Читать книгу Странствующий оруженосец - Марина Смелянская - Страница 3

«Нынешним утром собираюсь я покинуть отчий дом и поместье Фармер, дабы ступить на путь подвигов и приключений, целью коего есть получение рыцарского пояса и шпор. Но прежде перед отцом небесным и совестью своей даю слово делами доказать, что достоин буду принять высокий рыцарский сан. Посему нарекаю себя в мыслях своих странствующим оруженосцем и обещаю вершить дела свои именем Господа и только им; быть до конца преданным вере своей и твердым в слове своем; свято чтить обычаи предков; никогда не отступать перед опасностью, даже если имя ей смерть; никогда не прощать предателей, клятвопреступников и вероотступников; всегда приходить на помощь нуждающемуся и молящему о ней.

Тех же, кто прочтет эти записи, если меня уже не будет на земле этой грешной, смиренно молю о прощении за боль, причиненную своими проступками, свершенными не из злого умысла, а по глупости и беспечности, за обиды и несправедливости. Живите в мире и согласии.

Мишель, баронет де Фармер, рыцарь в душе своей».

Четвертый день Великого поста,

год 1183.

Деревянный ставень покачивался от ветра и тихо постукивал о стену. Сверху доносилось воркование горлиц – в этих протяжных однообразных звуках слышалась одна и та же, бесконечно повторяемая безответная просьба: «пожа-а-алуйста, пожа-а-алуйста, пожа-а-алуйста». Мишель давно уже отвлекся от пергамента, свернувшегося трубкой в его расслабленной руке, и подставив лицо теплому уже совсем по-летнему ветру, смотрел на туман, поднимающийся над ржавыми с прозеленью холмами и перелесками, на позолоченные облака, в глубине которых поднималось невидимое солнце. В прозрачном воздухе звуки просыпающегося двора легко доносились до самого верха донжона.

– Лошади готовы, ваша милость.

Задумавшись, Мишель не заметил, как в комнату вошел Жак – старый слуга, бывший рядом с ним всю его недолгую жизнь длиной в шестнадцать лет, и готовый сейчас разделить все трудности путешествия. Жак держал в руках свою котомку и теплый плащ, подбитый заячьим мехом.

Вздохнув, Мишель развернул пергамент и пробежал глазами написанное. Добавить было нечего, он плотно свернул его и еще раз вздохнул.

– Передать это барону Александру? – осторожно спросил Жак и протянул руку.

– Нет, – коротко ответил Мишель, резко встал с сундука, поднял его крышку и небрежно бросил туда пергамент, потом сложил туда письменные принадлежности и прикрыл все это отрезом сукна. Крупная гончая, лежавшая рядом с хозяином, положив голову на его сапог, вскочила вместе с ним и выжидающе завиляла хвостом. Мишель потрепал пса по голове – его звали Саладином или просто Салом, – повернулся к Жаку и твердым голосом произнес:

– Я готов. Идем, Жак.

– С отцом прощаться будете? – тихо спросил тот, отведя глаза в сторону.

– Зачем? – пожал плечами Мишель. – Мы уже попрощались.

Обойдя сокрушенно молчащего Жака, он покинул комнату, быстро прошел по галерее и спустился в зал. Там начинали готовиться к обеду: слуги вытряхивали красную скатерть с хозяйского стола, протирали влажной ветошью отполированные рукавами доски; из кухни поднимались ароматные запахи выпечки. Мишель почувствовал легкий угол – словно тоненьким копьецом в сердце ткнули – он уходит, покидает родной дом, быть может, навсегда, а здесь продолжается все по-прежнему, и будет так после его ухода. Никто даже и не заметит, что его нет, разве что собаки. Впрочем, сейчас они радостной гурьбой кинулись к Мишелю, а завтра также будут рады кому-нибудь еще. Только кто ж теперь будет украдкой кидать им под стол куски мяса и пропитанные соусом хлебные горбушки? Ведь от хозяина замка, барона Александра де Фармер, такого угощения не дождешься – разве что кость обглоданную кинет. И перечить ему не смеют – даже младшенький любимчик Эдмон, и тот никогда не утешит заискивающе глядящую в глаза псину лакомым куском: давиться будет, но сам съест, то ли наказания боясь, то ли паинькой прикидываясь.

На смену мрачным мыслям вспыхнула мальчишеская заносчивость – ну и пусть! Возитесь тут со своими тряпками, плошками, играйте в игрушки, ройтесь в земле или других заставляйте – все одно, а я избираю себе путь воина, судьбу, достойную потомка викингов и сына крестоносца!

Ни на кого не глядя, Мишель прошествовал через зал с таким видом, будто произнес эти слова вслух, и все смотрят на него с восхищением. Но на самом деле мало кто из слуг обратил внимание на молодого баронета, уходящего куда-то с воинственным выражением лица – зрелище привычное. К вечеру вернется весь измочаленный, измазанный (и где только благородный так уделаться смог?) и станет требовать еды да питья, а то еще велит нагреть бочку горячей воды на ночь глядя…

Во дворе стояли две взнузданные и оседланные лошади с туго набитыми седельными сумками; Мишель, увидев одну из них – черную, как смоль, с белой полосой вдоль морды, почувствовал, как на душе, подернутой ледком тоски, чуть потеплело. Виглаф-конюх, пожалуй, единственный из слуг в замке знал, куда и зачем отправляется Мишель, и приготовил ему свою (да и Мишеля тоже) любимую лошадь – вороную кобылу-полукровку, дочку злобного арабского жеребца Сарацина. Фатима унаследовала от отца прекрасные формы и сообразительность, а крутой нрав и непримиримость к принуждению ей, по счастью, не достались. На ней катали, обучая понемногу верховой езде, шестилетнего Эдмона, младшего брата Мишеля, и ребенок уже считал покладистую кобылу своей, бесцеремонно дергая ее за хвост и приводя этим кормилицу в полуобморочное состояние. Мишель, однако, имел свои виды на Фатиму, потому что вместе с Виглафом выкормил ее овечьим молоком – ее мать околела вскоре после родов. И теперь, увидев свою любимицу, готовую разделить с ним неизведанный путь, Мишель ощутил одновременно несколько чувств: благодарность Виглафу, всегда безошибочно определявшему, что творится в душе юноши – вот и теперь; почти детское злорадство – не достанется лошадь младшенькому; радость за благородное животное, истосковавшееся за зиму по вольным пастбищам и простору.

Мишель ласково поглаживал Фатиму по блестящей гибкой шее, поджидая Жака, замешкавшегося на кухне, когда к нему подошел Виглаф.

– Ты твердо решил? – когда поблизости никого не было, старый конюх обращался к Мишелю как к своему внуку, такова была негласная договоренность, установившаяся меж ними, Мишель же говорил с ним почтительно, как со старшим. Да и трудно было поступать иначе, даже сам барон никогда не позволял себе понукать Виглафом, приказывать ему – повеления его звучали как просьбы, а зачастую он советовался с Виглафом о многих важных делах, как с равным: если Мишелю он мог приходиться дедом, то барон Александр почитал его вторым отцом. Не только характером, но и внешностью Виглаф внушал к себе уважение – высокий рост, широкие плечи, белоснежная грива волос, перехваченная на лбу истертым кожаным ремешком, густая окладистая борода. Одевался он всегда просто – кожаная безрукавка, надетая на голое тело в любую погоду, аккуратно залатанные штаны, широкий пояс и высокие сапоги грубой свиной кожи. В понимании Мишеля именно так должен был выглядеть властный и мудрый ярл, повелевающий своим народом одним взглядом пронзительно синих глаз, и в детстве он часто воображал, будто Виглаф – один из древних богов, живущий среди викингов со старых времен. Он пришел вместе с норманнами на новые земли да так и остался здесь со своим народом, с горечью в душе наблюдая, как потомки великих храбрых завоевателей становятся простыми землевладельцами, без сожаления променявшими зов лебединой дороги на каменные крепкие замки, справедливые поединки за свою честь на многословные и слащавые куртуазности. В пылу фантазий, Мишель как-то забывал, что повторяет мысленно слова Виглафа, слышанные не один раз. Случалось, что проведя бессонную ночь, рисуя перед мысленным взором то нападение викингов на Рим, то поход в сказочный Винланд, и могучего бога-Виглафа, принявшего облик воина и призывающего удачу избранному народу, Мишель приходил в конюшню и с трудом избавлялся от наваждения, что перед ним не чудесный воин, а конюх замка Фармер Виглаф Сигурсон…

– Так ты твердо решил? – повторил свой вопрос Виглаф, когда Мишель, задумавшись, так и не ответил ему.

– Да, твердо, – склонил голову Мишель и взял свою кобылу под уздцы.

– Это твой путь, – коротко благословил его Виглаф, не прощаясь, развернулся и направился к конюшне. Почти сразу же подошел Жак, перекинул сумки с провизией через седло своей лошади – невысокой гнедой кобылки с густой топорщащейся челкой, и, вздохнув, тихо проговорил:

– Не хорошо так вот, не попрощавшись…

– Жак, ты опять за свое! – раздраженно передернул плечом Мишель. – Это мое дело, с кем я прощаюсь, а с кем нет.

– Но ведь отец…

– Мой отец! – резко оборвал его Мишель, с ходу, не вставляя ногу в стремя, вскочил в седло и, оправляя кожаный дублет, все-таки бросил короткий и равнодушный – хотелось бы верить! – взгляд на узкие окна второго этажа башни.

– Поехали.