Читать книгу Исправленному верить - Марина Махортова - Страница 16

14. «Если в мире всё бессмысленно, что мешает выдумать какой-нибудь смысл?»

Оглавление

Я никогда не видела, как убивают человека. Только в кино, но и в кино мне это кажется отвратительным. Почему же все эти люди так ждут казни? На деревьях и даже на крышах деревянных домишек сидят любопытствующие. Дикость какая. Ничего себе, век Просвещения! Государыня Екатерина Вторая издает манифест о четвертовании! Уму непостижимо. Вероятно, только моему слабому уму это непостижимо. Ум мой почему-то занимает все что угодно, кроме собственного благополучия. Так что слабость его очевидна.


Казнь Мировича


И все же, если напрячь последние интеллектуальные способности, можно припомнить, что Мирович был одним из заговорщиков 18 столетия, которое, как известно, было веком дворцовых переворотов. Очень наивно и очень по-рыцарски он пытался возвести на престол законного наследника Ивана Антоновича. Было это вскоре после воцарения Екатерины Алексеевны. Значит, на мой вопрос: «Какой сейчас год?», ответ есть: примерно середина 60-х годов 18 века. С Мировичем все ясно, его сейчас казнят и тут уж ничего не поделаешь. Но я-то зачем оказалась здесь? Непонятно. Я так задумываюсь о бессмысленности своего перемещения во времена Екатерины, что перестаю следить за тем, что происходит у Кронверка. А на лобном месте, что-то происходит. Мальчишка, за которым я увязалась, сумел забраться высоко на дерево, и его грязная пятка весело болтается у моего лица. Я дергаю пацана за ногу и говорю:

– Сынок! (терпеть не могу, когда кого-то зовут «сынок» или «доча». Но, ведь «это я из роли, из роли…») Пожалей бедную женщину, скажи, что там делается. У меня зрение слабое, ничего не вижу. Мальчишка дрыгает ногой и молчит.

– Я тебе копеечку дам. – добавляю я, тряся в ладони горстку монеток, которых мне накидали, пока я была в беспамятстве.

Малец, скосив глаза на монетки и утерев нос рукавом, неохотно начинает рассказывать:

– Батюшка молитву читает. Слышь, как голос гудит. Знатный батюшка, голосистый. Не наш с Троицкой церкви, у того голос жидкий. С крепости самой, должно быть. Теперь батюшка крест протягивает целовать офицеру.

– А офицер Мирович какой из себя, красивый? – неожиданно спрашиваю я с женским интересом.

– Был красивый, да сейчас весь кончится! – юродствуя, смеется пьяненький оборванец без зубов, что все время наваливается мне на спину. Я брезгливо отталкиваю вонючего бродяжку и спрашиваю мальчишку на дереве:

– Ну что там?

– Мирович скидывает епанчу голубую, богатую, на доски прямо палачу под ноги и стоит в одной рубахе. На небо смотрит, крестится. Лицо у него белое, румяное. Не видать, что боится. Теперь прощения у людей просит и кланяется.

– И -и-и… тонким голосом начинает завывать какая-то баба и толпа тревожно шевелится.

– Теперь он крест шеи снимает и иконку нательную, да батюшке отдает, что б, значит, в церкви за его душеньку грешную молиться не забывали. – громко, уже всей толпе, комментирует происходящее на эшафоте мой личный корреспондент. – Перстень с руки стягивает, богатый перстень, ишь как блестит, и палачу подает. Это, значит, чтоб с одного удара голову срубил, не мучил зря.

– Господи! Господи! Может его все-таки помилуют? – с надеждой спрашиваю я, позабыв разом все, что знала по истории.

– Нее… Поздно! Он уж на колени перед плахой встал. Волосья белые, длинные сам от шеи отвел и голову на чурбан укладывает.

Я в ужасе зажмуриваюсь, в ожидании стука топора, и тут вся толпа со мной рядом громко ахает. Потом слышу человеческий гомон, шум и оглушительный деревянный треск.

– Чего там? Кончено? Кто это кричит так? – спрашиваю я с опаской.

Оказывается, от людского содрогания в момент казни Кронверкский мост шатается, дрожит, перила его обваливаются, и толпа с воплями и стонами валится, в полную воды, протоку.

– Казнили Мировича! Не помиловали. Палач голову за волосы поднял и всем показал. Народ со страха и повалился. – с дрожью в голосе говорит побледневший мальчишка и медленно сползает с дерева.

Исправленному верить

Подняться наверх