Читать книгу Нолин. Фарилэйн - Майкл Салливан - Страница 14

На третий день плавания Нолин почувствовал себя лучше. Он всегда страдал морской болезнью, и нынешнее путешествие не стало исключением. Забавно, если учитывать, что имперское военное судно «Передовой» два дня болталось, словно пробка, в водах реки Эстея и только сегодня вышло в море. Пока корабль шел по течению реки, в парусах не было нужды – работали только весла и руль. Но звук трепетавшей на ветру парусины свидетельствовал о выходе в море. Нолин, как обычно страдавший на носу корабля, вдруг услышал звук разворачиваемого паруса. Подняв голову, он заметил огромного золотого дракона на синем фоне – символ императорского дома Нифрониан, его штандарт, раздувающийся, словно грудь гордого отца. Ощутив кожей солнце, Нолин глубоко вдохнул. Воздух – прохладный, свежий, с привкусом соли – трепал его волосы и ласкал покрытые испариной щеки.

«Меня не тошнит».

Эта мысль его удивила. Все предыдущие дни его либо рвало, либо могло вырвать. Или он томился ожиданием обещанных страданий. Впервые он не чувствовал ничего подобного. Вместо этого он ощутил болезненную пустоту в желудке, легкое головокружение и общую слабость, и все это он приветствовал как предвестник конца мучений.

Морская болезнь всегда протекала одинаково. Он знал признаки каждой стадии, и средняя, в течение которой он будто оказывался в коконе, одержимый собственными мучениями, наконец подошла к концу. Это был худший этап, период отключки, похожий на лихорадку, когда он ничего не знал и ничем не интересовался. Скоро наступит последняя стадия, которую он называл после бури, но худшее уже позади. Осталось лишь оценить ущерб. Три дня ему не удавалось ничего удержать в желудке, и он очень ослаб. Несмотря на вынужденное голодание, есть почти не хотелось, и он боялся, что, если поест, вернется на стадию отключки.

Вода. Вот что ему больше всего нужно. Мысль о воде распалила отчаянную жажду, и он хотел было рискнуть и попытаться встать, но тут заметил, как по палубе к нему приближается Амикус Киллиан с кружкой в руках.

– Что это? – с надеждой спросил он.

– Пиво.

– А воды не найдется?

– Такую, какая найдется, лучше не пить, – сказал Амикус, передавая Нолину кружку и усаживаясь рядом. – До того момента, когда мы заставили корабль отчалить, «Передовой» простоял в порту всего несколько часов. Как любой разумный командир, капитан велел сначала пополнить запасы пива. В воде очень милый зеленый осадок. Но если вы предпочитаете…

Нолин махнул рукой, останавливая Амикуса, и приложил металлическую кружку к губам. Страшно хотелось опустошить ее одним махом, до дна, но по опыту он знал, что это приведет к печальным последствиям, и посему заставил себя пить мелкими глотками, что явилось подобием пытки. Как и ожидалось, это был моряцкий эль, типичный разбавленный родич настоящего пива. Ни один здравомыслящий капитан не взял бы на борт подлинного напитка, если на корабле полно вооруженных мужчин.

– С вами это и раньше случалось? – заметил Амикус.

– Что? Тошнота?

Солдат кивнул.

– Я умышленно не стал наливать полную кружку, чтобы вы не выпили слишком много.

Нолин жалобно улыбнулся.

– Это не первое мое плавание. С тех пор как отец основал имперский флот, он с радостью пытал меня кораблями. А это… – Он задумался, но его разум все еще пребывал в тумане и не мог осилить точные расчеты. – Ну, по меньшей мере несколько сот лет страдания. А тебя не беспокоит гнев Эрафа?

– Если вы имеете в виду морскую болезнь, то нет. Как вы ее назвали?

– Гнев Эрафа, – ответил Нолин. – Эраф – древний бог моря. Еще в доимперские времена.

Амикус изумленно покачал головой.

– Я все забываю, сколько вам лет. Наверное, это так странно. Должно быть, в вашей юности мир был совсем другим.

– Верно, но перемены происходят так медленно, что это не так странно, как тебе представляется. Но, действительно, я многое повидал. Когда я был молод, человеческих городов практически не существовало – были только небольшие поселения, где дома строились на холмах в окружении деревянных или земляных стен. Люди дрожали от ужаса перед ночью, богами и духами. После Великой войны мы стали цивилизованными. Это стало возможным благодаря моей матери. Она была невероятным человеком – отважным, мудрым. Хотел бы я быть больше похожим на нее. Хотя иногда я подозреваю, что она скучала по более простым временам.

– Почему вы так считаете?

– Я сужу по тому, как она говорила о жизни в Далль-Рэне. Все друг друга знали. Клан был одной большой семьей. Все друг о друге заботились. А теперь… на улицах Персепликвиса голодают люди, потому что им не на что купить хлеб.

– Ваша мать и Роан из Рэна были знакомы, да?

Нолин кивнул.

– Конечно.

– Удивительный человек. Наверное, люди тогда были умнее. Или просто уже нечего изобретать – все придумано до нас. Говорят, в наше время уже невозможно открыть что-то новое. И все же поразительно, как один-единственный человек смог столько всего изобрести в то лето перед Грэндфордской битвой: колесо, металлургию, лук со стрелами и множество из того, что теперь мы воспринимаем как нечто само собой разумеющееся.

Нолин улыбнулся.

– Твои сведения не совсем верны.

Амикус удивленно посмотрел на него.

– Во-первых, Роан была женщиной.

Реакцией на это стала гримаса смятения.

– Все остальное – сильное преувеличение. То есть она, бесспорно, обладала выдающимися способностями, но оглядываясь назад, я вижу, что ей приписывают многое из того, чего не было в действительности. Даже мама часто упоминала тысячи открытий, которые сделала Роан, не осознавая, что люди воспримут ее слова буквально. На самом деле летом перед Грэндфордской битвой Роан изобрела только две значимые вещи: карман и лук со стрелами. И карман не больно-то помог выиграть войну.

Амикуса это явно не убедило.

– А как же колесо? Она создала его, что позволило кланам путешествовать, и так возникла военная колесница.

– Она придумала пробить дыру в центре гончарного колеса, но гномы и фрэи уже сотни лет использовали колеса. Вообще-то там в то время как раз проживали гномы. И они проделали основную часть работы, объяснив Роан про оси, втулки и тому подобное.

– А кузнечное дело?

– В те времена люди давно уже умели обрабатывать медь и жесть. Гномы в Кэрике научили ее ковать бронзу и железо. Великий талант Роан заключался в умении подмечать мелкие детали и запоминать их, но наблюдать и повторять за кем-то – не то же самое, что изобретать.

– А сталь?

– Она использовала формулу, найденную в Нэйте, но, имея это и целый полк помощников, трое из которых были гномами, она потратила почти год, чтобы наладить процесс, и продолжала совершенствовать его всю жизнь.

– Но были и другие вещи. Скажем, бочки, ножницы и… – Амикус попытался вспомнить. – Ах да, чернила и глазурь.

– Она действительно изобрела род чернил, но бочки придумали гномы, а ножницами люди стригли овец задолго до ее рождения. Насколько я помню, у Роан они были меньше и имели другую ручку, но это всего лишь улучшило уже существовавшие. Глазурь для гончарных изделий тоже изобрела не она. Она просто создала различные ее виды. Тем летом она еще собрала лубок для ноги, но он не работал. Не все, что приходило ей в голову, работало.

– И Роан из Рэна – женщина? – Амикус нахмурился и покачал головой, как будто именно это показалось ему самым странным. – Трудно поверить. Разве женщина, особенно в те времена, могла…

– Думать? Наблюдать? Заметить, что нечто круглое катится? Или понять, что, если зазубрить кончик буравчика и приложить его к натянутой тетиве лука, он полетит? Честно говоря, меня больше всего изумляет, что это заняло так много времени. Наверное, требовался именно человек вроде Роан, у которого было и время, и любопытство.

Амикус сложил руки на груди, как будто отрицая и все еще не веря.

– Амикус, Роан была моей тетушкой. Не сестрой матери по крови, но почти. Эта женщина научила меня читать.

Амикус удивленно изогнул бровь.

– Все еще не веришь? – спросил Нолин и пожал плечами. – Я давно понял, что люди – и человек, и фрэй – терпеть не могут, когда их давние убеждения оспариваются фактами, даже если речь идет о каких-то глупостях. Как только что-то укоренится у тебя в голове, оно совьет там гнездо. И его будет тяжело сместить. – Нолин пригубил пиво. Второй глоток на вкус оказался лучше первого. – Никому не нравится признавать свою неправоту, даже если всего-то нужно согласиться с тем, что сказал кто-то другой.

– Постойте-ка… – Амикус задумался. – Так вот что произошло между вами и Сефрин? Вы упорствовали в каких-то глупостях?

Нолин, едва вернувшийся в мир солнца и воздуха из глубин физических страданий, все еще не обрел должной ясности ума, так что ему показалось, будто он что-то упустил.

– Что? Как ты до этого додумался? Мы же обсуждали Роан.

– А потом вы завели разговор о том, как иной раз люди ведут себя глупо и упрямо. Похоже, вы и раньше об этом думали, иначе какой смысл… Может, вы чувствуете себя в чем-то виноватым?

– И ты решил, что речь идет о моих отношениях с Сефрин?

Амикус прищурился, разглядывая принца.

– Ага. У Райли есть девушка в Вернесе. Она любит его, а он ее – нет. Джарел оставил девушку, которую любит с детства, чтобы вступить в легион. Миф хвастает, что его ждет целая куча девиц, а Клякса, хотите верьте, хотите нет, женат. Даже Эверетт сохнет по девушке с соседней фермы. Я прослужил с ними годы, но, честно, не могу назвать имени ни одной из этих женщин. Вас я знаю всего восемь дней, а вы уже так часто упоминали Сефрин, что мне кажется, будто я ее давно знаю. Обычно причин такого поведения только две: любовь и чувство вины. Учитывая, что бóльшую часть этих восьми дней мы сражались или спасались бегством, а в такие моменты обычно не делятся личными переживаниями, думаю, тут и то и другое.

– Ты сделал много выводов, основываясь лишь на упоминании имени.

– Не только. Еще на том, каким тоном вы о ней говорите, что при этом выражают ваши глаза. Отец научил меня читать язык тела. Чертовски полезно в схватке. – Амикус ухмыльнулся. – Так что случилось?

– О чем ты? – Нолин проглотил остаток пива и уставился на дно пустой чашки.

– Между вами и вашей девчонкой.

– Девчонкой? – Нолин закатил глаза. – Ох, ей бы это понравилось. Сефрин восемьсот сорок девять лет и четыре месяца. Сомневаюсь, что слово «девчонка» ей подходит.

– Вот видите. Гарантирую, что ни Джарел, ни Эверетт, ни Райли не смогли бы сказать, сколько лет и месяцев прожили их женщины. Вряд ли Клякса вообще знает, когда у его жены день рождения. Рассказывайте. Что произошло?

– Ты не видишь, что я страдаю от морской болезни? Отец научил тебя никогда не проявлять сочувствия?

– Ох… все настолько плохо? Видимо, вы совершили нечто поистине ужасное. Она застала вас с другой женщиной?

– Нет.

Нолин посмотрел на пустую чашку и нахмурился, как будто она его предала.

– Около года назад мы поругались и с тех пор не виделись.

– Почему?

– Она хотела, чтобы я был кем-то, кем не являюсь. Она – председатель Имперского совета. На протяжении многих поколений пытается улучшить жизнь людей, подвластных моему отцу, но он отказывается слушать предложения совета. Он обещал их выслушать, и первый министр якобы передает ему их, но с тех пор изменилось так мало, что она убеждена, что ей лгали. Она попросила меня поговорить с отцом. Сефрин хотела, чтобы я убедил его прийти на заседание совета. Я отказался.

– Так я и думал, – улыбнулся Амикус.

Он теперь часто улыбался, отчего Нолин чувствовал, будто проигрывает состязание. Он не мог объяснить, почему их беседа казалась ему соревнованием. Хотя с Амикусом все напоминало битву.

Нолин отодвинулся от борта и грозно уставился на первого.

– Что ты имеешь в виду?

– Да просто… когда вы раньше рассказывали про гражданскую хартию, вы упомянули, что оба тогда много выпили. И что потом вам стало казаться, что это плохая идея.

– Вовсе нет. Идея отличная. Проблема в том, что она попросила меня поговорить с отцом. Она не знала – и до сих пор не знает, – что отец ненавидит меня. И всегда ненавидел.

– И вы не хотите, чтобы она узнала, что вы его боитесь, так?

– А ты тот еще мерзавец… – пробормотал Нолин.

– А чего вы ожидали? Я зарабатываю на жизнь убийством.

На борту имперского военного корабля «Передовой» не было отдельных помещений, ни единой кровати, гамака или сундука, так что личные вещи засунули в трехфутовый проем над гальюном гребцов на верхней палубе. Каждую ночь с помощью крепкого каната корабль подтягивали к берегу, чтобы команда могла выспаться. Матросы и гребцы с одной палубы выполняли тяжелую работу, подводя корабль к берегу, но обеспечить безопасное место для этого должны были солдаты. На Эстее это было нетрудно, поскольку там имелись известные легкопроходимые места, достаточно глубокие, чтобы подойти к берегу на лодке. Но когда «Передовой» вышел в море, процесс выхода на берег усложнился: в открытом море невозможно было понять, какие именно опасности поджидали их на суше. Мудрость подсказывала, что место для высадки нужно проверить, прежде чем корабль начнет маневрировать. Проверяющим предстояло решить, хотят ли они плыть с тридцатью фунтами снаряжения или угодить в возможную засаду с одним лишь мечом.

На лицах корабельных солдат, обсуждавших, какую часть доспеха лучше оставить, отражался страх. Выбор – игра случая. Либо они утонут под весом металла, либо их убьют в его отсутствие, либо им предстоит всего лишь неудобное, мучительное купание.

Амикус избавил их от этой проблемы, вызвавшись добровольцем для выполнения опасного задания, а также предложив взять с собой кое-кого из Седьмой Сикарии. Он выбрал Райли Глота, Азурию Мифа и Джарела ДеМардефельда, каждый из которых решил плыть к берегу в одной набедренной повязке и только с одним мечом. Амикус и вовсе взял кинжал.

– Ты уверен? – спросил Нолин, пока первый раздевался.

Амикус улыбнулся.

– А что? Будет весело.

Его глаза горели причудливым огнем, как и глаза тех, кто готовился к заплыву вместе с ним. Бойцы Седьмой Сикарии были не из тех, кому нравится бездельничать на палубе и смотреть, как мимо проплывает берег. Это они любили так же, как чай. Эти люди хлестали хохуру прямо из рога и рычали, ощутив жжение.

– Окажете мне честь присмотреть за моим оружием, сэр? – спросил Амикус, сунув кинжал в самодельные ножны на запястье. – Оно… очень важно для меня.

Нолин кивнул. На теле Амикуса он заметил татуировку. В легионе отметки на коже не считались чем-то необычным. Нередко можно было заметить изображение меча, кулака, розы или, может, терний, оплетавших предплечье. Чаще всего встречалась эмблема легиона. Но на теле Амикуса был изображен не знаменитый кабан Седьмого – у него была всего одна татуировка, непрерывное кольцо рун по всему телу на уровне груди.

Нолин не отводил взгляда от татуировки, пока все четверо не нырнули с борта корабля. На посту остался только костяк экипажа, не дававший «Передовому» подойти слишком близко к высоким волнам; остальные сгрудились возле планшира и смотрели, как четыре обнаженные спины, блестевшие в лучах заходящего солнца, вырывались из темно-синей воды, словно дельфины, а потом достигли пенящихся барашков и позволили им отнести себя к берегу. Наблюдая за ними с безопасной палубы вместе с Кляксой и Мирком, Нолин видел, как им весело плыть, и жалел, что не отправился с ними.

«Сын императора… теперь он один из них».

Это не так. Получив при рождении чуть ли не бессмертие и незаслуженное престижное положение, Нолин по-настоящему не смог бы стать одним из них и очень об этом сожалел. Любой приходил в этот мир невинным, как Эверетт, но время все выжигало, а его пламя горело уже почти тысячелетие. Он любил друзей и потерял их больше, чем мог вспомнить их имен. Они появлялись и исчезали быстро и регулярно, как листва на деревьях. Он знал, что мог бы полюбить этих похожих на дельфинов людей, состязавшихся друг с другом в воде и понапрасну тративших воздух, громко подтрунивающих друг над другом, хотя на берегу их, возможно, поджидала опасность. И даже смерть. Он мог бы полюбить их, как любил саму жизнь, так как они и были жизнью – такой, какой она должна быть: быстрой и яркой, беззаботной и отважной. Они напоминали падающие звезды, искры костра, первое прикосновение и последний поцелуй. Мимолетные минуты красоты, чья быстротечная природа делала их тем более удивительными.

За всю жизнь Нолин знал лишь две постоянные величины: Сефрин и отца. Он видел в них свет и тьму, добро и зло, добродетель и разложение. И хотя Нолин оставался верен отцу, которого ненавидел, он отвернулся от ярчайшей звезды в своей жизни.

Глядя, как солдаты, достигнув берега, победоносно бросились в джунгли, готовые вступить в бой с любым, кто мог там скрываться, но не увидевшие ни единого дрогнувшего листа, Нолин ощутил зависть.

«Зачем дышать, если я не живу? В чем ценность верности, если она лишь ставит преграды на каждом выбранном пути? Что мне теперь делать?»

Когда берег был захвачен во имя империи – или, по крайней мере, во имя Седьмой Сикарии с корабля «Передовой», – матросы подвели к нему судно. Люди разожгли костры и устроились вокруг источников тепла и света, поедая из общего котла рыбный суп – деликатес, который наверняка приестся задолго до того, как закончится провиант.

Нолин подошел с тремя мечами в руках к уже одевшемуся Амикусу, пытавшемуся просушить все еще мокрые волосы.

– Необычное у тебя оружие.

– Семейная ценность, – ответил Амикус. – Передаются от отца к сыну.

Остальные члены Седьмой Сикарии собрались возле одного из девяти костров, разожженных на песке из плавуна. Они доедали ужин, наблюдая, как от трескучего пламени взвиваются в бесплодной попытке присоединиться к тусклым звездам оранжевые искры. С ними был и Деметрий. Бледный и дрожащий, он тоже страдал от гнева Эрафа. С того первого дня никто к нему даже не прикоснулся. За ним уже не следили. Поначалу он был слишком слаб из-за морской болезни и при всем желании не смог бы сбежать. Теперь же, когда ему стало лучше, бежать было некуда: цивилизация осталась позади, со всех сторон их окружал кишащий гхазлами Эрбонский лес.

Нолин присел в круг, где для него, похоже, оставили местечко.

– Ну как, освежились?

– О да! – ответил, широко улыбаясь, Миф. – Лучший заплыв в мире! Хотя я мечтал по пути поймать акулу. Я бы надел ее голову, как делают гхазлы.

– Ничего такого они не делают, – возразил Райли. – Они носят ожерелья и ножные браслеты из акульих зубов, вот и все.

– Тем лучше. Представьте, что бы они подумали, если б увидели, как на них мчится существо с телом человека и головой акулы.

– Сначала, наверное, хорошенько бы посмеялись? – спросил Клякса.

– Над акулами никто не смеется!

– Верно, но над человеком, который носит акулу вместо шляпы? – усмехнулся Амикус. – Ладно тебе, это смешно.

– Ничего вы не знаете, – отмахнулся Миф. – Хотя запах, наверное, был бы ужасным: подозреваю, что воняло бы рыбой.

– На твоих мечах, – сказал Нолин, снова рассматривая клинки первого, – такие же знаки, как у тебя на груди. Похоже, тебе нравятся руны.

Амикус поднял голову.

– Отец сделал мне татуировку, когда я был молод. Сказал, это часть обучения. Он учил меня сражаться практически с рождения. «Никогда не рано начинать теш», – говорил он, стаскивая меня с койки перед рассветом.

– Тэш?

Амикус повертел пряжку заплечного ремня, поддерживавшего меч у него на боку и соединявшегося с поясом. Большинство людей перед сном снимали оружие, а не надевали его. Интересно, а большой меч Амикус тоже не станет отстегивать перед тем, как лечь?

– Так отец называл первые семь боевых учений.

Нолин улыбнулся.

– Прости, я много веков сражался в составе легиона и бок о бок с инстарья, но о таком никогда не слышал. Единственный известный мне Тэш – это персонаж старых сказаний.

Амикуса это, судя по всему, не удивило.

– Это не очень известные учения.

Нолин посмотрел на остальных.

– Я никогда не видел никого, кто сражался бы так, как ты. Это поразительно. Разве можно не обращать внимания на подобные навыки? Казалось бы, ученики к тебе должны валом валить.

Амикус нахмурился.

– Тэш… это семейная тайна.

– Но ты обучил их. – Нолин обвел рукой круг шестерых солдат. – Не отрицай. Я видел, как они сражались.

– Ну, на самом деле я тренировал только Глота, Мифа и ДеМардефельда. Учу их уже несколько лет, но они еще не все усвоили. Чтобы достичь успеха, лучше начинать смолоду. С Кляксой я только недавно начал работать, и пока что мы прошли лишь движения ног и базовые…

– Но ты обучил их, раскрыв семейную тайну?

– Конечно, – кивнул Амикус. – Они – моя семья.

На это Нолину нечего было ответить. Он провел в отряде восемь дней и уже чувствовал себя ближе к ним, чем к кому-либо еще, за исключением Сефрин и Брэна.

– Понимаете, отец мертв, сыновей у меня нет, никому в мире нет до меня дела. Важно то, что я умею драться. Я обучаю их, потому что чем лучше они сражаются, тем дольше я проживу. Но не каждый хочет учиться. Паладей и Грейг все пропускали мимо ушей. Они обладали недюжинной силой и считали, что этого им с лихвой хватит. Остальные перевелись в Седьмую Сикарию из других эскадронов или даже легионов и полагали, что уже все знают. А Эверетт, – он указал на паренька, – прибыл всего за неделю до вас.

– Значит, ты тренировал четверых из тех пятерых, кто, помимо нас с тобой, пережил засаду? Тебе не кажется это знаменательным?

– Честно? – сказал Амикус. – Понятия не имею, каким образом Клякса выжил.

– Я как уродливая родинка, – заявил худосочный солдат. – Как ни пытайся, от меня не избавишься, командир.

Эверетт подтащил к костру еще дров и подкинул их в огонь. К полумесяцу у них над головами взвился рой искр.

– А меня научишь? – спросил Эверетт.

– Я тоже хотел бы научиться, – сказал Мирк.

Первый вздохнул.

– Конечно.

– Вы там поосторожнее с просьбами, – сказал Миф. – Этот человек – жестокий учитель. Я был красавцем, пока не стал его учеником. Теперь, увы, я просто симпатичный.

Райли наклонился к Мифу и, приглядевшись к нему, кивнул.

– Акулья голова начинает казаться мне мудрым решением.

Миф метнул в Райли свою миску. Тот поймал ее и поставил поверх своей.

– Все равно не понимаю, зачем нужны руны, – сказал Нолин. – Как они вписываются в тренировки?

– Отец говорил, они нужны для защиты.

– От чего?

Амикус понизил голос, будто не хотел, чтобы его услышали:

– От магии.

– Ты сказал, от магии? – к удивлению Нолина, спросил Миф: он-то полагал, что семья – братья по оружию – уже это обсуждала.

Но, судя по заинтересованным лицам всех собравшихся вокруг костра, прежде сей вопрос не обсуждался.

– Ранее существовало нечто под названием Оринфар, – объяснил Нолин. – Гномьи руны, якобы защищавшие от магии. Хочешь сказать, это они изображены на татуировке?

– Про Оринфар я никогда не слышал, но знаю, что это. – Амикус обнажил короткий меч. – Меч Бригама, реликвия моего предка, сражавшегося в Великой войне. – Он наклонил меч, чтобы показать всем знаки на доле (или кровавом желобе, как его иногда называли). – По легенде, этот меч выкован Роан из Рэна для Грэндфордской битвы. – Он помолчал, бросив на Нолина хитрый взгляд. – А эти знаки – гномьи символы. В те времена их помещали на любое оружие и доспехи для защиты от колдунов-фрэев. – Он вытащил другой клинок, более длинный, на котором обнаружились такие же знаки. – Вот этот, железный, называется Меч Призрака. По слухам, это первая работа Роан. И на нем те же знаки. – Он достал из ножен тот меч, что обычно носил на спине. – А вот этот… ну, этот отец считал самым священным. Он называл его Меч Слова.

Амикус поднес клинок к огню, чтобы все могли разглядеть знаки. Эти отметки были другими – выцарапанными, а не выгравированными, к тому же не рунами, а буквами. Нолин прочел их, когда Амикус наклонил лезвие так, чтобы оно отражало свет пламени. По всей длине обнаженного металла было написано слово «ГИЛАРЭБРИВН».

– Это… – Нолин запнулся. Разум убеждал его, что этого не может быть. – Хочешь сказать… Погоди-ка, откуда он в твоем роду? Существовал лишь один меч, отмеченный этим словом.

– Вы можете его прочесть? – изумился Амикус.

– Конечно. А ты не можешь?

Амикус покачал головой и резко выпрямился.

– Что там написано? Я всегда хотел знать, а отец не мог мне сказать.

– Правда? Ты носишь это на спине и не знаешь? Вам известна история о Гронбахе? – Все собравшиеся вокруг костра кивнули. – Помните, как в конце истории гномы выковали меч? Который потом заколдовала Сури?

– Это она убила дракона и разрушила гору? – спросил Джарел.

Нолин кивнул.

– Если не ошибаюсь, это тот самый меч. Никогда не думал, что он такой огромный. Наверное, они хотели убедиться, что длинное слово поместится на клинке. Но откуда он у тебя?

– Бригам Киллиан был последним из воинов-тешлоров, последователей Тэша. У его наставника не было детей, поэтому Бригам, видимо, унаследовал его имущество.

– Но откуда он у Тэша?

– Это вы мне скажите. Вы же всех их знали.

Нолин изумленно разглядывал древний меч.

– Согласно «Книге Брин», Сури вручила меч моей матери перед боем за престол кинига. Персефона передала его воину по имени Рэйт, герою Грэндфордской битвы, но больше меч нигде не упоминается. Хотя это не странно, поскольку «Книга Брин» кончается периодом сразу после Грэндфордской битвы.

Амикус помолчал, задумчиво переведя взгляд на пламя.

– Странно то, что в легендах говорится, будто Тэш сражался двумя одинаковыми короткими мечами. Но короткий только этот. – Он похлопал по Мечу Бригама. – И он принадлежал самому Бригаму, а не Тэшу, значит, ни одним из этих Тэш не пользовался.

– А что случилось с мечами Тэша? – спросил Мирк.

Амикус пожал плечами.

– Никто не знает… Впрочем, никто не знает и того, что случилось с самим Тэшем.

– Моя мать и ее друзья говорили, что Тэш был в составе отряда, спустившегося в загробный мир, но он оттуда не вернулся. По крайней мере, такую историю они рассказывали нам. Никогда не знаешь, чему из их слов можно верить, но… – Он протянул руку и коснулся выкованного гномами клинка. – Это правда.

Амикус кивнул.

– Ну вот. Мои предки верили в магию, и отец даже вытатуировал на мне знаки с мечей в качестве предосторожности. Он говорил, все старые тешлоры – те, кого обучал сам Тэш, солдаты, одержавшие победу в Грэндфордской битве, – имели на теле эти руны. Без них они бы погибли страшной смертью. Отец говорил: «Тэш способен защитить от чего угодно, кроме магии и любви. Руны позаботятся о магии, но против любви ничего не работает». Что я могу сказать? Я родом из странного, но романтичного семейства.

– Не такого уж странного, – ответил Нолин и распахнул тунику спереди, обнажив круг рун у себя на груди.

Все уставились на него, но больше всех удивился Амикус. Эверетт встал и перебрался на другую сторону костра, чтобы рассмотреть выцветшие чернильные рисунки.

– Теперь, наверное, понимаешь, почему меня это так заинтересовало, – сказал Нолин.

– Откуда они у вас?

– От отца.

Амикус удивленно вскинул брови.

– Ну, он не самолично их нанес.

– Но он наверняка сделал это, чтобы защитить вас.

Нолин в смятении уставился на Амикуса. Такая мысль никогда не приходила ему в голову.

После смерти матери, за день до того, как ему было приказано отправляться на север в составе Первого легиона, чтобы начать Грэнморскую войну, отец велел сделать ему татуировку. Нолину эта идея не понравилась, и он отказался. Но на его отказ никто не обратил внимания. Его раздели, привязали к столу и заставили вытерпеть несколько часов боли. Эта постыдная отметка останется на его теле навечно. Кольцо татуировок, которые у него всегда ассоциировались со смертью матери и с жестокостью отца, продемонстрировавшего сострадание к сыну в трауре посредством пыток.

На следующий день отец бросил его в гущу боев, на прощание даже не пожав ему руки и не похлопав по спине. Нолин понятия не имел, зачем отец приказать сделать ему татуировку, не знал ее предназначения. Он решил, это какой-то навет, какое-то оскорбление. Преступников клеймили не только в качестве предупреждения другим, но и в качестве наказания за преступные деяния. Нолин скрывал татуировку, стесняясь ее возможного значения. Ему ни разу не пришло в голову, что она должна была защищать его.

Но если подумать и кое-что вспомнить, бывали времена…

Великаны не владели магией, но почти через тридцать лет после окончания Грэнморской войны Нолина отправили сражаться в гоблинских войнах. Во время битвы с гхазлами дурат рэн в горных пещерах Френдал Дурат он с отрядом из двадцати человек столкнулся с целым роем гоблинов. Этого следовало ожидать; неожиданным оказалось присутствие в их рядах трех обердаз. Гхазлы-колдуны встречались так редко, что немногие солдаты знали о них. В мгновение ока пал весь эскадрон Нолина. Странный синий огонь спалил их, как и множество воинов-гоблинов, оставив лишь обугленные останки. Но Нолин выжил. Даже жáра не почувствовал. Оставшись один в темной пещере под горами, Нолин убил троих гоблинов-колдунов, в глазах которых застыли потрясение, ужас и невозможность поверить в происходящее. Он так и не понял, как ему удалось выжить. Вероятно, дело во фрэйской крови: все остальные были людьми. Командир сказал, что не стоит ломать над этим голову, поскольку боги могут быть непостоянны. До сих пор Нолин принимал это объяснение на веру.

– Возможно, ваш отец вовсе не желает вам смерти, – выдвинул предположение Амикус. – Может, мы как раз еще живы именно благодаря этим татуировкам. Помните слова Линча? «Он может разорвать тебя, словно пузырь, полный крови». – Амикус щелкнул пальцами. – Я думал, император ненавидит магию.

– Ненавидит. – Нолин нахмурился, столкнувшись с вероятностью того, что так долго заблуждался. – Он запретил применение Искусства по всей империи.

– Но если это не ваш отец послал вас на смерть в Эрбон, то кто? Может, это вообще не обычное существо, – сказал Амикус.

– Возможно, наш противник – демон, – согласился Нолин, – бог или дух старого мира, как Воган или Бэб. Может статься, даже кримбал, тэбор или вело. Нет, вряд ли вело.