Читать книгу Вечерний день - Михаил Климман - Страница 9

Платонов вышагивал на своих «журавлиных» ногах расстояние от метро до дома старухи Лериной и уговаривал себя, что скверное настроение у него вовсе не оттого, что соседка по лестничной площадке опять не подавала никаких признаков жизни. Нет, она была на месте, жила в своей квартире, утром он, выходя, слышал женские шаги за ее дверью, но Анастасия не звонила и даже не встретилась ни разу с ним просто на площадке, что было совсем уж не трудно.

Поводов для расстройства он себе напридумывал достаточно – и то, что за неделю он практически ничего нового не узнал о шкатулке, и глупое поведение Плюща, который, увидев вчера штамп на картине, почему-то обиделся на Палыча и начал на него, как сейчас говорят, «наезжать». Он требовал, чтобы тот не прерывал отношения с Махмудом, а попытался найти с ним общий язык.

Услышав, что клиент – кавказец, Владимир Павлович испугался еще больше, не стал вдаваться в подробности и потребовал от партнера, чтобы тот прекратил все общения с опасным клиентом. Платонов не был националистом и приверженцем «русской идеи», просто, ко всему прочему, он вспомнил, где видел картину раньше – в книге «Грозненский государственный художественный музей».

Они практически поссорились с Плющом, потому что тот, видимо, взял какие-то деньги у этого самого Махмуда, обещав ему содействие, и никак не хотел теперь понять, что все не так просто и ситуация может оказаться весьма и весьма опасной.

Виктор ушел, хлопнув дверью, а Палыч остался один и стал размышлять о поисках нового партнера и помощника. Он надеялся, что Плющ образумится и вернется, но не исключал и худшего варианта.

Еще одним поводом для плохого настроения мог оказаться отвратительный разговор, случайно услышанный им сегодня в метро.

– Я так люблю, – услышал он женский шепот за спиной, – когда ты ходишь по квартире голый…

Платонов вжал голову в плечи и только через несколько мгновений до него дошло, что слова вряд ли относятся к нему. Он медленно повернулся и увидел похожую на бомжей пару: толстого немытого мужика в засаленном пальто и под стать ему даму с фиолетовым оттенком лица.

Подавив приступ тошноты, он выскочил на первой же остановке, которая, по счастью, оказалась нужной ему, и вышел на улицу. В этот отвратительный серый зимний день, хотя времени было почти двенадцать, казалось, что в Москве, да что там в Москве, во всем мире наступили вечные сумерки.

Он свернул направо, дорога здесь шла мимо строящегося дома по длинному проходу, крытому сверху, чтобы на головы прохожим не падали кирпичи и прочий строительный мусор. Проход этот, а скорее, коридор, был зашит также по бокам с двух сторон и напоминал длинную трубу, в которую человек входил с одной стороны, а появлялся на свет с другой. А внутри, как сегодня вдруг заметил Владимир Павлович, появлялось ощущение, что ты не в тоннеле, в конце которого виден свет, а в бесконечном и страшноватом лабиринте, из которого выхода нет и никогда не будет.

В нос ему ударил из вентиляционной шахты неприятный запах метро, который нельзя было спутать ни с чем другим, и это не добавило Платонову радости. С рекламного предвыборного плаката ему деланно улыбался человек («Да чтоб тебя, что, сегодня все сговорились, что ли?»), который символизировал для Владимира Павловича одно из наибольших его поражений в антикварном деле.

Лет пятнадцать назад на адресе Палыч со своим тогдашним партнером купили большие серебряные каминные часы работы основного мастера фирмы Фаберже, Михаила Перхина. Купили, не торгуясь, отдали тридцать тысяч долларов, как одну копеечку. Сегодня такие часы стоили бы полмиллиона, а то и больше, поскольку были все в гильяшированной эмали и поднесены шефу полка, которым была одна из дочерей Николая Второго.

Но тогда о таких деньгах за антикварный предмет еще никто не слышал, да и доллар стоил по-другому. И нынешний кандидат куда-то, Платонов не стал рассматривать куда, тоже не был еще солидным человеком, хотя денег у него было немало и в то время. Но власть еще не определилась тогда, считать таких, как он, преступниками или все-таки творцами новой России.

Палыч изредка оказывал ему услуги по определению подлинности того или иного предмета, да и продавал кое-что дорогое, чего не хотел оставлять себе. Часы человеку понравились, и Платонов заломил двести. Цен таких тогда не было, но предмет этих денег стоил, на аукционе в Лондоне он мог пройти гораздо дороже. Творец новой России от цифры едва не упал, но потом взял себя в руки и мужественно предложил сто тысяч.

Пришлось отказаться, хотя заработок был немалый, но если ты один раз упадешь на пятьдесят процентов, то больше никогда не избавишься от такой скидки и вынужден будешь уступать каждый раз.

Закончилось все грустно: денег свободных у Платонова тогда не нашлось, чтобы выкупить часы для себя, партнер настаивал на скорейшей продаже, потому что, хотя и вложили они поровну, он, оказывается, свою пятнашку занял, а хороших клиентов они найти не могли. И продали они часы за пятьдесят Сладкому.

Несколько лет Владимир Павлович следил за судьбой «своего» Фаберже, за тем, как они росли в цене. Последняя продажа, насколько он знал, привела их все-таки к кандидату, правда, совсем за другие деньги. Но возможности его за эти годы, Платонов это знал точно (поскольку общались они не редко), неизмеримо возросли, да и все привыкли к огромным ценам на антикварном рынке. Владимир Павлович отвернулся от фальшивой улыбки своего старого знакомого и повернул за угол. До дома Лериной, кирпичной хрущобы, оставалось пройти метров шестьсот.

Он поднял голову, посмотрел вперед и остановился. У знакомого подъезда стояла толпа народа, суетились милиционеры и сотрудники МЧС. Рядом он заметил две «скорые», а окна старушечьей квартиры на четвертом этаже были без стекол и рам и с обгоревшими краями. Пожарные, видимо, уже закончили свою работу и уехали.

«Не зря меня так крутило с утра…» – подумал Платонов.

Нужно было уходить, вряд ли Лерина, даже если она осталась жива, выскочила из дому, сжимая заветный конверт с письмом. Но ноги сами несли его к подъезду.

– Как бабахнуло… – услышал он взволнованный женский голос. – Было почти шесть, мы еще спали, а тут повыскакивали все. Они говорят, что газ, а я уверена – террористы это…

Платонов замедлил шаг, остановился, делая вид, что он – зевака, рассматривающий покалеченный дом. Справа от него стояли три женщины, судя по торчащим из-под наброшенных пальто халатам, жительницы соседнего дома. История про взрыв, похоже, рассказывалась сегодня уже в который раз.

– А ты ее знала, Нюрку-то? – спросила одна из женщин, которой, видимо, надоело слушать одно и то же.

– Знала, конечно, муж у нее был Святослав Петрович, помер с год назад от сердца, мужчина умный, в бухгалтерии работал, а она при нем, хоть и не понимала в его делах, состояла…

– Дети остались? – поинтересовалась третья.

«Значит, померла старуха…» – понял Владимир Павлович и продолжал слушать, глядя на отсутствующие окна.

– Нет, детей не было, – ответила словоохотливая вторая женщина, – был племяш, но он уже взрослый, год, может, два, как с ними не живет.

– А почему вообще племянник должен был с ними жить? – прервала ее первая. – У него что, своих родителей нет?

– Нюрка говорила, что где-то есть, но они живут далеко, семья большая, а Святослав Петрович очень сына хотел, а дети у них не жили, помирали быстро, и они договорились, взяли Русланчика к себе и воспитывали.

– Приезжал он сегодня? – опять спросила первая.

– Не знаю, я не видела, – отозвалась вторая. – Не ладили они последнее время, да, боюсь, и не найти его сейчас.

«Придется теперь самому племянника искать…» – подумал Палыч.