Читать книгу Парк юрского периода - Майкл Крайтон - Страница 20

Незадолго до полуночи он взошел на борт самолета в Далласском аэропорту – высокий, худощавый мужчина тридцати пяти лет, с редеющими волосами, одетый во все черное: черную рубашку, черные брюки, черные носки, черные спортивные туфли.

– О, доктор Малкольм! – привычно улыбаясь, воскликнул Джон Хаммонд.

Малкольм тоже улыбнулся:

– Привет, Джон. Да, боюсь, твоя извечная «немезида» снова с тобой.

Малкольм поздоровался за руку со всеми присутствующими, сопровождая рукопожатие словами:

– Я – Ян Малкольм. Как дела? А мое дело – математика.

Гранту показалось, что неожиданное приглашение на остров удивило Малкольма даже больше, чем всех остальных.

Грант, конечно же, много о нем слышал. Малкольм был одним из самых известных математиков последнего поколения, которых очень интересовало, «как устроен реальный мир». Эти ученые по многим важным направлениям изменили старые традиции математической науки. Во-первых, они постоянно использовали в работе компьютеры, за что математики старой школы недовольно на них косились. Во-вторых, они работали практически только с нелинейными зависимостями, которые в целом назывались теорией хаоса. В-третьих, эти математики были живо заинтересованы в том, чтобы их вычисления описывали только то, что действительно существует в реальном мире. И, наконец, чтобы подчеркнуть свою принадлежность к живому, настоящему миру, а не к миру сухой отвлеченной науки, они одевались и вели себя с «отвратительным избытком индивидуализма», как назвал их стиль один пожилой академик. Короче говоря, эти молодые математики зачастую держались, как звезды эстрады.

Малкольм уселся в глубокое кожаное кресло. Стюардесса предложила ему напитки. Он попросил:

– Диетическую колу. Размешайте, но не взбалтывайте!

Влажный воздух Далласа просочился в салон через открытые иллюминаторы.

– Разве сегодня не слишком жарко для черного? – спросила Элли.

– Вы ужасно милы, доктор Саттлер, – откликнулся Ян Малкольм. – Я целый день буду смотреть только на ваши стройные ножки. Но – нет, черный цвет очень подходит для жаркой погоды. Если вспомнить об излучении черных тел, то придется признать, что черный – вообще самый лучший цвет в жару. Он излучает наиболее интенсивно. Как бы то ни было, я вообще одеваюсь только в два цвета – черный и серый.

Элли уставилась на него, раскрыв рот от удивления.

– Эти два цвета прекрасно подходят к любой ситуации, – продолжал разглагольствовать Малкольм. – И они неплохо сочетаются – я не буду выглядеть нелепо, если по ошибке надену серые носки с черными брюками.

– А вам не скучно все время носить только черное и серое?

– Ничуть! Напротив, так я чувствую себя более свободным. Я очень ценю свою жизнь и свое время и не желаю тратить его попусту, на раздумья об одежде. Я не хочу думать каждый день о том, что же мне надеть на следующее утро. И вообще, по-моему, в мире нет ничего скучнее моды. Разве что профессиональный спорт. Подумать только – взрослые люди играют друг с другом в мячик, а весь остальной мир платит бешеные деньги за то, чтобы им поаплодировать. Но в целом мода даже скучнее спорта. И утомительнее.

– У доктора Малкольма на все свои взгляды, – пояснил Хаммонд. – Он – человек твердых убеждений.

– И странный, как сумасшедший шляпник, – весело добавил Малкольм. – Но вы должны признать, что это далеко не маловажный вопрос. Мы живем в мире чудовищных условностей. Людям приходится вести себя так, а не иначе – потому что так принято! Они вынуждены беспокоиться о чем-то – только потому, что так принято. И никому не приходит в голову – почему это так? Ну, скажите, разве это не удивительно? В нашем обществе, перенасыщенном информацией, практически никто не думает своей головой. Нам следовало бы отмахиваться от ненужных бумаг, а мы отмахиваемся от мыслей.

Хаммонд повернулся к Дженнаро и поднял руки:

– Это все вы – вы его пригласили.

– И вам повезло, что меня пригласили, – сказал Малкольм. – Потому что у вас, похоже, крупные неприятности.

– У нас все в порядке, – быстро ответил Хаммонд.

– Я всегда говорил, что с этим островом у вас ничего не выгорит, – нимало не смущаясь, продолжал Малкольм. – Я предрекал это с самого начала. – Он открыл свой кейс из мягкой кожи и достал оттуда какие-то бумаги. – И теперь, я уверен, все мы понимаем, что это будет за увеселительная прогулка в выходные. Похоже, вам придется по-быстрому прикрыть все это дело.

– Прикрыть дело? – Хаммонд в гневе вскочил со своего места. – Да вы что, это же просто смешно!

Малкольм пожал плечами – его совершенно не тронула вспышка старика Хаммонда.

– Я прихватил с собой копии моих выкладок, чтобы вы тоже могли взглянуть, – сказал он. – А оригинал аналитического отчета я отправил в «ИнГен». Математические расчеты понять так сразу непросто, но я помогу вам разобраться, чтобы вы в них не увязли. Вы что, куда-то уходите?

– Мне надо еще кое-кому позвонить, – отговорился Хаммонд и вышел из салона в смежную кабинку.

– Ну, ничего, лететь нам еще долго, – заявил Малкольм, обращаясь к остальным. – По крайней мере, мои бумаги хоть как-то вас развлекут.

…Самолет летел сквозь ночь.

Грант знал, что те, кто плохо отзывается о Яне Малкольме, не так уж и неправы, и мог понять тех, кто считает, что Малкольм ведет себя чрезмерно грубо и бесцеремонно и слишком боек в практическом применении теории хаоса. И все-таки Алан взялся просматривать его бумаги, стараясь вникнуть в смысл уравнений.

Дженнаро спросил:

– Ваши расчеты доказывают, что затея Хаммонда с этим островом обречена на провал?

– Совершенно верно.

– Согласно теории хаоса?

– Именно. Если быть более точным – согласно поведению системы в фазовом пространстве.

Дженнаро отложил бумаги в сторону и сказал:

– Можете теперь объяснить мне все это простым английским языком?

– Конечно! – сказал Малкольм. – Только сперва давайте определимся, с чего мне начинать. Вы вообще имеете хоть какое-то представление о нелинейных зависимостях?

– Нет.

– А о притяжении случайностей?

– Нет.

– Прекрасно. Тогда начнем с самого начала. – Он задумался, глядя в потолок. – Физики достигли значительных успехов в описании закономерностей поведения некоторых объектов – таких, например, как вращение планет по их орбитам, полет космических кораблей к Луне, движение маятников, пружин, катящихся шаров и тому подобных штук. Все это – объекты, движение которых подчиняется простым закономерностям. Оно описывается так называемыми линейными уравнениями, которые математики с легкостью разрешают. Мы делаем это уже много сотен лет.

– Пока понятно, – сказал Дженнаро.

– Но есть и другие виды поведения физических объектов, которые физики почти не в состоянии описать. Например, турбулентные завихрения потоков. Так ведет себя вода, вытекающая из трубы. Воздух, обтекающий крыло самолета. Погода. Кровь, протекающая через сердце. Турбулентные явления описываются нелинейными уравнениями. А их очень трудно решить – практически невозможно. Поэтому физики так до конца и не понимают сущности подобных явлений. Как не понимали и десять тысяч лет назад. Новая теория, которая объясняет нелинейные уравнения, называется теорией хаоса. Собственно говоря, эта теория впервые появилась при попытке создать компьютерную модель изменений погоды, еще в шестидесятые годы. Погода представляет собой большую и сложную систему, а именно атмосферу Земли в ее взаимодействии с земной поверхностью и солнцем. Поведение этой большой и сложной системы всегда было очень трудно понять. И, соответственно, люди никогда не могли как следует предугадывать погоду. Но главное, что вынесли исследователи из неудачных компьютерных моделей погоды, – это то, что, даже если можно понять поведение системы, предугадать его все равно нельзя. Предсказание погоды невозможно в принципе. А причина в том, что поведение такой системы очень сильно зависит от изначальных условий.

– Что-то я потерял ход мысли… – сказал Дженнаро.

– Если выстрелить из пушки ядром определенной массы, с определенной скоростью и под определенным углом к горизонту, а потом зарядить второе ядро, почти такой же массы, и снова выстрелить с такой же начальной скоростью и под тем же углом – что получится?

– Два ядра упадут примерно в одном и том же месте.

– Правильно, – похвалил Малкольм. – Так вот, это – линейная динамика.

– Понятно.

– Но если взять и запустить систему погоды с определенными начальными значениями температуры, скорости ветра и влажности, а потом повторить опыт с другой погодной системой, которая по исходным условиям практически не отличается от первой, то вторая система будет вести себя вовсе не так, как первая. Со временем их поведение будет различаться все сильнее и сильнее, и очень скоро это будут две совсем разные, нисколько не похожие одна на другую системы. Шторм с громом и молниями вместо спокойной солнечной погоды. Так вот, это – пример нелинейной динамики. Такие системы крайне чувствительны к исходным условиям – малейшие отклонения со временем усиливаются.

– Похоже, я понял, – сказал Дженнаро.

– Чаще всего в качестве примера приводят «эффект бабочки». Бабочка взмахнула крыльями где-то в Пекине – и погода в Нью-Йорке резко испортилась.

– Значит, хаос – это все случайное и непредсказуемое? Я правильно понимаю? – спросил Дженнаро.

– Нет. На самом деле мы находим скрытые закономерности в совокупности изменений состояния сложных систем. Поэтому теория хаоса сейчас так широко применяется – ее используют для изучения буквально всего, от рынков сбыта и психологии взбунтовавшейся толпы до энцефалограммы больных во время эпилептических припадков. Любые сложные системы, изменения в которых развиваются непредсказуемо. Мы находим в них скрытые закономерности. Теперь понятно?

– Понятно, – кивнул Дженнаро. – Но что это за скрытые закономерности?

– Они описывают поведение системы в фазовом пространстве.

– О господи! Все, что я хотел от вас узнать, – это почему остров Хаммонда обречен на провал! – не выдержал Дженнаро.

– Я понимаю, – сказал Малкольм. – Я вывел это. Теория хаоса состоит из двух положений. Первое – сложные системы вроде погоды всегда подчиняются скрытым закономерностям. Второе, как бы обратная сторона первого, – простые системы могут вести себя как очень сложные. Возьмем, к примеру, бильярдные шары. Вы ударяете бильярдный шар кием, и он начинает кататься по столу, отскакивая от бортов. Теоретически это крайне простая система, почти ньютоновская. И если точно знать силу, с которой ударили шар, массу шара и угол, под которым этот шар ударяется о стенки, то можно легко просчитать дальнейшее поведение шара. В теории мы можем предсказать поведение шара на очень долгое время, если он все время будет ударяться о борта стола, – вплоть до того, что можно точно определить местонахождение шара, скажем, хоть через три часа от исходной точки.

– Понятно, – кивнул Дженнаро.

– Но на самом деле оказывается, что достоверно предсказать поведение шара можно только на несколько секунд, – продолжал Малкольм. – Потому что практически сразу же на поведение шара начинают оказывать воздействие очень малые случайности – неровности на его поверхности, мелкие включения в шерстяном покрытии стола… И очень скоро эти случайные мелочи разрушают все ваши самые точные расчеты. Вот так и получается, что даже очень простая система бильярдных шаров на столе ведет себя практически непредсказуемо.

– Да…

– А проект Хаммонда – животные внутри зоопарка – это всего лишь еще одна простая система, которая вскоре обязательно станет вести себя непредсказуемо.

– Так вы вывели это…

– Теоретически, – сказал Малкольм.

– Но разве не лучше самому осмотреть остров, чтобы узнать, что удалось Хаммонду на самом деле?

– Нет. Это совершенно необязательно. Подробности не имеют значения. Теория и так ясно говорит мне, что на этом острове очень скоро начнут происходить непредсказуемые случайности.

– И вы полностью полагаетесь на эту вашу теорию?

– Да, конечно, – сказал Малкольм. – Она совершенно достоверна. – Он поудобнее устроился в своем кресле. – На острове уже возникли проблемы. Значит, скоро начнут происходить всякие случайности.