Читать книгу Сквозь время - Марина Домбровская - Страница 10

Зеркало. Огромное в золотой раме зеркало. Селестина, без пары, подходит к нему, дабы полюбоваться собой. В отражении – бал, пронизанный свечным жестким, но приятно теплым освещением. Сотни людей кружат в вальсе в самых ослепительных нарядах, рассекают богатый интерьер барокко. Отражается в зеркале все, от порыва любви до обид, от ревности до измен, от тщеславия до алчности, в отражении все персонажи. Все, кроме Селестины.

Она очнулась. Это был всего лишь сон.

Лето Селестины выдалось революционным. Как томительно долго она ждала его, и как жутко хотела, чтобы оно поскорей бы закончилось. Она поступила в 9 класс старшей школы, и это предвещало открытию новых сторон в ее сознании и возможностях.

Особую роль в формировании личности играли, конечно же, друзья девочки и те, которые заслужили иметь место быть в ее сердце. Она кружилась в вальсе с уже упомянутой Виолеттой, длинноногой голубокровной девицей с кудрями, которая кудахтала направо и налево своей лицемерностью и преувеличением. Она ненавидела изгибы своих локонов, за что Селестина ее вовсе не понимала, ибо вторая обожала свои завитые русые, что достались ей от мамы. Затем к ним пристала Бетти, полная девчушка в очках, всегда ноющая пессимистка, которая дико раздражала нашу главную героиню, но отголоски тщеславия заставляли ее не высказываться на этот счет, так как толстушка уважала Селесту за ее неординарное мышление и чувство вкуса. Замкнутая обидчивая натура легко поддавалась оскорблениям, а порой и унижениям Селестины. Еще с первых дней в школе девушке не понравилась эта очкастая Бетти.

– Ну что, милая, познакомилась с кем-то в свой первый день в школе? – спрашивала когда-то Габриэль у дочери.

– Да, с одной, кажется, ее зовут Бетти. Но я не собираюсь с ней дружить, – отвечала сероглазая.

– И почему же?

– Она толстая и очки носит, вот такие, – Селестина сомкнула большой и указательный пальцы, – Она не нравится мне, мама.

– Это очень неблагородно с твоей стороны, так отзываться о ней. Ты ведь ничего ей не сказала? – разочарованная мать нахмурила брови.

– Нет, мама.

– Надеюсь, от тебя я не услышу больше подобного, – строго заключила Габриэль.

Селестина иногда побаивалась своей матери, такой добропорядочной, утонченной и доброй, иногда даже слишком доброй. А все тому кровь отца Габриэль, настоящего джентльмена Франклина Мэдисона, отличающегося предельной аристократичностью.

И как мой спокойный породистый дедушка Франклин только уживается с настоящей сицилийкой, бесшабашной бабушкой Авророй? – всегда задавалась вопросом их внучка.

Но не будем далеко отходить от моего повествования. Как я уже заметил, Бетти была не по вкусу нашей девчонке, но было блюдо и поострее толстушки: Лолита. Длинноволосая светло-русая с не выделяющимися чертами лица девочка, появившаяся на горизонте каждого названного юного персонажа три года назад. Она явилась в этот класс из отстающей школы и посеяла хаос в каждом сознании. Да, безусловно, ее уважали бы другие за весьма блистательные знания и смелость отвечать в протест другим, но она была выскочкой. Селестине иногда казалось, что Габриэль с Сириусом не одобрили бы дружбу с этой «Рапунцель», она находила ее вульгарной воображалой, вечно искавшую недостатки в других, не замечая собственных бревен.

Удивительно, но эта особа сблизилась более всего с Инэс.

– Конечно, только Инэс могла клюнуть на эту выскочку, Лолиту, ведь она самая гибкая из нас всех, более остальных поддается на провокации, – твердила одержимая Селестина подругам. Она хотела создать клан, объединить этих девочек, подумывала над созданием талисманов для них, каждой. Но это была не дружба, а лишь игра, где бедные Виолетта, Бетти и Инэс были всего лишь пешками.

Но даже вопреки тесной дружбе красотки Инэс с Лолитой, первая все равно бежала к Селестине поведать самые откровенные тайны и мысли, поделиться с самыми чистыми идеями. Но для сероглазой это мало, что значило, она видела в этом только свой главный козырь.

Селестина была помешана на идее заполучить себе своеобразных рабов, не лишенных интеллекта, способностей и воли, но тем не менее пляшущих под ее дудку. Своих кошек и аквариумных рыбок она любила много больше, чем этих подруг. Она понимала это и осознавала, что однажды нужно вытолкать их из своей жизни.

«Ночь, – писала она в дневнике, – И почему я всегда пишу ночью, почему все важные мысли и чувства лезут в голову именно ночью?

Я одиночка, я стремлюсь измениться, стать прямолинейной, я хочу научиться высказывать все, что приходит на ум. Наша дружба, если это можно так назвать, конечно, рушится с каждым днем, и я тому – Елена в Троянской войне. Неужели они так глупы, что считают меня их лучшей подругой? Пройдет время, и мы и не вспомним, что когда-то были подругами. Иногда я побаиваюсь себя, что могу причинить боль. Но мне вовсе не жаль. Мои друзья – не мои, если не понимают меня. Я лишь хочу изменить их мнение обо мне, быть выше той, что застряла у них в сознании. Быть другой… Ах, почему такие мысли посещают только меня и никого больше из знакомых мне людей? Говорит ли это о том, что я ненормальная?

Как бы не любила меня Инэс, она побаивается меня представлять компаниям, в которых водится, потому, что я ее интереснее и ярче, а вот тускневшую Виолетту, которая на фоне выглядит одним лишь фоном, она берет с собой вопреки всему тому, что ее и вовсе она не интересует. И я вижу эту «подружку» насквозь.

Хотелось бы поделиться с кем-то о том, что я чувствую в отношении истории моего одноклассника, который мне никогда не был интересен. У него умерла мать от рака груди. С моим потрясающим воображением я и представить не могу, какую боль ощущает этот парень. Потерять мать… да разве это возможно? Спасибо за то, что рак не приходит в гости в нашу семью, что я о нем совершенно ничего и не знаю. Еще никогда в жизни мне не было кого-то так жаль. Узнав эту новость, представив все и увидев мальчишку, я прилетела домой, рассказала все маме и зарыдала до вечера. Какое горе! Меня пугает страх. Почему мы всегда теряем то, что имеет наибольшую ценность?

Я хочу скорее к морю, в Палермо, плавать, наслаждаясь, как сама русалка, ни о чем не думая, найти там свое счастье.

Между прочим, моя странная бабушка Эмма, толкающая затяжные тосты до получаса, тоже ведет дневники. Хотелось бы почитать…

Любой в силах изменить свою судьбу, вывернуть ее наизнанку. И я не должна ждать. Я должна работать над собой, совершенствоваться. И я начну, прямо сейчас»

Селестина была огорчена своими подругами, ей не хватало общения Льюиса или Адама, покинувшие близкие к ее место жительство, она при любой возможности, будь это падающая звезда или совпадение минут с часом, загадывала себе нового друга, обязательно мужского пола. В семье ее отношения накалялись, большую долю времени, как положено, уделяли младшему брату, Беттино. Отец все чаще ее не понимал, ведь его маленькая дочь начинала расти и проявлять свой настоящий характер, а ее летающие мысли в облаках и вовсе приводили его в бешенство. Поддержку юная Селестина находила только в матери и бабушке Авроре. Бабушка же Эмили, мать Сириуса, никогда не была близка с девочкой: вторая могла любить первую исключительно, как бабушку, но будь та простой женщиной, ее натура оказалась бы для Селестины скучной и вовсе неинтересной, не цепляющей, как искры Авроры. Синьорина Мэдисон отличалась излишней настойчивостью, непоседливостью, неисчерпаемой энергичностью. В округе только она могла быть правой, здравой и непрекновенной, и пусть другие в душах своих никогда не были с ней согласны, они не могли ничего с этим поделать. Казалось, что вместе с лоскутами из бабушкиного шкафа таится некий механический прибор, генератор, способный эксплуатироваться вечно, рождающий энергию из расщепления молекул простого воздуха, а бабушка Аврора каждое утро перед началом своих важных дел открывала этот шкаф и съедала эту энергию на завтрак. Сколько помнила себя Селестина, с трех лет, с того самого дня крещения в Палермо, у бабушки всегда был чересчур завышенный сахар в крови. Все вокруг кружили с вопросами, как при таких показателях возможно подобное яркое и ловкое, как у юной девочки, существование. Ответ прост: только, если в тебе таится свет самой Бетельгейзе, внушающий победу в любом деле, в каждом прикосновении.

Селестина пробовала себя в рисовании, но у нее не выходило, и это вызывало литры разочарованных слез, как и пение, голоса у девочки не было, а ведь красиво петь было когда-то ее главной мечтой. Но это не мешало ее влюбиться в музыку, хорошую достойную музыку. Она слушала, что угодно, чему улыбнется ее светлая душа, в особенности ее привлекал рок, джаз и поп 80-х, что бессознательно навеяли родители. Семья, каждый ее член, не была лишена талантов: от изысканных деревянных статуэток творца Сириуса до изящной росписи фарфоровой посуды Авроры. И все, как подобает настоящим благородным людям, ушли с головой в то, что приносит хоть какой-то доход, а не доход от удовольствия. Ограничить свои дни от искусства, засыпать пылью талант, такова была неформальная «традиция» семей Мэдисон и Корелли, которую Селестина поклялась себе выдворить раз и навсегда.

Июнь представил девушке новое обстоятельство в образе парня, Оскара.

Это случилось жарким знойным шестым днем месяца, когда Лолита праздновала свой четырнадцатый год рождения. Она пригласила всех девочек с класса, к удивлению нашей главной героини, и еще пару знакомых со своей улицы к себе домой, накрыла сама стол, что очень удивило остальных, ведь те привыкли к тому, что им на блюдечке все подносят родители, и принялась, как положено, принимать гостей. На празднестве присутствовал интересный парень, с темно-русыми прядями, падающими на лоб, карими глазами и весьма проникновенным и даже сексуальным взглядом. От него веяло настоящим запретом, присущим плохим мальчикам, у которых наверняка за спиной оставались драки, байки и много грязных девочек. И это воспрещение было столь сладко для каждой светлой девушки из хорошей семьи, что Селеста не могла быть исключением. Его, как вы уже поняли, звали Оскаром. Весь вечер он проедал взглядом молчаливую скромную Селестину так, будто раздевал ее догола. Ее это дико смущало: это было столь неприемлемо, но так волнительно и чарующе, что девушке казалось, что она влюбилась в него за считанный час. А парень даже имени ее не запомнил, но уже пьяненькая под сумерки Лолита обязательно всех познакомила снова, и тогда Оскар впечатал это имя зачем-то себе в голову.

Праздник подошел к концу, и Селестина, решив сэкономить деньги на такси, пошла пешком домой. Передумав на полпути, ей пришла в голову идея словить общественный транспорт, и она примостилась на автобусной остановке. Вдали показался чей-то знакомый силуэт. Девушка вглядывалась какое-то время, пока он приближался, а затем обомлела. Это был Оскар.

– Здравствуй, – произнес он, поравнявшись с ней.

– Привет, – скованно ответила Селестина.

– Ждешь автобус?

– Да.

– Тебе ведь в ту сторону? – Оскар указал рукой на темные улицы слева.

– Да.

– Нам по пути. Вставай, пройдемся пешком вместе.

Селестина ошалела от поворота событий. Неужели впервые в жизни парень, в которого она влюбилась всего за один вечер, уже в тот же день проявляет к ней знаки внимания? Она тотчас же подлетела и двинулась с ним, забыв об усталости и обо всем том, что имело смысл быть важным.

– Куда направляешься? – спросила довольная девушка. – Думала, ты живешь в другом районе.

– Так и есть. Мне нужно зайти в гости к одной особе.

Селестина тут же поняла, что у этого парниши есть девчонка, и сейчас он двигается именно к ней. Ей стало мерзковато, но она тут же отсеяла эти мысли на задний план, ведь на данный момент все было прекрасно: они вместе шагали и беззаботно болтали. Чего она еще хочет? Горсть внимания, и достаточно, чтобы не умереть со скуки.

«Ничего, подвинется, – думала она».

– Чем любишь заниматься в свободное время? – вдруг спросил Оскар.

– Видеть мир иначе.

– Это как?

– Ты видишь картинку и проходишь мимо, а я – как циркулирует сама Вселенная…

Глупый взгляд парня напугал ее.

– Шучу… Люблю музыку, пишу стихи и маленькие рассказы. Хочу в будущем писать текста для песен, научиться играть на гитаре и рисовать.

– Мне кто-то говорил, что ты отлично рисуешь.

«И кто же этот идиот и великий человек, что обсуждал меня с ним? – подумала Селестина».

– Это не так. Я не умею. Наверное, мне не дано.

– Наверное…

Они вели не совсем содержательный диалог, о пустых вещах. Оскар курил, приглядывался к Селестине, а та из кожи вон лезла быть милой и неудержимой болтушкой, она предположила, что противоположные ему не по душе.

Затем они попрощались и разошлись.

На следующее утро, выйдя на пробежку с Инэс, Селестина много спрашивала ее о предыдущем дне.

– Как тебе Оскар, кстати? – неожиданно поинтересовалась Инэс.

– Обычный парень, – соврала другая, ее терзала мысль о том, что подруга догадалась о ее тайной симпатии.

– Мы общались с ним ранее… – начала свой скучный рассказ Инэс, и Селестина моментально абстрагировала свои уши от этого потока слов. Ее смущало только то, что они вели контакт, остальное же не имело значения. Через какое-то время Оскар нашел нашу сероглазую в фейсбуке, и они начали свое тайное общение. Затем об этом узнала Виолетта, далее Бетти, но это было строжайшим секретом для Инэс с Лолитой: Селестина не желала выглядеть посмешищем. Но как она ни старалась, для самой же себя такой и являлась: она влюбилась в него по уши, а он принялся рассматривать ее более, чем друга. Но что-то неопределенное летало между ними, что-то мешающее началу чего-то изысканного и пылкого. Его терзали вечные сомнения, ему присуща была та форма любви к анализу, такому гадкому, пессимистичному и бестолковому. Впоследствии Селестина назвала эту неопределенность «трусостью Оскара», ведь тот не отличался смелостью, даже с простыми младшими девушками, в роде нее, пусть и умными для своих лет. Она нравилась ему, но он не мог в этом ей признаться, даже самому себе не в силах, ибо Селестина была такой другой, такой еще юной и светлой, творческой, жадно дышащей, в отличие от его грязных глупых крашеных дам.

В июле Селестина со своей семьей посетили, как положено традиции, Серафино с семьей в Палермо.

Селеста в своем любимом курортном городке купалась в лучах свободы, она наконец научилась замечательно плавать и нырять, как настоящая русалка. Она, глупышка, верила в сирен, и одной ее заветной мечтой всегда было стать водной нимфой. Селестина доверяла тем притчам, которые говорили, что русалками становятся утопленницы, но эту идею пыталась забыть…

«Иногда мне кажется, что я могу это сделать, – говорила она себе. – Но только для того, чтобы знать, значу ли я что-либо для Оскара или нет. Я хочу дышать, но не могу. Я окончательно решила идти не рядом с ним, а в одиночестве. Мне остается только забыть, и просто быть. Да, это так тяжело, ибо все напоминает мне о нем, в каждом я вижу его лицо, Оскара, его черты характера. Так хочется рыдать, да слезы никак не льются, а ведь из них с солью уходит вся боль… Нет, лучше быть сиреной, чем все это!»

Время в Палермо было самым волшебным, что вообще могло происходить с девушкой, и один представленный мной ее день я вынесу в эти считанные строки.

Сумерки довольно умело передавали свои полномочия черной ночи, а морской холодок пронизывал каждого, заставляя отсеивать мысли.

– Селестина, иди сюда! – кричал двоюродный братишка Адам, маня руками ее к воде.

– Мне слишком хорошо, чтобы вставать со своего шезлонга, – проговорила она, уставившись на хорошо очерченные созвездия.

– Если не пойдешь, будешь жалеть.

– Что там у тебя?

– Звезды бывают не только в небе, и сейчас я тебе это покажу.

Это заинтересовало Селестину, и она наконец двинулась по давно остывшему песку к воде. Луны не было видно, и вода казалась черной. Но вдруг подул легкий ветерок, начала расти небольшая волна и, вот чудо, рассекающая берег пена заискрилась ярко-голубыми отливами. Адам вошел по щиколотки в прохладную воду и поводил в ней хаотично руками, они тотчас же подсветились этой волшебной пыльцой, цвет которой не передать простыми красками.

– О, Боже, Адам! Что это? – прошептала юная леди.

– Серафино сказал, что это планктон. Когда его прибивает к берегу, он становится хорошо видимым ночью. Нравится?

– Еще бы! Это великолепно, – и Селестина начала, как обезумевшая болтать руками под водой, напускать искусственные новые волны на берег, подбрасывать капли вверх над головами. Это была настоящая магия.

– Вот видишь, а ты идти не хотела.

На горизонте юной Селестины возник и еще один субъект, Витторио. Он то и дело мелькал в ее голове и поблескивал периодически в сердце после их первого апрельского взгляда. Даже сейчас Селестина вспоминает этот весенний денек, как она сидела в школе у зеркала в холле на первом этаж в ожидании подруги, чтобы с той двинуться домой, и тут из-за угла вышел он, Витторио, с его обычным другом, который в последствии положил глаз на Селестину. Парень мечты поправлял свою безупречную клетчатую фланелевую рубашку красного цвета, а затем бросил взгляд на нее. Он был вкопан в землю: смотрел на Селестину и не решался отвести взгляд, строго в глаза, без удивления или спокойствия, обожания или презрения, но словно перед ним проносилась целая жизнь, которую он однажды потерял, и теперь отыскал. Никто со стороны не мог объяснить этот взгляд, не сможет и сейчас. Вся сентиментальность, весь аромат этой встречи собирался и из того, что Селестина впервые не могла дать объяснение этому необычайному взгляду, как бы она ни старалась предполагать, проецировать и иллюзионировать все, что происходило до и после. Действительно, чем в тот день Витторио так заинтересовала простая восьмиклассница? Ведь он такой хрупкий, но мужественный, благородный смуглый брюнет с черными глазами, а его походка такая восхитительная, что Селестина готова была в такт качаться вместе с его движениями. На нее еще так никогда не смотрели, и это послужило продуктом для ее желания с ним познакомиться.

Спустя месяц другой с Витторио установила контакт Инэс, которая весьма его привлекала, хотя он и находил ее глуповатой. Что ж, это вполне приемлемо, умным мужчинам всегда нравились улыбающиеся послушные дурочки. Затем к нему на шею залезла Виолетта со своей идеей сдружиться с парнем для последующих увлечений, о которых поначалу догадывалась только главная героиня. А после и Селестина вступила в этот круг неопределенности. Зачем? Витторио умел чувствовать ее, понимать, видеть насквозь, так, как не видит ее никто. Так каков же был мотив данного шага к общению? Ревность. Селестина являлась той самой рьяной итальянской натурой, которая ревновала ко всему, что представляет интерес, в особенности к тем вещам или людям, что вовсе ей не принадлежат. Понравившаяся музыка, кино, вкус к живописи, архитектуре, манере разговаривать Селестины, ее индивидуальные выражения и идеи, – все это веяло для девушки некой жестокой авторской охраной, нарушители которых непременно попадали в ее черный список «Кого следует презирать и жалеть, как бездомных щенков». И это самое влечение остальных подруг к Витторио и повлекло за собой презрение Селестины к ним, легкую ненависть. Девушка виделась с ним редко, порой встречалась с ним взглядом и приветом в школе, иногда в центре маленького тошнотворного городка, но никогда не наедине, запланировано, как это проделывали с ним ее подружки.

Также Селестину ни в коем случае не отпускал образ Оскара, мелькающий то тут, то там на ее тропе. И ее начинало это бесить, она походила на спятившую: а так всегда бывает с теми девушками, которых измотало ожидание со стороны противоположного пола, иссушило, напилось крови, оставив внутри гадкий привкус и бактерии гниения.

«Иногда мне кажется, – думала в то время Селеста, – что эти два персонажа будут частью моей жизни, хотя бы малой. Что за вздор? Через год я наверняка о них и не вспомню. Пожалуй, отодвину ка я их в дальний угол!»

В один прекрасный августовский вечерок Селестина вновь пересеклась с Витторио, но на этот раз сознательно с каждой стороны. Посредником, конечно, являлась Виолетта, ведь парень прочно засел в мечтах и немного в сердце глуповатой высокой девушки (Селестина же жила в коробке гордости), пришедшей в голову которой идеей являлась легкая вечерняя прогулка троих. Когда наконец жара устремилась к исчезновению, а солнце к линиям горизонта города Бьелла, сомкнулись судьбы загадочной троицы. Они просто шли и болтали. Пару раз Витторио на своем пути встретил знакомых глупых девушек, которые лезли к нему на шею, целовали его в знак дружеского приветствия и задавали отвратительные вопросы из вежливости. При этом выражение лица Виолетты менялось каждый раз, ее разрывало от ревности, и ее мало интересовал тот факт, что Витторио занят другой девушкой. Его бедняжка уехала на все лето в другой город, оставив этого распутного парня без контроля. Селестина называла эту даму серой мышью и наивной дурочкой.

Вопреки всем раздумьям, у нашей главной героини неожиданно зазвонил мобильный телефон.

– Да, мама, я буду вечером, – говорила Селестина в трубку телефона матери. Габриэль волновалась, что дочь воспользуется отсутствием отца дома и вернется с прогулки слишком поздно.

Витторио и Виолетта улыбнувшись переглянулись.

– Мама, все хорошо. Да, меня проведут, – и Селестина вопросительно ни без надежды взглянула в томные глаза Витторио, но увидела в них легкое недоумение и щепотку интриги. Она выключила свой дешевый телефон и посмотрела на парня: они оба глядели друг на друга, не совсем понимая, что между ними творится. Все трое продолжили беседу по теме, ранее поднятой Виолеттой. Подруга из кожи вон лезла, чтобы краше выглядела ее речь, половина которой выдуманная. Что не сделаешь для того, кто застрял в твоем сердечке? Витторио и Селестина думали о своем, более чем-то важном, нежели глупые рассказы о животных.

Виолетта действительно была влюблена в этого парня, это было ясно каждому, а вот о подобных чувствах со стороны Селестины догадаться могли только единицы, такие как независимые художники или опытные любовники.

Сгущались сумерки. Трое подростков уже шли по улице, которая обнимала дом Виолетты. До ее обители оставалось только одно препятствие, перейти дорогу. Они замедлили шаг, ведь Виолетта ни на минуту не хотела оставлять парня, тем более, с Селестиной, ведь она подозревала ее в том же преступлении, что совершила сама. Наша главная героиня, напротив, шаг пыталась ускорить, чтобы доказать самой себе, таков ли Витторио, как изначально возник у нее в голове, или все же она чрезмерно его возвысила.

Парень попрощался с Виолеттой и двинулся далее по улице с нашей сероглазой, его дом находился чуть дальше. Подруга никак не показала свое волнение или дурное предчувствие уходящим, но Селестина сердцем ощутила прилив ее ревности. поначалу они двигались бесшумно, безмолвно: девушке было неловко поддерживать с ним беседу, впервые оказавшись с ним наедине, таким изысканным, интересным и недоступным во всех отношениях. Более всего Селестину Корелли пугала отверженность со стороны того, кто ей дорог, кого она по-настоящему любит. Но он молчал, и девушка не собиралась так продолжать дальше: она решилась взять дело в свои руки и разболтать его, так весело и непринужденно что-то рассказать, навалить на него волну новую, – попросту сделать все, чтобы не выдать свои страхи и истинные желания. Но у нее это не совсем выходило: он был другим, таким отрешенным, задумчивым меланхоликом.

«О, да, он видит больше, просвечивает насквозь всю реальность, ничто не ускользает от его внимания, и мои чувства к нему, наверное, тоже… Но, но у него есть девушка… Да что там, серая мышь! Она безвкусная, бесцветная, наверняка глупая. Да как он вообще мог выбрать ее, эту черно-белую дурочку? Неужели он слеп? Нет же, он с ней только для того, чтобы делать кого-то счастливым, чтобы его кто-то любил искренне, просто и скучно. Между ними нет страсти, это однозначно. Я чувствую, какие они разные и не подходящие. Ему нужно больше, выше… ему нужна я! Ведь я ближе ему, чем все эти люди, Виолетта, друзья, девушка, они все посторонние. Я чувствую его, я хочу его, и только его»

С Селестиной Витторио действительно был другим, он не притворялся, не выдавал глупые шутки и высказывания, которые обычно преподносил публике для своих личных целей. Селестина не была его целью, и поэтому стараться принимать себя за иного, за более глубокое, чем он являлся, ему не требовалось. И девушка содрогалась от перехватывания его случайно взгляда, от легкого небрежного касания, от едва ощутимого ветерка, исходящего от движений Витторио. Да, она влюбилась, подобно маленькой дурочке, в свой собственный образ, в свои ожидания и даже веру в то, что с ней он иной по той причине, что она ему ближе остальных, что она ему тоже нравиться. Но неужели и в Селестине было что-то спрятанное для него, раз с ней он нисколько не притворялся? Разве никто более во всей Бьелле не имеет таланта так мастерски оголять естественность в других, вырезать из жалкого куска деревяшки чудесную фигурку? Неужели Витторио и есть та уникальная струна арфы, которую никто не способен правильно настроить? Ошибка ли это или должен прийти человек в его жизнь, единственный способный это сделать? Конечно, Селестине хотелось видеть в этой роли себя, ибо только она в этом неподчинении, несгибаемости под общий мир имела талант не только видеть в людях все самое прекрасное, подобно матери, но и жить этим, всей душой утопая в своем собственном построенном мире, отрицающем все остальные и саму реальность. Только Селеста могла обратить всю простоту, пыль и даже грязь в чистейшую светлую сферу, от которой разрастались бы цветы и доносилось благовоние. Оголить душу могут только художники и писатели, все остальные или производные им или способы достижения успеха.

– Витторио, я так сказала матери, чтобы она успокоилась. Не стоит меня провожать, я сама смогу дойти, – они прошли мимо развилки их путей, ведущей к ее дому и к его.

– Прекрати. Я проведу, – ответил он.

До чего же он благороден, подумала Селестина. Ей было немного дурно от того, что она буквально сама напросилась на этот поступок, но она старалась не забивать голову подобной чепухой, пока они бредут по бесшумным улицам ночной и даже немного привлекательной Бьеллы.

– Чего ты более всего страшишься в жизни? – спросила она.

– Не знаю, что и ответить, – после некоторого молчания ответил Витторио.

И почему же ты невольно создаешь повсюду проблемы и тупики? – мелькнула мысль в ее голове.

– Например, я до смерти боюсь насекомых, жуков, всех кроме пауков, остальные все мне противны, – заметила Селестина.

– Не думал, что ты спрашиваешь так буквально. Больше всего я боюсь смерти близких.

Еще никогда в жизни девушка не чувствовала себя такой идиоткой. Для нее этот ответ был удостоен Оскара, она его непременно запомнила, как и глупый свой к вечному стыду. Как она могла выставить себя полной дурой перед парнем своей мечты, и что может быть хуже?

Еще какое-то время они двигались молча. Селестина повела его кратчайшей безлюдной темной дорогой, лишенной всех ночных фонарей, недалеко от старого кладбища, где нужно было преодолевать проход под железнодорожным мостом, кишащем огромными грязными трубами, грязью и наверняка какими-то тварями. Но девушку это мало волновало, она знала, что парень купается в той же воде, что и она, что его мысли подобны ее, а восприятие и вовсе идентично. Они были сделаны из одного теста, и я не посмею с этим спорить.

– Что это за огоньки над городом? – она указала рукой на возвышающийся холм, отмеченный яркими звездочками.

– Которые? – Витторио стал озираться по сторонам: так глубоко въедались его мысли в голову, что он забыл, где находится.

– Висячие в воздухе.

– Нет, они располагаются на высоких вышках, а те вырастают из верхушек холмов. предназначены они для того, чтобы летательные аппараты ориентировались, где предел их территории, а где земли.

Селестина была поражена осведомленностью парня, а ведь он всего на год старше ее, да и вообще мальчишки всегда отстают в развитии от девчонок. Он плевал на учебу, забрасывал уроки, учился, наверняка, с тройками, а наша сероглазая дева приносила домой одни пятерки: и все же ее отвлекало это, ей нравилось познавать что-то самой.

Так и Витторио она никогда не находила умным человеком, ведь он нес чушь при других, показывая не самого себя. Селестина видела его насквозь, и ей порой было стыдно по-испански за него, ведь он много умнее и интереснее. Она не понимала, как он вообще может водиться в этих кругах, в низах, таких серых, не предназначенных для него. И то что он игнорирует учебу ничего не значит. Ничего, однажды придет время, и она тоже так отчаянно бросит учебу, потому что и без того будет выше, ибо самые мудрые знания уже давно поселены в ее русой головке, а все остальное придет со временем.

Ей снова позвонила мама, узнать все ли в порядке. Услышав приятный голосок дочери, Габриэль улыбнулась, предвкушая что-то романтичное и полностью доверилась обещаниям Селестины вернуться совсем скоро. Она даже не сказала мужу, что их дочь вышла на прогулку с друзьями, ведь отлично понимала всю его строгость и всю беззаботность и чувственность юных, ибо когда-то сама прогуливалась с тонной мальчишек по этим же улочкам, под теми же звездами. Габриэль была первой красавицей в городе, а ее кудри – ее визитной карточкой, те самые, которые частично перешли к ее дочери.

Селестина впервые позволила парню провести ее до самого подъезда, причем ее настоящего, а не как это она обычно проделывала с другими кандидатами, добираясь до одного дома, входя в парадную и выходя с другого двора.

– Здесь я и живу. Пришли, – она опустила в черную землю глаза.

– Хорошо, – просто ответил он.

– Большое спасибо тебе за то, что провел. Правда, не стоило. Извини, что так вышло…

– Селестина, все нормально, – Витторио как-то странно посмотрел на девушку, будто чего-то ища в ней, слегка прищурившись, а ведь света поблизости и не видать.

Девушка отвела взгляд на свои окна, уже давно темные, намекающие, что внутри все давно спят. Как жаль, а ей даже хотелось посидеть немного с мамой, пусть, и в молчании, но осознавая, что Габриэль чувствует, как колышется все внутри ее дочери. Ей это было почти необходимо, а на утро никогда уже не вернуть ту магию ночи.

– Что ж, – мешкая после минутного уже невыносимого молчания, произнесла решительно Селестина, – пока.

– Иди ко мне.

Витторио тут же подошел вплотную к девушке, притянул ее к себе и породному обнял. На тот момент это было теплее и слаще любого поцелуя, страстного прикосновения. Это было настоящей фантастикой. Она чувствовала запах его тела, парфюма, распыленного на его фланелевой клетчатой красной рубашке, в которую она была в тайне влюблена столь сильно, что через год купила себе такую же. Нет, счастье все-таки есть, сами звезды сошли с небес. так вот, что значит, когда весь мир уходит из-под ног, вот, какого ощутить кипяток внутри себя. И пусть это единственное, чем мог с ней поделиться Витторио, ведь она и о таком не могла мечтать, это оказалось таким светлым и страстно-жгучим до боли.

А боль только и показывалась из-за угла, внушая ни в коем случае не забывать о ее вечном присутствии. Селестина плакала в подушку по ночам, вырывала на себе волосы, спала на полу в агонии, обнимая плюшевого медведя, и все из неудовлетворенной влюбленности к Витторио. Или к Оскару? Она уже сама не понимала, кого и что именно хочет видеть рядом с собой. Девушка уже не могла себя контролировать, свой характер и тем более эмоции, она срывалась на друзей, играла с ними, как с марионетками, ходила по лезвию ножа, непрерывно ссорилась с отцом и братом, и на самих зачинщиков сих чувств. Ее желанием было по щелчку отключать все чувства эмоции, ее мукой было одно лишь самовнушение.

– Девочки, я начинаю забывать Оскара, но чувствую, как случайная встреча, слово или даже взгляд заставит пересмотреть это решение, поднимет весь мой пыл заново, и я снова буду обреченной на страдания по нему, – чуть напоказ заявляла девушка подругам, чтобы отвлечь их от другого субъекта, не менее важного, Витторио.

– Знаешь, Селестина, я думаю, что ты пылаешь, ты влюблена в Оскара, но каждый раз ты себя переубеждаешь… – болтала вечно где-то рядом, словно эхо, Бетти.

– Да, я согласна, твоя гордость делает свое дело, – подхватывала Виолетта.

– И почему мне всегда нравятся те, кто некстати и невпопад, кто занят, одни мерзавцы?

На это ее подруги не знали ответ, тем самым вызывая раздражение Селесты к ним. Они мало ее понимали, да ее вообще никто не воспринимал. А о влюбленности к Витторио никто и предположить не мог.

Но шло время, и мало помалу магия, исходящая из странных едва уловимых отношений между Селестиной и Витторио, между Селестиной и Оскаром стала исчезать. Оба парня вытесняли друг друга по очереди, и, в конечном счете, стерли друг друга, как дешевые ластики из канцтоваров. Все-таки лучшее лекарство забыть человека – это углубиться в другого.

Девушка пришла в себя. Она устраивала сцены Оскару, теперь она испытывала к нему жалость, а это самое отвратительное, что может питать женщина к мужчине. Селестина наконец поняла, что он ей нравился только потому, что был симпатичен всем вокруг, а ведь он не был даже красив, она пришла к тому, что между ними дешевая пассия, простое влечение со сроком годности в одно лишь лето. И если она так просто может заявить всем вокруг о своих мыслях, всем этих ненужным глупым девчонкам, значит, ничего и нет вовсе между ними. Ведь она – иная, совсем другая субстанция, диковина.

Селестина стала неимоверно грубой ко всем населявшим ее будни, и это несомненно отразилось на их восприятии ее самой. Ее гордость, а порой даже гордыня, были выше простых извинений и жалких соплей.

«Другое дело, Витторио, – говорила она. – Он глубже их всех, он меня понимает, он то, к чему стоит стремиться, ради кого нужно совершенствоваться. Ох, как же хочется иногда вылить ему всю душу, но внутренний голосок подсказывает мне замолчать, и я повинуюсь, ведь он редко обманывает. Да уж, таких, как Витторио, у меня никогда не будет… Да, у меня будет лучше, в сто раз лучше!»

И в конечном счете девушка неплохо себе внушила забыть и этого парня, вычеркнуть его, как заштриховывают выполненное задание в ежедневнике. Великая сила самовнушения…

Но Селестине не хватало собеседника, своего человека, которому она смогла бы высказать все, что угодно, все, что легло на душе, сбросить свой груз ему на плечи, желательно мужские, ибо женские слишком плачевны и мечтательны, и расслабиться. Поддержка, которую мог оказать только парень, выдержанный, не пойманный на ветру на секунды, тот, который не пустит в нее свои корни, как партнер, кто не сможет ни капельки повлиять на ее мир, а просто будет выполнять роль лучшего друга. Ей претил2 этот город, Бьелла, ее нутро подсказывало Селестине, что она рождена, чтобы жить в большом городе, шумном и зрелищном, где утрачивает всякий смысл сплетни, где почитается индивидуальность, кротость, где царит искусство, например, в таком, как Рим. Селестина чувствовала себя брошенной, ей наскучила она сама, в ней сидела нехватка изюминки, живости, например, такой как в Лолите или бабушке Авроре. Странно, но первая, эта блондинистая выскочка стала привлекать Селестину, притягивать ее к себе, своей открытостью, иногда навязчивостью, но неугомонной энергетикой.

Ей не мешало бы отвлечься, чем-то себя занять. Это был канон девушки, каждый раз сталкиваясь с проблемой, она отвлекала себя работой, уходила в нее с головой, тем и исцелялась.

Единственное спасение было писать, без устали, без передышек.

«Дорогой дневник, обещаю, что буду вести тебя вечно. Я более не верю в сказки, чудеса, в осуществление желаний, в любовь и уж тем более людям, даже самой себе. Все это вздор!

Оскар. Еще один идиот, застрявший на пару минут в моем бытовом безвкусном коктейле.

Витторио. По необъяснимым причинам решил меня не просто не замечать, а дьявольски игнорировать: он лишает меня приветствия, даже взгляда в мою сторону. Здесь три варианта: прочистка его мыслей со стороны его девушки-серой мыши, со стороны лживой и ревнивой Виолетты или его собственные догадки о моих чувств к нему. Быть может, это его метод избавить мои мысли о нем? Или его обо мне? Но Инэс он тоже игнорирует… Значит серая мышь? Или проделки скупой Виолетты? Хм, я задаю слишком много вопросов. Что ж, в любом случае это помогло мне вытряхнуть всю чушь из головы. Мне он ненавистен теперь, я и вида его не переношу. И в его отношении есть свой плюс: мне не придется снимать наушники, чтобы здороваться с ним.

Одна идиотка с моего класса, Чандлер, с кривыми выступающими зубами, большим носом, далеко посаженными некрасивыми глазами и прочими недостатками нажаловалась своей мамаше, что я ее снабдила оскорблениями… Меня вызывают к директору. Что ж, с этих самых пор на ней клеймо «крыса». Бедная девочка, ведь ей еще три года со мной учиться.

Хочу поболтать с мамой по душам.

Мне наскучила эта канитель: те же лица, события, эмоции. Меня стала привлекать Лолита, такая непохожая на других. Это странно, я хотела заставить своих девочек кружить вокруг меня в вальсе, открыть им глаза, показать им их особенности, мне хотелось видеть в них только светлое, как это делает мама, а в итоге я предпочитаю Лолиту, и все остальные остаются сами по себе, ведь именно я – есть связующее звено, без меня их дружба упадет на дно, рассеется, растворится.

Странно, меня привлекают сумасшедшие люди, как прабабушка Эйва, вытворяющая еще те приключения, мне нужны натуры, лишенные спокойствия, те, в коих харизма бьет ключом, как у моей бабушки Авроры. Да, лучше быть белой вороной, лучше иметь гадкую репутацию в городе, но плавать на своей волне, вопреки своему миру.

Я обещаю себе, что к 17-ти годам меня будут все ненавидеть, но беспредельно уважать, я буду интересной, выше, я буду настоящей, самой собой. Клянусь, что изменюсь, что найду себя, свою отличительную особенность. Сейчас мои хроники лишены цвета, но это только пока. Я наконец свободна от всех, от всего мира. Боже, как я счастлива в одиночестве!

Но я требую цвета! Что я говорю? Я и есть сам цвет»