Читать книгу {Не} любовь. Сборник рассказов и повестей - Марина Леванте - Страница 4

НЕЛЮБОВЬ: ПРОНЗИТЕЛЬНАЯ
Охота

Оглавление

Ледяное небо светилось яркими звёздами, кажущейся теплотой одурманивая заиндевевшие ноздри мужчины, из которых тонкой влажной струйкой ещё вырывалось дыхание, тут же превращавшееся в замёрзшие льдинки, не дающие возможности сделать последующий вдох.

Павел с трудом провёл застывшей рукой в меховой варежке рядом собой, не понимая, почему при этом сходу его пальцы, ощутившие даже через густоту меха холод и неприязнь окружающей среды, потонули глубоко в снегу.

Помутневшим взглядом, тяжело приподняв замёрзшие веки, он продолжал рассматривать доносящийся сверху свет, пробивающийся сквозь макушки высоких деревьев, мысли его вяло кружились, память пыталась осознать произошедшее.

***

Они с друзьями сидели у весело потрескивающего огня в охотничьем домике, Егор предложил выпить за удачно состоявшуюся охоту на медведя – свидетельство тому лежало на деревянном полу, уже широко раскинув в разные стороны огромные лапы, увенчанные длинными мощными когтями, распоротое брюхо животного зияло какой-то угрожающей пустотой, идеально вычищенное, словно поработал профессиональный мясник. Оставалось только нашпиговать его ветками и отвезти куда следует, далеко за пределы этих елей и сосен, раскачивающихся и стонущих под ударами ветра, из заснеженной пустыни в ближайший посёлок.

Лихо запрокинув налитую рюмку, ощутив обжигающую влагу на гортани, уже не чувствуя дополнительного тепла, растекающегося по телу при каждом увеличивающемся градусе, Павел зачерпнул ложкой из стеклянной миски, стоящей на столе, какую-то приготовленную закусь, медленно приподнялся и зачем-то, слегка пошатываясь, направился к выходу.

Толкнув дверь в морозную глушь, ещё больше зашатался от налетевшего ветра, почти скатился с низких обледеневших ступенек и направился к дереву…

Казалось зимнее небо, глухим туманом упало ему на голову в тот момент, когда он услышал звон струи, бьющей по шершавой еловой коре… Зачем он решил отлить, словно шелудивый пёс, задрав лапу и обозначив свою территорию, не понимал, ведь в домике было отхожее место, в котором жёлтого цвета моча не застывала, не долетая до низу.

Больше Павел ничего не мог вспомнить. Он только видел сейчас рядом с собой белое безлюдное пространство, напоминающее облака, пролетающие высоко в небе, в которых застревали птицы и самолёты, мерно шурша мотором, звук которого тонул неумолимо и безвозвратно, говоря о том, что там всё заканчивается для всех.

Ему стало страшно. Он никогда не верил во Всевышнего, а тут появилось желание попросить о помощи и даже помолиться, раскаяться в содеянном, в надежде, что простит и его последний час не будет столь ужасен, перспективу которого он видел явно, несмотря на всё сильнее сжимающиеся веки, которыми он уже с трудом мог пошевелить. Замерзающая вместе со всем телом память не желала сдавать позиции, и мужчина из последних сил напряг остатки душевных сил, и мысленно заговорил.

***

– Егор, грузи уже…. Пора ехать. Надо прибыть затемно, – раздался знакомый голос Павла.

Молодые люди по обычаю собирались на охоту. Они были друзьями со школьной скамьи, вместе посещая школу для детей из высокопоставленных семей. Егору отец подарил ружьё, когда тому исполнилось пятнадцать. А Павел первый раз выстрелил в зайца в свой двенадцатый день рожденья. Родители их были давними сослуживцами, работали в одной структуре и даже дружили семьями. Так что мальчики, как было принято, именовались «золотой молодёжью».

Их ожидало светлое будущее. Всё было спланировано: вуз после окончания школы, работа в органах, карьерный рост… Практически ничего не зависело от них самих, им уготована была жизнь их отцов, без сучка и задоринки. Необходимо было только оправдать доверие собственных же родителей.

– Павлик, я почти готова, обождите, – это, высунувшись из окна «высотки» крикнула младшая сестрёнка Рита. Она была младше брата на восемь лет и появилась на свет, когда родители уже и не ожидали. Павел тоже не был ранним ребёнком.

Стоящие у подъезда новенькие «Жигули» модного тогда цвета «мокрый асфальт» уже почти полностью загруженные, нетерпеливо вздрагивали от нагревающегося и фырчащего мотора, будто железный сказочный конь в нетерпении бил копытом о землю, горя желанием, наконец, пуститься в путь-дорогу, из ноздрей которого выбивались клубы серо-красного дыма.

Минут через пять с грохотом открылась входная дверь, и, перепрыгивая сразу через две ступеньки, выскочила тринадцатилетняя Рита в надетой наспех дутой болоньевой курточке зелёного цвета, на передней поле которой красовались две небольшие полосочки, следы от когтей её любимого персидского кота Отелло. Тот с важным видом сидел на подоконнике в окне их квартиры и грустным взглядом своих голубых глаз с нависшими веками, почти увлажнившимися в этот момент, так показалось девочке, провожал хозяйку.

Риточка, почти не глядя наверх, опасаясь своих собственных слёз и нерешительности, лишь, чуть исподлобья мысленно коснулась рукой мягкой рыжей шёрстки Отелло, и поторопилась залезть в салон автомобиля. Старший брат только кинул осуждающий взгляд на неё, произнеся: « Ну, как всегда…» и с силой выжал тугое сцепление».

***

Машина неслась по шоссе, окрасом напоминающем капот, по которому сначала тихо, потом всё быстрее стучали ставшими крупные капли начавшегося дождя. Ветер, свистящий где-то вверху, подгонял и так идущий на скорости транспорт, обгоняя все проезжающие мимо и рядом «жигули» и «москвичи», самосвалы, проносящиеся вдоль окон «жигулёнка» крутящиеся колёса мотоциклов. Деревья, окружающие широкую магистраль, дружно в такт разбушевавшейся стихии качали огромными ветками, с которых чуть не потоком стекала вода, оставляя за собой мокрые следы на зелёных ещё не выцветших листьях, будто посылали напутствия путникам побыстрее добраться до цели.

Наконец, Павел повернул руль влево, и машина затряслась по лесному массиву, дорога которого напоминала недопаханную борозду в поле, ещё и превратившуюся от дождя в почти глинистую почву не освоенной целины. Проехав ещё километров пять, виляя бампером между большими и малыми деревьями, молодой водитель заглушил мотор, и тут же сходу раздался громкий лай, возвестивший об их прибытии. Надрывался не один, а несколько псов, посаженных в вольеры и мечущихся в этот момент вдоль проволочного забора.

Это был тот же охотничий домик, неподалёку от которого позже, замерзая, в сугробе лежал мужчина, холодея больше от страха содеянного когда-то и в ожидании кары, которой ему удалось избежать тогда, в тот год, когда они все вместе, всё же успевая намокнуть, заходили в сторожку, где их уже ждал накрытый, как всегда загодя, знакомым егерем стол.

Как и много позже сейчас весело в камине стрекотал разожжённый заботливой рукой хозяина домика огонь, Иван Юрьевич суетился вокруг деревянного столика, уже уставленного разной неприхотливой снедью. Его предупредили, что ребята приедут, дабы мог, как подобает, подготовиться, и вот теперь егерь уже со всем радушием распорядителя наливал в стаканы, накладывал в тарелки.

Рита, не задерживаясь, сходу отправилась наверх… Постройка была добротной, рассчитана на первых лиц, желающих отдохнуть от дел насущных. Здесь, всё, в общем-то, было пригодно не только для отдыха, но и длительного проживания. Потому девочка, не раз уже бывавшая в лесном домике, ещё, когда была совсем маленькой, знавшая каждый уголок на первом и втором этаже, где она даже играла в куклы, пока взрослые охотились, твёрдой походкой направилась к мягкому дивану, накрытому шкурой кабана, ворс которого напоминал длинные, но мягкие иглы дикобраза.

Почти упав лицом в гущу кабаньего меха, Рита, не обращая на продолжавшихся разоряться громким непрерывным гавканьем собак, моментально заснула, утомившись от долгой поездки под звук стучащего дождя.

Она продолжала крепко, по-детски зажмурив глаза и глубоко вздыхая, спать, не слышала тихих разговоров, периодически переходящих в крик, доносившихся снизу, потом какие-то стуки, не слышала скрипа ступенек под ногами, обутых в массивные охотничьи сапоги, поднимающегося наверх брата. Она только ощутила его тяжёлое пьяное дыхание на своей щеке и тяжесть его ставшего грузным от выпитого тела на себе. Успела лишь услышать чужой незнакомый доселе голос, приглушённо приказавший молчать, и почувствовала жгучую боль между ног, от горячей растекающейся липкой крови, полившейся из её собственного тела, в тот момент, когда ощутила родную вонзившуюся плоть своего брата в себе. Девочка не сказала ни слова, как и повелел старший на восемь лет Павел. Она даже не сделала попытки вырваться из его цепких объятий…

А за маленьким окошком почти под потолком, продолжала бушевать стихия, в тот момент раскачивающиеся сосны и ели, не убаюкивали, а напоминали Павлу глаза младшей двухлетней сестрёнки, маячащие сейчас перед ним, карим цветом доверчиво смотрящие на него, когда его руки блудливо скользили у неё под хлопковыми трусиками в синий горошек. Тогда Павел тоже просил её молчать, ничего никому не говорить. И маленькая Риточка рассказала только своей кукле Маше о своих детских сомнениях. И больше никому.

А в тот момент, когда она ощутила твёрдый возбудившийся орган брата в себе, услышала опять его приказную просьбу молчать, поняла, что уже никогда не сможет сказать ни слова. И потому продолжила молча раскачиваться в такт тем соснам за окном, которые больше не пели ей колыбельные, как в детстве, когда она, забираясь с ногами на этот же диван, раскрывала книжки с картинками и представляла себя сказочной принцессой, спящей на огромной мягкой перине, или бедной девушкой, засыпающей на привычной шкуре кабана, и просыпающейся на утро во дворце, а не в охотничьем домике.

На лице её застыла вечная маска обманутой злым волшебником, маска даже не трагедийного мима, а больше походившая на снятый предсмертный слепок.

И старший брат, спустя пять лет, смотрел в те карие глаза, которые были выбиты на гранитной плите каменного надгробья, но они больше не доверяли ему. Они так же молчаливо, как в ту ночь, в глубоком непонимании, переходящем в осуждение, взирали на кладбищенский мир, в молчащем окружении которого проводила теперь свои годы безвременно ушедшая из жизни сестра.

***

Несмотря на то, что в жизни Павла всё состоялась, как и должно было быть по планам отца, ведь никто так и не смог узнать не только о произошедшем в сторожке, но и о том, что Павел домогался Риты ещё, когда та бегала в коротеньком платьице и в завязанном платочке на голове с заплетёнными их матерью косичками, он ведь был старше, и она во всём слушалась его, и как обещала ему не разглашать эту тайну, так и сделала, унеся её с собой в могилу, не выдержав душевной травмы, оставившей печать не только на её устах, память взрослого мужчины в эту экстренную для него минуту, напомнила о совершённом им гнусном злодеянии, когда-то.

***

Уже не чувствуя ног, не имея возможности шевелить не только пальцами в обутых меховых охотничьих унтах, но и губами, цвет которых становился таким же белым, как и глубокий сугроб, в который всё больше погружался Павел под тяжестью своего тела. Алкоголь больше не согревал, не давал иллюзии понимания, что всё в жизни состоялось. Трезвость взгляда на произошедшее мешала тихо закончить своё существование здесь. Ему не хотелось, несмотря ни на что, покидать этот мир. Но надежда на милость Всевышнего, в которого он никогда не верил, как и не верил в совершённое собой, всё больше тлела, становясь совсем невидимой, оставляя такой же след, как и его угасающее сознание, превращая сугроб, в котором он всё ещё лежал, в некое подобие могилы, в которой уже давно находилась его сестра. Она тоже не хотела не только умирать, она хотела стать принцессой из сказки, а он убил не только её мечту, но и её саму, заставив подчиниться своей воли…

Последнее, что услышал Павел, это мрачный скрип деревьев вокруг себя, как в ту ночь, когда он в такт елям раскачивался, лёжа такой же пьяный на своей младшей сестре, не сумевший протрезветь ни на миг, но сумевший совершить страшное, за что всё же теперь, спустя много лет поплатился. Не зря его память в последние минуты напомнила ему всё, чтобы сумел понять, что любое преступление не остаётся безнаказанным, даже если никто о нём и не узнал…

***

Спустя три дня закоченевший труп мужчины нашли совсем недалеко от охотничьего домика, молчаливая стихия, ставшая единственным свидетелем преступления, сумела отомстить за содеянное. На лице его была та же маска, что и в своё время застыла на молчащем личике его сестры. С тем лишь отличием, что это была маска негодяя, а не просто упокоившегося с миром.

{Не} любовь. Сборник рассказов и повестей

Подняться наверх