Читать книгу Спроси у неба - Марина Алант - Страница 2

Перед рассветом ей приснилась мать с тугой косой вокруг головы, в платье с белым кружевным воротничком, уветвленным причудливым узором. Под ее руками монотонно звенела швейная машинка, а по комнате мягко и благозвучно лилась песня.

В низенькой светелке

Огонек горит.

Молодая пряха

Под окном сидит.

Молода, красива,

Карие глаза,

По плечам развита

Русая коса.

Мать отложила шитье, посмотрела на нее своими синими раскосыми глазами и вдруг позвала на руки, как когда-то в малом возрасте. И так захотелось Тамаре прильнуть к ней, почувствовать теплый родной запах и зажмуриться от успокоения и защиты, понимая, что все беды пройдут стороной.

Но тут по другую сторону детского сознания, где было не так спокойно и уютно, негромко позвал отец. Она потеряла из виду зовущие ее руки и знакомое лицо, а ласковый голос растаял. Сопротивляясь реальности, детский разум метнулся в прежнюю обитель воспоминаний, но отец обнял дочь за тонкую шейку, приподнял ее голову над подушкой.

– Вставай, Тамара, вставай. Опоздаем.

За окном светлея зацветало небо. Из кухни доносился запах бабушкиной стряпни. Девочка выбралась из-под тяжелого лоскутного одеяла и села на кровати. Съежившись от утренней прохлады, полусонная потянула со стула платьице, стала одеваться.

А потом исполин-отец и девятилетняя худенькая девочка, маленькая ладошка – в большой, шли поспешая на вокзал, и на их невидимый след ложился лениво с весенним туманным вздохом влажный белый пух. На вокзале девочка тихонько сидела на выцветшей скамейке, почти незримая рядом с широкоплечим отцом, смиренно ждала. И не было на ее лице детской беззаботности, и не проявлялось никаких желаний поиграть, или пошалить, или порадоваться всяким удивительным вещам существующего, еще пока нового для нее мира. Что-то проникнувшее в ее жизнь требовало серьезности, и этому она успела научиться.

Подошла электричка. Отец подсадил дочь в тамбур, который был очень высок от платформы, и обернувшись и сверкнув косичками,

невесомая, она скрылась вместе с другими пассажирами в висящей над землей глубине.

С болезнью матери, тревожно затянувшейся, жизнь малолетней Тамары и ее отца подкосилась и будто навалилась на них тяжелым боком, как беспробудный пьяница.

В те года отец работал бригадиром животноводства, и ответственная должность занимала много времени и сил. А теперь без жены Клавдии забота о домашнем хозяйстве ложилась на оба его плеча. Крепкий, широкоплечий, он был невероятно сильным и обладал большой волей. Все в селе знали о его богатырской силе, звали решать участь набравших вес свиней. Так он один подымал семипудовую животину к сенной балке. Без помощников. Вскапывал лопатой огород в двадцать соток. По двум дощечкам закатывал трехсотлитровую бочку с керосином на телегу, да не одну: подвозил горючее к тракторам.

Тамара не помнила, чтобы отец когда-либо болел.

Помимо совхозной живности хватало во дворе и своей: куры, утки, гуси, поросята, корова и теленок. Как могла, помогала мать Клавдии, бабушка Маша. Учила и Тамару многим делам: топить печку, доить корову, кормить поросят и убирать за ними навоз.

Не первый раз девочка одна отправилась в большой город, хотя была так мала, что не доставала ногами до пола вагона. Не слишком туго заплетенные в косы детскими руками, ее русые волосы торчали из-под шапочки, и она ладошками убирала их от глаз. За мутным окном уносились электрические столбы и стаи деревьев в бело-черное апрельское утро.

Слегка прижатый телами взрослых пассажиров, ребенок умудрялся тем не менее приятно потягиваться и улыбался про себя тому, как после скудной доброты отцовского общества вплывет в объятия материнского сопрано. И тогда окрылялся детской светлой радостью и игривостью, наконец. А потом маленький и хрупкий, как ручеек, пробивался сквозь оглушительную людность огромного города, огибая лужицы и радуясь всему подряд: и наступлению весны, и намокшим сапожкам, и своему оправданному прогулу, и тому, что мама наверняка оставит что-нибудь сытное из своего больничного обеда. Сетка-авоська с яблоками и печеньем качалась из стороны в сторону в детских руках, вторя веселью ребенка.

На обратном пути девочке было задание купить хлеба рязанского, хорошего и не сырого, какой продавался в местном магазине. И хотя в одни руки больше двух буханок не отпускалось, она ухитрялась прятать купленный хлеб и снова вставать в очередь. И каждую свою поездку из города привозила домой вдоволь хлебные ароматные “сундучки”, иные покусанные то со светлого, то с черного краю.

После получасового покачивания в тесном автобусе и пересечений дорожных белополосых “шарфов”, Тамара наконец вошла в длинный, хорошо изученный ею за полгода больничный коридор, с его темными потрескавшимися стенами, и бочонком с кипяченной водой, и каталками у стен, покрытыми жуткого цвета холодными клеенками, и невеселой тишиной, убого украшенной слабым звоном склянок. И когда наконец она уткнулась ладошками в широкую белую дверь, в палате ее неожиданно встретила пустая мамина кровать и рябая нянька, вытряхивающая из застиранной наволочки жидкую комковатую подушку.

– А где моя мама? – девочку неприятно удивили чужие руки, которые хозяйничали на пустой маминой постели.

– Как фамилия? – деловитая нянька даже не взглянула на нее.

– Холодова Клавдия…

Нянька, продолжая хозяйничать, невозмутимо ответила:

– А Холодова умерла.

И девочка, словно в нее плеснули жалящей ледяной водой, машинально отпрянула назад. Тяжелая белая дверь заскрипела и надвинулась на нее, закрывая от рябой тетки. Но она продолжала смотреть на эту дверь, отказываясь помещать в голове слова няньки, и заставляя себя вспомнить, где та правильная дверь, за которой всегда находилась улыбающаяся ей мама.

И стало трудно держаться на ногах, и дышать, и белая дверь расплылась безобразным до тошноты пятном, и девочка сползла на пол. Увидев на полу ребенка, прибежала медсестра, позвала кого-то из горизонта коридора.

И были два месяца больничного покоя, испуганный отец, еда, совсем не такая как дома. Оказалось, сердце ребенка дало сбой. Случился ревматический кардит. По-другому, воспаление сердца. Пока Тамара лежала в больнице, маму похоронили.

Отец маленькой Тамары, большой и сильный, искал и не находил в себе силы вынести удары судьбы, и сам как ребенок хватался за слова поддержки умного врача. Врач был умный и добрый. Ему в отличии от рябой тетки не жаль было теплых слов и своего времени для девочки и ее отца. Как же звали того врача?

Слишком давно было… Не вспомнить…

Ну кто придумал, что за счастье надо платить? Отчего так вышло? Может быть, на всех счастья не хватает и разделено всем по крупицам? А может быть, тяжелая плата нужна для того, чтобы счастье без борьбы не доставалось? Возможно только тогда оно и будет иметь вкус счастья.