Читать книгу Она и её Он - Марина Зайцева - Страница 13

Что я знаю о любви… Я сейчас себя об этом спрашиваю, поскольку, кажется, вообще теряю даже намеки на какие-то ориентиры. Я знаю то, что знает младенец, насасывающий себе теплое молоко у матери под грудью, наверное, щенок. Он знает, что он зачем-то и за что-то нужен. Времени на вопросы и сил на рассуждения у него нет. Ему хорошо, ему так, как надо. Ему – становится хорошо. Наверное, только это я и знаю. От любви становится хорошо. Это процесс. А особенно я ничего не знаю о любви мужчин. Я помню и чувствую, что эта любовь другая. Но мне не с чем сравнить, пока все, что я встречала кроме – было не про любовь, а про страсть или иные какие-то отношения. Совершенно точно – не про любовь. Я помню это чувство, даже, пожалуй, не чувство, а состояние, когда все хорошо. Не нормально, не сейчас, не то, что есть. Никаких вообще экзистенций. А просто все в мире, в себе – хорошо. Когда тепло, мягко, уютно. Когда нос где-то между складками тела, в районе плеча и шеи. Когда нет ритмов, вообще никаких. Когда только чувствуешь.

А потом, как вставка из другой материи на платье, приходит в голову мысль, что вот, ты сейчас любишь, и тебя любят. А все остальное – оно про налаживание взаимоотношений, про способы реализации. Но ответ и вопрос тебе очевидны, ясны и понятны. Их даже как бы нету. Ты все уже знаешь. События никуда не бегут, нет того, что нужно ухватить или растянуть. Все, у вас вся жизнь и вселенная – делайте, берите, притирайтесь к ним и друг к другу. Я сейчас вот смотрю в его глаза и не могу себе врать. Снова и снова не получается. Да, все остальное – вранье. И Принц мой – вранье. Я себе про себя – нет, не врала. Но я врала себе в том, что от него это может быть взаимно. Я себя чувствую иностранцем в стране, где мой язык не знает никто. Я же язык этой страны знаю в совершенстве. Я говорю на нем, работаю на нем, дружу на нем, на нем вся моя жизнь. Но чувствовать я на нем не могу и не хочу мочь. Я хочу чувствовать – говорить с тем, кто знает мой родной язык, с кем мы будем отличаться от всего, что вокруг, не выпадая и не конфликтуя со внешним миром.

Мне завтра идти на балет и говорить на неродном языке. А сейчас я хочу помнить, как оно бывает, чтобы не начать снова себя обманывать и не разрешить себе себя потерять и подвести. Я закрываю глаза и единственное, что остается – тепло на ладонях. Этого ничто не сможет у меня забрать, и оно никогда не потеряется.

Любовь не должна причинят боль. Она все лечит. Любовь не вызывает вопросов, она очень простая, в ней все понятно. Вопросы, боль, трудности – эти все от неумения, это проявления. Как вода и ваза. Вода просто мокрая и текучая, а налить можно хоть в хрусталь, хоть в канализацию.

Интересно, что есть в мире, кроме любви?

Мои друзья? Это форма любви. Я не в том смысле, что готова или хочу стать любовницей своим подругам и друзьям. Мы выбрали такую форму, или природа выбрала за нас, оформив в тела одного пола и сделав некоторые реализации такими трудоемким, что они отпадают сами собой, как отсохшие лепестки. Завтра я буду узнавать мир.

Сегодня я приготовила для этого инструменты – прочитала несколько разрывающих душу текстов, припасла вино и сыр, которые буду держать в уме. Раз мы пойдем на Иду, достала джинсы с высокой посадкой и кеды с заниженным кантом. У меня будет возможность чего-то, чего я не знаю.

Н меня любит в его системе мироздания. А что я? Он пишет мне очень добрые слова, прорубается сквозь все завалы зубодробильной иронии, которые я обычным уже образом использую в качестве инструмента общения. Он запомнил и зафиксировал ту часть меня, которую обнаружил, увидевшись со мной лично. Я? А я знаю точно, что он меня совсем не манит. Живот не согревается, глаза не видят лучше, спина холодеет, а во рту не становится влажно и вкусно. Мне почти неприятно, что сейчас я в роли того, кто не любит. Я читаю письма от него по нескольку раз в день, мы шутим, перебрасываемся – кто не успеет поймать мяч самоиронии. Мне так хочется, чтобы он продолжал, взял меня под защиту и вызвал огонь на себя, укрыв от непредсказуемых ранений со стороны. Я прячусь в нем и том, что он рассказывает обо мне. Я в основном слушаю.

Завтра я буду в черном свитере горизонтальной вязки, бледно-голубых варенках, плоской черной канотье и красных кедах. Это буду не я, это будет прекрасная и юная девушка, танцующая последнее танго в Париже со своим воображением. А я буду наблюдать – что бывает вследствие.

Когда мне было мало лет, и я еще не научилась прятаться от оценок и мнения окружающих, я искренне фанатела от самых разных людей, вещей и событий. Когда мне хотелось чего-то, мне хотелось этого всем существом. Потом я стала немного подростком, и одновременно кончилось почти все хорошее и стабильное, что есть в жизни человека. А одновременно я научилась складывать свои желания под гнет обстоятельств. Сейчас из меня словно бы вынули то, что закрывало сверху. Ростки длинные-длинные, бледные, змеятся по самому дну души в поисках света, пытаясь найти прореху. И вдруг – бабах! – ливень из света и тепла. В этом есть одно но: это не солнечные свет и тепло, это лампа досвечивания на подоконнике. А если не солнце, то, значит, и не живая земля, а кадка. Корни придется скручивать колечками. Меня будут подрезать, пересаживать, мною будут управлять неравные мне силы. Но так страстно хочется кинуться на эти свет и тепло! А может, надо? Ну отсохнет и отвалится, впервой что ли?

Я все метафорами, а надо бы в реальность.

Начали происходить события, к которым у меня нет ни ответа, ни опыта. Мы встретились вчера на площади перед театром, у фонтана. Я не знала, что Н будет прямо с поезда. Я думала, что, ну, как-то он о себе позаботится. Прощальное наше письмо было накануне утром, он написал, что приедет немного заранее, так что мне можно не опаздывать, впадая в роль юной ветреницы. Меня это не только удивило, вроде как не была замечена за подобным. Когда я пришла, этот взрослый рослый и проницательный мужчина сидел под моросящий пакостью на краю подсвеченного фонтана и ковырялся в телефоне, а за спиной его свисал очевидно не городской рюкзак, изобилующий пустотами. Данный рюкзак был с ноутбуком, какими-то бытовыми штучками и необходимым минимумом городского человека. Я не собиралась ни в кого стрелять, оправдываясь страхом загнанного зверя, но момент оказался столь очевидно неравновесным, что цинизм и злая ирония так и полились из меня защитным водопадом. Первое желание – выставить ладони и закричать: «Аа-а! Нет, пожалуйста, не надо пародий!» – было малоэффективно подавлено. Я стала говорить какие-то недобрые вещи на тему дресс-кода в приличных учреждениях. Н отшучивался, что он в брюках наперекор джинсам, а гардероб придумали еще в каменном веке.

Началось лучезарно освещенное фойе и тепло ароматизированного многодесятилетней лакированной мебелью помещения. Наступило прощание с верхней одеждой, оставившее нас в образе благородного отца и романтичной… дочери? Мелко-крапчатая рубашка на запонках, идеально подходящие к ремню ботинки, дрожащий и горящий взгляд. А что я? Чужая роль, чужие выдумки, да еще и не в должной мере продуманные. Предложение руки без сердца – опоры на локоть, похлопывание по ноге билетами, добрая и озорная улыбка, рассказ про юношескую влюбленность в русский балет. А что я? Я могу только слушать. Я люблю танцы, я не понимаю танцы. Я люблю наблюдать спонтанные движения и не понимаю их постановочный язык. Меня не соблазняют тридцать два фуэте черного лебедя. А вот то, как человек поворачивает ко мне голову, одновременно с плечом и слабым наклоном торса, – говорит мне ох как много.

Ида – прекрасна. Эта пора – конец старого мира и умирание величия. Оказалось, что это волшебный ключ, открывший мое сердце тогда, когда я ждала этого меньше всего.

Так что балет совершенно не важен, «не Велюров! Он – орудие». А важно кофе после балета. Когда мы вышли из зала, я превратилась в набор кадров – то застыну с кончиками пальцев, недонесенными до губ на пару миллиметров, то вздохну в неподходящем месте и слишком глубоко, вынимая нож собственных ассоциативных образов из легких. А Н спросил меня, помогая надеть пальто:

– Ирин, расскажешь? Я примерно догадываюсь, что тебе нужно рассказать.

Меня прорвало, как плотину:

– Я собираю себя по кускам, пытаясь по памяти восстановить картинку с крышки коробки. Н, ты прав совершенно, я очень сильно любила. И все закончилось. Я совершенно не хотела, чтобы все заканчивалось, он не хотел. Все могло быть как-то по-другому, потому что по-другому бывает у большинства людей. А теперь я проживаю один и тот же сон о немыслимом желании любви и готовности увидеть и почувствовать ее в том, кто подходит и не слишком против. И вот сейчас меня очень-очень больно ранила очередная моя попытка. Беда вся в том, что я потеряла бдительность и искренне влюбилась эдаким замещающим любовь чувством. Знаешь, когда не чувствуешь, что можешь вот прям сегодня переспать с этим человеком, и от этого все станет только лучше. Когда мысль о том, что, возможно, вы когда-то будете жить в одном доме и видеть друг друга утром со спутанными волосами, вызывает тревогу, а не горячую нежность. Но все хочет тревоги и интриги, встреч под луной. Блин, когда все в душе хочет того, что пишут в книгах и сценариях, а не того, что бывает в жизни. Когда он не обнимает тебя со спины, а заглядывает в глаза.

Жгучий и горячий ряд образов, сопровождавших последнюю мою фразу, сделал ее вместо сухой настолько чувственной и недоговоренной, спотыкающейся в тех местах, где шли ощущения. Она стала прозрачной, как льдинка, а должна была быть противоатомным щитом. Н все понял правильно.

– Иринка, ты погоди, не надо так прямолинейно с собой, все развивается постепенно, любые отношения должны пройти обязательные фазы, нельзя прыгнуть сразу в зрелую.

– Можно! И так нужно! Если руки не знают, как трогать человека, то и вообще не надо к нему прикасаться!

– Ты не вполне права. Если все начинается сразу, то где развитие?

– Оно есть и еще большее, оно лишено шелухи, оно не про сближение, а про близость. И не только друг про друга, но и про самого себя через другого.

– Так, это все сложно и надо обсуждать. Давай, ты сейчас сперва расскажешь мне про того парня, который тебя разочаровал. Тебе нужно все это вынуть словами через рот, нельзя держать в себе. Помнишь, как у Гюго в «Отверженных».

– Помню. Надо, чтобы кто-то это знал, кроме меня. А ты готов знать?

– Я вообще-то тебе об этом всю неделю пишу. Только пойдем пить кофе. Сегодня спать мы будем мало, так что бодрствовать нужно хорошо.

– Тут совсем рядом есть круглосуточная сеть. Там вкусно и чисто. Возможно, есть диваны. Тебя сетевые места, однотипные и безликие, не отвращают?

– Не так что б очень. «Старбакс» я даже люблю, особенно в Сан-Франциско.

– Ха! Там я бы его тоже любила.

– Там он почти «Макдоналдс». Но он там вписывается в формат города. Пойдем, ты будешь рассказывать, я – спрашивать.

Мы пришли в кафе, заказали. Я взяла бы кастрюльку горячего молока с чайной ложкой кофе, но такого не делают, так что попросила три самых больших чашки моккачино с доливом молока. И приносить мне их последовательно, по мере уничтожения. И американеры с орехами, тягучие и липкие внутри. Я собралась делать себе надрез на свежезаживающем месте, так что все должно быть проведено асептически. А значит, в моем случае, я должна есть вкусную и любимую еду. Н заказал двойной эспрессо и большущий горячий сэндвич на целом багете. Я забыла, что он с поезда. Когда нам принесли первую еду, Н извлек из рюкзака бутылку уже вскрытого белого вина и два маленьких бокала, напоминающих формой старые лампочки.

– Дорожные коньячные рюмки, – пояснил он.

В театре уже было белое вино, но там вокруг были люди, свет, отражающийся от призмочек на люстре, возбуждение высокого искусства и неудобный стоячий столик. А тут было уютное темное кожаное гнездо с угловым диваном, заставленный едой стол, полумрак и редкие вечерние посетители, решившие почему-то, что кафе в пятницу вечером лучше клуба или чебуречной.

Я выпила первую рюмку и почувствовала, что пути назад нет. Я не могу уже встать, сказать: «Спасибо, все было очень вкусно», – развернуться и выйти, имея этим в виду, что ничего не расскажу. Я уже немного обязана. Обязана запонкам, дороге, вину, времени жизни. Мне захотелось выть. Я чувствовала, что просто не могу говорить. Все так тривиально, топорно и прописно, что я не смогу рассказать – как оно для меня и что значило.

– Давай, я буду задавать иногда вопросы, хорошо? Тебе легче будет выстроить нарратив.

Кивок.

– Как его зовут?

– Я решила, что не буду больше называть имя. Я называю его Принц.

– Хорошо, называй Принц. А как его зовут?

– Н, его зовут Андрей. Я не могу это имя произносить больше, хорошо?

– Хорошо.

– У меня в школе был одноклассник Андрей, который был таким мерзким, антикрасивым, антиэстетичным… У меня это имя слиплось с одноклассником.

– Отлично, уже интересно – ты выбрала на роль возлюбленного того, чье имя вызывает отвращение.

– Ага, я об этом так много думала, что уже не могу думать. Это предначертанность и подсознание, ага. Знаю. От этого еще тошнее.

– Как вы познакомились?

Он сел удобнее, опершись локтями на стол и посмотрел на меня прокурорским взглядом. Вилять не получится, надо прямо.

– Нас познакомили общие друзья; как я узнала позднее, та барышня, что нас познакомила, была в него некогда влюблена, и у них был легкий поверхностный роман.

– Какой он, какие предпочитает отношения?

– Он очень яркий. Он умеет почти все и интересуется почти всем. Он интереснейший собеседник, очень умный человек, очень деятельный и результативный.

– Где «но»?

– Нету «но». Он хороший и классный. Мечта каждой девушки, как мне кажется. Еще и красив, как Азазелло. Тот, что потом летит, не тот, что с костью в кармане.

– Что не так, что не заладилось?

– Я не заладилась. Я – не все девушки, наверное. Я одна, меня надо выбирать, ко мне придется привязываться. Я не та, которая нужна ему. Ему нужно что-то совсем другое.

– И ведь что-то начиналось – иначе, зная тебя теперь (как я понимаю), твоя страничка не была бы столь висельно юмористична.

– Да, начиналось. Принц применил ко мне то же бесконечное очарование, которое применяет ко всем людям. А я, дура, вместо того чтобы понять, что это общая мерка его испускаемого света, решила, что это ко мне лично. И повелась. Я подумала, что я ему – именно я – интересна, на общем фоне. И он, видимо, подумал со мною в унисон, начал непроизвольно подыгрывать. То ли чтобы не обижать, а может, просто по инерции.

– А если конкретно?

– Я предложила совместный проект, он мне нужен типа как испытуемый. На деле мне просто хотелось побыть с ним без свиты обожателей. Он согласился. Мы начали встречаться по делу. Он начал предлагать все менее формальное общение. Ему так удобнее. Я согласилась и обрадовалась. Мы стали разговаривать уже не на темы моего исследования, а вообще. Он стал спрашивать и рассказывать то, что выходило за рамки приятельской беседы. Он копнул внутрь себя, я проваливалась в эту глубину, принимая ее за приглашение к душевной близости. И так мы все менее и менее официально и формализовано проводили время. Все больше сидения на лавочке плечом друг к другу. Все больше исповеди вместо беседы. Все меньше общения при свидетелях. И я поняла, что влюбилась, что у меня трясутся руки, что мне сладко и хорошо с ним, волнительно и муторно без него. Я не поймала вот это второе – без него. Я подсела на него, как на наркотик. А он так открыто и тепло шел на сближение, что я подумала, что это адресно.

И призналась. А он сказал, что в отношениях. Что да, влюблен в меня, но это пройдет, это случайно. А так – в отношениях, изменять и менять свой мир не будет. В любовницы меня брать не будет. Но и прерывать все это волшебство не хочет, потому как влюблен.

– Хороший ход, запомню на будущее, х-ха.

– Не смейся, Н. Это очень честный ход. Это гораздо лучше тысячи других возможностей. Я еще пару раз попыталась с ним встретиться в надежде, что он перерешит, что я не из свиты, а та самая, которую он выберет с высот своего величия. Нет, не выбрал. И я поняла, что надо уходить. Что нельзя ни на что надеяться и ждать ничего тоже нельзя. Что он счастлив, ему от меня ничего не нужно, и я ни за чем ему не нужна. Что я могу испортить его момент жизни. А я не хочу от него угрызений совести. Я не хочу, чтобы он приходил к своей женщине, встревоженный и разогретый волнением обо мне и от меня. Чтобы он видел на моем лице мои желания и принимал решения не идти им навстречу. И я ушла.

– И?..

– И я осталась без каких-либо надежд. И со знанием, что я не Та Единственная для такого классного человека. И в одиночестве. И с разбитым всем, и со своей влюбленностью на руках. И она тихонечко умирает, а я ее не кормлю и не ухаживаю за нею, чтобы она побыстрее умерла. Я не вытянула счастливый билетик. Опять.

– А вы могли бы жить долго и счастливо? Как думаешь, на сколько хватило бы твоего восторга перед ним?

– Да, Н, я думала уже. На мало. Не смогли бы. Он так прекрасен, что всегда был бы кто-то вроде меня. Если бы он бросил свою женщину для меня, я бы ждала такого же в свой адрес. С самого начала сказка не задалась – Принц оказался помолвлен по доброй воле.

– Ирин, ты так все понимаешь, что жить-то с этим как?

– Херово, Н. Сказочно херово! Я была в сказке однажды. Я просто сейчас привыкаю к мысли, что сказок в жизни не бывает.

– А о себе-то ты думаешь? Сделать там себе хорошо. Отомстить, любовника завести назло, побороться, нос утереть. Или каким-то другим путем пойти.

– Это все будет не для меня, а для него. А для него я себе любовника заводить не хочу.

– Вообще, правильно, конечно. Но оттянуться не помешает. Просто отдыха для. Легких, не обязывающих отношений.

– Я прям так не умею.

– Ну, поучиться.

– Мне противно.

– Что, секс? Или романтика?

– Врать.

– Ну а откуда ты знаешь, что врешь? Может, свидания под луной перерастут во что-то большое и долгое.

– Ага, маленькая ложь перерастет в большую.

– Нет. Может измениться качество.

– Нет, тот, кому от меня достаточно секса и конфетно-букетности, ни в чем другом не заинтересуется. Душа у меня менее выразительная, чем «сиськи».

– Ну, не скажи.

– Все определяет последовательность фокусировки внимания. Н, я тут спорить не хочу. Я хочу чувства, а не действия. Я хочу события как следствия чувств и отношений, состояния.

– Многоэтажно. Так, и что предполагаешь делать?

– Пить вино с тобой тут, благодарить тебя, что теперь ты это знаешь вместе со мной. Жить дальше, занимаясь массой интересных дел. Ну, может, когда-то потом я заведу любовника или даже буду пробовать ходить на свидания.

– А выбирать из мужчин интересного себе – нет? Такой вариант не рассматривается?

– У меня сейчас чет нету на это сил от слова «совсем». Нет в мире такого другого потрясающего, как Принц, а если есть, так мне уже отчетливо показали, что это не моя высота.

– Так, а что за сказка, о которой ты говорила?

Меня обдали холодом. Туда я его не пущу! Туда я никого не пущу! Это спасательная территория, это доказательство того, что в мире можно жить, что я не недотягиваю до планки, а просто оказалась не там и не тогда, и не с тем. Я не скажу ему про Александра ничего. Я никогда и никому ничего не скажу.

– Девичьи мечты и фантазии.

Это правда. Или мне надо в дурдом. Я много, очень много думала об этом. Я уже решила однажды, что мне не надо на лечение пилюльками, а значит, оставлю все так, как есть.

– В смысле – вымысел? Или ошибка?

– Стечение обстоятельств. Можно сказать, что и фантазия. Это не имеет отношения к делу.

– Ну как же не имеет, если ты с самого начала сказала, что знаешь, что бывает иначе?

– Блин. Давай договоримся, что я такого не говорила, а ты не слышал. Считай, что это мой императив и звездное небо, идет?

– Ну, пока – ладно.