Читать книгу Спроси у неба - Марина Алант - Страница 6

Летом выращивали огурцы и продавали в городе. Мешки клали на велосипед, пешком доставляли их в Троицу, а там садились на электричку, затаскивая в вагон и мешки, и велосипед, чтобы не сгинул. С города привозили продукты и гостинцы Тамаре. Отец любил Тамару и баловал. Выбирал ей в городе наряды, какие подороже. До сих пор Тамара помнит платье нежно-розовое, и юбку модную с ремнем.

А на восьмилетие дочки, что удивительно совпадало с международным женским днем, отец-щедрая душа, устроил гуляние всем на загляденье! И гости были, и стол праздничный. Ни дать, ни взять – торжество. Отец даже рыбу достал с нутром красного цвета – деликатес невиданный.

И гармонист даже был. Тот самый, который по вечерам сельский народ вокруг себя собирал. Услышит маленькая Тамара музыку за окошком, ноги ее и не держат. Все танцуют и ей хочется. Прильнет к мелкой детворе и порхает на тоненьких, невидимых в траве ножках, как бабочка яркокрылая.

Гармонист “уговорил” полстакана, вытер усы и, перебросив потертый ремешок через плечо, вскинул гармошку. Бравурно развернулись цветные меха, и так дивно затанцевали блестящие как леденцы кнопочки под его пальцами, что Тамаре захотелось попробовать их на вкус.

Сначала все пели, и веселые песни, и тягучие. А когда пошли частушки, отец вышел из-за стола и такой пляс устроил, что все рот пооткрывали. И вприсядку, и колена выбрасывал, и чечетку бил ладонями по бокам, да по груди широкой. Все хвалили отца и любовались его статностью. Даром ни одна свадьба не обходилась без отца и певуньи матери.

В тот день Тамаре подарили куклу. Не тряпичную, какие мать ей из лоскутков шила, а самую настоящую. Тамара тогда чуть с ума не сошла от радости. Ни у кого такой куклы не было. Она надолго забыла про соседских мальчишек, с которыми завсегда дружила, и все вечера посвящала любимой игрушке. А если родители разрешали, бегала за несколько домов играть к девочке. С какой завистью та смотрела на пластмассовое личико куклы с блестящими лбом и щеками, осторожно крутила подвижную голову и изумлялась наличию пальчиков на ее руках.

Но интересней и ценней даже куклы было большое животное, конь совхозный. Ту и цену не передать. Прогремит вечером телега отцовская за окном, Тамара ну бегом встречать отца. Тот поводья отдает в маленькие руки дочери и сам домой, мол, распрягай. И даром, что девчонка, Тамара отцовской просьбе только рада. Высвободит Орлика от хомута и ремней, седло в чулан повесит, и ведет великана в луга на ночевку. Там перевяжет ему ноги, чтобы далеко не уходил и так ночевать оставляет. Кони они же стоя спят. Им хорошо на воле под звездами. А утром отец идет за ним, мол, на работу, мил друг, пора.

Любила Тамара Орлика всем сердцем, гладила ладонью бока, гладкие, как зеркало, а Орлик головой кивал и так ласково смотрел, будто чего просил. Раз глянул отец в глаза дочери и понял, что ярче звезд не видал. Такой силы любовь ко всему живому была дана природой маленькому сердцу. Тогда-то отец поднял Тамару на руки и усадил первый раз на спину могучего животного. И сам себе он не осмелился бы признаться, что видеть дочь смелым сорванцом для него– гордость и отрада. И похожа она на него была как две капли воды. Лицо вышло красивым овалом, нос прямой и ровный, как по линейке начерченный, подбородок, вперед выдающийся – волевой, а губы бантиком. Только волосы русые как у Клавдии. Сам-то Дмитрий черный жуковый был.

И умом бог дочку не обидел. По учебе одна из первых в школе, в библиотеку ходит, книжки читает. Как-то пришла со школы с сине-красной шишкой на пол-лба. Мать думала, мальчишки синяк поставили, а оказалось, виновата книжка. Зачиталась Тамара по дороге, вот и промахнулась мимо тропки – со столбом столкнулась. Перед сном, пока родители в карты играли, досуг занимая, Тамара опять же читала, не в силах остыть от бегущих событий чужой увлекательной жизни. И уже мать в ночную рубашку облачалась, и отец похрапывал на печке, а Тамара все не могла оторвать глаз от мерцающих буквами страниц.

– Сейчас, мама, лягу, дочитаю только главу, – обещала девочка, но скоро не исполняла своего обещания. И только когда ворча спускался с печки сонный отец, она воровато гасила керосинку, и кружок приглушенного света, сопровождающий книжные образы, нещадно таял. И уже она добиралась на ощупь до кровати в темноте, захлестнувшей густотой, и втискивалась в прохладную берлогу одеяла, а отец все еще продолжал ворчать, позвякивая ковшом для воды.

Подружек у Тамары почти не было. Дружила с соседскими мальчишками. Те принимали ее за свою, такая отчаянная она была. Зимой отец купил Тамаре лыжи. А она с ними – на холмы, с трамплина прыгать. Мать опасалась: не больно дочка взрослая, упадет, не приведи господи, покалечится. А отец только посмеивался, знал, что дочке-пострелу все ни по чем. Хоть махонькая, и возрастом, и росточком в мамину фигуру, а не из боязливых: летом и в лес за ягодами, и в луга одна. Однако и он понимал, что за такой отважной девочкой присмотр нужен. И бывало, что от отца любимице все же попадало.

Однажды в разлив пошла она со старшими ребятами на лодке кататься. Лодку без спроса конечно взяли. Перевернули на берегу и в воду столкнули. Сначала радовались и веселились, потом поняли: несет их к большой реке. От берега уже далеко, а весел в лодке нет: какой хозяин на улице весла оставит. Стали грести руками, а большая вода оказалась сильнее. Лодка только скорость набирает. Испугались даже самые старшие не в шутку. К счастью, путешественников заметили с берега рыбаки. Догнали их на лодке, перехватили. На берегу уже родители собрались. Досталось тогда Тамаре крепко.

А было такое, что ходили на мартовский лед кататься. Не на коньках, и не на гладкой дощечке с горки, а игру затевали куда опасней. Раскачивали дружно талый лед на весенней воде, чтобы ходуном ходил вверх-вниз и летали на “крылатой” льдине как на качелях. Тамара, смеясь громче всех, так бойко льдину качала, что ледяное стекло треснуло. Ухнула она в воду по самую шапку. Ребята бросились ей на выручку ухватили кто за рукав, кто за ворот. Вытянули. Тамара домой идти испугалась. Отправилась к соседке – матери многочисленных мальчишек. Пока дошла, вся обледенела. Та за голову схватилась, с оханьем принялась мокрую одежду с девчушки стаскивать и отогревать бедолагу на печке. Родителям пришлось сказать, чтобы не волновались из-за пропажи дочки. Мать прибежала, увидела два испуганных глаза за ширмой на печке и ругаться не стала.

Зимой требовалось идти домой рано, чтобы уроки успеть сделать до темноты и не жечь огонь в лампе. А уж потом и погулять разрешалось. Только как мимо ослепительно манящей ледяной горки пройдешь, если по ней само солнце весело катается, смехом-блеском переливается? То-то и оно, что никак. Да и казалось, что пару раз скатишься, незаметно будет, ни тебе, ни родителям, ни короткому на половину зимнему дню. Всего-то пару раз. Ну и еще пару раз. А там и еще один маленький разочек, который в остальных-то разах не заметен. Ладно бы, опять полутемь заставала не вовремя. Полбеды. А то ведь вся как есть проливалась в портфеле чернильница-неразливайка. Разве подумаешь, когда быстро и гладко летишь на школьной сумке с горы с замочками под копчиком. Откроет дома Тамара замочки (слава богу, что крепкие) и ахнет: и тетради, и дневник, и платочек белый, и даже баранки отцовы – все теперь фиолетовое, все в красоте жуткой.

Да что же поделаешь с Тамарой – пострелом и с такой ее любовью к невозможной, ненасыщающей, перехватывающей дыхание живописности? К белым полям веерным, к звону в следах серебряному, к застывшей сказке, грациозно спящей на деревьях, к лучезарной драгоценности сосулек в щедром гребне, украшающем скудные крыши!

Как любила Тамара сельскую природу, никакими словами не описать, как будто с рожденья впитала, и не скажешь, что внучка городского трактирщика. Взойдет на летние холмы, изумрудным ковром застеленные, любуется васильками с ромашками под небом, обнимающим ласковым теплом, и чувствует, как сердце окрыляется, и в глазах покалывает от невозможности это чувство выразить. Под холмом овражек, колыбель для речки, что летом пересыхает, а в холода как ни в чем не бывало, из-под холмов выныривает и журчит себе, с бережком разговаривая. Бывало, даст отец дочке мешок и пошлет в луга за конским щавелем для корма скотине, а Тамара нарвет его всего ничего, на донышке мешка, а весь час ромашки с васильками собирает. Большими охапками домой несет.

Отец посмеивался: – Чем же я поросят кормить буду? Ромашками твоими?

Любимым развлечением для девятилетней Тамары был Орлик. Научившись управлять жеребцом, Тамара с разрешения отца уводила его в луга и скакала по холмам, постукивая маленькими ножками по круглым вздувающимся от жаркого дыхания бокам, и наравне с мальчишками соревновалась в скачках, не боялась – только держись! А Орлик такой умный был, привязался к девочке, как пес преданный. Она в луга его за поводья не вела, а шла впереди, и он за ней следом послушно брел. Пока она цветы ладошкой черпала в красоте луговой, широко разлитой под небом, останавливался и утыкался в ее шейку ноздрями. Ждал.

В жару купаться на пруд с мальчишками ходила. Не хуже их плавала, а то и резвей даже. Раз задержалась на пруду, не пошла домой с ребятами, так ей хотелось кувшинки достать. Залезла в зеленую жижу у берега, потянулась за белыми чашками, а они от ножки не отрываются, стебли стелются по воде как ленты нескончаемые, хоть зубами грызи. Но достала-таки три цветка, довольная на берег вылезла. Глянула, а на ногах пиявок рой, кожа черным черна. Как запрыгала она тогда от отвращения, не хуже козленка бедокурного, что зимой в их горенке отогревался, заголосила по-девчоночьи, но кувшинок не бросила. Не знала Тамара, что цветы эти без воды сразу же вянут, и все усилия ее напрасны. А тут небо потемнело, загромыхало и рухнуло стеной града. Тамара бросилась бежать, заслоняя руками то голову, то плечики от сыпавшихся ударов. Вся словно палкой исколотая прибежала к дороге, спряталась под мостом в широкой сточной трубе. Кувшинки к тому времени поникли совсем, и, посочувствовав их безжизненности, девочка разжала пальцы, отпуская на дно стока.

Такая была эта тоненькая девочка – любопытная ко всему, любующаяся всем и любящая все, что звенело жизнью под лазурной манью. Оттого из школы шла не прямой дорогой, а причудливым огибом, словно мерила-обнимала шагами лежащий под ее маленькими ступнями мир.

Когда училась в четырехлетке, то еще полбеды было. Погуляет по околице и придет к остывшему обеду, поскольку школа в самом Красильниково располагалась. В одном помещении – сразу первый, второй, третий и четвертый классы, только на разных рядах. Единственная учительница, да еще директор, да еще завуч в одном лице – Ольга Максимовна (Тамара до сих пор помнит), так и преподавала сразу в четырех классах, разные задания давала. То по-тарабарски говорила со старшими, маленькие ничего себе не понимали, то малышам объясняла, как три и два складывать под самодовольные смешки взросляток.

А потом ходили учиться в Троицу за три километра от дома. Все ученики – стайкой по дороге проторенной, а Тамара от них в сторонку отбивается. На железную дорогу гулять идет. Наберет вдоль насыпи незабудок и синим букетиком вспугнувшему тишину железному ветру машет. Тот скользит мимо по исполинской линейке, сосредоточенно метры отсчитывая, будто на барабане играет. Отыграет и дальше где-то себе шуметь. Тамара его провожает незабудковыми глазами до тех пор, пока параллельные прямые не пересекутся, и вслушивается, как смыкаются разлученные птаховая тишина с нежной благодатью. Через несколько лет насыпь поползет, и с рельс сойдут несколько вагонов. Перекошенное железное полотно так и забросят.

Гуляла Тамара иной раз до самых сумерек, пока отец, подхватившись решительно, не стал встречать ее прямо у дверей школы.

Даром вокруг Троицы места диковинной красоты. Взгляд будто коршуном падает с высокого крутого берега, опоясывающего синеву Оки, и в несметные луга уносится, так что дух захватывает. Тысячу лет назад на том месте, где Ока течет, была суша. Там стоял древний город. Археологи обнаружили рядом с берегами два культурных слоя, а в них – ценные предметы древней жизни: керамику, костяные наконечники стрел, глиняные формы для отливки бронзовых изделий, ножи из железа и даже монету царя Савромата Второго 275 года чеканки. А потом город канул в реку. А его остатки унесла Ока в Волгу, а затем и в Каспийское море.

А 400 лет назад в Троице существовал монастырь во имя Живоначальной Троицы и Сергия Чудотворца. Потом обитель упразднили, а Троицкая церковь и название села остались.

Во все века для жителей Троицы самой большой проблемой была вода. То есть в Оке, под самыми ногами, ее вон сколько, а до появления колодцев приходилось спускаться к Оке почти 50 метров по вертикали – высота 16-этажного дома. Вода требовалась не только для питья и готовки пищи, но и для бань и на полив огорода.