Читать книгу Золотые якоря (сборник) - Марк Кабаков - Страница 8

Жара достает. А что поделаешь – тропики. Уже в трюме, гулком, как храм, и огромном, как стадион, который нагреть вроде трудновато – солнцу сюда не подобраться, – и то тепло. Капельки пота, как бисер, на худом лице Паши Истомина, судового плотника. Впрочем, он еще и председатель судкома. «Центробалт» – называет его капитан. Идем в балласте, переваливаясь на темно-синей, никогда не стынущей воде.

Трудно даже вообразить, что в Москве мороз, хрустит снег под ногами.

Тогда в июле, в Арктике, все было по-другому.

* * *

Первый караван ворвался в Тикси с запада, и корявые улицы высокоширотного городка заполонили моряки.

Ресторан «Север» испытывал перегрузку почти космическую. Его полы, способные выдержать бахилы первопроходцев, теперь трещали по стыкам, резонируя с лихорадочным роком.

Дамы обливались тропическим потом, матросы багровели на глазах, несчитаные червонцы летели на крохотную эстраду, и охрипший до полного неприличия солист в очередной раз вещал: «По просьбе наших уважаемых гостей с теплохода „Чукотка“…»

Увы, тщетно. Девицы готовы были танцевать, не приседая, трепаться на любых перекрестках, но этим все и кончалось…

Двери покосившихся домиков в местном «Шанхае», равно как и пятиэтажные общежития, открывались только для «самостоятельных». К «самостоятельным» относился свой брат, вербованный, среди которых холостых было навалом. Или, на худой случай, местные. Там хоть законная улетала на материк на все лето. Случалось – в одном направлении…

Девицы не желали упустить свой шанс. В этом смысле экипажи первого в этой навигации арктического каравана, герои вчерашних сражений с бурыми глыбами многолетних льдов в проливе Вилькицкого, интереса не представляли. Мотористы и матросы, равно как и штурмана и механики, за полночь заявлялись на судно и отводили душу на безответных трапах и дверях…

В один, как говорят в таких случаях, прекрасный вечер мне позвонил вахтенный у трапа. Точнее, у сходни, ибо по причине приливно-отливных течений в бухте Буор-Хая капитан предпочитал трап не вываливать, пользовались сходней.

– Владимыч, тут к вам один мужчина просится. Пустить?

Делать мне было совершенно нечего. Незакатное солнце зависло на уровне иллюминатора, все стоящее, что имелось в судовой библиотеке, было прочитано.

Что же касается берега, то все красоты Тикси и его окрестностей я осмотрел за первые три дня стоянки. Совершать второй круг не имело смысла.

– Пусти. Проводи только, – сказал я вахтенному.

И вот в мою каюту, едва не задев головою за подволок, вошел парень, что называется, косая сажень в плечах. Черноволосый, на удивление загорелый.

Я пригласил сесть, предложил чай. От чая посетитель отказался, и тут я уловил знакомый до боли запашок. «Принял».

Вообще-то ничего удивительного в этом не было. Работа в порту по случаю навигации не прерывалась и ночью, не то что вечером, но откуда я взял, что он портовик? Так оно и оказалось.

– Я в «Севере» руковожу эстрадным оркестром, – без обиняков заявил мой новый знакомец.

– Очень хорошо, – сказал я на всякий случай.

– Узнал от моряков: на «Чукотке» поэт идет, – и решился свои стихи показать.

Саша (так звали гостя) вытянул из бокового кармана куртки увесистую пачку мелко исписанных листов. Пачка тянула на килограмм, не меньше. Мне стало не по себе.

– Только я вначале спущусь вниз, в команду, там у меня корешок имеется, а потом к вам. Не возражаете?

Я не возражал.

Саша сунул стихи в куртку и вышел, деликатно прикрыв за собой дверь. Было слышно, как по трапу, ведущему на жилую палубу, прогрохотали его каблуки.

В ожидании поэта я прилег на койку, принялся было читать старый журнал – и заснул.

Проснулся, когда солнце покинуло иллюминатор и зависло над самым горизонтом. Вот-те на! А Саша?!

Я выскочил на палубу. Вахтенным стоял Филиппыч, рулевой-перестарок, которому по пьяни, как он сам выражался, хлопнули лет десять тому назад визу и уж больше не открывали.

– Филиппыч! – заорал я. – Тут ко мне парень приходил. Где он?

– Это Сашка-то? Знаем такого. – Филиппыч покрутил головой. – Ха-а-рош он был, ничего не скажешь! Еле до проходной доволокли.

– Подожди, Филиппыч, при чем тут проходная? Почему доволокли?! Он ко мне приходил, он стихи пишет.

– Какие он там стихи пишет, вам, Владимыч, видней. А уж то, что он с мотористами нажрался, это точно.

Иссеченное морщинами, задубелое на всех арктических ветрах лицо Филиппыча обиженно сморщилось. И действительно, кто лучше его разбирался в ситуациях такого рода?

Оставалось пойти досыпать, что я и сделал.

На следующий день, часов около восемнадцати, ко мне в каюту позвонили снова. Я узнал вахтенного Микешина, практиканта, проходившего у нас на судне преддипломную стажировку.

Голос Микешина был преисполнен значимости происходящего.

– Марк Владимирович! Руководитель эстрадного оркестра прибыл, чтобы…

– Знаю, Сережа, знаю, – перебил я велеречивого Микешина. – Пропусти.

Провожать руководителя до моей каюты, как я понимал, смысла не имело.

Саша появился на пороге и как ни чем не бывало потянул из кармана давешнюю пачку:

– Хочу вам стихи показать, но, если вы не против, я вниз на минутку спущусь, корешка проведать.

– А вы потом зайдете?

Загорелое лицо Саши сияло, по каюте потянуло ароматом «Московской особой» и еще какой-то дряни. «Морская капуста»! Ею можно было разжиться у артельщика в любых количествах.

– Как же, как же. Да ведь я так обрадовался, когда узнал, что вы на судне!

На всей трассе Северного морского пути мне никто не говорил такого. Мое сердце дрогнуло.

– Идите и проходите.

Я великодушно отпустил Сашу.

На этот раз я ждал долго. Часа три, не меньше. Можно было, конечно, спуститься вниз, пойти по каютам, но для чего? Чтобы увидеть разобранного на части руководителя?

Следующий день прошел в напряженном ожидании. То, что Саша заявится, я не сомневался.

И действительно, ровно в восемнадцать зазвонил телефон.

– Владимыч, к вам Сашка просится, показать хочет…

Я представил, как ухмыляется Филиппыч, разевая щербатый рот, как регочут собравшиеся возле сходни моряки. Появилось неистребимое желание послать руководителя к чертовой матери и кончить эту канитель! Но я сдержался. Ладно, последний раз.

– Пусть пройдет, – прорычал я в трубку.

На этот раз Саша догадался извиниться. Его лицо было основательно помято, мне показалось, что он даже исхитрился растерять свой загар, который так удивил меня позавчера.

«Переживает, собака», – решил я удовлетворенно. И тем не менее сказал:

– Давайте условимся так. Или вы пришли ко мне со стихами, я, кстати, их давным-давно жду, или вы идете к своим приятелям, и тогда ни к чему эти челночные рейсы!

– Марк Владимирович! – Голос руководителя звучал обреченно. «Московская особая» плюс «Морская капуста» заполнили все видимое пространство, дышать стало совершенно нечем. – Марк Владимирович! – продолжал Саша. – Я действительно только на минуту вниз зайду, там у кореша неотложное дело, – и сразу к вам.

Я отпустил его с миром. И все повторилось сначала. Когда он ушел с судна, в каком виде, я, естественно, расспрашивать Филиппыча не стал. И так все было ясно.

Эта история имела неожиданное продолжение. Дело в том, что искушать судьбу в четвертый раз я не стал и, когда судовой рабочий день иссяк, сошел на берег.

Попробовал дозвониться до Москвы – тщетно, побродил по главной улице и в хозяйственном магазине столкнулся с боцманом. Тот изучал скудный запас красок, растворителей и кистей и что-то угрожающе бормотал.

Завидев меня, боцман обрадовался и потянул за рукав к прилавку:

– Ты только погляди, какие кисти продают! Это не кисти, а…

Определение, данное боцманом предмету, состоящему из палки, воткнутой в нечто невообразимое, я упускаю.

Когда он замолчал, я с ходу предложил пойти в Дом моряков. Там крутили какой-то индийский боевик. Боцман неожиданно согласился.

Половину боевика я добросовестно продремал, чем дал возможность боцману увлеченно пересказывать страдания молодого раджи. Страданий у раджи оказалось более чем достаточно. Хватило до самой сходни.

Вахту на этот раз нес долговязый одессит Ромка Столяров. На судне он считался половым гангстером, наша молоденькая дневальная шарахалась от него – только розовые пятки сверкали! – а первый помощник грозился разобрать Ромку на судовом собрании. На что Ромка громогласно заявлял, что ему это до фени, в городе Одессе он за один рейс будет иметь столько, что сможет выплачивать первому помощнику пособие по инвалидности…

Мы с боцманом еще только подходили к судну, как Ромка начал призывно размахивать руками:

– Ох, Владимыч, ну и кадр к вам приходил! Полный отпад!

Ромкины глаза сверкали, как у команча, который вышел на тропу войны.

Я изумился. Боцман тоже.

– Ты что, тронулся? Ну какой до Владимыча кадр может прийти? Ты соображаешь, что говоришь?

Тут я, правда, немного обиделся, но вида не подал.

– А такой! Личико высший класс, корма… – Тут Ромка прямо-таки зашелся от восторга.

Когда он немного успокоился, выяснилось, что, только я смотался, подошла женщина лет двадцати пяти и спросила, идет ли на этом суде поэт такой-то, и если да, то ей необходимо с ним поговорить.

Узнав, что меня нет, она попросила передать, что очень на меня обижена, потому что ее муж третьи сутки ходит ко мне, а домой ночевать не приходит…

Я пожал плечами и пошел к себе. Разберутся. А на следующий день, когда я вышел из каюты подышать бодрящим воздухом высоких широт, то увидел, что на причале моего появления терпеливо дожидаются трое или четверо моряков с соседнего судна.

– Он! – долетел до меня почтительный шепот.

А еще через час на баке Филиппыч, завидя меня, осклабился:

– Ну и ходок вы, Владимыч! – И даже присвистнул восхищенно.

Я ничего не понимал. И только вечером за ужином, когда первый помощник завел разговор, что некоторые литераторы (в мою сторону он упорно не смотрел) не соблюдают моральный кодекс, я почувствовал неладное.

– Что вы имеете в виду? – приступил я к первому.

В кают-компании никто не засиживался, мы были вдвоем.

– А то и имею, что вчера приходила женщина и жаловалась, что вы третий день к ней ночевать не приходите!

Последующее разбирательство показало: Ромка, сменившись с вахты, рассказал о «кадре» вахтенному помощнику капитана, тот – старпому, который после жестокого недосыпа мало что соображал…

Словом, уже днем о том, что произошло накануне, знали на всех судах каравана. Даже на тех, что стояли на рейде.

Моряки искренне удивлялись: мы здесь из кожи вон лезем, а этот старый хрен…

Моя популярность росла более чем стремительно. Когда я шел по улице, то спиной ощущал пристальные взгляды. Апофеоз наступил на почте.

Ко мне подошел ражий морячина. Он вгляделся в меня и протянул пачку «Беломора».

– Автограф! – услышал я хриплое. Ничего не оставалось, как расписаться на мятой пачке. Что тут началось! Я оставлял автографы на телеграфных бланках, газетах, спичечных коробках…

Если судьба закинет вас в Тикси, не спрашивайте ни об Андрее Вознесенском, ни о Роберте Рождественском. Если их даже знали, то успели забыть. А вот меня помнят. Это уж точно.