Читать книгу Вечерний день - Михаил Климман - Страница 13

– А что у вас с лицом? – испуганно спросила она, когда Платонов повернулся к ней.

– Поскользнулся, ударился о холодильник.

Никто не помнит, наверное, где и когда родилась эта фраза, но почему-то стало традиционным говорить так, когда не хочется отвечать правду. По смыслу получается нечто вроде «Не ваше дело».

Но он не на ту напал:

– А холодильник, получается, стоял посреди снежного поля? – ехидно спросила Анастасия.

Владимир Павлович испуганно посмотрел на соседку.

– Да не пугайтесь вы, – она улыбнулась, – и помните, что я – актриса. Нам Константин Сергеевич завещал быть максимально наблюдательными, а у вас мокрая одежда по всей квартире развешена. Предположить, что вы с горки на санях катались, я не осмелилась, а когда увидела царапину, поняла, что вы, ну, скажем, на улице поскользнулись и упали. И не надо мне врать, я все равно чувствую.

– Так оно и было, – хрипло сказал Платонов.

Совсем забытое чувство сладкой опасности шевельнулось в его душе. С этой женщиной нельзя было расслабляться: она замечала все, умела делать выводы и знала, как довести информацию до сознания слушателя. Она совершенно явно поняла, что с Владимиром Павловичем что-то случилось, согласилась этого вопроса не касаться, если он этого не попросит, но четко обозначила свою готовность помочь.

Такой была Наташа когда-то, много лет назад, до того, как заболела, – умной, доброй и одновременно по-женски коварной и задиристой. Платонов вдруг почувствовал, что сейчас начнет рассказывать соседке все свои проблемы, но в последнюю секунду удержался. Ему не нужна была жилетка, он искал кого-то, кто мог бы соглашаться с ним или спорить, по-новому взглянуть на ставшие для него уже привычными факты и дать им непредвзятую оценку. Но с другой стороны, многолетняя привычка выживать одному лишила его возможности делиться, с кем бы то ни было, своими проблемами. Не то чтобы он не доверял ей, просто он так привык, и все.

– Эй, – он увидел перед своими глазами ее белую ладонь, колеблющуюся из стороны в сторону, – вы где? Вам в салат сметану или масло?

Она положила на тарелки картошку с рыбой и сейчас стояла с салатной ложкой в руках.

– Сметану… А я – здесь… – соврал он, – любуюсь вами и наслаждаюсь вашим именем.

– В каком это смысле? – удивилась она, посыпая зелень в большой миске чем-то вкус-нопахнущим. – Про красоту я поняла, хотя и не поверила, а вот про имя? Чем оно вам не нравится?

– То есть как это не нравится? – возмутился Владимир Павлович, но, взглянув в ее глаза, расхохотался. – Я все время попадаюсь на ваши штучки, – сказал он, качая головой.

– Вот вам щит, – она протянула ему большой светло-зеленый лист салата, – будете защищаться от моих штучек. Так что там с именем?

– Вы не замечали, – Платонов разлил коньяк в крохотные, грамм по тридцать рюмки, – что любое имя у нас ассоциируется с человеком и нравится или не нравится в зависимости от того, с кем именно оно ассоциируется. Я в детстве терпеть не мог имени Таня, а потом в седьмом классе влюбился в одноклассницу из соседнего подъезда и вдруг обнаружил, что в ее имени так много всего. Например, лихость разбойника.

– Не надо про одноклассницу, – приказала Настя, – давайте лучше выпьем, а потом – про меня.

Они выпили.

– Знаете, – сказала Настя, – как говорят: «Кто похвалит меня лучше всех, получит самую большую конфету». Что вы там слышите в моем имени?

– Очень вкусно, – Владимир Павлович на мгновение задумался. – В вашем имени? Свежесть зимнего утра, стройность, а еще мягкую силу и даже привкус ананаса, или, скорее, запах…

Он увидел ее изумленный взгляд и остановился, как будто споткнулся.

– Мне рассматривать ваши слова как объяснение в любви? – зачарованно спросила соседка.

Платонов уткнулся глазами в пол.

«Старый идиот, надо же было так проколоться, красивая молодая женщина, зачем ей такая старая перхоть, как я? Теперь она будет надо мной потешаться. Да и это ладно, только вот выгонит, и больше не смогу с нею видеться…»

Он хотел было встать и уйти, не прощаясь, но положение спас телефон – зазвонил ее мобильный. Анастасия коротко переговорила, изменилась в лице, потом дала отбой и, положив ладонь на руку Владимира Павловича, сказала:

– Извините, я должна срочно уехать. У подруги заболел сын, а на то лекарство, которое ему помогает, у нее самой – жестокая аллергия. – Она как-то беспомощно пожала плечами: – Надо выручать…

Не говоря больше ни слова друг другу и старательно делая вид, что ничего не произошло (и тем самым еще больше подчеркивая важность случившегося), они кивнули друг другу на прощание (Настя вручила ему тарелку с едой) и разбежались каждый в свою сторону.

Платонов захлопнул за собой дверь, поставил тарелку на столик в прихожей и бросился к книжным полкам. «Тютчев, Тютчев… Как же ты так, Федор Иванович, осудил старческую любовь? Сам был грешен, лучшие свои стихи посвятил Елене Прекрасной, а только чем твои сорок семь, когда ты с нею встретился, хуже, чем мои шестьдесят три? Не говорю уже про твои шестьдесят один, когда она умерла…»

Он нашел небольшой томик и начал, не садясь, прямо у книжных полок, лихорадочно листать.

«По времени должно быть написано в конце жизни, вряд ли он стал бы говорить о старческой любви в молодые годы. По выразительности строчек – явный финал стиха. Где же ты? Ага, вот…»

Платонов сделал два шага и без сил опустился в кресло. «Ля-ля-ля, – пело у него в душе, – а Федор Иванович совсем и не против любви, он просто таким образом отдубасил старых придурков, которым все неймется и они, ничего не понимая, лезут вперед».

Он сидел, листал томик в поисках еще какого-то стиха или строчек, которые могли бы подтвердить его откровение. Он чувствовал Тютчева своим союзником и совершенно позабыл о том, что сегодня с утра погибла его знакомая, что какой-то авантюрист выдает себя за его сына, что его, Владимира Павловича Платонова, сегодня побили.

А может, именно так и надо жить?