Читать книгу Она и её Он - Марина Зайцева - Страница 17

«Я люблю тебя». Формула, к которой как-то даже неприлично прибегать в приличном обществе приличному человеку. «Я люблю тебя» – важнейшее, что можно почувствовать в чей-то адрес, самое дорогое и ценное, что можно ощутить от другого человека.

Мой внутренний свет, теплый и мягкий, сейчас похож на утренние рассеянные лучи сквозь окно. Их можно трогать рукой, закрывая или давая беспрепятственно течь. Я не ощущала этого так давно, с тех самых пор, как случился конец, связавший узелками все то, что никак не могло срастись в одно полотно.

Я ждала вечера пятницы, вечер наступил, школа отступила. Я думала всю ту неделю – ну вот как же? Одно дело – поцелуи под лестницей на переменах. И совсем другое – смотреть в глаза того, кого любишь всем содержанием себя. Это невозможно сдерживать или ограничивать. Но мне ведь так мало лет. Мне ведь даже не легальные шестнадцать…

Все романы про нимфеток почему-то пишутся всегда от имени тех старых морщинистых джентльменов, которые изволили их трахать, прикрываясь чувствами или не прикрываясь вовсе, а гордо выпячивая на публику свою душевную срамоту. И ни одного романа о Лолите от лица Лолиты. Невинные девочки невинно любят невинных мальчиков. Невинные девочки не видят себя с младенцем, половина генов которого или которой принадлежит вот этому вот, другого пола существу. Невинные девочки влюбляются, но не любят.

Я влюблялась. Да я весь прошлый год провела за этим противоречивым занятием. А тут… Я жила свою неделю, и мне было так хорошо, как никогда. Я жила без него и ласкала, холила, подращивала свои чувства. Мир стал невероятно интересным местом. Голова словно бы прояснилась, просветлела, знания ложились в нее не ровненькими пластами, а путаницами канатов, связывающимися в устойчивый и осмысленный узор. Дела давались легко. Отражение в зеркале радовало, двигаться было радостно. Я не ждала пятницы, а готовила себя к ней. Мне нужно было поговорить с Александром на непростую тему, про которую я не знала ни подробностей, ни способа разговаривать. Мне хотелось видеть его и быть с ним. Мне хотелось и жилось, давалось и моглось.

Вечером он позвонил, трубку взял мой отец, Александр поздоровался, попросил позвать меня к телефону. Подозреваю, что в его голосе было столько уверенности и спокойствия, сколько и в моей реакции – мы были полностью в своем праве, а значит, вопросов к нам быть не может. Я только задним числом поняла, что мой папа вообще ни на толику не задумался – а что за юноша звонит его несовершеннолетней дочери в преддверии выходных.

– Привет, моя ласточка.

– Привет!

Мне необходимо было соблюдать «дресс-код» беседы в людном месте, так что слова я проглатывала, оставляя на их местах паузы, легко заполняемые очевидным.

– Я завтра приеду один, Ромка с Машей подтянутся только к вечеру, часам к девятнадцати. С ними и наша братия. Намечается день рождения «всех сессионных», а их у нас двое. Так что сперва будет разведена кулинария, а потом ночной оттяг. На него тебя, естественно, никто не отпустит, так что это мы даже не рассматриваем. Мое официальное задание – закупка продуктов, так что это вот нам сделать придется, но это не очень долго. Я буду ждать тебя.

– К десяти.

– Буду ждать тебя к десяти. Давай сразу расквитаемся с магазинами, ладно, а потом побудем вместе?

– Да.

– Я накачал совсем старых, смешных и наивных фильмов, типа «Аферы». Так что можно будет устроить себе кинематографический лонг трип.

– И это тоже.

– И надо будет некоторые моменты проговорить, а то они мне жить не дают ровно. Ты меня там послушаешь, я некоторые выводы уже сконструировал.

– У меня тоже есть готовые решения.

– Замечательно! Кошенька моя нежная, я тебя люблю.

– Я не могу сказать, но думаю то же.

– Я тебя люблю! Привет!

Свет! И тепло! Свет и тепло. И лучистое сияние всего. И Бобка, которую надо гулять. Бобка вообще мой свидетель и журналист-документалист. Она спала той ночью под моей кроватью, наверное, смотрела интересные сны, поскольку непрерывно бегала и подгавкивала. А я спала на своей кровати и плавала в смутных образах, которые все казались мне не в полной мере подходящими, и все же – вполне достойными снов.

Необходимость начать разговор висела в воздухе, но кто первый? Кто будет решительнее? Я просто попросила его начать говорить то, что он собирался, поскольку я смущаюсь и совсем не знаю, как подойти к этой теме.

– Ириш, ты девственница, и тебе пятнадцать лет. Мне девятнадцать вот-вот. Так что, если мы будем, я буду тебя растлять. Одновременно я не понимаю – как можем не быть. Мы уже два раза чуть не сорвались на. И в то же время я в свои пятнадцать вот точно совершенно не был готов к девушкам, хотя казалось мне совсем иначе.

– А у тебя они были?

– Да, но это эпизод и неправда.

– Расскажешь?

– Это не нужно. Человечество придумало передавать знания культурным путем. Так что я по стопам Совращения Строптивого. Я не читаю художку, но много читаю технической, так сказать, литературы. В том числе и данного рода. Ириш, я страшно тебя хочу и очень боюсь.

– …

– У меня есть рационализаторские идеи.

– А чего ты боишься?

– Что причиню тебе какой-нибудь вред. Ну и это неправильно. Тут как ни крути: это неправильно. Я тебя совсем немного старше, если бы мы встретились через три года… А сейчас я в другой весовой, так сказать.

– Я не знаю вообще ничего, кроме даров библиотеки. Саш, я даже не знаю, что полагается думать в подобных случаях. Точка опоры – мне очень хорошо от того, что ты делаешь. От всего – оно правильно. Но на секс я не готова. Может, и готова, но не знаю об этом.

– Когда у тебя день рождения?

– Чуть больше, чем через полгода.

– Давай, подождем эти полгода. А там станет ясно, ждем ли дальше.

– Давай. А как справляться сейчас?

– Тебе технику или ограничения?

– Ужасно интересная тема, но уши уже горят от смущения.

– С моей стороны – все, что ты разрешишь, и что тебе захочется. Кроме. Руки, губы, я весь.

– С моей?

– То, чего захочешь ты. Если мне будет очень надо, я как-нибудь решу этот вопрос.

Он засмеялся и покраснел.

– И постараюсь тебя не смутить.

– Ты меня научишь, как быть мне?

– Интуитивное меню – тыкаешь и смотришь на реакцию.

– Кнопки?

– Очевидны.

– Тебе не будет это тяжело?

– Тяжело мне будет только от степени вводимых ограничений. Но, если хоть что-то можно, будет легко.

– А полгода – это как, это долго или быстро? И что потом?

– Это мало в пропорции к моим представлениям о том, что с нами происходит. У меня ощущение, что мы успеем все и еще все остальное. А вот нежданной беременности сейчас не надо.

– Сейчас…

– Ну, да. Сейчас. Если что, то, да, конечно. Но лучше не надо.

– А потом надо.

– Ирина, ну Вы, блин. Ну совсем-то уж не надо меня на мушку. Мне тоже стремно. Я не имел в виду, что тебе надо в шестнадцать от меня детей рожать.

– Саш, прям напрашивается спросить – а во сколько надо?

– Я не знаю, во сколько Надо. Но лучше после восемнадцати, это точно.

Марафон. И повышенное внимание к деталям.

– Так. Только ты сейчас вот не думай обо мне как о психе ненормальном. Я просто дома осознал, по какому лезвию мы прошли, и усилием воли заставил себя подумать о возможных последствиях. Так что, я не распланировал пять грядущих пятилеток. Я вообще об этом не думал. И не думаю. И не хочу.

– Да, вот про время не будем. Я поняла. Так, ну что, стратегию обсудили…

– Ты говорила, что у тебя есть решения.

– Ты их уже озвучил. Предлагаю переходить к тренировкам.

Он расцвел. Вот если может мужчина превратиться в цветок, то вот это и произошло. Тонкий бутон, типа граммофончика, появляющийся из колючих чашелистиков. Нежно-нежно-фиолетовый, с нитевидными тычинками, пыльца с которых взвивается облачками в воздух при прикосновении. Глаза у него покрылись тонкой пеленой, как у непроснувшегося человека, или словно бы он открыл их на резком свете после темноты.

– Боже ты мой, какое это счастье!

Он вытащил меня из-за стола и вот тут начал целовать. Я не помню, что и как было, я помню, что однажды, в самом начале, он спросил меня, что можно, и я направила его руки.

А потом была тишина. Я лежала у него на плече, он меня держал, он почти спал, но в темную тягучую отключку не проваливался. Тогда я узнала о мире сопоставимо много с тем, сколько уже знала. Многое меня смущало, но ничто не вызывало отвращения или неприязни. Немного похоже на новую еду, которая на вкус совсем незнакома, и ты вообще не знаешь, как на нее реагировать, но притом все в организме урчит, что это то самое, очень вкусное, безумно нужное, и дайте вторую порцию.

А потом мы смотрели кино, укутавшись на полу перед монитором большим пледом, прибрав пространство так, чтобы улик не осталось, даже создав на столике возле дивана что-то вроде инсталляции «наш досуг» из дисков, чашек и мелочей.

А потом приехали ребята. И вот это была проверка.

Мы сидели возле дивана, на полу. Саша – опершись на диван спиной, расставив и скрестив согнутые в коленях ноги. Я – у него между бедер, внутри рук, в полуобороте. Я прижималась к нему так, чтобы обоим было удобно и сидеть, и дышать. Одновременно я держала большую плошку с маленькими сырными бутербродами, горячими кусочками вареной картошки, наломанными веточками винограда. Рядом на столе гнездится заварочный чайник под колпаком, две чашки, шоколадка с коньяком. Мы смотрели старую версию «Аферы Томаса Крауна» и ужинали. Это сладкое чувство и манящие занятие – быть рядом и трогать друг друга как угодно – уже с час как переместилось из плоскости эротики, либо бытовых жанровых сценок, в спокойное нахождение рядом. Ели мы руками, что очень все упрощало. Время приближалось к часу «Икс», это было на карандаше, так что мы спокойно ждали, когда привалит народ. Очень большим облегчением было то, что приедет сразу много человек, а, значит, неловкости места не останется, оно все будет занято беготней и суетой. На кухне прел под полотенцем нехитрый ужин, мне скоро пора было идти домой. Мы с Александром договорились, что улизнем, когда все придут, и в суете еды, раскладывания вещей и настройки, допустим, субтитров на всех сериях «Ковбоя Бибопа», не будут в нем нуждаться. Он проводит меня до середины пути, а завтра я зайду к ним в районе 15 часов. Раньше я никак не могла, потому как школа требовала своей мессы, а хозяйство пощелкивало плеткой магазинных закупок и варки клубничного варенья.

Ребята зашли как-то неожиданно, хотя это было тем, чего мы ждали последние минут сорок, вполне деятельно. Общие друзья Романа, Маши и Александра знали меня мало, так что с этой стороны не предвиделось никаких вопросов. Маша, удивительно добрый и делового склада ума человек, обдумала все заранее, сообщив и мужу, и Саше, что занимает позицию стороннего наблюдателя в их адрес и старшего друга в мой. Она знала меня мало и недолго, но, видимо, мое большое восхищение ею провоцировало ее на позицию небезразличности и отношения сверху. А вот Рома, хоть и дал благословение, всю неделю молчал, как рыба об лед, со слов Александра, и вообще был подчеркнуто обходителен, «как с зятем», – выразился Александр. У него сложилось впечатление, что Роман отрабатывает отцовское поведение, и прихренел от того, что его милой нежной девочке надо носить бюстгальтер, чтобы выросшая грудь не вываливались из выреза блузки на публику. Так что с первых мгновений Рома уперся в меня взглядом и, казалось, прилипал каждый раз, как высвобождаясь такая возможность. Через десять минут этого пристального взгляда я не выдержала и, тихонько позвав Сашу в прихожую, позвала туда Романа. Потом сказала ему: «Смотри». Я поцеловала Сашу, немножко, легко, поцеловала его в шею, взяла за руку и спросила Рому: «Не плохо же. Хорошо! Я привыкну, ты привыкнешь. Спасибо, что ты меня притащил в свою жизнь и отпоил грибами тогда тут. Ром, я очень боюсь твоей реакции».

Роман чисто гоготнул, почесал, оторвав практически от лица, нос. Поддернул брюки, гыкнул:

– Так. Ирка. **ть ж его. Ну, что, ну, классно. Я как-то вообще не сконцентрировался на том, что ты не девочка на моем кружке. Я, это, я смущаюсь. Вы ж на будете плющить меня нежничаньями?

Саша стоял молча, как рыба, переводя взгляд с него на меня.

– Нет, не будем. Хорошие учителя достались.

В этом месте Роман разулыбался до ушей.

– Ладно, валите уже! Ирка, завтра приходи догнать сегодняшние эксперименты! Валите уже на улицу целоваться. Отпустишь Сашку не больше чем через полчаса, а не ночью и с глазами, как чайные блюдца. Плодитесь, одним словом, и размножайтесь.

Александр пнул его ногой, получилось в голень. Роман рефлекторно двинул в ответ тому в корпус, попал в ребра над печенью. Саша присогнулся, кашлянул, и они уже осознанно перепихнулись плечами, как мутузящие друг друга щенки.

– Я скоро, – кинул Александр.

Мы вышли.

– Отец Тереза чертов. Так, Ирина, сейчас я буду тебя не провожать, а…

Я не дала договорить.

– Ага, давай.

В общем, лестница с широкими старыми перилами удобное место.

– Так, цитируя нашего человека из Амстердама, «придешь домой, …пару раз». Люблю тебя, жду тебя завтра. Пойду, хорошо?

– Ага, иди, наш человек из Амстердама. Не переусердствуй только.

– Ну, это зависит уже от силы воображения.

– Бы-гы-гы. Иди давай, я доеду трамвайчиком. Целую!

И я умчалась вниз, хлопая задниками босоножек, чтобы перестучать и сердце, и звук закрывающейся двери.

Тепло и свет… Свет и тепло. Наши встречи были такими длинными и большими, что помещалось в них нечто немыслимое. Я проснулась в то воскресенье с ощущением сладкой истомы и усталости. Усталости, имеющей привкус крови, сахара, першащей в горле. В животе было как-то дрябло, не было опоры. Ноги – ватные, руки – слабые. Дышать трудно. Хотелось упасть в недра кровати и падать, падать сквозь пол, словно «На Игле» и в передозировке. Чтобы звуки притихли и приглушился бы свет.

То чувство, которое держало меня клещами на прошлой неделе, чувство нереальности, поменяло полюса. Я не хотела ничего этого – есть, одеваться, разговаривать, готовить. Разве вот выгуливать Бобку – отдушина, общение на уровне взаимности, не меньше. Одиночество. Я хотела сбежать из своего дома, от своих людей. И оказаться там, где мой любимый. И там быть.

Я помнила, что вот он уедет вечером, что еще неделю ждать ему меня, а мне – его. Но это-то как раз было легко. Потому что неизбежно. Надо читать летнюю программу, конспектировать тонны материалов, писать базу для научной работы с моими барышнями. На все это надо время, очень много времени. А еще – летние факультативы и практикум. И маленькая подработка. На все это надо время.

Ну а вот сегодня все бессмысленно, все только мешает, все душное и слишком плотное, и я должна быть не здесь. И совершенно не с кем говорить, и даже нельзя иметь искреннее лицо. Все только внутри, как желтый огонь в сердцевине фиолетового ириса. Так что я ждала.

Потом оделась и сбежала из дому «играть в волейбол на пляж». У нас только три часа. Эта мысль пульсировала в голове и на дне глаз. Я шла к Роману домой, задыхалась от того, что дорога такая долгая. Я впервые не тянула ногами время прогулки, а пыталась намотать его, спихнуть, обогнать, успеть.

Я пришла, позвонила, дверь почти распахнулась.

На меня смотрел Рома. Глаза были слегка шальноватые, общее состояние – утро в китайской деревне. Не выспавшийся, помятый, застегнутый со сбившейся пуговицей, нервный какой-то.

– Привет! Уже!

– Привет, Ром.

– Заходи, Ириш, заходи уже давай. День уже давно, да? Мне нужен стимул.

Роман наполнял пространство словами. Было видно, что ему нехорошо, его подплющивает, организму тяжело, нервам тяжело, на душе муторно.

Я инстинктивно зашла на цыпочках и как-то вся сжалась.

– Иринка, пойдем чай пить на кухню. Мы вчера переусердствовал с количеством бодрствования, и там на всех горизонтальных поверхностях спит народ. Даже Машка. Она отказалась пару часов назад вставать и составлять компанию моему мученичеству.

У меня крутилось только где Саша?. Видимо, очень громко крутилось.

– Сашка вообще не спал, кажется. Он куда-то ушел под утро. Недавно вернулся, сидел в компе, что-то там читал, потом пошел греметь посудой, окончательно меня разбудил. Сказал, что в доме нету ни еды, ни кофе, и отправился на раздобытки. Минут двадцать назад ушел.

Я вдохнула и выдохнула. Одно дело – наши девичьи мечты и совсем другое – будни. Он не тут, надо еще его ждать.

– Пошли пить чай. Пить. Чай. С бергамотом. Тут где-то должен быть.

– Ром, ты выглядишь так, словно бы вчера сильно обдолбался, ты же вроде не того?

– Я? Не-е! Фу! Я не обдолбался, я только под утро немного мухоморнул, чтобы спать нормально. Ирин, мы ж почти не пьем даже! Но мы идиоты, потому как мы смотрим сериалы. Ну форменные идиоты, как дети маленькие. Пока гештальтик не закроем – все друг друга локтями пинают.

– А…

– Ир, ты же про Сашку хочешь что-то то ли спросить, то ли сказать. Или послушать. Верно?

– Да.

– Он чумной. И с квадратными глазами. Он надежный до охренения. Тот человек, который всерьез говорит «держись за меня». Я тебе не буду рассказывать, какой он хороший парень. Мы очень давно уже знакомы, дохренища лет. Но его постоянно куда-то уматывало, так что мы не столько друзья, сколько два побега от одного корня. Мы свидетели жизни, мне метафора нравится. Я только вот за тебя переживаю совершенно честно. Мы с Машкой два слизняка, мы прилипли, такие все «факин спешел» друг к другу, прибило течением. И у нас нет каких-то отчетливых планов на жизнь, так что мы вот ползем в своем темпе в указанном направлении. А вы оба другие. И вы как-то дьявольски рано встретились. У меня такое ощущение, что рядом с вами бумага начинает тлеть, и повышается сверхпроводимость.

– В смысле?

– Ну, в смысле – накал. Я не понимаю, как можно так жить. В смысле – долго жить. За него я не парюсь, потому как УЖЕ не парюсь, я много что помню и знаю. И как он себя методично убивал, и как уходил в бессознанку. И из всего этого вырулил. А ты нежный цветок. Как бы ты не разрушилась от несочетаемости фактов и чувств. Мне казалось, что я такой крутой и могу показывать тебе, какая она, такая настоящая жизнь. Что ты будешь у нас тут как в театре – наблюдать. Флобер, одним словом. А тут – бац – такое.

– Мне в этом месте надо тебя успокоить и сказать, что все хорошо.

– Да не, это вранье будет.

– Ну, да. Я пока не знаю, что и как.

– Ты знаешь, просто тебе еще рано это произносить вслух. Ты его любишь. Он тебя любит. Я, ребят, не знаю, как вы с этим договоритесь, честно.

– Не знаю.

– Ты потом расскажи, как вы с этим решите. Я, боюсь, из одного наблюдения не пойму.

– Ром, для этого мы должны умереть в один день, чтобы было о чем рассказывать.

– Не, вот не надо, да. Ты мне технологию расскажи потом. Я потом спрошу, когда пойму, что ничего не понимаю. Как вот сейчас.

Заскрипел ключ, пришел Саша. Я высунулась из кухни, он помахал рукой. А дальше? Ну, должно быть развевающееся платье и повисания на шее, да? А у него тяжелые сумки и очевидно дурное самочувствие.

– Чаю?

– Да! Чаю, крепкого. И сейчас салатик сделаем.

– Привет.

– Привет.

Разулся, пробрался по узкому проходу на кухню, обнял, поцеловал. Пахнуло пылью, моросью, улицей. Обнял еще раз, безоговорочнее.

– Так, чаю. Я притащил всякого. Будить будешь? Скоро уже ехать надо, часа через три.

– Нет, потом.

– Ир, я давай останусь? Я могу утром поехать, у меня только ученики на неделе, а копать я за день соберусь. В универе я все уже закрыл.

– «…восьмиклассница! Мама ровно в девять ждет тебя домой».

– Отвали, ехидна! Я не про ночевку! Ты ведь еще с собакой будешь гулять, правильно?

– Я не знаю, как надо. Саш, это же тяжко, ты не спал совсем, Ромка сказал.

– Ну вот я и посплю, когда всех провожу. Смотри, на тех выходных я здесь, а во вторник поеду копать, и это на почти два месяца. Тебя со мной, ясен пень, никто не отпустит. У меня будет отравление собой, явно, я, видимо, даже буду писать, о ужас. Во-о-о-т. Так что хочется откусить от мира немного больше.

– Саш, а у меня семейство на следующей неделе в воскресенье днем уедет в отпуск.

Повисла пауза. Пауза была со всей отчетливостью налита красным жарким сексом. Даже мне стало не по себе, побежали мурашки, намокли ладони и скопилась слюна. Я поняла, что такая констатация факта может быть только предложением. Кухня была тесная, Роман стоял возле подоконника, ополаскивал чайник и заваривал чай. Он замер и посмотрел на нас, во взгляде было вот все то самое, о чем он спрашивал. Александр стоял совсем рядом со мной, вплотную, зажатый углом стены и открытой дверью, одной рукой касался меня, второй доставал из шкафчика сверху чайные добавки. Он так резко хлестанул меня взглядом, так вдохнул и поменялся на ощупь. Мне стало совсем конфузливо, хорошо и гордо, когда я поняла, что произошло, и что он пытается остановить усилием воли. Мои одноклассницы читали «Эммануэль», «Анжелику» и Маркиза де Сада. А я исследования по сексологии, тантру и энциклопедии для девушек. Так что я не просто почувствовала бедром изменения, но и успела посмотреть под черепом маленьких фильм о нейрохимии, гидравлике и социальных нормах.

– Ты можешь уехать в понедельник вечером?

Тут не было никаких других вариантов. Как? Рома хорошо задал этот вопрос. Вовремя. А мы вчера так ладненько все обсудили. Не знаю я – как.

– Да, могу, мне только заскочить в душ и взять вещи. И на поезд. Ромка, ты с консьержем и ключами разберешься?

– Да.

– Тогда смотри как. Я поеду завтра утром. Сегодня вот сейчас начнется суета, мы всех проводим. Ты – домой, создавать улики и алиби. Я прихожу к тебе к…

– к 21:30. И мы час гуляем. А можем дольше гулять. Там все уже ложатся и меня никто не ждет.

– Хорошо! А на той неделе я приеду в пятницу вечером и тоже прихожу к тебе к 21:30, и мы гуляем благословенную зверушку.

– А потом трахаетесь на всех горизонтальных поверхностях.

– Молчи, аспид!

– Сорян, ребят. Не вынесла душа поэта драму.

– Роман, ты Геракл низведения момента. Я тебе сейчас буду что-нибудь нехорошее делать.

Я просто пламенела ушами и щеками.

– Ирин, извини, это я про него, а не про тебя.

– Ром, я типа все тоже поняла и слышала.

– Ну что вы на меня вылупились, высокодуховные личности?! Я все назвал своими именами. Я бы вот так и поступил! Точнее, мы вот так и поступаем с Марией.

– Мы тоже так и поступим, но этому не необходимы свидетели и огласка.

Разговор звучал колюче и холодно, но все уже смеялись. Смех прятал под себя, как замерзшие ноги под одеяло, и неловкость момента, и очевидную его неизбежность, и неразрешимость.

Я тоже смеялась. От этого становилось так легко и хорошо! С меня упала вся ответственность за происходящее. А еще я почувствовала, как плотно меня прижимает к себе любимый человек. Как он держит меня собой, руками. Как у него изменилось тело, ушла твердость. У него пульсировал живот, от него шел жар, от груди шел жар, ладони были раскаленными, на шее пульсировала артерия, некоторые длинные волоски выбились из туго скрученной на затылке косы и лежали, прилипнув, на коже.

Я обняла его, прижалась носом и щекой под ухо. И ти-и-и-хо, так тихо, как только могла, шепотом, почти только дыханием, пропела ему в ухо, думая, что он услышит и боясь, что нет.

– Я люблю тебя.

Он ровно и глубоко задышал, обнял меня в ответ. Так же мягко, так же легко, без свободного пространства, приподнимая над полом. Уперся губами мне в ухо, полуприкрытые глаза, закатившиеся под веки, мягкая щетина, влажное дыхание:

– Я люблю тебя.

И этим ситуация завершилась. Начался чай, притащенные из магазина продукты, салат, состоящий из айсберга, маслин, брынзы и корнишонов. Я люблю тебя. Простые повседневные дела, в которых всем удобно. Обычные движения, обычные интонации. Проснувшиеся на запах жарящегося с сыром хлеба люди. Проснувшаяся Маша, пришедшая босиком и в большой полосатой пижаме, обнявшая Ромку за голову родным и найденным перебором за годы жестом. Я люблю тебя. Чашки, накапливающиеся в раковине, нервозные хохотки, разговор цитатами в стиле постмодерна. Приветствия с узнаванием и удивлением. Шуточки от мало, но знакомых и добрых людей, посвященные объяснению Сашиных причуд. Закончившиеся стулья и я, переместившаяся к нему на колени. Его рука на моем животе. Его бедро между моих ног, его пальцы на моих. Я люблю тебя. Я люблю тебя. Люблю Тебя. Я.