Читать книгу Низкий вид литературы - Михаил Гарцев - Страница 11

Мне снилось, будто ты не родилась,

а я привычно ждал тебя у входа

в театр наш, где радостно паслась

толпа друзей и прочего народа.

Я ждал тебя, сверяя по часам

ход облаков и ритм сердцебиенья,

и загоралось слово по слогам

над головой всего столпотворенья.

Я ждал тебя, ведь я еще не знал,

что ты беспечно отложила встречу,

и поднимался медленный оскал

луны над суетою человечьей.

Я ждал тебя, и плавились века,

и проходили царства и драконы,

и постепенно сонная река

перемещала в небо легионы.

И лил с небес поток холодных стрел,

и больно ранил тех, кто не укрылся,

я ждал тебя, и я не захотел,

и потому в домах не растворился.

Я ждал тебя, ушел последний франт,

мир опустел, и замерли кулисы,

и с дуэлянтом рядом дуэлянт

судачили о прелестях актрисы.

И зеркала снимали грим с лица,

и ничего уже не оставалось,

как ждать тебя до самого конца

чего-то, что еще не начиналось.

И в этот миг как будто легкий вздох

мне возвестил о долгожданной встрече,

и ты вошла… И случай или Бог

меня позвал в другой какой-то вечер.

И снилось мне, что не родился я,

а ты одна ждала меня у входа

в театр наш, где радостно друзья

паслись толпой в толпе иного рода.

Я видел сон. Зашел ко мне редактор.

С горячей точки нужен репортаж.

Ведь журналист, в какой-то мере, гладиатор.

Сжигает нервы, как награду за кураж.

Но человечество сильно умишком задним

и первый вывод может быть обман…

Я посмотрел в окно на палисадник,

всходило солнце, растопив туман.

Природа всеми красками сверкала,

плыл в воздухе цветочный аромат…

Я натянул на лоб свой одеяло,

я буду ждать и никому не рад.

Сегодня хвалим мы или ругаем,

а завтра будет все наоборот,

а завтра будет жизнь совсем другая,

и каждому из нас придет черед.

Мне у других не занимать отваги,

но мне претит сизифов тяжкий труд,

я не спешу марать листок бумаги.

Меня, наверно, многие поймут.

И я стал ждать, сменялись дни и годы.

Вокруг меня пророс травы бурьян,

а я стоял, как часть живой природы,

как каменный и древний истукан.

Стоял и ждал. Взгляд устремлялся в дали,

был не растрачен слов моих металл.

Уже Даен вернулся к нам с развалин,

где он на баррикадах воевал.

Уже покрылась плесенью клеенка,

жучком древесным был изъеден стол,

но я все ждал, а вот философ Шленский

с анальной стадии в другую перешел.

Стоял и ждал. Да, может так не каждый.

Под время бременем прогнулся циферблат.

Стоял и ждал, а вот учитель Шадов

закончил свой стотысячный трактат.

Прилег и ждал. Поэта путь не долог.

Ко мне зашел Харон, принес чернил.

Цинично сплюнув, мой задернул полог,

и без меня куда-то там поплыл.

Жизнь – фарс, довольно мерзостный спектакль.

Тщеславие и секс в ней правят бал.

Вдруг стал кружиться надо мною птеродактиль,

хоть я участия ни в чем не принимал.

Еще бы, у него губа не дура,

я молод и пока что не облез,

но, осмотрев мою субтильную фигуру,

он почему-то передумал и исчез.

Я все стоял. Средь бурь, ветров и градин.

Стоял и ждал, порой кропал стихи.

Уже в пещере горной сам бен Ладен,

раскаявшись, замаливал грехи.

Над морем с криком пролетали чайки.

Мой взгляд был бескорыстен, светл и чист.

На нарах о любви к тюремной пайке

вели беседу с террористом террорист.

Я все стоял… Толпа тянулась старцев…

На чью-то лысину лился льстецов елей…

А я все ждал. Уж старикашка Гарцев

отметил свой последний юбилей.

И понял я – моя строка речиста.

Она дитя разумного отца.

Смотрите все, в чем счастье журналиста:

вот так вот ждать —до самого конца.