Читать книгу Золотые якоря (сборник) - Марк Кабаков - Страница 7

– Что и говорить: спутниковая связь вещь хорошая, но я однажды имел из-за нее крупные неприятности. Причем с четвертым механиком.

Док, судовой врач, погрустнел, вспоминая, и забарабанил пальцами по столу.

Уже двадцатые сутки качало без продыху. Судно то подставляло борт почерневшей от злости воде – и тогда с треском выезжали из своих гнезд коечные ящики, – то мы шли на волну – и соленые лохмотья норовили пролезть в каюту через малейшие щели в иллюминаторе…

Порядком устав от штормовой погоды, команда отводила душу в беседах. Кто после вахты, кто – до. Вот и сейчас я сидел в каюте Сергея Афанасьевича, где на книжной полке покачивались, как ваньки-встаньки, толстенные медицинские справочники, а в воздухе сквозил неистребимый запах йода…

Мы как-то быстро подружились, но на «ты» не перешли, хотя доктор был младше меня лет на двадцать и уж я имел для этого полные основания. Впрочем, я уже в первый день заметил, что Сергея Афанасьевича на судне чтут. Был он по-хорошему въедлив, неусыпно следил за чистотой и исхитрялся быть чем-то занятым. Состояние для судового врача нечастое, ибо моряки большей частью страдали по причинам, устранить которые медицина была бессильна…

Особенно когда рейс переваливал за три, а то и четыре месяца.

И уж не помню, почему мы тогда заговорили о спутниковой связи. Бесконечные разговоры в каюте напоминали шестеренчатые передачи: одно цеплялось за другое.

Возникало многое, вот и дошли до спутников. Признание доктора меня удивило. Если у него и могли возникнуть осложнения по этой части (что, в общем-то, тоже было удивительно: док – и судовая связь!), так только не с механиком. Связью ведал «начальник» – так для краткости величали на судне начальника радиостанции, косвенно имели к этому отношение штурмана, но механик, да еще четвертый?!

Вот если бы у дока хлынул из крана перегретый пар, а его пациента окатило мазутом, тогда другое дело…

Почувствовав мое недоумение, доктор, одною рукой держась за переборку, достал с полки книгу и, полистав, извлек сложенный вчетверо газетный лист:

– Читайте.

Заголовок ни о чем не творил. «„Спутник“ приходит на помощь». Такое можно было сказать и о проблеме любви и брака…

Но дальше автор брал, как говорится, быка за рога.

«Океан ревел. Штормовые волны перекатывались через палубу, сотрясая корабельные надстройки…»

Я представил сотрясающиеся надстройки – и мне стало не по себе…

Дальше («океан ревел») в заметке говорилось, что в это же самое время четвертый механик Василий Лапин почувствовал боли в области сердца. «Товарищ, я вахту не в силах стоять», – сказал он судовому врачу С. А. Кожанскому. После чего С. А. Кожанский снял электрокардиограмму у В. Лапина. А сняв, понял, что дела у четвертого хуже некуда: сердечная аритмия грозила перерасти в инфаркт миокарда!

«Необходима была срочная консультация, но до ближайшего порта десять суток пути по разгневанному морю».

Получалось, что Васе Лапину кранты. И вот тут автор заметки поднялся до высот воистину патетических:

«Судовой врач вспомнил: в прошлом рейсе на судне установлена уникальная аппаратура, которая позволяет в мгновение ока связаться с любым научным центром на любом конце земного шара». Из всех научных центров мира С. А. Кожанский остановился на поликлинике водников, Верхнекамская, 18, а в качестве специалиста избрал не кого-нибудь, а главного врача. Разумеется, главный врач поликлиники водников Ю. А. Зимородько был на месте. Он ознакомился с кривыми, которые запечатлели работу сердца Васи Лапина, и немедленно передал по тому же каналу, что все о’кей, Васе предстоит долгая и плодотворная работа на морском транспорте, необходимо только по приходу в порт подлечиться.

Заметка кончалась заверениями, что космическая связь не подведет. А океан продолжал реветь…

Я передал газету Сергею Афанасьевичу. История действительно была любопытная, но никаких неприятностей для доктора из нее не проистекало.

– Если бы… – вздохнул Сергей Афанасьевич. – Ведь на самом деле как было? Перед выходом в рейс меня пригласил Зимородько – а надо сказать, такое бывало не часто, – и говорит: «У вас на судне установлена спутниковая связь, вы пионеры, а посему мы посовещались и решили, что нашей службе отставать в этом деле негоже…»

Дальше он мне минут тридцать говорил про технический прогресс и о здоровье моряков в том смысле, что вышестоящие организации пекутся об этом здоровье денно и нощно, в то время как мы…

Все это я слышал не раз и, признаться, особого внимания не обратил: замотался последние дни страшно. Но когда о прогрессе и заботе было высказано, главный врач перешел к делу. Решено провести эксперимент: передать в эфир электрокардиограмму, – и поручается это важное дело мне лично.

Эксперимент – так эксперимент, бывало и не такое. Я сказал – хорошо и, хотите – верьте, хотите – не верьте, начисто забыл. Только отошли, у деда начались почечные колики, рулевой удосужился на ровном месте ногу сломать. А в довершение всего капитан требует, чтобы я покончил с его зубной болью, а какое там покончить, когда у него половину зубов удалять надо! Суета.

И когда мы вышли из Гаваны на Союз, получаю РДО Зимородько: он требует, напоминает и так далее.

Самым здоровым на судне считался четвертый механик Лапин. Кровь с молоком, не пьет и не курит, по три часа в день занимается на тренажере…

Словом, извлекаю Лапина из спортзала и говорю, что надо провести эксперимент.

– А на фига? – резонно возражает Лапин.

Отвечаю: наука требует. И слышу в ответ, что не пошла бы эта наука на фиг. И что у него фиговая помпа полетела и он поэтому заниматься всякой фигней не намерен.

Да, простите, я совсем забыл упомянуть об одной особенности четвертого: во всем, что не имело прямого отношения к фланцам, трубкам и болтам, Лапин подозревал подвох, направленный против него, Васи Лапина, лично. Записывали в культпоход или кто-то предлагал книгу – роли не играло.

Мне бы отступиться, в конце концов, на судне не он один, но меня, признаться, заело… Дел-то всего на несколько минут, а он турусы на колесах разводит!

В общем, я его уломал, и образцовая кардиограмма ушла в эфир.

Приходим в родной порт, и мне жена на причале говорит, сияя:

– Поздравляю, о тебе в центральной газете напечатано!

Газету, как назло, она сразу не нашла, пересказала вкратце, а на детали я внимания не обратил. До того ли было?..

А через три дня ко мне в каюту врывается Лапин, глаза горят, на губах чуть ли не пена, и орет, что он разнесет к такой-то матери всю мою фиговую амбулаторию, что его из-за моей фигни списывают с судна и ему только что сказал об этом капитан!

Я ошалел. Лапина – по состоянию здоровья?! Да он при необходимости за главный двигатель работать может?!

Пытаюсь успокоить, говорю о явном недоразумении. Какое!.. Вася еще пуще заходится… Иду с ним к капитану и слышу: в судовой роли на следующий рейс Лапина нет. В кадрах ему сказали, что из-за аритмии сердечной мышцы.

Когда капитан поинтересовался, с чего бы это вдруг у Лапина аритмия, кадровики деликатно посоветовали читать центральные газеты…

– Чем все это кончилось? – спросил я.

– Чем кончилось? Разумеется, Лапин вышел в рейс. Но чего это мне стоило? Я уже было и опровержение писать собрался, да вовремя отговорили. Зимородько после публикации стремительно шел в гору, а врачей на мое место нашлось бы предостаточно… Что же касается Лапина, то ему в рейсе свалилась на ногу какая-то железяка, но он ко мне так и не обратился. Сказал, что с него хватит.

Атлантический океан.

Январь 1992 г.