Читать книгу Жемчужина во лбу - Михаил Дорошенко - Страница 44

«Представьте, теперь, что вам снится сон. По трамвайным путям между двумя рядами красных стволов соснового леса в Сокольниках идет генерал: какое-то время вы будете смотреть на мир его глазами. Трамвай останавливается и задним ходом возвращается. Двери раскрываются. Вы берется за поручни, но получаете удар электричеством. Девочка подает руку: „Не держитесь за поручни. Мы специально ток подвели, чтобы любопытные дальше порога не шли“. Вы заходите и с удивлением осматриваете оранжерею в трамвае, из которого вынули сидения, а вместо них поставили статуи и вазы с цветами».

* * *

– Не удивляйтесь, – говорит девочка. – Мы снимаем кино… так мы всем говорим… подбираем натуру для фильма. На самом деле мы здесь живем. Моя фамилия Мнишек, а имя Зарина. Чтобы стать самой известной из всех неизвестных знаменитостей мира, я сбежала из дома… из Ташкента далекого. Папа, его сослали в Ташкент, город хлебный, как говорили тогда, был поляком из бывших, а мама в местном театре нашлась. Она в свое время в гареме эмира Бухарского нахваталась привычек гаремных и мне привила, соответственно. Я жила как в раю, но в провинции разве прославишься, и вот я в столицу отправилась.

– А кто твоя спутница, деточка?

– Деточка, хм! Я – неточка. Моя спутница актриса французская Карабасова Анна. Она села в Берлине на поезд по сюжету фильма Кирсанова – режиссера известного – и заснула, а проснулась в Москве. Возможно, еще не проснулась. Никак не вернется домой. «Спящая красавица». Сказку французскую помните? Красавица в зеркало все на себя там смотрела-смотрела и до того досмотрелась, что яблоко из вазы взяла и из зеркала сама себе подала, а та, дура, взяла. С другой стороны, кто не возьмет: вспомните Еву! Красавицы вообще не очень-то осмотрительны, особенно когда осматривают свои достоинства в зеркале, чтобы с подругами сравниться – не в их пользу, разумеется, даже если сами не очень, а эта красавица писанная! Пером Шарля Перро, если помните. Определенно, гусиным. Откусила кусочек яблока и уснула онерическим сном.

* * *

Анна идет по коридору коммуналки. Ее догоняет роллс-ройс, она поднимает руку. Кирсанов во фраке, цилиндре и плаще а-ля Макс Линдер открывает дверь и жестом приглашает ее. Они едут по коридору, проезжают украшенные мрамором холлы и, наконец, въезжают в огромную, как заводской цех, коммунальную кухню со стенами, окрашенными свежей оранжевой краской с полосками гари у газовых плит.

– Эй, поселянин, – обращается Кирсанов, упираясь тростью в грудь одного из обитателей кухни, – где это мы оказались?

– Не знаю, как вас по имени отчеству…

– Можешь звать меня сэр, – говорит Кирсанов, доставая из машины бутылку шампанского и два бокала. Они чокаются и выпивают.

– Премного благодарен, товарищ… э… сэр.

– Стало быть, мы у товарищей. Ну, рассказывай, – говорит Кирсанов, обводя тростью круг, – как вы дошли до жизни такой?

Анна в шикарном вечернем платье, с сигаретой на длинном мундштуке ходит по кухне от стола к столу, бесцеремонно заглядывая в кастрюли и лица. Она подходит к мальчику в круглых очках с раскрытой книгой на груди. Надпись на обложке гласит: «Удивительные приключения маркиза де Караба в стране Дураков». Анна берет его за подбородок.

– Мальчик, а мальчик, ты знаешь, кто я? Я знаменитая актриса всех времен и народов Анна Карабасова, а ты кто такой?

– Я в прошлом рождении Наполеон, – он надевает треуголку.

– Или торт.

– Может быть.

– Мальчик, а мальчик, я тебя съем. Ой, что это я горожу! Какая-то странная роль или мне снится все это, – она обводит полукруг мундштуком. – Скажи-ка мне, где я и кто ты?

– Я тот, с кем вы сочетаетесь браком через несколько лет… или уже сочетались когда-то… в ином измерении времени и места, в коем мне будет столько же лет, сколько и вам, мад-муазель или дам.

* * *

– Вот она все спит и спит… из одного сна переходит в другой. Проснуться не может – потерялась во снах. Видите, все курит и курит. Не знает, что делать, как жить. Во сне ведь опасно…

* * *

Анна идет по улице, ее обгоняет беспрерывно танцующий молодой человек. На нем белый костюм, на голове канотье, в руке легкая трость, а на плече черный котенок. Он отбивает чечетку, вертит тростью, снимает шляпу и картинно раскланивается перед проходящей дамой. Несколько раз он догоняет Анну, но всякий раз его отвлекает очередная прохожая. Наконец, он возвращается к ней и показывает нож с выскакивающим лезвием.

– Это что? – спрашивает Анна, прикасаясь пальцем к острию ножа.

– Это? – удивляется молодой человек ее непониманию. – Это? Это ограбление.

– Средь бела дня!

– Пожалуй, уже вечер. Придержите киску, мадам.

Он кладет ей на плечо котенка и запускает руки в карманы ее пальто. Впервые молодой человек приостанавливает свой танец и с удивлением разглядывает свою добычу: в одной руке у него пистолет, в другой франки.

– Ты кто… шпионка? Шпионов уважаю!

Он возвращает ей деньги и пистолет, забирает котенка.

– Одну минуточку, – делает несколько танцевальных па перед проходящей мимо красоткой, кладет ей кошку на плечо, запускает руки в сумочку и, продолжая вытанцовывать чечетку, что-то говорит ей на ухо. Рассовывая бусы и деньги по карманам, он возвращается к Анне.

– Пардон, мадам, еще одно мгновение, и я к вашим услугам.

Он возвращается к ограбленной барышне, раскланивается:

– Целуем ваши ручки, мадмуазель. Не плачьте, вы такая молодая, красивая, у вас еще все впереди, – забирает котенка и присоединяется к героине.

– Позвольте вас вознаградить, мадам.

Он набрасывает ей на шею украденные бусы, берет под руку и уводит.

– Прошу! – он подводит ее к двухстворчатой резной двери с изображением Гермеса.

– Что это? – спрашивает Анна, входя в просторную комнату, заставленную антиквариатом.

– Это – малина, – отвечает ей девочка, сидящая на трехколесном велосипеде, – не спутайте с клубникой, которая здесь еще будет, когда повзрослею.

На очередном пируэте бесконечного танца молодой человек разбивает фарфоровую вазу, стоящую на столе.

– Меня зовут Танцующий Пират, – говорит он, разбрасывая добычу по углам. Дотанцевав до того места, где сидит девочка, снимает ее на ходу с седла и ставит на дно разбитой вазы. Из-под портьеры выскакивают два мальчика в кепочках. Быстрыми движениями они собирают вазу из осколков, отбивают чечетку и исчезают.

– А теперь стреляйте, – предлагает молодой человек.

– Нет-нет, ни за что! – восклицает Анна. – Лучше убейте меня!

Молодой человек делает очередной пируэт и с размаху разбивает вазу тростью, но девочки в ней нет. Он становится на фарфоровый поднос, лежащий на полу, и продолжает отбивать на нем чечетку. Неожиданно поднос начинает подниматься вместе с молодым человеком в воздух. Он делает несколько пируэтов и кружится вокруг нее. Она аплодирует: поднос разбивается, и танцор падает на нее…

Анна лежит на постели, застеленной красным шелковым покрывалом, на ней – все тот же молодой человек. Они оба одеты. Анна с удивлением смотрит на него, приподнимает шляпу, которая лежит у него на спине, и видит под ней воткнутый нож. Она хватает его с перепугу за волосы, чтобы отстранить от себя, но голова отделяется от тела. На лице – черная маска с блестками. Она срывает маску: на нее смотрят глаза манекена, а из отверстия в шее просыпается золотая пыльца.

* * *

– Если во сне так опасно, наяву – и подавно. Не успеет она выйти на улицу, как ее арестуют и поведут к ловеласу известному. Он высматривает ее из машины своей сквозь стекла пенсне своих пристально, чтобы ее прапировать, а она не желает. Ох, как я ее понимаю! Приапировать, надо же, а?! Можно эвфемизм какой-нибудь употребить поприличней: сурсик совершить или еще что-нибудь, а не так откровенно. На улице ей появляться нельзя: ее сразу узнают. Трамвай пришлось экспроприировать, нет, умыкнуть и в нем поселиться, чтобы не арестовали из-за отсутствия паспорта. Приходится ездить по парковой зоне, чтобы подальше быть от людей. Можно было бы жить в коммуналке, но у тамошних жителей обязательство перед правительством – доносить друг на друга. Не все, правда, доносят, но многие. Можно сказать, большинство.

– Как же вы мне доверились?

– Вам, персонажам, я доверяю. Я вас своим персонажем считаю, потому в трамвай и впустила, чтобы историю вашу послушать. Не каждый день можно генерала на трамвайных путях наблюдать без машины. Вы по городу бродите, чтоб от ареста спастись. Разве не так?

– Может быть.

– Все, что вижу и слышу, я в записную книжку вношу: вот сюда, – стучит она пальцем по голове, – а потом в другую эпоху, лучшую, если такая наступит или мы въедем в нее, сделаю фильм, а вы его можете прямо сейчас посмотреть…

– Наверное, я в нем сейчас и играю.

– Правильно, сами того не подозревая. Любую историю, квази, могу воссоздать. Один генерал от медицины во время гражданской войны переходил от большевиков к белогвардейцам и обратно. И снова туда и обратно. Бежал, наконец, за границу, и в Вальпараисо оказался. Красивое названия, правда? Звучит, словно музыка, да? Играл в казино и таксистом служил. Многое чего пережил и, наконец, стал известным врачом. В тепле пребывал и уюте: красавицы, пальмы, вино! Казалось, сиди себе с сигарой на кресле плетеном, как на даче в оные еще времена в Переделкино. На плече попугай, красавица знойная на колене одном, на другом пекинес, одна рука на попе красавицы, другая с бокалом, ан нет! Привезли его как-то врачевать от инсульта диктатора местного. Поставили перед кроватью больного, нет, перед ложем – тот возлежал на диване… диктаторы всегда почему-то на диванах лежат… а генерал как стукнет кулаком по столу: освободите, мол, всех заключенных из тюрем, а то лечить вас не буду! Диктатор, будучи человеком коварным, пообещал. Клятвенно даже! Русскому человеку легко обещать, он верит всему. Много раз нужно в песий бисер ткнуть его мордой, чтобы понял, что это вовсе не бисер, а если и не песий, то все равно неприятно, ежели тычут. Генерал диктатора вылечил, а он, неблагодарный, приказал поставить своего спасителя к стенке.

– Ожидаемый результат.

– Генерал заумолял своего казнителя, назад запросил свои слова про заключенных: пускай, мол, сидят. Зачем, спрашивается, дерзости говорить, если заранее знаешь, что тебя к стенке поставят за то? Стоит он у стенки и всю свою жизнь вспоминает. Ну, его попугали у стенки слегка и в три шеи прогнали – в награду за исцеление. На самом-то деле никуда он не уезжал, а все, что поведала вам о жизни его за границей, то – дым лишь, мечта. Из трусости не решился уехать. Думал, будет власть имущих лечить от раздвоения личности, и не тронут его. Наивный был, как и все! Откуда я знаю все это, вы спросите? Времени нет, как вы знаете. Не знаете, нет? Вот и узнали. Жизнь есть сон, – указывает она на афишу с упомянутым названием пьесы Кальдерона.

– Скорее, театр, – обернувшись впервые, мрачно поправляет ее Анна, стоящая у окна на задней площадке.

– А вот и театр, – говорит генерал. – Спасибо, что подвезли. Мне сюда.

– Вы в театр, а мы остаемся в кино.