Читать книгу Кульминации. О превратностях жизни - Михаил Эпштейн - Страница 22

Дорис Ли, заблаговременно взявшая себе американское имя, была из Шанхая. В родном городе, по населению в два с лишним раза превосходящем Чешскую Республику, Дорис преуспела: сначала как модель, затем как автор книжки о том, как делаются в КНР модели. Книжка стала бестселлером. Приваливших юаней писательнице хватило на загранпаспорт, с которым она добралась до Праги.

Язык общения, однако, у нас английский. Конечная цель Дорис – Америка, а именно город Сан-Франциско.

– Be sure to wear flowers in your hair40.

– Цветы?

– Обязательно.

– Почему?

Я отвожу шелковистую руку. После развода я в таком состоянии, что ничего мне этого не нужно. И вообще все человеческое – чуждо. Но о «Фриско», где сам не был, как и вообще в Америке, отчего же не поговорить…

– Смотрела «Чайна Таун»?

– Чайна… что?

Поняв, что между нами ничего не будет, и не особенно настаивая, Дорис Ли приподнимает попку, чтобы натянуть обратно салатовые трусики с тиснеными узорами. Распростертая на диване свиной кожи того оттенка розовости, который называют поросячьим, китаянка уводит в сторону колени, чтобы видеть мой артикулирующий рот и лучше понимать мой английский. Ей интересно, что рассказывает незадачливый клиент. Особенно про сценарий великого фильма Запада. Как он сделан. Губы – лепестки, кожа – будто чайную розу подвергаешь ласке. Ноготки покрыты изумрудным лаком с блестками. Ступни китаянки из уважения к рассказчику тормозят себя на шершавой коже дивана у самой границы соприкосновения. Влечение? Равно нулю. Но этот интерес… Китаянка шепотом повторяет имена: Роман Полански… Роберт Таун… Джек Николсон… Сид Филд… Трехактная структура… Поворотный момент…

– Мне столько всего нужно узнать! – восклицает Дорис Ли. – Но почему так называется, если фильм не про нас?

– Метафора.

– Чего?

– Nobody knows, – развожу руками… – Но должна быть тайна.

Дорис вздыхает.

– Здесь китайского квартала нет.

– Вопрос времени. Есть уже парикмахерская, рестораны… (Морщится пренебрежительно.) Есть ты.

– Я в Праге одна.

Автор китайского бестселлера, Дорис Ли работает и живет в публичном доме «Трубадур» на Житной. Собирает материал? Не то что «собирает», там материал возникает сам собой. Но стоит ли писать такую книгу?

– В каком смысле «стоит»?

А в самом прямом. Она боится не мести клиентов, это же Прага, здесь убивают редко и не за секс. А вот стоит ли овчинка выделки с точки зрения успеха? Succsess, sexsess… Созвучие забавляет. Но если серьезно, то тема вечная, что собственная жизнь показывает. В советской ее первой половине весь этот «блеск и нищета» казался архаикой, в Лету канувшей вместе с Софьей Мармеладовой, Катюшей Масловой и как ее там, из купринской «Ямы»? Но вот поворот спирали, и снова лупанарий сияет призывными огнями…

Я предлагаю помочь ей с книгой.

– В смысле… фифти-фифти?

– Нет.

– Сколько ты хочешь?

– Нисколько, – говорю. – For free?

Вот об этом «проекте» мы и говорим при дальнейших встречах – нечастых и совершенно платонических. Не проститутка и клиент: потенциальные соавторы.

«Трубадур» сексплуатирует ее по полной. Шесть дней в неделю, и не сказать, что работа там не бей лежачего. Хотя бывает, что приходится, но это обычно немцы, англичане…

Выходной в понедельник – когда там нет наплыва.

«День тяжелый» у меня тоже выходной, и я приглашаю Дорис Ли к себе на новоселье. От переезда «Трубадур» приблизился. Китаянка является не на такси, а пешком, встречаемая с моего кассетника гимном хиппи:

При отсутствии в Праге необходимых ингредиентов обед в моем исполнении назвать китайским можно только приблизительно. Зато у меня настоящий китайский сервиз из дерева. Черный лак с золотом. Темно-красные палочки. В поле зрения гостьи попадает и пагода. Подарок Мао моему тестю (покойному и бывшему, поскольку это с его дочерью мы развелись). Перед приходом китаянки старательно протер от пыли изгибы и скаты крыш с висюльками. Другие элементы фольклорной роскоши были завещаны мне коллегой по работе (покончившей с собой и post mortem разоблаченной в качестве советской агентессы).

Антураж обеда никак не действует. Будь на ее месте, все же ухмыльнулся бы на положенную мне наивно, но ведь от чистого сердца (допустим) ложку с золотом из Хохломы. Ну а на борщ отозвался бы и больше. Дорис же Ли, попив японского сливового вина и поклевав то и это, никаких признаков ностальгии не обнаруживает. Вот он, глобализм. Отрывает даже такие могучие корни, как… Конфуцианство, да, но что, собственно, я помню из его канона? Не успеваю вынести суждение, как гостья засыпает на моей зеленой оттоманке. Сидя и привалившись к спинке немного наискось. Я вынимаю из ее руки, чрезмерно украшенной «ювелиркой», свои лакированные палочки.

Возможно, она шпионка тоже. Почти что несомненно. Но я не собираюсь открывать матрешку, которую изобрели ее соотечественники заодно с бумагой, порохом и всем прочим, включая «культурную революцию» (а вот как называется их ГБ, этого я уже не знаю). Работа моя, во всяком случае, не интересует китаянку. Тут совсем другое задание, если оно на самом деле есть (а быть должно), и Дорис пока только в начале своего дао-пути к нему: стадия инфильтрации. Вот о чем я думаю, моя посуду. А возвращаясь на странный птичий клекот, ею изданный в безмятежном, вспоминаю и другое слово для всего этого. Паранойя. Профессиональная. Моя…

Мы гуляем по Старому городу. Не под ручку, конечно. И все равно несовместимость нашей пары – несмотря даже на мороз – обращает внимание пражан.

При всей ее совершенной красоте и живом уме Дорис Ли не без досадных изъянов. Названия и лого «высокой моды» правят ее миром. С «брендов» же просто брендит. На улицах вокруг отеля «Париж» не может пройти мимо витрин. Заметив нечто, прерывает на полуслове даже самый интересный разговор, – и в двери, да не в одни, а во все подряд – пока хватает ей наличных. А их у нее, и всё тысячи, всё лиловые тысячи, неизмеримо больше, чем у меня.

Не знаю, есть ли такой канон в конфуцианстве, но намекаю на необходимость здравомыслия: «Так разбрасывая деньги, ты еще долго будешь добираться до Америки. If you’re going to San Francisco…» Китаянка возражает. Ну и что? Могу позволить себе расслабиться после трудовой недели.

Другая особенность, которая меня смущает, – полное отсутствие бунтарского начала. Дорис Ли ничего не подвергает критике. Не говорит плохо ни о ком и ни о чем. «Трубадуром» своим вполне довольна. Кто там, за сценой, владеет борделем, это ей неведомо, а на первом плане управляет старичок за стойкой. С ним Дорис Ли всегда может договориться. Бывший, кстати, узник немецкого концлагеря. Клиентов ей тоже не в чем упрекнуть. В Праге Дорис пользуется растущей популярностью. Деньги под ноги так и летят. Никто не скупится, даже западные. Основной поклонник – молодой сенатор Чешской Республики, периодически высылающий за ней машину. И не какую-нибудь «Шкоду» – «Мерседес»!

Отбивая себе подошвы, вместе с дымом сигареты выпуская пар, я стою у магазина, за якобы роскошной витриной, внутри которой мечется жертва общества потребления. То появляется, то снова исчезает за кулисами примерочной. Даже любуюсь этим поначалу. Потом ухмыляюсь: «Но жить с этим безумием было бы…» Затем вдруг чувствую, что глаза обратились в лед. И зрительные нервы внутри. И вся эта картина…

– Да пошло оно все —

Носок ботинка вкручивает недокуренную сигарету в щель мерзлых кубиков пражских торцов. И в зимних сумерках среди спешащих домой прохожих через минуту я забываю девушку из некогда братского Китая.

***

Сидя под подвальными сводами «Трубадура», кропаю нечто свое в блокноте на пружинке. Девушки на высоких табуретах у барной стойки обращены ко мне лицами и другими фронтальными прелестями, на которые я, подыскивая слово, порой поднимаю невидящий взгляд.

Рядом садится на банкетку русскоязычная. Семнадцать лет, Луганск, Восточная Украина. С соответствующим «хгаканьем» спрашивает, как мой друг и почему не захожу. Спешит сообщить, что «твоя узкоглазая» с клиентом, – полагая, что здесь я ради Дорис Ли.

Но вот и она. Отработав, влезает на свободный табурет. На фоне вульгарной полураздетости товарок выглядит привлекательно строго. Застегнутая на все пуговицы рабочая «маодзедунка» и штаны цвета синих советских чернил. Окидывая взглядом приземистый зал, обнаруживает меня. Соскакивает на каменные плиты и на ощупь, не спуская с меня черных глаз, вдевает маленькую ножку в сабо на деревянной подошве.

Щелк, щелк…

И никаких упреков.

Все это время она думала про книгу. Конечно, в Шанхае был бы взрыв. Тиражи. Много-много юаней. Но предлагать такое в Праге? Здесь сексом никого не удивишь. Да, книжных магазинов на Вацлаваке много, но это только видимость, на самом деле рынок – вот такой. Показывает между большим и указательным. Скорей всего, отложит она совместный наш проект.

– Что, до Америки?

– Well…

В проеме овальной арки возникает старичок, переживший Холокост и коммунизм. Деликатным знаком указательного просит меня обратить на него внимание соседки, которую, возможно, требуют высшие эшелоны местной власти. Звезда борделя в ответ ему тоже поднимает пальчик: мол, секунду…

Ей кажется, что я еще не понял.

– Пойми, здесь никакого смысла. С точки зрения маркета…

– А с других?

– С каких?

– Искусства для искусства?

Озадаченная несколько, китаянка удаляется из моей послеразводной жизни, а я остаюсь под сводами «Трубадура», где нахожусь в качестве местного Вергилия. В ожидании, когда спустятся «из нумеров» мои гости из Швейцарии. Супруга там настолько ревнует мужа, что, попав в атмосферу пражской вольницы, собственноручно притащила его сюда, желая воочию увидеть навязчивые картины бурного воображения; черные ее глаза так и метали молнии:

– Шоковая терапия? Пусть! Говорят же у вас…

– Что?

Будучи слависткой, она вспоминает, несмотря на стресс:

– Клин клином вышибают?

Хозяин «Трубадура» оказался широк. Watching41, к тому же освященный браком, в счет им не поставил… Бонус!

Когда-нибудь я буду об этом вспоминать, а пока в ожидании беспокойной пары нейтралов продолжаю писать за мраморным столиком с выдыхающейся на краю бутылочкой «маттонки» и бокалом с пузырями и ломтиком лимона.