Читать книгу Нолин. Фарилэйн - Майкл Салливан - Страница 7

Сефрин сделала все возможное, чтобы монах не увидел написанных слов: прикрыла ему глаза, схватила за голову, разве что с лестницы не столкнула, но он все равно разглядел надпись: читать он, разумеется, умел. Она заставила его поклясться, что он будет молчать. Молчание в обмен на разрешение остаться. Позволить ему уйти после того, что он увидел, – слишком большой риск. К счастью, Сеймура не пришлось принуждать: узнав о ее происхождении, он был готов исполнить любое ее желание.

Затем на нее накатила слепая паника. Сефрин выбежала на улицу, остановилась и осмотрела улицу Ишим. Все вокруг уже закрывались на ночь, но люди еще набирали воду, таскали мешки и переговаривались, собравшись небольшими группами.

«За мной наблюдают?»

Она поискала глазами кого-нибудь, кто тут же отведет взгляд и юркнет в переулок, но улица выглядела так же, как и всегда.

«Окна! – пришла ей в голову мысль, и она внимательно изучила каждое окно. – Возможно, кто-то смотрит на меня, оценивает мою реакцию».

Однако никого она не увидела. Приближалась ночь, и многие окна уже были закрыты ставнями.

Появилось несколько городских стражников: простые кожаные доспехи, короткие мечи, гребни на шлемах. Увлеченные разговором, они шли мимо ее дома по ту сторону фонтана.

Кому-нибудь расскажешь – он умрет.

У нее бешено колотилось сердце, пока она обдумывала, как поступить.

«Если позову их, а за мной никто не следит, как виновный узнает об этом? – Она снова внимательно осмотрела улицу. – А вдруг это не чужак? Может, это кто-то, кого я знаю. Невероятно, но все же… зачем кому бы то ни было убивать Мику и похищать моего сына?»

Бессмыслица какая-то.

«У меня пока недостаточно сведений, чтобы что-то предпринять».

Она повторяла это про себя снова и снова, наблюдая за тем, как удаляются стражники.

Ребенок пока жив – я с тобой свяжусь.

Бросив последний взгляд на улицу, Сефрин вернулась в дом. Тщательно обыскала его – хотя уместнее было бы сказать: разнесла в пух и прах. Перевернула все шкафы и чуланы, сама не зная, что надеется найти, кроме сына, спрятанного под кроватью или в каком-нибудь укромном уголке. Она не нашла ничего – ни Нургьи, ни даже зацепки, которая могла бы указать на личность преступника.

Наконец она рухнула на кухонный пол, провела рукой по волосам и попыталась сосредоточиться. Сеймур молча наблюдал за ней из другого конца комнаты. Через несколько часов он подошел к столу, взял тряпку и ведро с водой и направился к лестнице.

Это побудило ее к действию. Вместе они привели в порядок детскую. Заметив, как у нее дрожат руки, монах сказал, что сам закончит уборку, но она отказалась. Это был ее дом. И это была кровь Мики – в этом она не сомневалась. Более того, ей отчаянно нужно было чем-то себя занять. Она была уверена, что умрет, если будет просто ждать, ничего не делая.

Кровь была повсюду, но ее оказалось меньше, чем думала Сефрин. Ужас порождало не столько ее количество, сколько площадь, которую она покрывала. Хотя Сефрин никогда не была на войне, она видела смерть и до Кендела. Она видела, как мужчину переехала телега, как женщину затоптала лошадь, а также двух человек, сорвавшихся со строительных лесов. Она даже была свидетелем нескольких казней: одного человека сварили живьем, другого четвертовали. Это случилось в далекие мрачные времена, прежде чем ей удалось добиться законодательного запрета на столь варварскую кару. Однако за все прожитые столетия она ни разу не видела ничего, что вызвало бы у нее такую тошноту, как кровь в детской.

«Как будто несчастную Мику просто разорвало в куски».

Пока они отмывали лестницу, Сефрин не могла не думать о старухе, служившей няней Нургьи. Когда-то Мика поселилась в ее доме вместе с другими нищими, которым Сефрин давала приют. В какой-то момент у нее жили шестнадцать человек, все без гроша, и ей приходилось кормить много ртов. Даже сейчас она продолжала вкладывать деньги в продовольственный фонд для тех, кто не мог найти работу. Последней она пригласила Мику – та, как и Арвис, была совершенно безнадежным случаем. С обеими было нелегко поладить, обеих было трудно понять – не говоря уже о том, чтобы испытывать к ним теплые чувства, – и ни одна из них не могла сама о себе позаботиться. Но если Арвис отказалась от жилья и питания, то Мика согласилась при условии, что в обмен на крышу над головой будет работать. Таким образом чуть больше года назад Мика и стала экономкой Сефрин. Когда родился Нургья, к этим обязанностям добавилась роль няни. Близких родственников у Мики поблизости не было. Старуха пережила весь клан ДеБрюс, за исключением нескольких человек в дальних краях, которых она периодически упоминала, называя их худшими представителями человечества. Сефрин казалось, что где-то в Рхулинии у нее есть кузина, но даже сама Мика не знала этого наверняка. По крайней мере, Сефрин не придется оповещать родственников.

Она выжала из тряпки красноватую воду и прикусила губу, пытаясь сдержать слезы. К счастью, Сефрин не нашла частей тела. Возможно, их нашел и убрал Сеймур; этого она не знала и выяснять не хотела.

«Сначала Кендел, теперь Мика, а говорят, смерть забирает по трое».

К тому времени, как они закончили уборку в детской, было уже поздно. В доме стало темно и холодно. Сеймур выплеснул ведра розоватой воды на канализационную решетку. Ночная тьма скрыла его от любопытных глаз соседей. У измученной Сефрин голова гудела от планов спасения сына. Ничего полезного. Сефрин спустилась, села на пол и застыла, словно переставший крутиться волчок. Сеймур разжег огонь в камине, нашел одеяло, усадил ее в кресло и как следует закутал.

– Все будет хорошо. Я уверен. – Слова монаха прозвучали почти убедительно.

Ребенок пока жив – я с тобой свяжусь. «Милостивая Мари, надеюсь, это правда».

Сидя у камина, она продолжала размышлять, пытаясь сосредоточиться.

Вопрос «почему?» оказался крепким орешком, который она никак не могла разгрызть. Ничего не украли. Не сломали.

«Шантаж? Все знают, что я не богата. Они думают, я обладаю властью, чтобы по-настоящему что-то изменить? Кто-то разозлился из-за того, что…»

Она вспомнила Фрилна. «Будь осторожна, дворняжка. Это ненадежная защита. Может, убийство полуфрэя и помешает мне войти в Пайр, но про причинение боли в законе ничего не сказано».

Сефрин тяжело сглотнула.

«Это он. Наверняка. Больше некому».

Она представила себе, как он убивает Нургью, и ее охватил ужас, но тут в голову пришла другая мысль.

«Нет, он не может! – В душе затеплилась надежда. – Нургья – мой сын. В нем течет кровь фрэев… – При следующей мысли надежда улетучилась. – Он ведь может заплатить кому-то, кто сделает это за него. – Она содрогнулась. – Но, может, он хочет лишь напугать меня. Он не посмеет причинить Нургье вред. О, если он это сделает…»

Ее взгляд метнулся к каминной полке, на которой висел лук, когда-то принадлежавший ее матери, Мойе.

В ночь смерти матери Сефрин с отцом много часов просидели вместе в маленькой темной комнатке. Отец, частенько бахвалившийся тем, что не раз смеялся смерти в лицо, дрожал как осиновый лист, когда смерть пришла к Мойе. И Сефрин, и Тэкчин молча сидели по обе стороны от постели Мойи, прислушиваясь к ее дыханию – сиплому звуку, с бульканьем вырывавшемуся из горла. Еще много лет после этого любой звук, похожий на предсмертные хрипы матери, бил по нервам Сефрин. Но тот звук был музыкой по сравнению с тишиной, наступившей позже. После столь долгого ожидания, казалось бы, бесконечных мучений Сефрин думала, что конец принесет облегчение. Она ошибалась. Наверное, хуже всего было то, что отец просто встал и сказал: «Все кончено. Ей даже камушек не понадобится. Она знает дорогу». Сефрин обеспокоил его тон. Как будто он ни о чем не жалел. Как будто смерть ее матери – женщины, на которой он был женат почти пятьдесят лет, – не имеет значения. Словно она просто уснула, а он увидится с ней завтра, когда та проснется.

То была худшая ночь в жизни Сефрин – до нынешней.

Сефрин сидела в кресле, закутавшись в одеяло, и молилась сонму богов, в которых раньше никогда не нуждалась. Когда наступило утро и мир вокруг стал ярче, она прокляла всходившее солнце. Новый день показался ей доказательством того, насколько слаба надежда, что похититель все-таки свяжется с ней. Она боялась принять реальность, в которой нет ее сына, так же как когда-то с трудом смирилась со смертью матери.

– Я нашел чай, – сказал Сеймур, входя в комнату с парой дымящихся чашек.

Сефрин пересела на скамью возле окна, чтобы наблюдать за улицей. В некоторых домах горел свет. Несколько храбрецов в капюшонах вышли навстречу утреннему холоду. На плечах они несли сумки или толкали перед собой телеги.

«Еще один день… для них».

Сеймур поставил одну чашку на стол, а вторую сунул ей в руки. Только убедившись, что она крепко держит ее, он разжал свою руку. Затем присел рядом и, громко прихлебывая чай, уставился в то же окно.

– Ты кого-нибудь подозреваешь?

– Не уверена, но у меня есть одна мысль. Если в ближайшее время он со мной не свяжется… – Она заставила себя не смотреть в сторону лука. Много лет она не прикасалась к нему, но навык быстро вернется. – Пойду за ним, сама отыщу этого мерзавца, если придется. У моей матери был твердый характер. Хорошо это или плохо, но я его унаследовала. Меня не остановит никакой Закон Феррола.

Сеймур кивнул.

– Думаешь, это был фрэй?

Сефрин удивило, что монах знает о Законе Феррола, но она не стала углубляться в эту тему.

– Если мой сын умрет, меня ничто не остановит. И это приведет к необратимым последствиям. Сотни лет я пыталась выстроить мост между людьми и фрэями. Доказывала, что наши народы могут жить в мире. Смерть одного из… – Она покачала головой и вздохнула. – Убийство одного из наследников именитого рода может обратить в прах надежду на примирение.

Она встала и отошла к другому окну. Народу на площади прибавилось. Сефрин приложила ладонь к стеклу.

– Он где-то там. Мой сын жив. Я должна в это верить.

«Да, он жив, – раздался голос у нее в голове. – Если не хочешь, чтобы я его убил, сделаешь все, что я скажу».

Сефрин выронила чашку – по полу разлетелись осколки.

– Ты слышал?

Сеймур перевел взгляд с осколков на нее.

– Что?

«Мне продолжать?»

– Вот это!

«Мой голос слышишь только ты. Ты предпочтешь слушать меня или болтать с этим дураком?»

Очевидно, страх отразился у нее на лице. Сеймур озадаченно уставился на нее.

– Что случилось? – спросил монах.

– Не знаю, – в ужасе ответила Сефрин. – Происходит что-то странное.

У нее колотилось сердце, она задыхалась.

«По-моему, я ясно сказал: ни с кем не говорить. Кто этот человек? Ты ему все рассказала?»

– Нет! Нет, я ничего не говорила. Клянусь!

– С кем ты разговариваешь? – спросил Сеймур.

Сефрин цыкнула на него, приложив палец к губам.

«Не лги мне. Помнишь бедняжку Мику? Позволь показать, что будет, если ослушаешься…»

– Я ничего ему не говорила! – закричала она. – Он был со мной, когда я обнаружила сообщение. Мы увидели его одновременно.

Сеймур смотрел на нее с возрастающим волнением. Затем указал на себя и одними губами произнес:

– Я?

Она кивнула.

– Ты меня слышишь? Я ничего ему не говорила. Он сам прочитал. Мы вместе вошли в комнату и…

«Ладно. Хочешь сказать, просто не повезло?»

– Да! Да.

«Что ж, давай проследим, чтобы такого больше не повторилось».

– Больше не повторится. Обещаю.

Голос звучал так близко; казалось, будто говоривший стоит рядом с ней, но слова доносились не из какого-то определенного места. Где бы она ни стояла, куда бы ни повернулась, голос звучал одинаково. И Сефрин он казался незнакомым. Явно это были не Фрилн Ронелль и не Эрил Орф.

– Зачем тебе мой сын? Каким образом ты со мной разговариваешь? Кто ты?

«Ты не имеешь права задавать вопросы – это первое правило. Я говорю тебе, что делать, а ты выполняешь. Если сделаешь всё правильно, получишь своего сына. Не сложнее клубники, верно?»

Сефрин понятия не имела, что это значит, да и значит ли вообще что-либо. Все казалось ей бессмысленным. Кто-то похитил ее ребенка, убил Мику, а теперь бесплотный голос грозит поступить так же с Сеймуром и зачем-то приплел клубнику…

«Мы с тобой совершим обмен. Я верну тебе милого малыша Нургью в обмен на рог Гилиндоры».

Сефрин все глубже погружалась в трясину безумия. Голос знал имя ее сына, что одновременно ужасало и успокаивало ее. Она едва не лишилась сознания от того, что он знал о ней что-либо, но обещание вернуть сына живым и здоровым создавало тончайшую нить, за которую она могла ухватиться.

– Я не знаю, что это.

«Музыкальный инструмент, сделанный из рога животного, очень древний. Предполагаю, Нифрон хранит его где-то в безопасном месте во дворце. Добудь его. Тогда я обменяю то, что ты хочешь получить, на то, что нужно мне. Ясно?»

– Не совсем, – сказала она. – Как я его найду? В чем тут дело? Ты убил Мику? Кто ты? Как ты со мной говоришь?

«Правило номер один, забыла? Или Мики тебе недостаточно? Нужна еще демонстрация? Могу взорвать твоего дружка. Хочешь, снова распишу твой дом в прелестный красный цвет?»

– Нет!

«Точно? Если кто-либо из вас скажет хоть слово, умрут все трое, начиная с бедного малыша Нургьи. Ты полностью доверяешь этому парню? Если нет, я о нем позабочусь».

Сефрин посмотрела на монаха, по-прежнему сидевшего на скамье у окна. Он сжимал чашку с такой силой, что побелели костяшки пальцев. Он встретился с ней взглядом, в котором застыл ужас.

– Он ничего не скажет. У него в этих краях даже знакомых нет.

«Хорошо бы, ради твоего же сына. Кстати о нем: тебе стоит знать, что я ненавижу детей и долго терпеть его не намерен. Я дам тебе немного времени, но тянуть не советую».

Сефрин ждала продолжения, но больше он ничего не сказал.

Императорский дворец стоял на высоком холме напротив Агуанона, храма фрэйского бога Феррола. Будучи одним из первых сооружений имперской столицы после Великой войны, приземистое четырехэтажное здание скорее напоминало крепость, нежели роскошную резиденцию правителя целого мира, особенно после того, как его окружила стена.

Персепликвис, величественный и прекрасный город, не нуждался в укреплениях, поскольку был построен в мирное время. Но дворец – другое дело. Однажды туда вторгся враг.

Произошло это лет через двадцать после того, как семья Сефрин покинула столицу и перебралась в Мередид, но Нолин и Брэн оставались в городе и потом всё ей рассказали. После смерти родителей Брэн преподавал искусство чтения и письма. В качестве учебного пособия он использовал «Книгу Брин», с которой его ученики делали списки. Затем, в сорок пятом году, в главном амфитеатре города поставили историческую драму о Грэндфордской битве. Знаменитое сражение, известное как поворотная точка Великой войны, изображалось под аккомпанемент флейт, лютней, полноценного хора и труппы танцоров.

«Все было неправильно, – рассказывал потом Брэн. – Ни слова о моих родителях; ни слова о поездке отца в Пердиф, или о жертве Рэйта, или о том, как Сури сотворила гиларэбривна. А роль Персефоны свели к образу заботливой супруги Нифрона – героя, отрекшегося от собственного народа ради спасения человечества!»

И Брэн решил рассказать правду. Он бродил по городу и зачитывал вслух изначальный эпос Брин о Грэндфордской битве, забравшись на груду ящиков. Потом ему приказали прекратить всё это. Приказ поступил из дворца, где, как выяснилось, финансировали и продвигали пьесу. Брэн, напротив, удвоил усилия. Он поручил своим ученикам выйти на городские площади и рассказать людям правду. Тогда сам император велел Брэну прекратить публичные выступления. Брэн вновь отказался и прилюдно дал знаменитый ответ: «Именно поэтому Брин изобрела письмо. Она написала книгу, чтобы властители не могли переписать историю в угоду своим интересам».

На следующий день Брэна арестовали и заперли во дворце.

Поговаривали, что ему грозит казнь за неповиновение императору, но в это мало кто верил. Слишком уж велика была популярность Брэна. Ходили слухи, что Плимерат, один из легендарных героев-инстарья, поддержал Брэна. Брэна не убили, однако и не выпустили на свободу, и он провел два месяца в темнице. Если бы не Нолин, он вполне мог бы остаться там на всю жизнь.

Вернувшись с Грэнморской войны, сын императора узнал, что отец бросил в тюрьму его друга детства. Нолин попытался поговорить с Нифроном, но, к своему изумлению, не сумел добиться аудиенции. Первый министр заявил, что Брэн мутит воду и должен оставаться в изоляции, пока не примет как данность правильную имперскую историю. Брэн сказал, что скорее умрет. Опасаясь, что так и произойдет, Нолин обратился за помощью к единственному человеку, способному помочь, – старому мистику Сури. Она приходилась им всем тетушкой и до сих пор жила в лесу, где родилась. Древняя по человеческим меркам, она уже много десятилетий не покидала Лес Мистика, но для Брэна сделала исключение.

По рассказам Нолина, престарелая женщина в красновато-коричневом плаще вошла во дворец без фанфар, опираясь на древний посох. Никто не оказал ей сопротивления. Вышла она уже с Брэном, и тот безудержно хохотал. Он объяснил, что причиной тому было выражение на лице Нифрона. «Перед крошечной старушкой правитель целого мира был бессилен, словно ребенок».

На следующий день началось строительство стены вокруг дворца. Ничего выдающегося. Всего шесть футов высотой, стена, казалось бы, не стоила затраченных на нее усилий и средств, если бы не одна интересная особенность: по верху шла непрерывная полоса символов. Символы выглядели простым украшением, и никто не знал, зачем стену вообще построили. Сефрин эти рисунки казались смутно знакомыми, но она не могла припомнить, где их видела.

Помимо стены, император также ввел новый обычай: ставить у ворот стражника – очевидно, чтобы тот не давал старушкам заходить во дворец и освобождать пленников. Пятеро стражей сменяли друг друга на этом посту. Сегодня была очередь Андрула.

– Доброе утро, Андрул. – Сефрин помахала ему рукой, надеясь, что он не заметит ужаса в ее глазах.

«Вдруг он меня не пропустит?»

Глупая мысль. Помещения Имперского совета располагались в южном крыле дворца. Она проходила сквозь те же врата почти каждый день и делала это еще до рождения Андрула. И все же… впервые ей приходилось это делать, впервые она чувствовала себя преступницей, идя на службу, и была уверена, что чувство вины отражается у нее на лице.

– Доброе утро, Сефрин, – улыбнулся он. – Сегодня будет собрание?

Нет. По правде говоря, причин, чтобы явиться сегодня во дворец, у Сефрин не было. К счастью, это не имело значения. Все знали, что Сефрин Мир Тэкчин – настоящая рабочая лошадка. Ее никогда не видели танцующей на фестивале или выпивающей в Миртрелине. Она не бездельничала в термах и не ездила в долгие поездки по дальним уголкам империи. За восемьсот с лишним лет Сефрин – дочь двух давно забытых героев – не побывала нигде, кроме Персепликвиса, Мередида и Леса Мистика, да и Сури в последний раз навещала еще в детстве. После стольких лет борьбы за право на создание совета она посвящала почти все свое время работе в восьми кабинетах и одном зале заседаний. Отчасти так сложилось потому, что она чувствовала себя обязанной тем, кто помог ей воплотить идею. Но если честно, она гордилась Имперским советом, величайшим и самым долгосрочным достижением ее жизни. Она прикрывалась этим достижением, что помогало смягчить удар, так как ей пока не удалось превратить мир в рай для всех.

Сефрин покачала головой.

– Я оставила там шарф. Ну… мне так кажется. Нигде не могу его найти, надеюсь, он там.

Это была ложь, и, хотя она не выходила за рамки закона, Сефрин видела в ней свое первое преступное деяние, совершенное по велению Голоса. Ей не требовалось разрешение, чтобы войти во дворец, но Сефрин хотела предвосхитить любые возможные вопросы. Если кто-то увидит, как она бродит по закоулкам дворца, она просто объяснит, что ищет потерянный шарф. Не очень надежное оправдание, но ни у кого во дворце не было причин для сомнений.

– Нет, это не дело, – сказал Андрул, и на мгновение она испугалась, что он знает – все знает. Сердце забилось быстрее. А он тем временем продолжил: – Не дело ходить без шарфа. Еще холода стоят. Похоже, в этом году фестиваль в честь Дня основателя придется проводить в помещении.

Она кивнула, улыбнулась – скорее, от облегчения – и не посмела сказать больше ни слова, когда Андрул взмахом руки пропустил ее.

Стена, которую воздвигли из-за Сури, окружала небольшой внутренний дворик, большей частью вымощенный каменной плиткой. Встречались и специально оставленные декоративные круги, где росли деревья. Сефрин помнила их еще саженцами. Теперь же, усыпанные молодой листвой, деревья превратились в гигантов, а их могучие корни сдвинули аккуратно положенную плитку. Понятия не имея, с чего начинать поиск, Сефрин направилась прямиком к главной двери. Она даже не знала, что ей предстояло украсть. Музыкальный инструмент? Как странно. Кто похитил ее сына и убил престарелую женщину ради рога? Многое в этой просьбе казалось абсурдным. Она слышала голоса в голове; нет, не голоса, поправила она себя, – всего один голос.

«Это лучше?»

Если бы она собственными глазами не видела спальню сына, залитую кровью Мики, и если бы с ней не было Сеймура, тоже ставшего свидетелем этого кошмара, Сефрин убедила бы себя, что превзошла Арвис и заслуживает награды за крайнюю степень отрешенности от реальности.

«Но мы оба видели сообщение».

И хотя монах не слышал Голос, это казалось не таким уж странным по сравнению со всем остальным. Голос даже придал некую структуру непостижимому. Она понятия не имела, что происходит, кому принадлежит Голос или как она могла его слышать. Но слова, пусть и ужасные, проложили путь к цели и указали ей направление. Сефрин посвятила всю жизнь тем или иным целям – обычное дело для рабочей лошадки. Перед ней стояла задача, которую необходимо было решить, и, какой бы страх она ни испытывала, она не отступит.

Интерьер дворца не отличался утонченной красотой более поздних сооружений. Вестибюль высотой в четыре этажа и высокую галерею опоясывали узкие оконца. Наверху, на стенах и частично на потолке, – изображения сцен Великой войны. Воины, скачущие на лошадях, развевающиеся знамена на длинных древках, тысячи бойцов на полях сражений; лучники, обороняющие ворота крепости. На одной из фресок на вершине холма стояли трое. Один из них сражался с чудовищем, напоминающим дракона.

Это была знаменитая сцена. Утверждали, что эти трое – Цензлиор, Течилор и Нифрон. На фреске был изображен момент, когда император убил одного из наколдованных чудовищ во время последней великой битвы. Нифрон действительно сражался с монстром на холме и убил его, но это был не дракон и даже не враг. То существо было на их стороне. А Цензлиор и Течилор представляли собой всего лишь художественные метафоры, а не живых людей. Под Цензлиор, что в переводе означает «быстроумная», подразумевались Арион и Сури, женщины, которые помогали делу при помощи магии. А мужская фигура, известная как Течилор, символизировала тысячи быстроруких воинов-людей, которые сражались и погибали. Так объясняла эту картину императрица Персефона, хотя слова, выгравированные по кругу, с легкостью могли навести на мысль, что Течилор и Цензлиор существовали на самом деле. Императрица настояла на гравировке надписей, хотя сама так и не выучилась грамоте. Тем не менее она считала очень важным умение читать и была бы страшно разгневана, если бы ей стало известно, что после случая с Брэном и Сури император запретил обучать подданных чтению.

Справа простиралось северное крыло, где собирались имперские чиновники, в том числе налоговая и прочие внутренние службы, а также военный штаб. Слева находилось южное крыло, в котором разместились комнаты прислуги, кухня, склады и кабинеты Имперского совета. Из-за низких потолков, поддерживаемых мощными каменными колоннами, и отсутствия окон это крыло напоминало склеп. Впечатление усиливалось еще и тем, что именно здесь Сефрин впервые столкнулась со смертью. Ей было двенадцать, когда скончалась императрица Персефона, женщина, в честь которой ей дали имя. Она умерла в покоях, расположенных прямо над залом, где теперь собирался Имперский совет.

Сефрин быстро прошла по выложенному черно-белой плиткой полу к величественной лестнице, которая вела в верхнюю галерею, и впервые поднялась по ней. Наверху ей предстояло миновать длинную анфиладу помещений, чтобы попасть в резиденцию императора, личные покои Нифрона. Они тоже были поделены на две части: справа располагались собственно палаты императора, а комнаты слева принадлежали императрице Персефоне. Сефрин всегда казалось странным, что у правителей раздельные не только спальни, но и апартаменты.

«Предполагаю, Нифрон хранит его где-то в безопасном месте, – сказал ранее Голос, – во дворце».

Сефрин подозревала, что если император считал нечто ценным, то наверняка спрятал это у себя в покоях. И вряд ли кто-то станет слушать историю о забытом шарфе, если ее застанут в этой части дворца. Можно, конечно, сказать, что она подумала, будто прислуга приняла ее шарф за шарф Нифрона и унесла его наверх. Так себе оправдание, но это лучше, чем ничего. Если ее поймают, скорее всего, просто попросят уйти. А вот окажись на ее месте кто-то другой…

«Понятно, почему Голос выбрал меня! – Подумав об этом, она почувствовала себя глупо. – Не нервничай. После всего, что произошло, трудно соображать: со стен капала кровь Мики, я не знала, жив Нургья или мертв… Теперь меня толкают на преступление против императора. О, Мари, это плохо кончится».

И все же фрагмент мозаики встал на место, и это помогло. Чем больший смысл обретала вся картина, тем лучше она себя чувствовала. Главной тайной оставался источник Голоса. Сефрин понятия не имела, кто это может быть. Если исключить вероятность того, что она сошла с ума – а это наиболее вероятный вариант, – что оставалось?

«Может, это бог? Кто еще обладает подобной силой? Если так, кто именно? Благожелательным он мне не показался. Может, Феррол? Нет, не подходит».

Голос определенно принадлежал мужчине, а родители Сефрин всегда утверждали, что Феррол – женщина. Им ли не знать: они якобы встречали ее.

Дойдя до развилки, Сефрин остановилась. По обе стороны коридора виднелись высокие двери. Пора делать выбор.

Нужно начать искать хоть где-то…

В этот момент дверь справа отворилась. За ней стоял, глядя прямо ей в лицо, Иллим.

Сефрин онемела. Застыв на месте, она не отрываясь смотрела на него.

Иллим служил во дворце управляющим. Будучи старше императора, он занимал эту должность еще в те далекие времена, когда Алон-Рист был главной крепостью на имперском берегу реки Нидвальден. Хотя возраст его давно перевалил за несколько тысяч лет, выглядел он не старше сорока пяти. Облачение его было на удивление простым, домашним, но Сефрин догадалась, что, будучи личным помощником императора, он, скорее всего, и жил здесь.

Недовольно скривившись, Иллим несколько раз пощелкал пальцами, словно пытаясь что-то вспомнить, потом указал на нее.

– Сефрин, верно? – Сделав вывод, он победоносно улыбнулся.

Она кивнула.

Улыбка не сходила с его лица.

– А твоей матерью была… Мойя.

Она снова кивнула.

– Она мне нравилась, но сейчас, наверное, уже умерла?

– Да, восемьсот лет назад.

– Так давно? – Он печально покачал головой и окинул Сефрин внимательным взглядом. – А Тэкчин? Твой отец еще жив?

– Да, по-прежнему живет в том же доме в Мередиде.

– Я хорошо его помню… Славные были деньки. Добрый старина Тэкчин. Вы вместе? – Иллим бросил взгляд в коридор.

– Нет, сэр.

Иллим махнул рукой.

– Не называй меня «сэр». Я всего лишь слуга. И всегда им был.

– Не совсем.

– Ну, может быть, – со вздохом сказал он. – Жаль, что твоего отца здесь нет. Уверен, император был бы счастлив увидеться с ним. Они ведь последние из галантов. – Он почесал голову, и она заметила, что его светлые волосы начали седеть.

– Отец…

– Погоди-ка. – Взмахом руки он пригласил ее следовать за ним. – Незачем стоять в этом холодном коридоре. Я просто хотел проверить, не привезли ли белье. Пойдем ко мне в покои. Только не обращай, пожалуйста, внимания на беспорядок.

Быстрым шагом он провел ее через анфиладу комнат. Она шла следом, одновременно радуясь приглашению и волнуясь. С виду не скажешь, но этот фрэй, скорее всего, одна из самых влиятельных фигур в мире. Управляющий – не слишком высокая должность, но Иллим был лучшим другом и советчиком императора.

Комната, в которую он привел ее, не оправдала ожиданий. Сефрин предполагала увидеть безупречно аккуратные и скромные покои, поскольку Иллим славился утонченностью вкуса, однако заметила страшный беспорядок. Мебель и убранство выглядели богато, но повсюду была разбросана одежда, а на инкрустированном золотом стуле стояла тарелка с остатками еды. Управляющий пригласил ее присесть, хотя вся мебель была завалена грязной одеждой.

– Благодарю, – ответила она и осталась стоять.

– Так что ты говорила? – напомнил он.

– Говорила?

– Что-то про Тэкчина?

– О… ах… Я собиралась сказать, что мне очень нравятся его рассказы о ваших приключениях.

– Не о моих, – поправил Иллим. – Я никогда не был галантом, членом того элитного воинского отряда, но я знал их всех, даже отца Нифрона. По правде говоря, – он наклонился к ней, – предводитель из Зефирона был бы вдвое лучше, чем из Нифрона.

– Похоже на… э… опасное мнение.

Иллим рассмеялся.

– Вовсе нет. Я часто говорю это Нифрону, особенно когда злюсь на него.

Управляющий рухнул на кучу сваленной на диване одежды и закинул ноги на стоявший рядом стул.

– Послушай историю, которую твой отец наверняка не знает. Как-то весной мы с Нифроном накачались яблочным вином, а его отец застукал нас, когда мы собирались покорять Грэндфордские пороги на плоту – да еще ночью! – Он улыбнулся воспоминанию. – Зефирон нас не остановил. Той ночью мы едва не утонули. Я сломал ногу и разбил вот эту косточку. – Он указал на ключицу. – Нифрон ударился головой и на неделю ослеп на один глаз. – Он расхохотался. – Милостивый Феррол, я скучаю по тем денькам. Клянусь тебе, скучаю! Жизнь была… вот это была жизнь, да?

Он посмотрел на нее, словно ожидая ответа, но Сефрин понятия не имела, что сказать.

– Когда думаю о том, как сильно он хотел все это получить, – Иллим указал на люстры, хрустальные графины и роскошные ковры на полу, – никак не могу взять в толк, зачем ему это. – Он погрозил ей пальцем. – Ты ведь встречалась с Нолином, да?

Вопрос удивил ее, и она ответила не сразу.

– Ах… да, сэр. – И торопливо прибавила: – Но с тех пор, как мы виделись в последний раз, прошло больше года. Он сейчас на юго-западе Маранонии.

– Ему нет еще и тысячи, верно? Ах, вот было время! – Он покачал головой, словно пробуждаясь от приятного сна. – Нолин будет с теплотой вспоминать службу в легионе. Так же, как твой отец и Нифрон ценят годы, когда они были галантами. Поверь. Я все это видел. Когда кончается битва, клинки ржавеют.

Оттолкнувшись ногами от дивана, он выпрямился и собрал ворох туник, паллиев и штанов.

– А как твои дела? Все в порядке?

Она с трудом удержалась, чтобы не рассказать ему правду.

«Если кто-либо из вас скажет хоть слово, умрут все трое, начиная с бедного малыша Нургьи», – предупредил ее Голос, и он наверняка наблюдал за ней, теперь еще внимательнее прислушиваясь к каждому ее слову.

– Все хорошо, – сказала она.

– Нет, не хорошо, – возразил он, понимающе глядя на нее. – Я знаю, зачем ты пришла.

Она затаила дыхание.

– Ты уже много лет пытаешься получить аудиенцию у императора. Я понимаю, каково это – столько ждать. Поверь, ты не первая, кто безуспешно пытается прорваться к его персоне. Мне приходилось отказывать генералу легиона! Губернаторам провинций, в том числе Сикара. – Иллим усмехнулся. – Ох, милостивый Феррол, тот еще фрукт. Никому из нас не нравился, когда служил в Ристе. Но можешь себе представить, каково это – говорить губернатору Мередида, что император его не примет? После того как тот много дней был в пути. Истерика – слишком мягкое слово для того, чтобы описать его реакцию. Как ты понимаешь, я не могу нарушить протокол. Предлагаю подать прошение в министерство. Я постараюсь замолвить за тебя словечко, и, если можно это устроить, я устрою. Но ты должна набраться терпения.

Он встал.

Она не могла уйти. Еще не время. Несмотря ни на что, нельзя было упустить такую возможность.

– Есть еще кое-что, – медленно начала она. – По поводу фестиваля в честь Дня основателя.

– Да?

– Я подумала… то есть хотела узнать, вдруг… Видите ли, Имперский совет планирует большое представление. Своего рода… – Она импровизировала, придумывая все на ходу, а это не входило в число ее талантов. – Реконструкция событий. Мы подумали, то есть Имперский совет предложил, использовать настоящие предметы той эпохи, чтобы оживить прошлое для наших сограждан.

– Например?

– Ну, какие-нибудь реликвии, антиквариат. Например, флаг, развевавшийся над Алон-Ристом во время Грэндфордской битвы. Может быть, сохранилась колесница императора со времен войны. Может, даже рог Гилиндоры. – Она надеялась, что правильно запомнила название.

– Рог… – Он покачал головой. – Откуда ты о нем знаешь?

Она улыбнулась, напустив на себя невинный вид.

– От родителей.

– Ах да! – Он кивнул. – Что ж, они должны были объяснить, что рог – не игрушка. Это священная реликвия, не предназначенная для глаз праздной толпы. – Он усмехнулся при мысли об этом. – Она хранится под замком.

Его взгляд метнулся к тому, что Сефрин изначально приняла за украшение на стене, но теперь ей показалось, что это маленькая дверца – каменная и без ручки.

«Но почему рог в покоях Иллима?»

– Ну что ж, нет так нет, – сказала она, разглядывая смятую тунику.

– Знаю, о чем ты думаешь, – сказал он.

– Знаете?

– Я всегда стремился поддерживать во дворце чистоту и порядок, а в комнате у меня полный хаос.

– Я не хотела ни на что намекать или оскорбить вас. Наверное, это как в той старой поговорке: дети сапожника ходят без сапог.

– Нет, дело совсем не в этом. В этом случае мои дети предпочитают ходить без сапог.

– Простите. Не понимаю.

– Нифрон. Проблема в нем. Я, видишь ли, живу с неряхой и просто не в состоянии уследить за тем хаосом, который разводит император. Это его беспорядок.

– Значит, вы с Нифроном… вы оба делите…

Иллим пожал плечами.

– Мы оба здесь спим, если ты об этом. Делить – это другое дело. У Нифрона это плохо получается. Но это моя проблема, а не твоя.

«Это все объясняет. Рог действительно здесь!»

– Понятно, но мне бы очень хотелось обратиться к самому императору за разрешением выставить рог. Вы не будете возражать, если я подожду его здесь?

Он с улыбкой покачал головой.

– Не забывай о протоколе. Но я обещаю тебе, что мы сможем предоставить все остальное. Пожалуйста, передавай привет отцу, когда увидишься с ним. – Он снова рассмеялся.

– А… да. Передам. Благодарю вас, – сказала она и вышла в коридор.

Она двигалась быстро и замедлила ход, только выйдя в пустой внутренний двор.

– Он за каменной дверью! – прошептала она вслух. – Рог под замком в личных покоях императора. – Последние слова она прошипела, стараясь говорить тише, хотя ей хотелось кричать. – Ты меня слышишь? – Она помолчала, прислушиваясь. Лучше уж выяснить отношения с Голосом здесь, а не на людной улице. – Я не могу достать его. У меня никак не получится!

Она подождала.

Ни слова в ответ.

– Проклятье! Да скажи что-нибудь!

Тишина.

Сефрин бросилась к воротам. Ей нужно было уйти, вырваться из дворца прежде, чем она разревется. Слезы уже наворачивались на глаза под гнетом страха, волнения и усталости.

«Нашла?»

Сефрин смущенно посмотрела на Андрула.

– Нет. Наверное, оставила где-то в другом месте.

– Ох… жаль, – удивленно ответил стражник.

«Да не шарф, дура. Рог! Он у тебя?»

Сефрин поняла свою ошибку, стеснительно улыбнулась, выскочила на бульвар Гранд-Мар и направилась домой.

Свернув в переулок, она сказала:

– Он заперт за каменной стеной. Я не могу его достать. Найди кого-нибудь другого. Но если вернешь мне сына, я скажу, где именно его искать.

«Так не пойдет. По условиям сделки – рог в обмен на ребенка. Если ты не можешь выполнить свою часть, я тоже не стану. А если ребенок более не представляет ценности, наверное, придется просто убить его. Ты этого хочешь?»

– Нет!

«Тогда что ты предлагаешь?»

Сефрин увидела свое отражение в луже – лицо, искаженное отчаянием, – и впервые в жизни показалась себе старой.

– Я что-нибудь придумаю, но мне нужно немного времени.

«Уже лучше, но не тяни. По-моему, малышу Нургье здесь не нравится, а ты же не хочешь, чтобы он заработал травму на всю жизнь? Так что поторопись ради него».