Читать книгу Исправленному верить - Марина Махортова - Страница 10

А на лестнице лютый холод. После жарко натопленной и даже душной квартиры Мережковских, лестница кажется выстуженной. И от этого перепада температур в глубине моей головы опять начинает зарождаться боль, охватывая кольцом лоб и затылок. Где-то наверху тяжело хлопает дверь, раздаются шаркающие шаги и чей-то надрывный кашель. Ага! Еще кто-то из гостей странной квартирки не выдержал ожидания чуда и сбежал. Прямо на меня по лестнице медленно спускается человек, закутанный по самые глаза. Человек идет, останавливаясь на каждой ступени, покачиваясь, не глядя по сторонам и вдруг начинает заваливаться на спину. Я кидаюсь к нему и успеваю подставить плечо, чтобы не дать неизвестному удариться головой о ступени. Приглядевшись, понимаю, что передо мной, опрокинувшись, лежит мужчина, голова которого обмотана серым пуховым платком поверх ушанки. Лицо его оказывается не просто бледным, оно будто залито синевой, даже губы кажутся черными. Нет, это не просто обморок, это больное сердце.

– Эй! Люди, помогите! – кричу я и пробую ладонью уловить слабое дыхание мужчины. Кажется, дышит. Ну не бросать же мне его здесь на лестнице.

– Только не помирай, миленький! – причитаю я, как деревенская баба – Только не помирай!

Кидаюсь на улицу и испытываю шок! Я опять в блокадном Ленинграде. Камин, пальмы, аромат туберозы, поэтические стоны о чуде – все исчезло. И зачем я ушла оттуда? Но теперь нечего жалеть. Нужно привести помощь, а никого кроме моих спасительниц из бомбоубежища я не знаю. Счастье, что мне удается перехватить тетю Лизу, которая уже торопится домой после дежурства. Вместе с ней нам удается дотащить моего больного до его квартиры.

– Нет, ты все-таки дурная баба, вечно в историю попадаешь. Чего тебя в этот дом понесло? – раздраженно говорит мне Елизавета Ивановна – Ну приволокли мы этого доходягу в квартиру. Хорошо, дверь нараспашку оставил. А дальше-то что? Он же совсем плохой, не видишь, что ли? Синюшный совсем. Я не вчера родилась, повидала таких с грудной жабой. Как его лечить?

Мы укладываем больного на кровать, на которой навалены старые одеяла, пальто и даже гобеленовые шторы. Наверное, хозяин квартиры пытался таким образом греться. В огромной квартире жилой кажется лишь эта комнатка в одно окно. В ней кровать, письменный стол под зеленым сукном и печка-буржуйка. В углу на полу валяются обломки мебели и плашки разобранного паркета. Книги лежат везде: на подоконнике, на столе, под кроватью. Видно, хозяин комнаты готов пустить на растопку все, что может гореть, но не книги. Это вызывает у меня уважение. А Елизавета Ивановна только фыркает:

– Умственной работы твой болезный. Ишь, книжками обложился, много они ему помогли? Тут не книжки, тут питание нужно, глюкоза опять-таки. Для сердечников она первое дело. Глюкоза – сахар значит. – поясняет Лизавета. – А сахар сейчас только на золото сменять можно. На золото, понимаешь? А тут, глянь, какое золото? Он уж всю мебель пожег. В комнатах хоть шаром покати. Продать или сменять на еду нечего. Пойдем-ка, что могли, сделали.

Мы прикрываем дверь квартиры и в тяжелом молчании спускаемся по лестнице.

– Я знаю, где взять золото. – вдруг говорю я.

Елизавета медленно поворачивается и придвигается, дыша мне прямо в лицо. – Врешь, артистка? Побожись, что не врешь?

– Я знаю, где спрятаны очень ценные вещи, кажется, там и продукты есть. Если сможем их достать, как думаете, спасем его? – я медленно и четко выговариваю слова, кивая в сторону двери.

– А ну-ка пойдем отсюда, Кирилловна, поговорим толком. Я тут голову сломала, как нам выживать без карточек, а она… Артистка и есть! – качая головой, привычно сворачивая курево корявыми пальцами, ворчит тетя Лиза. – А за доходягу своего не бойся. Я Аньку сейчас пришлю с кипятком, пусть его отпоит. И вот еще, берегла на черный день. Держи, а то передумаю. Сама ему скормишь. – Лизавета достает из-за пазухи маленький мешочек и вытаскивает оттуда два замусоленных кусочка сахара.

Я же пребываю в шоковом состоянии от того, что так опрометчиво пообещала Лизавете несметные богатства, местонахождение которых знаю весьма приблизительно и не уверена, смогу ли отыскать

Пожалуй, думаю я, мое сочинение стоит назвать «Путешествие юного следопыта во времени». А что? Очень даже точно про путешествия во времени, только следопыт не совсем юн, но это опустим. Да и само слово «следопыт» навевает мысли о приключенческих романах про индейцев. Хотя, по сути, правильно. Я все ищу чего-то, иду по чужим следам как сыщик. Нет, лучше уж назваться старым краеведом, точнее «краеведкой. Хотя, «краеведка» звучит совсем по-дурацки. «Краеведка» хорошо рифмуется с креветкой, котлеткой, нимфеткой. Вот ведь чушь лезет мне в голову! А все от того, что я сама себе поставила почти невыполнимую задачу, пообещав Елизавете отыскать в холодном и голодном Ленинграде золото. Кому пообещала? Елизавете Ивановне! Женщине сугубо практического ума, в никакие байки не верящей по самой природе своей.

Да уж, это не моя подруга Варька! Вот она идеальный товарищ для поиска кладов и других приключений.

Теперь я ломаю голову, как оправдать доверие мой спасительницы и вытащить из ослабевшей после контузии головы, сведения о находке клада, которые я прочла в газетной статье в далеком прошлом, а может будущем.

Проблема в том, что я плохо запоминаю цифры. Они не имеют для меня никакой эмоциональной окраски. Я хорошо помню только ощущение цвета. Например, двойка голубая, тройка непременно желтая, а шестерка не может быть иной, как коричневая. У многих людей есть особенность связывать цифры и буквы с определенным цветом. Иногда это помогает запомнить информацию, а в моем случае вспомнить то, что прочно забыто. Сейчас мне необходимо вспомнить улицу и номер дома, в котором в моей юности будет найден дореволюционный клад. Об этом кладе тогда много говорили и писали. Тогда было найдено огромное количество бытовых предметов, одежды, посуды, белья и, самое главное, продуктов. Ради этого стоит напрягать мозги. В каком году это случилось я забыла. Ну эта информация мне вряд ли понадобиться. В 1941 году клад еще не найден и слава богу! Вот и найдем его на сорок лет раньше.

На какой же улице это было? То ли Советская, то ли Красноармейская, я вечно путаю, потому что они пронумерованы, как улицы в Америке.

Что же еще я помню? Совсем рядом с этой улицей была станция «Технологический институт». Значит это не Советская, а Красноармейская улица. Ура! Уже что-то.

Теперь номер дома. Да нет, зачем я тороплюсь с домом, номер улицы я ведь тоже не помню. Сколько их, Красноармейских? Когда-то эти улицы назывались по номерам рот Измайловского полка, да и потом в советское время долго не думали, переименовали похоже, но уже на революционный лад. Итак, вспоминаем по цветам. Какого же цвета цифры остались у меня в памяти из газетной статьи далекого 1985 года? Ну надо же, год находки клада сам собой соскочил у меня с языка. Почему-то мне кажется, что, если сосредоточиться, постараться, я многое вспомню. Как же я представляю дом, где обнаружили при капитальном ремонте клад? Я представляю дом старым, с облупившейся темной краской на лепном фасаде. Темная краска, значит цвета черный или коричневый. Черная в моем представлении единица, а коричневая, я уже говорила, шестерка. Получается число 16, или 61. Нет, 61 не годится, такого количества домов на улицах нет.

Теперь следует отыскать подходящий дом, скорее всего под номером 16 на улице Красноармейской, той, что вблизи будущей станции метро и рядом с Троицким собором.