Читать книгу Стихи - Мария Кабанова - Страница 2

Лица

Я брожу по улицам столицы.

Я чудак способный и прилежный.

Мне неинтересен тренд в одежде —

Я смотрю, как люди носят лица.

Формой ли, нарядом для души:

Чьи-то лица – как халат домашний,

Чьи-то – канцелярская рубашка.

Часто – взгляд застёгнут, рот зашит.

Редко, чтоб с улыбкой нараспашку.

Пожилые – порвала усталость.

Молодые – сшиты ловко, модно.

А моё немного старомодно,

Мне оно от бабушки досталось.

Всех покроев, всех фасонов лица —

Нет разнообразию конца.

А ещё на улицах столицы

Есть и люди вовсе без лица.

Например, армянка тётя Седа,

Фрукты продающая в ларьке.

Здесь она, как жизнь с другой планеты,

Поймана в стеклянном колпаке.

Всем чужая, знает мало фраз,

Шутит: «Этот русский не для нас!»

Но пенсионерам незаметно

Бросит пару персиков в пакеты

Или дыню просто так отдаст.

Ей грубят, сбивают желчью с ног,

А она тиха и с подлецом.

Будь поосторожней – это Бог

Носит её стёртое лицо.

*

Мама меня ругает

Без конца и начала,

Так же самозабвенно,

Как когда-то качала.

Душу, службу, одежду —

Мама всё критикует.

А напоследок нежно

Целует.

*

Сердце не продаётся,

Оно в аренду сдаётся.

Бегаю без конца —

Сердцу ищу жильца.

Чтобы опрятный, чтоб аккуратный,

Чтоб не задерживал мне квартплату.

Сердце сдаётся – четыре камеры!

Чисто, уютно, камерно.

Окна? Балконы? Нет, к сожалению.

Зато: центральное отопление.

Зато: приличный метраж.

Зато: высокий этаж.

Только новый жилец как спятил —

Шепчет: «На сердце твоём проклятье.

Стонет аорта и воют вены,

Кровь ночами течёт по стенам.

Я не дурак, это явные признаки,

Что завелись в нём призраки…»

Съехал жилец. И снова пустое

Сердце в простое.

Бьётся пустое уж столько лет.

Кто же включает свет?..

О рифмах

Я не понимаю, о каких там рифмах речь.

О каких размерах, метафорах, оборотах, фразах.

Стих – это же как картечь —

либо убил, либо промазал.

Я не понимаю, о какой там страсти речь,

о какой заслуженности прощений,

о какой химии отношений.

Химия – это то, что я прогуляла в школе.

А любовь – это же как поле,

война, папироска на двоих одна, окопы.

Либо ты отстоял её, либо закопан.

Не понимаю, о какой там верности речь.

Верность – это когда без него не заснуть, не лечь.

Это когда бомбёжка, он ранен, и не помочь,

и тебе бы бежать, пока можешь, прочь.

А ты ложишься, как раньше, с краю,

колосок сося, обнимая,

и нежно так: «Милый, не помешаю?

Можно я с тобой здесь рядом поумираю?»

*

«Ты боишься бомбы?» – спросил он.

Я боюсь, когда пропадает сон,

и лодка сомнений прицельно и зло

надо мной нависает, как НЛО.

Я боюсь, когда у одного взгляд влюблённый,

а у другого сочится из глаз расчёт.

Или когда ребёнок

слышит, как мать орёт.

Или когда старик в Новый год один,

а мы и звонить не спешим.

Я боюсь, что мне выпадет рак груди

или рак души.

Я боюсь аккуратных мужчин и советов с апломбом.

А ещё – тех мудрых и светлых людей,

у которых в умах фейерверк идей,

а они взяли и сделали бомбу.

А бомб не боюсь – нет.

*

Он снимает чердак на Арбате,

Несмотря на протесты бати,

И превращает воду в вино,

И водит меня в кино.

Он всё видит и в темноте,

Он выходит сквозь дверь к гостям,

Он воскрешает мёртвых – те

Посылают его к чертям.

Он видит, но не замечает зло.

Он сеет манну на даче.

И, если мобильник крадут в метро —

Он деньги суёт в придачу.

Бог-Отец вздыхает во мгле,

Пьёт, как смертный, и много курит.

Бог-Отец витает в Москве,

Тайно служит в прокуратуре,

Верит в «око за око» и ест с ножа,

Измеряя грешки на весах.

Взял он как-то сына и задержал,

И отправил на небеса,

А друзей его в ад сослал и в Сибирь —

Пусть талдычат там о любви!

Идиоту ж ясно: до «не убий»

Здесь пока что не доросли.

Бог-Отец, как и раньше, один во вселенной,

Но по сыну съедает тоска,

И бубнит он: мол, это всё Машкины гены…

Родила она мне дурака.

Кукла наоборот

«У нас в магазине есть зайцы, медведи, лисы,

есть заводные белочки в колесе,

для розыгрышей есть заводные крысы.

А эту? Эту, мальчик, брать нет смысла.

У этой брак, она не совсем как все.

Мы называем её «кукла наоборот».

Нажмёшь на живот – не плачет и не поёт.

Заведёшь – не идёт.

Не заводишь – идёт.

По ночам пугает детей – ревёт:

слезы, которых нет, текут рекой,

она вытирает их пластиковой рукой —

мол, Боже, сделал бы чем-то нужным:

фонариком, пистолетом, тростью слепого…

Ну что я такого,

что ты меня в куклы? Ведь незаслуженно!

Играешь с ней в магазин – теряет деньги.

Играешь в школу – учиться лень ей.

Нарядишь в платье – начнёт сердиться.

Если вдруг в ресторан,

отдаст всю еду под диван —

мол, там

безухий щенок, и ему пригодится.

В общем, реально кукла наоборот».

Мальчик стоит, какую-то мысль жуёт.

Потом как будто решается наконец

и покупает… медвежонка и ластик.

«Господи, какое счастье,

что не куклу», – выдыхает Продавец.

Он уже третий год

эту куклу не продаёт.

*

Некто сказал: «Я всегда с тобой

В радости и тоске.

Некто разгладил своей рукой

Мои следы на песке.

На вопрос мой: «Кто ты?» – смеялся нагло,

Крылатым повёл плечом:

«Я по чётным, должно быть, ангел,

А по нечётным – чёрт.

То, как вода, меня ревность точит,

То возвышает грусть.

Да – я по чётным люблю тебя очень.

По нечётным – боюсь.

Жизнь за тебя отдам – это чётко,

От пули прикрою гордо.

Но не ходи ко мне по нечётным —

Вдруг перережу горло…»

Ах, этот смех и кудрявая чёлка!

Ах, мы синхронно дышим!..

«Не говори со мной по нечётным —

Всё равно не услышу».

Я его отпустила – глупые были, —

Кажется, сыпал снег…

В белую тьму, обнимая крылья

Руками, шёл человек.

Лирический герой

А мой лирический герой ушёл к другой.

Он для неё позирует нагой.

Теперь она, забыв про сон и лень,

Легко с ним может раз по десять в день

Без средств подручных (ну там – коньяка…)

Заняться написанием стиха.

Уже ей стал и «Букер» по плечу —

А я… молчу.

Мне говорят: «Не повод резать вены!

Ушёл один, всегда найдёшь замену.

Мужчин достойных полон белый свет!»

Оно и так – только героев нет..

И даже если вдруг найдётся лишний,

Ленивые герои стали слишком —

И как такого сдвинуть с места мне?

Возьмусь писать, положим, о войне,

Да только мой в герои кандидат,

Твердит и день, и ночь на разный лад:

«Ты не модель! Есть поэтессы краше!

Мне не с руки во имя связи нашей

Вставать с утра, идти куда-то в бой,

Тем более уж жертвовать собой!

Пиши-ка лучше, милая, о том,

Что я и так звезда в окне твоём!

А я пока котлетки разогрею…».

Короче, прогнала героя в шею.

Ну вот и всё. С тех пор я не пишу,

Ведь без героев не стихи, а шум.

Но иногда, бессонница и март,

Меня зачем-то гонят на бульвар.

Иду, там – угадали – он стоит:

На вид, увы, совсем не царь Давид.

Но на лице крутой читаю нрав —

Мол, не возьмут ни смерть, ни Голиаф.

И мысленно вручив ему пращу,

Пририсовав Царя Давида стать,

Я вижу у него в руках тетрадь

И спрашиваю: «Пишите?»

«Пишу, – он говорит, —

Да только много лет

Ищу здесь героиню. Её нет…»

Не знаю даже… что сказать в ответ?

Лист

Лист однокрылый, рыжий, как лис,

Нагло влетел в окно.

«Ты – как и я! – прошептал мне Лист, —

Тоже крыло одно.

Мы с тобой из одной трухи,

Тех же прожилок сеть.

Ты оттого ведь пишешь стихи,

Что не можешь взлететь.

Хоть и недолгим был мой век,

Знаю твою напасть:

Лист, однокрылый, как человек,

Может только упасть.

В братской могиле спать не хочу,

Гнить за твоим окном.

Я к твоему прирасту плечу,

Стану вторым крылом,

И полетишь ты, небом дыша,

Даже не глядя вниз.

Одним крылом у тебя – душа.

Другим – прошлогодний лист».

Лист мне шептал, залетев в окно,

Хрупкий, живой на миг,

Но я не слушала, я давно

Забыла его язык.

*

А бывает так: он ангельской красоты,

Но это всего лишь вид.

И если о чём-то думаешь ты,

То он это говорит.

Глаза его ночью, как кошки, серы,

Красивую боль сулят.

Но ты принимаешь его, как веру.

И как принимают яд.

И бывает так: он – это просто тот,

С кем у вас как-то по пьяни, на Новый год…

А потом расписались – всё банально и скучно,

Он продукты носит, ни слова там о любви,

Бубнит о футболе, кредите, каких-то заглушках,

Но полтергейстом вселяется тебе в душу.

Плачет, а слёзы – твои.

И бывает так: они уже сорок лет

Мечтают друг друга отправить на тот свет.

Она ему: «Ты мне жизнь испортил и нервы!»

А он от неё сбежал и живёт в больнице —

Симулирует что-то, чтоб отдохнуть от стервы.

И ведь всё равно каждый из них боится

Не умереть первым.

Детство

Они замышляли это все восемнадцать лет.

Отец обучался классической борьбе.

Мать раздобыла с глушителем пистолет,

Палила по банкам, упражнялась в стрельбе.

«Добьём словами – самое верное средство», —

Шепчет отец, щурясь сосредоточенно.

Они, как воры, крадутся в комнату дочери,

Чтобы убить в ней детство.

Они не маньяки, не чудовища, не фашисты.

Просто дочкино детство их порядком достало.

Все отдаёшь ему – а взамен так мало:

Поцелуй, стишок, на затылке пушок душистый…

А главное, оно с годами не угасает —

Дочка его любит, растит, ласкает,

Кормит отборными снами с ложечки в рот.

«Такими темпами, – мать вздыхает, —

Оно в ней никогда не умрёт».

Отец вынимает слова острые, будто ножик,

Заносит над дочкой – бледней, чем мим.

Та орёт: «Не троньте его! О боже!

Мне моё детство всего дороже!

Если вы его – то и я с ним!»

Мать, как из пистолета, палит угрозами —

Мол, выдай его нам по доброй воле!

Но поздно.

Детство ушло в подполье.

Оно залегло дочке в сердце на самое дно,

Глубже страха смерти, глубже любви и печали —

И сколько б его ни травили, ни осаждали,

Детство в ней выживет всё равно.

И годы спустя, из глубин-тайников глухих

Оно прорвётся, как крик, как стих,

Как ребёнок из чрева, как воронёнок в небо,

Воскликнет: «Да! Я хочу! Я требую! Мне бы

Написать роман, влюбиться, слетать на Марс,

А иначе на кой ты со мной в груди родилась?

Вот тебе крылья, родная. Смелей – в полёт!

В жизни счастлив лишь тот, кто крылат и смел!»

Ну, тут уж она это детство сама прибьёт,

Чтоб не отвлекало её от дел.