Читать книгу Вавилонская башня - Казимир Баранцевич, Михаил Альбов - Страница 12

С тех пор, как Онуфрий Аркадьевич получил записку Нюняка, в обычную программу его жизни (выражаясь высоким слогом) вошёл элемент совершенно нового свойства. В сущности, всё оставалось по старому, и жизнь статского советника текла раз навсегда заведённым порядком, а между тем, стоило теперь наблюсти его в иные минуты, что бы заметить какую-то происшедшую в нём перемену.

Не слышно уже было прежних тяжких вздохов и восклицаний: «О, Господи, Боже мой!» Хотя он по-прежнему проводил большую часть времени в своём кабинете, однако, времяпрепровождение это приняло совершенно особый характер.

Кабинет Онуфрия Аркадьевича представлял собою огромную, мрачную комнату, с окнами во двор, большими письменным столом, заваленным грудами книг и рукописей, книжным шкафом в углу и стенами… О, что касается стен, то эти последние настолько замечательны, что стоит сказать о них несколько слов.

На первом плане вас поразила коллекция портретов знаменитых писателей, развешанных в самой строгой симметрии… Впрочем, это не важно. Какой же кабинет литератора мыслим без портретов собратьев? Гораздо интереснее были другие предметы, украшавшие стены. Несколько полочек поддерживали группу статуэток. изображавших типы северных инородцев, вокруг, в самом прихотливом сочетании. лезли на вас ветвистые рога оленей и лосей, грозно торчали копья, колчаны и стрелы, а с другой стороны простирали объятия звериные шкуры костюмов самоедов. остяков, камчадалов…

О, сколько уж лет все эти предметы были немыми и равнодушными товарищами безрадостных дней хозяина этого кабинета и свидетелями его душевных терзаний во время служения музам!.. Они и теперь его созерцали… Они созерцали его и всё более и более проникаясь удивлением, тихо шептались между собою:

«Гм… Что это с ним?.. Что-то. кажись, как будто не ладно… Совсем на себя не похож!»

Онуфрий Аркадьевич действительно. не походил на себя. Он мечтательно раскинулся в кресле и, положив ногу на ногу, игриво помахивал правою, обутою в мягкую туфлю. Взор его был светел и ясен… По лицу блуждала улыбка… Он поверял свои сокровенные думы безмолвным свидетелям.

Да, вот, наконец-то, близится то, о чем так долго, мучительно и упорно мечталось! Довольно!.. Конец неудачам!.. И на его мрачном небосклоне восходит звезда! Пусть его новый роман из быта камчадалов постигла неудача… Он спрячет его на полку этого шкафа, вместе с десятком других подобных романов и примется с помощью Божьей за новый роман из быта алеутов!.. И когда удастся пристроить этот роман, тогда один за другим можно будет спустить и все прежние… О, да, непременно! Всё ведь дело в протекции! Сколько уже лет он ждал этой протекции! Он не искал её, нет, не кланялся, не унижался, потому что он горд… Он ждал терпеливо, когда придёт на выручку благодетельный случай… Он был уверен, что этот случай наступить. И вот, этот случай вдруг наступил! Наконец! Наконец! Надежда не обманула его! И вот теперь… с этих пор… О, что должно произойти с этих нор!!!

И Онуфрий Аркадьевича крякал, выпячивала грудь и обводил победоносным взором своих безмолвных свидетелей.

«Сомнительно… – шептали портреты знаменитых писателей. – Сомнительно, чтоб так это случилось!»

«Не верится что-то!.. Ох, что-то не верится!» – вздыхали на полочках камчадалы, остяки, самоеды.

«Вздор! Всё вздор на свете! Всё дело в протекции или в удаче!» – восклицал Онуфрий Аркадьевич, снова выпячивал грудь, вставал и прохаживался по кабинету.

Между тем, назначенный поэтом с древесными псевдонимами день приближался. Уже заранее в квартире Голопятовых стали происходить экстраординарным вещи. С утра подымалась возня прислуги, под непосредственным наблюдением самой Варвары Петровны, занимавшейся приведением в порядок каждого уголка, каждой самой незначительной вещички. По нескольку раз перетряхивались и переколачивались драпировки, ковры и тяжёлые салфетки, сметалась паутина в таких местах, куда никоим образом не мог заглянуть глаз постороннего… Словом, близился торжественный день!

Метёлка и щётка воцарились в квартире Голопятовых, самым деспотическим образом гоняя с места на место её обитателей. Беспрестанно Онуфрий Аркадьевич, погружённый в мечтания, бывал принужден покидать это занятие, так как в дверях кабинета внезапно раздавался голос неумолимой горничной Кати:

– Барин, пожалуйте отсюда! Нужно форточку у вас отворить!

В то же самое время, в другом конце дома слышался раздражённый голос Варвары Петровны:

– Ах, Людочка, убери ты, ради Бога, свои тетрадки! Видишь, ведь, что тут надо стереть!

Людочка нетерпеливо топала ножкой, так как голос мамаши прерывал её в самый разгар поэтического творчества, потому что она, как раз, в эту минуту грызла кончик своей украшенной перламутром ручки пера, придумывая новую строфу к начатому на днях стихотворению, начало которого глядит на неё с глянцевитой страницы переплетённой в голубую шагрень тетради, хранящей плоды её музы:

Как раз, на этом месте, голос несносной мамаши и прерывал нить её поэтических дум!

Людочка закрывала тетрадь и выходила в гостиную, где лакей Никанор. в позе Колосса Родосского, с красивым, напружинившимся словно перед апоплексией лицом, держал в объятиях снятую со стены картину, между тем как успевшая уже окончить своё дело в кабинете быстроногая Катя ёрзала щёткой по тому месту стены, где висела картина, распространяя по комнате облака серой пыли.