Читать книгу Пьесы для провинциального театра - Марина Нагайцева - Страница 8

Прощание

Комсомолец Василий Пильганов стоял на соседней улице и видел, как к дому девочки подъехали подводы, как долго не выходили люди.

Он весь продрог в затянувшемся ожидании, поэтому прыгал с одной ноги на другую, пытаясь согреться. Мороз был нешуточный, даже в валенках ноги мгновенно леденели.

И вот, наконец, показались члены комиссии, а за ними минут через десять из дома вышли трое: молодой мужчина с усами вёл под руки укутанных в пуховые платки Паничку и её маму. Он помог им взобраться на телегу, а потом запрыгнул сам.

– Трогай! – приказал извозчику рыжебородый человек в разорванном тулупе.

Конная повозка медленно отъехала от дома.

За ней бежал парень. Его валенки скользили, он всё время падал, но тут же поднимался и продолжал бег. Он кричал девочке, что будет ждать её возвращения, но Паничка ничего не видела и не слышала в тот момент.

Полозья оставляли на снегу две параллельные линии, ведущие в бесконечность.

Горсовет

Никто не ожидал такой прыти от Павла Просянкина.

Это же надо: купец добровольно пришёл сдаваться!

– Пал Ликсеич пожаловали. Собственной персоной, – доложил секретарь Горсовета.

Председатель всполошился, предложил необычному посетителю присесть в единственное кресло, но гость вежливо отказался.

– Чем могу быть полезен, Павел Алексеевич?

– Хочу сделку предложить: вы от Просянкиных только меня одного отправляете в ссылку, а я отдаю вам дом, имущество и мануфактуру.

– С удовольствием бы пошли навстречу, Павел Алексеевич, да не положено, разнарядка у нас имеется. Вы сами посудите: заскучают мужики-переселенцы на новом месте без семьи и детей. Супруга-то заботиться станет, приглядывать за детьми и домом, пока кормилец на работе. Скажу так: не курорт, места ещё необжитые там, безлюдные совсем. Вам и предстоит их освоить, построить новый город и производства разные в нём открыть для счастия народного. Опыт у Вас большой, да и силёнки ещё есть. С семьёй-то Вам, Павел Алексеевич, будет сподручнее выполнять важные правительственные поручения.

– Так я же в Петровске не только всё хозяйство своё оставляю вам, я и деньги, которые в банк поместил, тоже добровольно передаю в ваше распоряжение. Разве этого мало, чтобы не трогать мою семью?

– Павел Алексеевич, мы же не на рынке, чтобы торговаться? Законы на то и существует, чтобы исполнялись они повсеместно. Вы в Петровске оставляете дом, а на новом месте Вашей семье другой дом взамен этого предоставят. Бесплатно! И питание тоже бесплатно выдадут, и орудия производства. Понимаете, о чём я говорю? О Вас и Вашей семье позаботятся.

Просчитался Павел Алексеевич Просянкин. Ох, как просчитался!

Не дали ему права такого – за детей и внуков наказание отбывать.

Главное, что он понял, власть никогда и ни с кем на компромисс не идёт. Хоть ты купеческий, хоть поповский, хоть боярский сын – полезай на подводы.

Раскрестьянивание началось!

Лаврентий

Зимой дни скоротечны. А когда снега по колено, да дороги не расчищены, народ спешит засветло все свои дела переделать.

– Ликсеич, открой! Свои! – конюх Лаврентий стучал в единственное оконце деревянного покосившегося домишки.

Добрых два десятка лет отработал он у Павла Алексеевича, привык к своему хозяину, прикипел к нему душой, как к родному. Хозяин его не обижал и зарплату исправно платил, и продукты давал, и одёжу разную, да и детишкам подарки к праздникам.

– Твоих-то, Ликсеич, всех сегодня забрали, уж нету их в Петровске, увезли, вот ведь расстройство какое, – со вздохом сказал он хозяину. – Я тебе весточку привёз от них.

Лаврентий порылся в заплечном мешке и достал помятую записку.

«Отец, прощай! Отправить детей к родственникам Татьяны не удалось. Дети поедут с нами», – прочитал Павел Алексеевич.

Он сразу узнал почерк старшего сына – ровный и правильный, буковка к буковке: уважал, всё-таки, Филипп каллиграфию.

– Как ты мне и велел, я в шесть утра напротив Филиппова дома стоял, чтобы супругу с детьми забрать, – продолжил конюх свой рассказ. – Да только собрались ехать, откуда ни возьмись – комиссия, не лень им в такую рань. Филипп и попросил: жена, мол, вот-вот родит, срок ей подошёл. Отправляю её в деревню рожать. А они ни в какую: раскулачены, едьте с нами. А Филипп и говорит им: «Ну, куда ей ехать по морозу? И себя, и ребёнка загубит. Побойтесь Бога!». А они: «У нас Бога нет, а приказ есть – из дома тебя с семьёй выселить!».

Опосля я к Георгию твоему поехал, про Филиппа сказал. Малые его спали ещё, сонными они с супругой их одевали. В чемодан собрали детские вещички, а тут и эти подоспели. Чемодан ихний отобрали, с собой взять ничего не дали. Георгий им ни словечка, ни полсловечка не сказал, гордый у тебя сын. Ленка-то его плакала сильно. А он малых Витюшку и Капу на руки взял и понёс на подводу.

– А в моём доме ты был, Лаврентий?

– Был, Ликсеич, днём был. Нараспашку стоял. В доме никого. Зашёл в конюшню и обомлел: лошадей нет! Говорят, плакали человечьими слезами, когда уводили их. Этим утром триста семей выгнали из домов, в Аткарск повезли. Видать, и Дусю твою туда же отправили. Не ближний свет – девяносто километров будет до Аткарска-то, а если по снегу на подводах людей везти, так и весь световой день. Ты ж поберегись, Ликсеич! Никого не щадят, ни старых, ни малых.

– Спасибо тебе, Лаврентий! Я пока тут буду, у дочери.

Павел Просянкин был чернее тучи. Поход в Горсовет ничего не дал, а события прошедшего дня, о которых поведал Лаврентий, не оставили никакой надежды на улучшение ситуации.

Если так активно изгоняют народ из города, целыми семьями вывозят, то на возвращение в Петровск Филиппа, Георгия и Евдокии надеяться нечего.

Вот только вчера всей семьёй ужинали, а сегодня ополовинили родительское сердце: троих детей увезли в неизвестном направлении. Что теперь будет с ними? Павел Алексеевич не знал.

Нет ответов на эти вопросы и задавать их некому. Даже в Горсовете не смогли назвать конкретное место нового поселения. Где эти необжитые земли, о которых говорил председатель?

Видно, одному Богу известно…

Тревожные мысли Павла Алексеевича прервал сын Вася.

– Отец, как думаешь, что власти хотят?

– Стереть нас с лица земли, чтобы ни потомства, ни памяти не осталось.

– Что же нам теперь делать?

– Всеми силами держаться за жизнь, Вася!

Переживал Павел Алексеевич за младшего сына. Семнадцать лет парню, скромный, умный, вежливый. Пороху не нюхал ещё, домашний, как говорится. Что ждёт его, какая участь, если взрослая жизнь его начинается с политических репрессий? Быть сыном раскулаченных и изгнанных родителей?

– Вась, что хмурый такой? Будешь грустить, лысым станешь! – пошутил Александр, но Василий не ответил ему.

– Ты, Сашок, зачем Васю задираешь? – строго спросила Елена, она всегда заступалась за младшего брата.

– Я не задираю, Ленусь, а шуткую! – ответил Александр и засмеялся.

Весёлый и неугомонный, Саша никому не давал унывать. Вот и сейчас он тормошил брата:

– Федул, чего губы надул? Давай в лото поиграем.

Услышав про лото, Ваня, десятилетний сын Лены, мгновенно освободил от посуды единственный стол и заулыбался: уж что-что, а играть он обожал. Для радости детской всегда и время, и место найдутся.

Да и в доме его впервые родственники собрались – и бабушка, и дедушка, и дядья. Просянкины обычно принимали гостей у себя.

– Барабанные палочки! Чёртова дюжина! Кудри! Стульчики! Топорики! Дедушкин сосед!

Ваня доставал из плотного суконного мешочка нумерованные, пузатые, деревянные бочонки и быстро выкрикивал смешные названия циферок, которым научил его дядя Саша, а игроки находили их на полях картонных клетчатых карточек и выставляли круглые фишки.