Читать книгу Исправленному верить - Марина Махортова - Страница 13

– Тетечка Лиза! Тетечка! Вы вернулись… Это вы? – отчаянный голосок раздается из темного нутра квартиры в доме Мурузи.

– Мы, Анютка! Не боись, все хорошо! Больной-то наш дышит? – тяжело выталкивает из себя слова Лизавета и валится на сундук у дверей. Этот поход за сокровищами отнял у нас последние силы.

Сейчас нужно отдышаться и начинать действовать, хотя у нас одно желание – спать, спать и спать, пусть даже сидя. Но Анечка не дает, она тормошит нас поочередно, приговаривая.

– Тетечки, вы что! Вы не спите! Мне так страшно было, так страшно. И дядька этот то ли помер, то ли помирает, вдруг захрипит как! А я одна. И холодно, и вас все нет. Печка стала гаснуть. Я пошла по дому искать, что еще сжечь. Там в кладовке полку отломала, а она в печку никак не лезет, хоть плачь. В дальней комнате фотографии в рамочках висят. Я картинки вытряхнула, а рамки в печку. Ух, как они трещали! Это же ничего, правда? Теть Лиза, ты слушаешь? – она сильно дергает Лизавету за руку – Ты сама не помри, давай! Чего вы, как неживые обе!

С усилием разлепив глаза, Лиза заставляет себя подняться и начинает искать санки.

– Тьфу ты, пропасть! Я уж думала, мне приснилось все и никакого добра нет. Аж, сердце зашлось. Ну что, пировать будем, жить будем, Анька? А помирать погодим! – с облегчением говорит она и сует Анечке в рот кусок шоколада, вытащенного из кармана ватника.

– Надо бы дров раздобыть. Давай-ка я с ломиком по квартире пройдусь, может еще что отломаю. И вода нужна. Кашу будем варить. Знаешь, рисовая каша с изюмом очень питательна и полезна? – говорю я.

От моих слов Анечка застывает. С ее маленького, бледного даже в копоти, лица на меня, смотрят испуганные глаза.

– Я снега принесла. Далеко за водой не ходила, а снега в ведро натолкла, сколько смогла. Ты про кашу в правду, что ли? – неуверенно шепчет она.

– Все девочки! Разбирайтесь-распаковывайтесь, говорить совсем сил нет. Пойду по дрова, пока шевелится могу. – отвечаю я ей, с трудом вытаскивая из-под большого брезентового тюка лом. И я отправляюсь обходить квартиру.

В комнатке, где лежит хозяин квартиры, немного теплее от умирающей буржуйки. Холодом тянет от большого окна, которое никто не заделал на зиму, а только прикрыл светомаскировкой. Я ловлю себя на мысли, что всерьез прикидываю, как лучше обустроиться в этой ненастоящей жизни, которая стала моей реальностью.

В большой выстуженной квартире кроме пустых гулких комнат, которые я обхожу со свечкой, имеется заброшенная кухня, ванная с неработающим туалетом, кладовка и чулан, который когда-то был комнатой для прислуги. Чулан меня заинтересовал. В этой комнатке практически без окон, (маленькое окошко на черную лестницу не в счет) легче всего можно удержать тепло. А окошко вполне сгодится для того, чтобы вывести наружу трубу от буржуйки. В кладовке, рядом с чуланом по стенам широкие крепкие полки, застеленные старыми газетами. Их действительно непросто выламывать, но на пару полок у меня сил хватает. Оттащив толстые доски к печке и добавив к ним найденную синюю кастрюльку с отбитой эмалью, я опять направляюсь в комнаты. Нет, Лизавета не права, ни все в этом доме бесполезно. Вот бывшая спальня. На комоде, застеленным посеревшей от пыли салфеткой с уголком «ришелье», стоят две узкие, как цветочный стебель, вазочки голубого стекла с сухими цветами. Ящики комода разбухли от сырости и вытаскиваются с трудом. Комод этот тоже может сгодиться на дрова, беру я себе на заметку. В ящиках стопки накрахмаленных, пожелтевших на сгибах льняных полотенец, наволочки с костяными пуговицами, пододеяльники с той же вышивкой ришелье и завернутый в марлю пучок осыпающейся лаванды. Мне вдруг отчаянно захотелось выспаться на чистом белье и вымыться душистым мылом. Запах лаванды – запах чужой благополучной жизни, напомнил о несчастном хозяине квартиры.

А Елизавета с Анечкой уже хозяйничают вовсю. На буржуйке булькает под крышей каша, в которую они положили тушенку и, кажется, изюм. Я удивленно поднимаю брови? Но Анечка поясняет:

– Сами же сказали, что полезно для здоровья. – и мечтательно добавляет – Пахнет-то как, я уж слюной изошла, никакого терпения нет. Даже дядька ваш, кажись, очнулся.

Я кормлю больного маленькой ложечкой супом-кашей с изюмом и мясом, пищей, которую я в моем времени назвала бы бурдой, а здесь она оказывается эликсиром жизни. Кормлю и вглядываюсь в его лицо. А лицо интересное. Самое большая неожиданность – передо мной не старик. Худой, изможденный, но совсем не старик. Как же меняет человека болезнь и голод. Я отставляю в сторону кружку с жидкой кашей. И мой больной тут же открывает глаза.

– Нельзя сразу много. Потом еще дам. А сейчас чаю горячего с медом. – говорю я и наклоняюсь, чтобы вытереть синюшные губы мужчины. Он неожиданно крепко вцепляется в мою руку – Еще! Дайте еще!

– Анечка! Мед нашли? Мне казалось, несколько банок было. – спрашиваю я, подходя к столу, заставленному нашими находками.

– Давай, Мариха, мы ему наливочки плеснем, сразу отживет. – говорит Елизавета, захмелевшая от тепла и горячей еды.

– Вы, девушки, не переборщите, а то на радостях и помереть можно! Да и поберечь запасы надо, чтобы хватило до лета. —беспокоюсь я.

– А что, думаешь, к лету нас освободят? Может и совсем война кончится? – с надеждой спрашивает Лиза, подсовывая в печку кусок сухого дерева. После свалившегося на нас богатства, она, очевидно, меня зауважала. А то все, артистка, да артистка!

– К лету? Нам бы эту зиму пережить. – отвечаю я и задумываюсь. —

Нужно ли людям знать всю правду о войне, поможет им это выжить?

– Мы победим – это точно! И в Берлин войдем, и знамя наше будет над Рейхстагом! Надо потерпеть. – твердо говорю я, боясь, что голос мой дрогнет.

Отвернувшись от Лизы и Анечки, пробую приподнять голову больного, чтобы напоить его чаем и слышу его шепот: – Я верю вам, Марина. Крепко верю…