Читать книгу Приглашение в замок - Михаил Ильич Дорошенко - Страница 28
Приглашение в замок
Оглавление* * *
В наказание его помещают в клетку, которую подвешивают к ветке дерева над большим обеденным столом на поляне. Участника пикника бросают в него куриные кости.
«Пой, раб», – заявляет очередной шутник.
«О чем?» – спрашивает пленник, отмахиваясь от апельсиновой корки.
«О свободе, о чем же еще!?»
«Что празднуем?» – спрашивает жена бургомистра, указывая веером на нечто, что стоит во главе стола под черной тканью.
«Э-то секрет, о, сюрприз, – говорит бургомистр. – Ладно, открою секрет. Сегодня мы празднуем день создания инструмента, – открывшего человечеству путь к свободе, равенству и братству! Открывайте!» – машет он рукой.
Официант дергает за веревку, и глазам изумленных участников пикника из-под опавшей черной ткани появляется гильотина с уже вставленной в обруч головой арлекина.
«Смерть тиранам, господа!» – бургомистр машет рукой, и на стол вываливается голова куклы.
«Арлекин у вас главный тиран?» – спрашивает Адамсон.
«Слышу иронию в голосе, исходящем откуда-то сверху. Не божественный ли голос то был?»
«Не-ет, – кричат все хором, – это наш гость».
«Почему же он в клетке сидит, если он гость?»
«Он наказан».
«За что?»
«За неуважение к его светлости нашему князю».
«В чем оно выразилось?»
«В неуважении».
«Молодой человек, что скажете в свое оправдание?»
«Хорошо бы вашего князя увидеть хотя бы одним глазком».
«Требование увидеть нашего князя в том состоянии, в котором он сейчас пребывает и есть проявление неуважения. Вернемся к нашим баранам, о, арлекинам! Кто следующий? Кто хочет примерять на себе воротник гильотины? Молодой человек, не желаете надеть воротник? Получите несказанное ощущение».
«Нет, не желаю, а вы?»
«Ожидаемый ответ с неожиданной дерзостью. Присоединяем еще один шар в корзину с прегрешениями нашего дерзкого друга, – бросает бургомистр орех на тарелку. – В конце подсчитаем и… оп… тьфу! – выплевывает бургомистр теннисный мяч. – Кто, кто бросил шар?»
«Я же вам говорил, – заявляет библиотекарь, – его светлость играет в теннис».
«Как могут шары сюда долетать?»
«Вот и я говорю, запретить нужно теннис… и футбол, заодно».
«Я предлагаю обсудить вопрос о запрете теннисных игр на ближайшем заседании городского совета. Теперь о нашем празднике. Кем бы мы были при двойной тирании баварского герцога и нашего князя?»
«Вы – бессменным бургомистром нашего города».
«Неправильная постановка вопроса. Нужно спросить по-другому. Сколько бы вы платили налогов, если бы мы, как и прежде, подчинялись императору Вильгельму, герцогу Баварскому, царство им небесное, и нашему дорогому, многоуважаемому шкафу. О, князю! Каламбур получился, цитата из пьесы какой-то? Дорогая, многоуважаемая гильотина… можно, воспользовавшись каламбуром, так к ней обратиться. Сколько ты пользы принесла, избавив мир от множества мытарей, негодяев, преступников и злодеев. Многоуважаемая гильотина поздравляем тебя с днем рождения, желаем…»
«Здоровья и счастья».
«Ну, это больше относится к нам. Окропляем предмет сей… святой отец, может вы окропите?»
«Нет-нет, я против насилия».
«Ваше право. Окропляем предмет сей полезный вином, солью и перцем во имя всех нас: князя нашего в первую очередь, наследницы его графини Амалии, нашего бургомистра – в моем лице, начальника полиции, епископа нашего будущего…»
«Ну что вы…»
«А то и кардинала, начальника полиции… о, уже упоминал, его помощника…»
«Конокрада местного», – отмечает Адамсон.
«Единого в трех лицах, библиотекаря нашего… Вернемся, однако, к только что произнесенной шутке. Кто у нас шутит так грубо?»
«Молодой человек, сидящий в клетке», – отвечают несколько голосов.
«Дорогие братья и сестры, – встает священник, – я предлагаю из милосердия извлечь молодого человека из клетки и посадить вместе с нами за стол. Давайте проявим к нему снисхождение и посадим его рядом с нами, как равного».
«Да он и так равнее у нас самого равного: с графиней на короткой ноге – всем дерзит от того. Спускайтесь, молодой человек. Помогите ему кто-нибудь. Клетка у нас теперь осталась пустая. Кто займет его место? Никто не желает… так я и знал. Ну да ладно. Усаживайтесь, молодой человек, и теперь вы примете участие, как равный, в нашей любимой игре. Что вам?» – спрашивает он секретаря, поднявшего палец.
«Затмение начинается».
«Ах да, чуть не забыл. Затмение начинается, предсказанное нашим астрономом, астрологом, архитектором и… а… библиотекарем, в общем. Сейчас, воспользовавшись затемнением, мы посмотрим фильм…»
«Принц и нищий».
«Да, принц и… нищий. Экран уже есть, – указывает он на официанта, который держит чистый холст в раме, – начинаем».
«До первой скабрезности только», – грозит пальцем бургомистр.
Офицеры в парке показывают дамам пушку. Открывая шампанское, они выстреливают пробками в небо: дамы хохочут. Одна из них хватает за шнур и, закатываясь от хохота, дергает его. Пушка выстреливает, что вызывает у всех очередной приступ смеха.
Обгоняя поток машин на дороге, снаряд влетает в зал музея, со свистом летит меж фарфоровых китайских ваз, статуй, изощренных серебряных птиц и драконов. Брякая золочеными крыльями, птица взлетает над мраморным насестом, пропуская снаряд. Склонившийся над столом профессорского вида человек изучает какую-то безделку в прямоугольную лупу. Зевающая ассистентка, стоящая перед ним, затевает от скуки рискованную игру: задирает подол платья до пупка и опускает.
– Что это было? – вскидывает голову профессор, указывая пальцем на обнаженный живот.
– Не понимаю, о чем вы? – удивляется бесстыдница, опуская подол.
– Мне показалось… э… снаряд пролетел.
– Показалось, – отвечает она, зевая.
«Ну, это совсем не годится! – говорит бургомистр. – Какая-то белиберда! Скабрезность к тому же!»
Снаряд поражает колонну на площади с бронзовой статуей св. Симеона с крестом. Колонна разваливается, святой медленно опускается, но останавливается и повисает в дыму. Повисев некоторое время, как бы выбирая направление, подниматься вверх и летит над крышами домов, теряя кирпичи из остатков колонны. Прохожие с удивлением задирают головы в небо. Один из прохожих падает. Какой-то шутник останавливается и наступает ему ногой на грудь.
– Что вы делаете? – осведомляется еще один прохожий с тростью, которого играет толстяк с моноклем.
– Падающего подтолкни, сказано. Разве не так?
– Хм.
– Если Бога нет, все позволено
– А что, Его нет?
– Ницше утверждает, что нет. Пишет, что умер.
– Точно? Вы сами читали?
– Разумеется!
– Ну, тогда другое дело! Ницше – авторитет! – и он толкает тростью упавшего в грудь.
Столпник останавливается над одной из крыш и, пробивая стеклянную крышу, опускается в зал биржи с орущими людьми. От удара об пол по мрамору разбегаются трещины. Присутствующие на секунду замирают, повернув головы в сторону статуи, но на табло возникает очередная цифра, и торги мгновенно возобновляются.
«И мы все там снимались, заметили?» – раздаются голоса.
Постояв некоторое время, статуя начинает медленно подниматься в небо, пролетает над городом и опускается на кладбище.
«Как можно сниматься в такой ерунде? – обращается к супруге бургомистр. – Прекратите просмотр!»
«Просмотр отменяется, – говорит секретарь, – среди нас посторонний. К тому же затмение заканчивается. Мы хотели показать вам фильм о принце, который стал нищим, потом князем такого же крохотного княжества, как наше, а затем вновь попытался стать принцем. Можете не беспокоиться: все закончится благополучно, зло будет пресечено. Философа доморощенного и бродягу за попытку шантажа и присвоение чужого имени… такой же наглый оказался, как и отец нашего князя… отправят на гильотину».
«Долой тиранию! – восклицает бургомистр. – Да здравствует гильотина! Замечательный кинофильм, хотя и сделан каким-то иностранцем…»
«Кирсановым».
«Да-да, каким-то итальянцем. Для нас, истинных тевтонцев, все иностранцы – итальянцы. О присутствующих не говорим…»
«Есть еще негры, – добавляет секретарь, – тунгусы и…»
«Попрошу не перебивать! Сейчас наши актеры, ибо все мы актеры, потому что мир, как известно, театр…»
«Можно? – поднимает палец кверху секретарь. – Мир не театр, как считал когда-то Шекспир, а кино-театр, и мы не просто актеры, а кино-нынче-стали-актерами в нем».
«Он так сказал? Если Шекспир так сказал, пусть будут киноактеры. Теперь наши актеры…»
«Кино-актеры».
«Да-да, киноактеры… по очереди расскажут стихотворение, историю из жизни, спляшут или споют».
«Со мной престранная произошла история, – не дожидаясь приглашения, начинает рассказывать не вполне трезвым голосом один из гостей, – к тому ж пре-неприятнейшая. Ехал я, эдак, под вечер… слегка под шафе, повторяю: слегка… на своем лимузине к загородной вилле своего лучшего друга – большущего чудака. Забыл, как звали его, к сожалению. Не о нем пойдет речь. Навстречу по моей полосе несется машина точно такой марки, как у меня. Я сигналю: наглец не сворачивает. Буквально в метре от меня притормозил и остановился. Я высовываюсь из машины и рукой ему машу: отъезжай, мол, мое преимущество, а он на меня машет. Ах ты, гад такой: сейчас я тебя проучу. Даю задний ход, а затем нажимаю на газ и иду на таран и… проезжаю сквозь облако сверкающих осколков. Зеркало оказалось на дороге стояло, представляете?»
«Зеркало? – удивляется бургомистр. – Откуда на дороге взялось зеркало?»
«Вот и я говорю: откуда?»
«История у вас какая-то странная».
«Покуривши ночью на предпоследней станции перед границей, – начинает рассказывать секретарь бургомистра, – только собрался, было, войти в вагон поезда Мюнхен-Женева, как меня за плечо останавливает женская рука в кружевной перчатке. Оборачиваюсь… Бог ты мой! Прекраснейшая из женщин предлагает мне перевести через границу шляпную коробку с чем-то по тяжести явно не шляпа. „На той стороне, – говорит незнакомка сквозь вуаль завораживающим, многообещающим голосом, – я вас вознагражу. Собой…“ И так на меня, господа, посмотрела… Ну, кто после такого откажет? „Только не открывайте, – говорит она и прижимает палец к моим губам, – если не хотите неприятностей“. Провез я эту коробку через обе границы. Жду, когда явится за коробкой с вознаграждением – собственной персоной. Час еду – два, никто не является. Дай, думаю, загляну в коробку. Никто меня не видит – один в купе. Открываю, а там, господа, голова давешней дамы. Глаза открыла и говорит: „Я же тебя предупредила: не открывай. Жди теперь неприятностей“. Я тут же коробку эту несчастную выбросил за окно».
«Как же вы так, – спрашивает бургомистр, – дама все-ж-таки?»
«Вы откройте саквояжик, придя домой, с головой самой даже наипрекраснейшей дамы на свете, а я на вас погляжу».
«Истории у вас как на подбор все какие-то странные», – отмечает бургомистр.
«Ничего странного, вся в тему».
«Какую тему?»
«Ну, как же, как же: в гильотинную!»
«А, да-да! Один фант в вашу пользу. Кто следующий?»
«Аналогичный случай произошел со мной недавно в Мюнхене…» – начинает следующий гость.
«Аналогичный чему?»
«Тому, как Ницше тростью на нищем учение свое преподал. Будучи в Мюнхене, на слепого наткнулся – нечаянно. Не успел рта раскрыть, чтобы извиниться, как получил от него дюжину ударов палкой по бокам, по спине и по голове, аж искры из глаз посыпались. Должно быть, слепого ожгли, и он еще более осерчал. Не успел я прийти в себя, как еще дюжину раз получил…»
«Подсчитали?»
«Говорится так: много, мол. Пришлось ретироваться. Не сражаться же, право, с калекой».
«Как же слепой попадать по болвану умудрился во тьме?»
«На звуки, должно быть, дыхания бил. По живому бил, а не по манекену какому-нибудь, как вы так небрежно отозвались о моей персоне».
«Хм! Мораль сей басни какова?»
«На пути слепого не стой!»
«Мудрая мысль», – кивает бургомистр.
«Главное практическая», – подтверждает секретарь.
«И на собрании нечестивых не «иде», – как бы про себя произносит Адамсон.
«Что!? – повышает голос бургомистр. – Кто из нас здесь нечестивый?»
«Молодой человек, – вмешивается священник, – расслышал в словах нашего друга отзвук первого псалма Давида и добавил продолжение невпопад, потому и не был правильно понят. «Блажен муж… надо было сказать… иже не идет на совет нечестивых, то есть грешных…»
«И на пути слепых не стоит», – добавляет секретарь.
«Понятно, хотя… не совсем. Нечестивые… кто?»
«А нечестивые, те…»
«Кто под гильотину головы свои подставляют, – перебивает священника секретарь, – вместо того, чтобы быть благочестивыми…»
«Как все здесь присутствующие», – завершает священник.
«Пожалуй, не все, ну да ладно, – машет рукой секретарь. – Кто следующий?»
«Минуточку, – останавливает его бургомистр. – Следующий!»
«Еще одна аналогичная история, – начинает Мориарти, – произошла в одном монастыре здесь неподалеку за Альпами в Италии. Один монах выразил какую-то спорную мысли из Оригена, другой возразил ему цитатой из блаженного Августина и палкой побил для усвоения истины. Третий монах привел нравоучение Фомы Аквинского, опровергающее оба предыдущих утверждения, и палкой подтвердил сказанное. Затем появился настоятель монастыря, побил всех троих своим посохом и привел цитату из очередной энциклики папы. Что вы скажете, ваше высокопреподобие, на такой способ усвоения Истины?»
«Ориген, будучи одним из первых, мог в чем-то ошибаться. Блаженный Августин далеко продвинулся в деле постижения Истины, а уж Фома Аквинский – столб и утверждение Истины. Что касается папы, то, чтобы он ни сказал, выше всех истин на свете, поскольку безгрешен во время исполнения своих священных обязанностей».
«Все лучше и лучше богословская мысль становится, как я погляжу: прогресс на лицо, ваше преподобие… вопреки очевидности», – поводя вокруг рукой, ухмыляется Мориарти.
«Все бы вам ерничать… Взгляды на Истину развиваются, и никто никого палкой не пользуется в спорах…»
«Давно ли?»
«Мы же не в Китае каком-то находимся».
«Предлагаю для примирения сторон, – заявляет секретарь, – отправить вашего настоятеля миссионером в Китай. Он там бамбуковой палкой проповедует местным буддистам Истину, поскольку им так привычней, или они ему той же палкой докажут, что есть нирвана, и на этом закончим наш спор».
«Аминь!» – возглашает Мориарти.
«Господин бургомистр, – объявляет секретарь, – ваше слово. Я имею в виду сказать: «следующий».
«А, ну да! Следующий!»
«В бытность мою, – начинает адвокат, – представителем одной коммерческой фирмы в Петербурге, шел как-то по улице. Казаки народ разгоняют нагайками. Я во фраке иду, под цилиндром, с бутоньеркой в петлице, тростью вращаю. Наезжает на меня сотник и спрашивает, чего это я, мол, так нагло иду и ничего не боюсь. Чего мне бояться, отвечаю, иду по своим делам, в ваши не вмешиваюсь. Должен бояться, говорит. Возьму вот и нагайкой пройдусь по спине, а то, мол, и шашкой. Кишка тонка, намекаю ему, и браунинг достаю. Ладно, твоя взяла, говорит. Разворачивается, но не удержался и с пол-оборота цилиндр наполовину мне снес, а я ему в ответ – шапку из браунинга. Так у меня началось противостояние с царским режимом, которое закончилось убийством господина Распутина».
«Что вы ухмыляетесь, молодой человек?»
«Мне кажется, все было несколько по-иному».
«Готовы выслушать ваши соображения».
«Наш герой не извлек из кармана браунинг, как похвалялся, а только сообщил, что в случае чего он, мол, им может воспользоваться…»
«Хм», – кривится бургомистр и бросает еще один орех на тарелку.
«Сотник на то посмеялся и говорит, что не успеет тот руку в карман засунуть, как она будет валяться на тротуаре рядом с головой. Дальше поехал, но не удержался и по заднице нашему герою проехался нагайкой, отчего у него след до сих пор остается. Если же он опровергнуть желает, то пускай зад свой покажет».
«Ну, это прямо-таки пасквиль какой-то! – возмущается бургомистр. – Может быть, если вы такой словоохотливый, расскажите что-нибудь?»
«Не буду».
«Вот это на-аглость…» – раздается реплика в наступившей тишине.
«Что значит, не будете? В трактире так изгалялись, а нас повеселить не желаете!?»
«Хочу, рассказываю, не хочу, не рассказываю».
«Свободный человек, да?»
«Относительно и все же свободный – принимать решения, во всяком случае».
«Тогда удалитесь от нас».
«С удовольствием», – говорит Адамсон, встает и уходит вниз по склону.
«Надеюсь, вы не будете наказывать молодого человека за его дерзкое поведение?» – спрашивает отец Климент.
«За других не ручаюсь, но я лично не буду, клянусь!» – поднимает бургомистр два пальца вверх.
Откуда не возьмись, на руке начальника полиции оказывается сокол.
