Читать книгу {Не} любовь. Сборник рассказов и повестей - Марина Леванте - Страница 7

Маленький, блестящий алюминиевыми крыльями самолётик совершал уже какой круг вокруг земного шара…

Казалось, он никогда не приземлится, не сядет на эту землю, над которой всё летал и летал, как-то бесконечно и даже скучающе, без падений в воздушные ямы и взлёта над облаками… Разумеется, всё это так и смотрелось, потому что шарик в виде глобуса крепко держался над плоской крышей высотного здания, на первом этаже которого находился ресторан, а самолёт, словно заведённая игрушка и впрямь не был настоящим, потому и выглядел несколько скучающим из-за монотонности движений – вокруг и только вокруг, ни влево, ни вправо не отклоняясь от заданного курса.

А люди, проходящие мимо, на минуту остановившись, чтобы потом, задрав высоко к небу головы, так и застывали в таких же скучающих позах, глядя из-под сложенных козырьком ладоней на совершаемый бесконечный полёт макетной конструкцией. Им даже казалось, что и они сидят внутри, в салоне, откинувшись на спинку кресел в ожидании гула мотора, крутящихся пропеллеров, который всё же так и не раздавался, а они всё надеялись и продолжали стоять, будто пригвождённые к асфальту, но потом, встрепенувшись, всё же продолжали начатый путь, уже глядя приземлённо на неизменного постового в милицейской фуражке, охраняющего перекрёсток всех дорог, по которым двигались прохожие.

А он, этот молодой лейтенант, казалось, ничем не был занят особо важным… Он тоже зачем-то вместе со всеми разглядывал крутящийся самолётик, иногда похлопывая себя регулировочным жезлом по ляжкам, в надетых служебных брюках синего цвета. Его светлые волосы, упавшие редкой прядью на глаза, скучающий взгляд которых, выдавал его возраст с головой, слегка развевались по ветру. Он вовсе не был юн, как могло показаться в первый момент. Длинный нос, почти свисающий над тонкими губами, делал его внешность похожей на какую-то хищную птицу.

Высокая статная моложавость в фигуре могла ввести в заблуждение, но не его глаза.

Иногда к нему подходили прохожие, что-то спрашивали, его лицо оживало, он что-то отвечал, оторвавшись от обозревания земного шара над крышей стеклянного здания напротив, потом опять принимал скучающую позу и продолжал стоять на перекрёстке между проезжающих машин и мотоциклов.

Милиционер совсем оживился, будто очнулся от долгого летаргического сна, когда к нему подошёл мужчина средних лет и, хлопнув его по широким плечам в надетом кителе, весело произнёс:

– Ну, что, Колян, всё загораешь?

– Не загораю, а зарабатываю, – ответил лейтенант в унисон насмешливо заданному вопросу, и тут же добавил:

– Да, достало уже, домой охота… брательник вернулся с морей, вечером пьянка намечается…

Ещё немного поговорив о том о сём, Николай, продолжил скучать, не смотря на верно стоящего подле него товарища, всё разливающегося соловьём на разные темы, вовсе не предусматривающие какого-то диалога.

Неожиданно его взгляд привлекла девушка, маленького росточка, робко стоящая на тротуаре и всё оглядывающаяся по сторонам, будто что-то искала. Его глаза хищной птицы скользнули по её фигурке, пытаясь рассмотреть во всех подробностях, не упуская ни одной детали. Скучать надоело.

Она показалась ему очень юной, не смотря на всю женственность очертаний пухленькой внешности. Взгляд Николая из птичьего становился вожделенным, но по-прежнему прикрывался светлой чёлкой, что почти всегда заставляло сомневаться окружающих. Тем паче, что ему надо было соответствовать тому мундиру, надетому на нём сейчас, но который он с облегчением снимал после смены.

А Даше и впрямь, было всего четырнадцать, он не сильно ошибся, прикидывая в уме свои шансы.

Всё продолжая разглядывать девушку с ног до головы, скользя мысленно широкими ладонями по её высокой, уже пышной груди, не угадывавшейся, а выделявшейся под жёлтенькой ситцевой блузочкой, потом крепко охватывая за талию в синей коротенькой юбочке, и, касаясь круглых коленок, так соблазнительно смотрящих на него, ему этого хотелось и потому представлялось, постовой, неожиданно вспомнив о своих обязанностях, сделал шаг по направлению к ней и спросил:

– Вы что-то потеряли, милая леди…?

Вопрос сразу прозвучал не по регламенту, а в дружеской форме и в такой же манере лейтенант посмотрел Даше прямо в глаза, чем вовсе не смутил её, хотя был против неё взрослым мужчиной.

***

Но скучал не только постовой, не только прохожие, на минуту застывающие рядом с самолётиком и игрушечным глобусом, скучала девочка Даша, приехавшая издалека в этот город к своему отцу, но у которого не было времени или желания уделить внимание дочери, пожелавшей погостить в его семье.

Перечитав все имеющиеся на полке книги в его доме, даже записавшись в местную библиотеку, но и там не найдя ничего для себя подходящего, послонявшись по улицам незнакомого ей городка, Дашенька отпросилась съездить в столицу… Тут у неё не было ни друзей, ни знакомых, отец забыл, что для осмотра города нужны деньги и вообще, на какие-то мелкие расходы, а то, что девочка привезла собой, хватило ей только на поход в музей, дальше она продолжила скитаться теперь уже по улицам столицы, которую неплохо знала, не раз приезжая сюда со своими ближайшими родственниками на праздники.

И потому ответ Николаю, прозвучавший на ломаном английском не был чем-то из ряда вон выходящим. Она скучала.

Заданный милиционером вопрос и полученный ответ явился переломным моментом за этот месяц нахождения девочки в гостях у отца и в её всей дальнейшей жизни. Больше уже никто не скучал. То, что случилось дальше, и было contra bonos mores.

***

– Чёрт, я в школе учил немецкий, – с досадой пробурчал себе в клюв Николай и тут же добавил, обращаясь к Даше, всё не сводя с неё хищного взгляда:

– У меня тут, напротив, – он указал на самолётик, всё продолжающий без остановки крутиться вокруг земного шара, работает друг, – он директор этого заведения и знает английский в совершенстве. Ты, как, обождёшь конца моей смены, я отведу тебя к нему, и он поможет нам…?

Николай уже не отделял себя от девушки, перейдя на «ты» и сказав о помощи им двоим, а не ей лично.

Четырнадцать лет! Прекрасный возраст, когда девочки взрослеют раньше юношей и внешне смотрятся совсем по взрослому, оставаясь внутри подростками, трудными детьми для своих родителей. Те годы, когда с лёгкостью допускаются ошибки, готовые обернуться трагедией на всю оставшуюся жизнь, ну или оставить неизгладимый след в душе, чистоту которой умудряются запачкать вот такие же прошедшие мимо Николаи, сумевшие втоптать в грязь своими сапогами то, что было сокровенно и наивно, и что не даст возможности в дальнейшем продолжить любить весь мир, вокруг которого так и летал неугомонный блестящий самолётик.

День даже не близился к закату, как неумолимо приближалась развязка этой истории со скукой. Но и так же, как только сказка быстро сказывается, но не дело быстро делается, так и постепенно по намеченному плану развивался дальнейший сценарий, начатый на «ура».

Часам к четырём к месту несения службы лейтенантом, подкатило «Жигули», «девятка», из неё выгрузился ещё один мент советской закалки, чтобы сменить на посту коллегу. Они о чём-то быстро поговорили, и Николай пригласил Дашу в машину.

Уже сидя на заднем сидении рядом с девушкой, он снял милицейскую фуражку с головы, обнажив на удивление густую шевелюру цвета зрелой пшеницы. Оставшись без головного убора, ещё больше стал напоминать хищную птицу, и так же, словно коршун, боковым зрением не отпускал девочку из виду. Ощущение близости женского тела, заставило ноздри его птичьего клюва раздуваться и трепетать, глубже вдыхая знакомый аромат, Николай продолжил процесс разобмундирования, расстёгивая на ходу верхние пуговички белой накрахмаленной рубашки, откуда показались уже знакомые светловатые завитки волос.

Неожиданно машина притормозила. Открылась передняя дверца и в неё просочился ещё один человек в «гражданском». Тоже высокий, почти одного роста с Колей, но чуть постарше, одетый во всё импортное. Для тех, советских времён такое резко бросалось в глаза – синего цвета с искусственной потёртостью джинсы, такая же курточка, сидящая на простой майке, но с англоязычной надписью и портретом какого-то длинноволосого рок-музыканта, нарисованного с помощью трафарета чёрной краской на ткани.

Юрий, с трудом сдержавшись, чуть не подмигнул товарищу, не успевшему раздеться до конца, но с интересом посмотрел на Дашу, уже испуганно широко раскрытыми глазами наблюдающую за происходящим. Она впервые оказалась в такой тесной близости от взрослых, но не возраста её отца, мужчин. И внутренний голос начинал нашёптывать, что что-то здесь не так. Выражение скуки полностью слетело с её лица. А чуть покрасневшие щёки выдавали то внутреннее напряжение и обуревающие её сомнения.

Тем не менее девочка старалась не подавать виду, к тому же никто и не собирался скидывать с себя полностью одежду, а заехавшая в этот момент во двор машина, где находилось здание милицейской управы и вовсе притупила бдительность юной пассажирки.

***

Уже тоже в штатском, правда, не пахнущий импортом Николай, Юрий и Даша, походив ещё по коридорам здания правопорядка, сели обратно в автомобиль, который покатился дальше в неизвестном девушке направлении, но туда, где ей была обещана, якобы помощь.

***

Даша не то, чтобы была воспитана в строгих правилах, но в те далёкие и не очень времена, когда дети носили ещё пионерские галстуки и комсомольские значки, было редким явлением, когда девочки не достигнув совершеннолетия, вступали в интимные отношения с мальчиками, своего возраста или постарше. Хотя и не редко случались исключения из такого рода общепринятого правила. Но о таких ситуациях зазорно было даже упоминать, не то, что говорить или делиться с кем-то. Даша не входила в это редкое исключение и потому в своём дневнике, который тщательно прятала за томиками Достоевского и Пушкина на книжной полочке в своей комнате, писала о том, что никогда такого себе не позволит до свадьбы. Писала, не называя вещи своими именами, не потому что не знала, а потому что было стыдно. Да и она на самом деле была неграмотна в вопросах секса. Хотя уже мелькали вырванные страницы из порножурналов в жизни её класса, но надолго перед её глазами не задерживались, так что подробности рассмотреть она не имела возможности, а узнать, что они означают, тем более.

И потому, когда сидящий напротив неё в ресторане великовозрастный, давно половозрелый Юрий, откровенно засовывал язык в угол своей небритой щеки, одновременно весело подмигивая и делая намёки на что-то, чего девочка не могла даже и знать, а директор ресторана, Андрей, очень походивший на трафаретной образ на майке своего друга, уже понявший как его надули, девчонка – то была «своя», он понял это почти сразу, как только заговорил с ней по-английски, всё задавал неловкие для Даши вопросы, подливая в маленькую рюмку ей коньяка, отчего голова девушки кружилась и спрашиваемое становилось и вовсе малопонятным.

Этому господину, заведующему хоть и советским, но ресторанным бизнесом, было на порядок больше, чем милиционеру и гражданскому. И он прекрасно сознавал, насколько мала девчушка, спаиваемая сейчас им, что не отменяло его, такого же хищнического взгляда, как у Николая.

И это было самое, что ни на и есть contra bonos mores, но ещё худшая безнравственность состоялась, когда двери квартиры, где проживал брат Николая, и он сам, открыла женщина лет сорока, потом усадившая почти ребёнка на стул на кухне и всё подливавшая в рюмку уже не дорогой коньяк, а водку.

Странно, но от такого количества выпитого девочка всё же не сильно захмелела, у неё всё продолжала кружиться голова, и она всё так же не понимала, почему у Юрия, который затолкнул её и закрылся с ней в туалетной комнате, что- то там болит, вытащившего из ширинки свой находящийся в состоянии эрекции половой орган, как и не понимала, что он ей предлагает с ним сделать, тыкая членом почти в лицо.

Осознать всю правду происходящего около унитаза не помогли и журналы, в большом количестве раскиданные на низеньком столике в комнате, в которых изображено было всё то, что Даша не успела углядеть на тех листочках с порнографией в школе, и что требовал сейчас от неё этот незнакомый ей и такой взрослый мужчина.

Но contra bonos mores на этом не закончилось… Жена хозяина дома, постелила постель и оставила гостью наедине с братом мужа, плотно закрыв за собой двери.

Сказать, что произошло что-то ужасное и девочку изнасиловал или совратил советский милиционер не получается, видно его форма, висящая не в шкафу, а рядом с кроватью, не давала ему забыть номер статьи, по которой, он, если что, всё же будет отвечать. Хотя…

Тот вопрос, заданный им на перекрёстке и однозначно говорящий недвусмысленный взгляд, когда он глазами хищника проходился по фигурке Даши во время исполнения служебных обязанностей, допускал мысль о возможности всё же избежать наказания за аморальный проступок.

Тем не менее, всю ночь он елозил своим стоящим от желания половым членом по телу девушки, шептал, непонятно больше для кого, для неё или для себя:

– Но ты же живая… почему ты не хочешь..? – как-то странно при этом хлюпая своим длинным птичьим носом.

И наконец, устав и поняв, что ничего не добьётся, он же не знал о дневнике Даши и о том, что в нём было написано, а ей не было ещё восемнадцати и это не был её молодой муж, которому она с готовностью отдалась бы, как и хотела, но только по любви, Колян, уткнувшись клювом в подушку, громко захрапел, как храпят иногда сильно выпившие люди. Копна густых светлых волос разметалась по белой мятой наволочке, обнажив его возрастные изъяны на лице, которые до того прикрывала редкая чёлка. Его могучее тело, не удовлетворённое жаждой половой похоти заняло почти весь диван, тяжело обрушившись на услужливо и предусмотрительно постеленное его золовкой бельё.

На утро он с удивлением спросил, увидев скорчившуюся фигурку рядом с собой:

– Ты что, так всю ночь и проспала в кресле? – и чуть не добавил, «дура», но заметив чёрные круги под глазами девочки, смягчился и посоветовал той пойти умыться.

Выпив предложенного чаю, кусок не шёл ей в горло, Даша, помнила, как вчера набрала номер отца, желая предупредить, что не приедет, промямлив что-то про своих знакомых, случайно встреченных на улице города, помнила, как тот стал кричать громко в трубку, требуя немедленного её возвращения, адреса, где находится и как не смогла сказать ему ничего внятного, и не потому, что была пьяна, а просто потому, что не понимала, что ей делать, как поступить в такой неожиданной ситуации, в которой она оказалась из-за скуки, и из которой не видела выхода. Ей было стыдно, что она так вляпалась, и почему-то решила, что обратного пути нет.

Но ей всё равно пришлось проделать этот путь, к своему отцу, который пребывал в ярости, посчитав свою малолетнюю дочь, шлюхой, которую он совершенно не знал, и которую он оставил ещё, когда та была совсем крохой. Он тоже не знал о тех записях в её дневнике, не знал ничего из того сокровенного, что пряталось в душе маленькой девочки, которая приходилась ему родной кровью.

В то время, когда Даша совершенно спокойно, уверенная в своей правоте… в себе… отвечала теперь на его вопросы, всё же опасаясь, что он сейчас просто размажет её по стенке, как с удивительной периодичностью во время этого гвалта обещал ей её отец, ни разу не спросив, а как девочка вообще, оказалась в такой ситуации, в какой-то момент не выдержала и произнесла:

– Можешь отвести меня к врачу, раз ты мне не веришь…!

А что больше всего волновало этого человека в случившейся истории, то, что его дочь, осталась жива, или осталась ли она невинна..? Он этого не сказал, а только молча поволок согласную со всем и так напуганную уже произошедшим девочку к знакомому гинекологу, а та в компании ещё трёх специалистов, сделала заключение, причём, выразившись в удивительно грубой, не профессиональной форме, сказав коротко:

– Спала!

Даше показался этот вердикт, не справедливо вынесенный ей, тем contra bonos mores, ведь она со слезами, застывших одной большой каплей в своих наивных голубых глазах, просила женщину-врача, зная, что её может ждать дома после такого, не говорить ничего отцу. У неё кружилась голова от состоявшейся несправедливости, и она по-прежнему не понимала, как такое могла сказать эта доктор, ведь это совершенно не соответствовало истине, и зачем же она всё-таки всё это сказала – таки ещё и её мачехе, осуждающе глядевшей на падчерицу до самого её отъезда своими почти чёрно-зелёными зрачками, в которых всё виделось хуже тёмной ночи, которую девочка боялась в глубоком детстве …?

***

Довольно скоро после случившегося девушка отправилась к себе домой далеко от места происшествия. Правда, позже, посетив однажды столицу, в первый же день прибытия, повстречала своего отца с семьёй в ресторане гостиницы, где она поселилась. Но услышала только кинутое угрожающее ей вслед:

– У меня из-за тебя инфаркт был…!

И опять, как тогда, никто не спросил, а почему ты стала такая худая…? Молодая девушка за эти годы, что они не виделись, превратилась из пышненького подростка-женщины в совсем тщедушную худышку, перенеся не только тяжёлый физический недуг, но и просто высохнув от ударов судьбы, но всё же не согнувшись и выдюжив.

***

Даша ещё много раз сталкивалась в своей жизни с contra bonos mores, уже будучи взрослой, и когда сослуживец её родственника предлагал прийти к нему, а Даша находилась тогда на четвёртом месяце беременности, выйдя замуж в 18 лет, как и хотела за любимого человека, а тот, коллега, что работал в том же месте, где и муж её матери, спел кучу дифирамбов своему почти начальнику, а потом не замедлил доложить, что его-то жена с дочерью в отъезде… что значит, путь свободен… И когда на глазах её собственной матери коллега по работе, занимающий высокий пост, пытался поцеловать шестнадцатилетнюю девочку, но ему было заявлено лишь:

– Ой, что вы, Игорь Владимирович, не надо, у неё же губы накрашены…

А этому Игорю Владимировичу был уже не мало, не много, а лет шестьдесят и у него тоже была жена и дети, но это были его родственники, а тут, подумаешь, дочь его коллеги, и можно всё, даже оставить её на ночь, как и предлагалось. А разве не возбранялось?

Разве тот милиционер, что домогался всю ночь четырнадцатилетнего подростка, не знал, что возбраняется, что это contra bonos mores, даже если ты фуражку снял и китель старшего лейтенанта повесил на спинку стула?

О чём думал семидесятилетний старик, близкий знакомый их семьи, попытавшийся поцеловать в губы дочь Даши, которой было всего одиннадцать, и которая дала ему отпор, залепив крепкую пощёчину…?

Почему никто не назвал прямо и правильно вещи своими именами? Что это contra bonos mores, что это безнравственно, совращать маленьких девочек, класть их в постель к взрослым мужчинам, получая за это деньги, чтобы потом назвать их шлюхами, доставляя удовольствие своим мужьям и братьям, плюя на чувства таких же людей, но не родных кому-то. Хотя и родственные интимные связи, называемые инцестами, происходят довольно часто в жизни людей, которые не хотят понимать, что это такое. Но это та самая безнравственность на разных уровнях, даже не случающаяся от скуки, а происходящая в мире, именуемом состоявшейся цивилизацией человечества.

И не защищать, а обвинять своих близких, это тоже страшная contra bonos mores, когда требуется поддержка тех, кто тебе роднее всего, а не толчок в бок, потом в грудь со словами «шлюха», а на самом деле отверженная и выброшенная на помойку девочка, может не подняться, и впрямь опуститься туда, куда её несправедливо только что окунули…

Дашу же спасло то, что она из-за кружащейся, но не от выпитого, головы, так и не успела тогда понять, с какой грязью её попытались смешать… Незнание всей подноготной интимной жизни между мужчиной и женщиной на тот момент, выручило её, она смогла полностью воплотить свои детские мечты, записанные в своём дневнике, в жизнь, и полюбив, и выйдя замуж за человека, с которым ей было хорошо и комфортно всё последующее время, несмотря на всё contra bonos mores, окружающее её и людей, идущих рядом с ней по дороге жизни… разных людей, и тех, кто так и не сумел ничего понять…