайца, лису, барсука, козу выследить – ей вообще плевое дело. Вот только ее от себя отпускать далеко нельзя. Непозывиста она очень. Увлечется в азарте – и ищи-свищи.

– Ну, за охоту, что ль! – «Станиславский» разлил водку по рюмкам и сорвал с укрывавшей их яблони закуску. Потер об свою грязную рубаху и протянул Ваське. Они хлопнули, крякнули, занюхали яблочком, и Васька продолжил.

– А знаешь, когда она в раж входит и, например, выдру из норы выгонит, так кураж ее закрутит, что плюхается за ней в воду и гребет за скотиной этой что есть мочи, чтоб схватить. Забывает, что плавать-то не очень-то и любит. Ага!

Лиля вышла и села напротив их стола-бочки, когда-то служившей интернатом для соленых огурцов. Посмотрела то на одного, то на другого и гавкнула.

– О, точно! Хорошо ты, Лиля, напомнила. Пора нам, Макар. Завтра ехать далеко, да и с ранья. Запамятовал совсем! – Васька захлопал по карманам – на месте ль папироски – и стал вставать.

– Кудай-то ты намылился?

– Да, Пономарихе приспичило в деревянный храм. Месяц уже проходу не дает – чертями пугает.

– Да туда ж сто пятьдесят килОметров! Да и стремно там, рассказывают. Люди собираются, как из психбольницы. Матом орут, плюются. Че там Пономариха-то забыла? Иль она тоже того? – и Макар покрутил пальцем у виска.

– Того – не того, а говорит, надо до зарезу. Житья, говорит, нет. Свезу – жалко, что ль. Бензин она оплатит. Да и, говорят, там леса хорошие. Пока она в храме топтаться будет, мы с Лилькой, может, зверя набьем. Ну, бывай, Макар. Пошли мы, – Василий протянул товарищу руку. «Станиславский» пожал ее и пошел проводить их до калитки.

С виду щупленький, сморщенный, как изюм, старичок, а по паспорту – рожденный всего сорок девять лет назад и обязанный находиться в самом расцвете сил. Деревня, в которой он прожил почти всю свою жизнь, напрочь забывала, что никакой он не «Станиславский», а Макар Кузьмичев – бывший абитуриент, так и не ставший студентом ни одного театрального вуза.

Напели ему – школьнику старших классов – тридцать три года назад односельчане, что красив он, как Бог, ну как минимум вылитый «Штирлиц», только ростом чуть ниже. И ему в жизни одна дорога – только в кино и сниматься. Что делать, если ты рожден актером? Конечно поступать в театральный и потом играть исключительно популярных героев. Но театральный мир Москвы прогнал его программкой со вступительных, а приехать побитой собакой в деревню тоже, знаете, не дело – засмеют. Пошел в грузчики, а родным писал, что осиливает заочный и скоро переведется. Работал и пил с тоски. Пил – работал. И, сам того не помня, как-то очнулся, а его милиционеры физиономией с асфальтом знакомят, а рядом разбитая витрина универмага. За закуской лез.

Суд. Повезло – условный срок и отправка на постановку на учет по месту прописки в свою родную деревню. Тут все и вскрылось. Издевки и подтрунивая кого хочешь доведут до горячки, тем более если натура чувствительная – артистическая.

И судьба дала ему второй шанс творческой реализации. Как-то Макар нализался у себя в избе самогонки и решил на велике съездить за добавкой к куме. Она в соседней деревне жила и субсидировала горемычному по доброте душевной бесплатно. Холодно уже было, поздняя осень, а у фуфайки только и есть, что одна пуговица – продувает. Ну он возьми и надень ее задом наперед. Едет – тепло. Замечтался, да как на кочку наскочит! Бряк – и перелетел Макар воздушным гимнастом прямо через руль. Упал на дороге да и уснул.

Тут из леса выходит Васька (товарищ его, с которым он вот сейчас пил), а с ним Лиля. Пустые в этот раз идут. Печальные. Смотрит Васька: Макар на дороге лежит. Подбегает. Ба-а-а-а, а у него башка свернута. Подбородок на спине лежит, и вроде он как не дышит.

Васька по телевизору видел в фильме каком-то (название он благополучно забыл), как американские скауты оказывали первую помощь. И они еще тогда говорили, что перво-наперво не трогать человека, коли башка у него свернута, а звать медиков. А откуда их звать-то? Фельдшер уже как лет пять в область сбежал. А до поликлиники двадцать верст. Из тех, кто хоть раз читал медицинскую энциклопедию, одна Ведунья в деревне. Пока бегал в деревню за помощью, Лиля все не унималась. Прыгала вокруг Макара, лаяла ему во все уши. И вдруг ка-а-ак схватит его за воротник фуфайки, как тряханет в разные стороны. Он и проснулся. Сел, башка на спину смотрит и моргает. Вернувшийся Васька аж перекрестился, хоть и не верующий.

– Макар, ты че, живой, что ль?! Али как?! – дрожащим голосом спросил Василий.

А тут уже и Ведунья мчится, воплями своими всю деревню собирает. Табуном бегут по дороге, аж пыль столбом. Конечно, такое пропустить! Покойников и прочей развлекаловки в деревне уж почитай лет шесть не было.

Запыхались все. Выстроились полукругом вокруг сидящего на дороге Макара. И не поймут, как покойник башкой вертеть может. Так шею только совы выворачивать без последствий умеют.

– Мужик, ты мертвый? – пятилетний внучок бабки Шнапс, сосланный очередной раз в деревню утилизировать неуемную энергию, вышел вперед и тыкнул пальцем Макара в плечо. Тот потряс головой. – Живой! Живой! – взвизгнул мальчишка.

Васька от радости аж в ладоши захлопал. Тут и все двадцать собравшихся односельчан сначала неуверенно, а потом переходя натурально в овации, стали хлопать и смеяться, как их «мертвый мужик» разыграл. А Ведунья сказала: «Ну, Станиславский! Ну, актер!»

Макар сидел в пыли на дороге, и виделось ему не двадцать, а втрое больше односельчан. Он им улыбался шире шляпы и кланялся, приложив правую руку к груди. Аплодисменты ему пришлись по душе.

С тех пор его и стали звать «Станиславский» или «мертвый мужик». Макар понял, это начало творческого пути. И стал, как мог, реализовывать свой актерский потенциал.