Читать книгу Задание на лето. Книга вторая - Михаил Морозовский - Страница 7

Говорят, что время в поездах летит незаметно, может и так, только Михаилу последние полтора часа до Новосибирска показались целой вечностью. Он стоял в тамбуре напротив титана с кипятком и неотрывно смотрел на меняющийся за окном пейзаж, в основном это были широкие поля и берёзовые рощи, реже – хвойные массивы…

После многоликости Урала в этом была какая-то скупость художника на палитру и формы, но это были палитра и формы его детства, очень близкие его душе и сердцу…

1

Поезд прибыл точно по расписанию – в шесть тридцать утра. Михаил ещё в дороге решил, что никуда не будет торопиться, а позволит себе побродить по городу – пройдёт от железнодорожного вокзала до оперного театра, затем в Первомайский сквер, за которым скрывается Новосибирская консерватория, а уж потом возьмёт такси и поедет к деду.

Тех денег, что ему выделили на поездку, конечно же, не хватит на все его желания, ну да ничего – у него в кармане есть ещё заначка в двадцать рублей, что он тайком от родителей скопил за последние дни до выезда в Новосибирск, а ещё плюсом премия и стипешка за три летние месяца – целое состояние! Так-что можно сильно и не экономить.

Самый большой вокзал Сибири выглядел утром относительно спокойно, хотя люди уже вовсю сновали туда-сюда, спеша по своим делам.

Михаил встал недалеко от вокзала и долго рассматривал весь вокзал и большую привокзальную площадь. Да, таких масштабов и больших открытых пространств в Перми не было, но сегодня ни вокзал, ни площадь перед ним не казались ему такими огромными, как пять лет назад, когда они уезжали всей семьёй в Узбекистан на новое место жительства.

Да, он помнит тот холодный, очень снежный день и огромные отвалы сугробов на вот этой самой площади, и длиннющие вереницы людей на белом снежном фоне в бесконечных росчерках метели и сильного снегопада. Они уезжали вечером, и жёлтые фонари, пытаясь хоть как-то пробиться сквозь плотный снегопад, выхватывали эпизоды высоченных сугробов и небольших участков уже расчищенного от снега пространства.

И люди, люди, люди… Они то сливались в червеобразные очереди и ползли длинной чёрной змеёй по заснеженной площади, то рассыпались, как горох, и, казалось, метель их всех сейчас сметёт с этого огромного сюрреалистичного стола куда-то на пол.

И чемоданы… Тюки и чемоданы, длинные очереди к кассам и бесконечно влажно-сырой пол с месивом тающего снега у входов и выходов.

Сегодня же светило солнце, и судя по небу, на котором не было ни единого облачка, день обещал быть по-летнему тёплым.

– Да и как иначе, сегодня же первый день лета! – подумал Михаил, взваливая баян на плечо и направляясь к оперному театру. С лица Михаила не сходила радостная улыбка, а душа разве что не плясала…

Он уже больше двух часов бродил по городу, и баян в чехле уже изрядно натёр его плечо. Посидев в Первомайском сквере, съев две порции отличного новосибирского эскимо (да, в Ташкенте такого не купишь – в Узбекистане просто вообще не было хорошего мороженого), он вышел на остановку такси и поймал первую проходящую с зелёным огоньком «Волгу».

– Куда вам, молодой человек? – приветливо спросил таксист.

– С начало на Башню, а потом на пересечение Ватутина и Немировича-Данченко, только медленно, как можно медленней, – улыбнувшись в ответ, нараспев произнёс последние слова Михаил.

Таксист недоверчиво обернулся, ещё раз внимательно оглядел Михаила с ног до головы, поморгал глазами и только после этого недоверчиво спросил:

– Я не ослышался? Гастроли закончились, и мы никуда не спешим?

– Гастроли только начинаются… Я здесь давно не был, хочу, как можно больше увидеть.

– Так медленно будет дороже стоить, молодой человек?

– Сколько?

– Два рубля…

– До Затулинки – рубль, а тут сразу два, – улыбнулся Михаил. – Ведь ближе значительно!

– Так медленно же, – подражая Михаилу, пропел таксист.

– Да, мужичок-то не промах, своего не упустит, – улыбнулся Михаил и кивнул.

– Годится.

– А сколько не был-то? – спросил таксист, трогаясь с места и набирая ход.

– Пять лет! – вздохнул Михаил.

– Ого, для твоих годков действительно давно! Что так?

– Да сначала родители переехали в Узбекистан, потом в Пермь учиться поступил, – Михаил с удовольствием смотрел по сторонам, разглядывая знакомые с детства улицы и здания. Вот этой дорогой он иной раз ходил из консерватории домой, старясь сэкономить себе на карманные расходы. К старым знакомым местами уже присоседились и новые здания – растёт Новосиб, растёт.

– А родился?

– А родился здесь.

– Во как… А сейчас что, на экскурсию или с концертами? – пытается время от времени поддержать разговор водитель.

– Деда проведать, он у меня один остался, бабушка умерла недавно, а потом…. Там видно будет…

– Н-да…. Стариков одних бросать негоже. Деду сколько?

– Семьдесят два стукнуло.

– Молодой ещё, бегает небось.

– Инвалид он, всю жизнь на кузне работал, спину сорвал. Потом ноги отказали… – тихо отвечает Михаил, и очень хорошее утреннее настроение потихонечку начинает таять.

– Вот как оно… – в тон ему ответил таксист и больше уж вопросов не задавал.

Он проехал точно указанным маршрутом, действительно не особо торопясь, обгоняя только ползущие троллейбусы, и остановился недалеко от перекрёстка.

– Здесь дед живёт? – спросил он, указывая на ближней к перекрёстку дом.

– Нет, вот в той второй от перекрёста пятиэтажке.

– Так я подвезу, – таксист тянется к ручке передач, но Михаил останавливает его:

– Я пройдусь, родиной подышу, – протягивает два рубля и улыбается в ответ.

– Эх… – вырывается у таксиста…

Он крутит меж пальцев два чуть мятых рубля, и Михаил уже подумал, что вот сейчас он скажет, что надо бы добавить, ан нет —таксист возвращает один рубль назад:

– Гуляй… Дыши…

2

Дед живёт на первом этаже. Дверь его квартиры некрашена, наверное, со дня постройки этого дома. Ого, да она ещё и не заперта!

Михаил тихо открывает дверь и…

– О, Господи, как же здесь… – он долго мысленно подбирает слово, но так и не находит. Таких запущенных квартир он ещё не видел!

Ставит баян в маленькой тесной прихожей, где и двоим-то развернуться проблемно, и заглядывает в зал.

Сильно похудевший и осунувшийся дед сидит у окна спиной к нему и читает книгу, на носу у него две пары очков.

Михаил долго стоит, боясь испугать деда своим внезапным появлением, а тот перелистывает страницу и снова углубляется в чтение.

– Доброе утро, дед! – тихо говорит Михаил.

Дед не слышит.

Тогда Михаил подходит и встаёт с боку, чтобы попасть в боковое зрение деда, и тут только вспоминает, что правым глазом дед ещё и почти ничего не видит, присаживается на старенькую скрипучую с облезшей зелёной краской табуретку, ждёт…

Дед через некоторое время бережно откладывает книгу на пыльный подоконник, снимает две пары очков, трёт глаза и лишь потом поворачиваясь всем телом, скользит взглядом мимо, но уже в следующие мгновение его голова поворачивается, и взгляд упирается в лицо Михаилу:

– О! Ты уже здесь! А я тебя так рано и не ждал, мать телеграмму прислала – к обеду будет! Ну, здравствуй, что ли?! – он тянет к нему руку, но со стула не встаёт.

Михаил подходит к нему – крепко обнимает:

– Здравствуй, дед, я скучал по тебе! Сильно скучал.

У деда по лицу бежит слеза из левого глаза, а правый как-то неестественно глубоко провалился.

– Не плачь! – растерянно шепчет Михаил.

– Да, я стараюсь… – чуть срывающимся голосом говорит дед. Но уже в следующую минуту к нему возвращаются бодрые, чуть повелительные интонации – дед всегда был не прочь немного покомандовать, вот и теперь слышно командное:

– Марш на кухню, там борщ на плите, будем есть!

– Дед, так я ещё не голоден, перекусил на вокзале! – радуется Михаил тому, что дед так скоро взял себя в руки.

– Так я не ел, мне положи. Я вот только на лошадку сяду и мигом доскочу (Михаил уж и забыл, что дед сильно окает и поэтому «доскачу» у него звучит как «доскочу», с ударением на второе о).

Только теперь Михаил замечает стоящую тут же у окна инвалидную коляску, а рядом с ней – два костыля и палочка. Он немного теряется – что же такое на языке деда лошадка, что ему подать?

– Ты иди, иди – разогревай, наливай, я тут сам управлюсь – молодой ыщё.

3

– Растёт Новосибирск, хорошеет! – пытается Михаил завязать разговор за столом. Дед и раньше-то не отличался словоохотливостью, а сейчас, видимо, и того меньше. Да и с кем ему говорить?

– Н-да… – прозвучало привычное для уха Михаила слово. – Из окна в бинокль вижу, там за Тулой – о-о-о, какой микрорайонище бухнули, да во двор иногда выхожу, когда ноги спозволяют. Дальше не хожу. Да и глаз-то у меня один остался, второй, почитай, уж три года – стекляшка.

Трудно даётся Михаилу беседа, видать, не все обиды у деда улеглись за это время. Да и то сказать – за эти шесть-семь последних лет столько на его долю выпала, не приведи, Господи, никому.

Сначала спину парализовало, и мать забрала его с бабкой из Борового в тогда ещё маленькую двушку на улице Зорге. Там два года жили в тесноте: мать, отец, бабушка матери, дед и его жена – баба Валя, ещё и Михаил.

Потом им через полгода дали четырёхкомнатную квартиру на Степной: там деду стало чуть лучше, и он начал ходить с костыльком. Все радовались – вот-вот дед на ноги встанет, но две старушки в одной квартире не ужились – дело дошло не просто до скандала, а прямо до драки.

Тогда мать и решила разделить квартиры. Да искали квартиру так, чтобы дома рядом стояли, через полгода разъехались – дед с бабкой сюда, а остальные – на пятый этаж в соседнюю пятиэтажку. А ещё через пару месяцев они уж уехали в Узбекистан.

– Лида когда приедет? – спрашивает дед, промокая губы застиранным вафельным полотенцем.

– Мама не сможет пока приехать, она после операции плохо ходит. Папа должен приехать… скоро, а точно пока не знаю, ему отпуск не дали, но говорит всё равно вырвется.

– Как так не дали? По такому делу и не дали?! – удивляется дед.

– Он на военном заводе работает, там всё строго… – пытается оправдать отца Михаил и смягчить сердитые интонации, что вновь появились в голосе деда.

– А-а-а… Тогда понятно, – чуть остыв, говорит дед. – Там всё по звонку. Знаю, работал… Сам-то надолго?

– Завтра узнаю, позвоню Ксении Ефремовне и узнаю.

– Что узнашь-то? – дед не совсем понимает о чём речь, при чём здесь в делах Михаила Ксения Ефремовна.

– Я работать приехал, дед.

– Уже работать? О, как оно… Играть что ль будешь? А мне сыграш аль нет? – с непонятными интонациями в голосе говорит дед, но сердитость явно уже уступает место чему-то более родному и знакомому Михаилу с детства.

Дед на двух костылях возвращается в зал, ставит их, прислонив к подоконнику, оперевшись рукой о спинку коричневого стула, поворачивает его ловко на одной ножке, не теряя при этом опоры, и медленно и неуклюже садится на него.

– Ну, порадуй деда! – со строгостью на лице, но уже с теплом в интонации, слышит Михаил.

4

Михаил будет играть много. Он проиграет почти всё, что помнит и лишь потом поймёт, что сзади его тоже кто-то стоит, обернётся и увидит там двух пожилых женщин, что с открытыми ртами будут смотреть то, на него то на деда.

– Что, соседушки? Слыхали, как внучок-то на баяне шпарит, а? – с нескрываемой гордостью, чуть выпрямив спину говорит дед. – О, чё творит, сколь лет живу, а такого баяна отродясь не слыхивал, так и сыплет веером. Ух…

– Так-то Михаил, что ли, Сеня? – спрашивает та, что выглядит чуть моложе.

– А то… Внучок к деду приехал, радует! – с забытой хитринкой в глазах уже совсем тёплым голосом говорит дед и тут же закашливается.

– Ну, вы идите, идите к себе, дайте мне с Мишаней поговорить, я, надо будет, костыльком в стену-то стукну, – прокашлявшись, чуть хрипловатым голосом говорит дед, обращаясь к своим соседкам.

– Две сестры… Там живут, – машет он в сторону кухни. – Тоже одни остались, без мужей уж… Я, когда сильно надо, вот энтой палкой три раза в стену-то на кухне им стукну – они и приходят. Помогают мне, стирают. Готовят, когда силы есть – прибираются… За продуктами ходют… Так по-соседски живём. Иногда к ним хожу телевизор смотреть…

– А что твой? – Михаил кивает в сторону старенького телевизора, стоящего на тоненьких ножках и прикрытого старой, когда-то должно быть белой, вышитой ажурными узорами салфетки.

– Ты, Миш, громче говори, я тут ещё слышать плохо стал… Аппарат с собеса принесли, да сломался он скоро, а чинить я уже не мастак, пальцы не слухаются.

– С твоим-то что? – чуть громче обычного говорит Михаил.

– А бес его знает – не кажет!..

– Ладно, давай свой аппарат, а телик я позже посмотрю.

– Чево?

Тут только Михаил и понял, что дед раньше половину-то слов его и не слышал, может поэтому и сердился, а сказать не решался.

– Где слуховой аппарат? – снова чуть громче обычного говорит Михаил.

– А там, в шкатулке посмотри. Ты и это можешь?

Михаил отыскивает на старенькой облезлой этажерке пыльную шкатулку, открывает её и прямо сверху, на уже пожелтевших письмах, лежит довольно большой аппарат из телесного цвета пластмассы.

– Батарейка, наверное, села, – предполагает Михаил, осматривая уже довольно не новое слуховое устройство.

– Не, сосед тогда менял, да он так и не включился.

Михаил находит, как снять крышку, вытаскивает старую батарейку и кладёт её в карман.

– Дед, я скоро, закрывайся, – теперь уже предупредительно громко говорит Михаил.

– А чё закрываться? У меня что есть-то? Я да совесть моя – вот и вся моя семья. Нече здесь брать, значит, и бояться некого. Ты иди, коль надо, иди…

5

Михаил быстро отыскал магазин с батарейками, попутно купил тушёнки, свежей картошки, репчатого лука, потом, проходя мимо почты, вспомнил, что не отправил с вокзала телеграмму родителям, отстоял небольшую очередь и почти бегом вернулся домой к деду.

Дед снова читал книгу, лежащую на подоконнике.

Михаил тихонечко вставил в наушник батарейку, закрыл крышку и повернул махонький выключатель. Аппарат не работал. Он снова вытащил батарейку, затем прошёл на кухню и стареньким чёрным лезвием почти сточенного ножа попытался достать капсюль маленького динамика, капсюль не поддавался, чем сильно удивил Михаила.

– Да его разбирали и не так вставили обратно! – догадался он.

Кое-как достав капсюль, он перевернул его и сразу же увидел два крохотных погнутых контакта, которые должны были соприкасаться с контактной частью батарейки.

– Ну, если не раздавили, когда силой впихивали – заработает, подумал Михаил, собирая наушник заново.

Он тихонько подошёл к деду сзади и вставил ему слуховой аппарат в правое ухо, повернул выключатель. Дед замирает:

– Ну, скажи чево нето? – чуть сердится дед недогадливости Михаила.

– Работает! – тихо говорит Михаил.

– О! Слышу – работает! Ещё чё скажи?..

Дальше они будут говорить свободно, и у деда явно улучшиться настроение.

– Чего было-то? – спросил он.

– Пустяки, кто-то тебе капсюль динамика обратной стороной воткнул, контакта и не было.

– Кто-кто? Сосед сверху и делал, сказал – всё, отговорилось ухо твоё, дед. Выбрось!

– А мастера что не вызвал? – удивился Михаил.

– А чего зря людей гонять, если совсем сломалось, – спокойно ответил дед, чуть потряхивая головой в сторону слухового аппарата.

– Отвык уже! – улыбается он.

6

Михаил до самого вечера будет прибираться в квартире у деда: перемоет окна и подоконники, не найдя пылесоса, сметёт веником весь накопившийся за долгое время мусор и на два раза вымоет полы, попробует отмыть ванну и раковины, но это ему плохо удастся без специальных средств, а таковых у деда не найдётся. Потом вынесет мусор и уж только после этого плюхнется на старый диван.

– Соседки мои сильно хворают, не всегда могут помочь-то, – в конце дня скажет дед. – А уж когда могут, то малёхо прибираются… Сам-то уж не могу… Ты телевизор-то посмотришь?

– Сейчас, дед, картошку с тушёнкой приготовлю и возьмусь за телевизор, – чуть устало говорит Михаил.

– А чё готовить- то, кастрюля борща стоит! – удивляется дед. – Нечего продукты переводить!

Михаил не может обидеть деда, но и есть то, что находится в кастрюле он не может – это назвать борщом никак нельзя, даже сильно закрыв глаза и зажав нос, – запах с ног собьёт. Видимо, соседки готовят так же, как и убираются.

Поев картошки с тушёнкой, дед сильно повеселел:

– Давненько я так не ужинал-то!.. – взяв стоящие тут же у стенки костыли, дед медленно идёт сначала в туалет, потом так же медленно возвращается в зал.

– Слава Богу, сам ещё в туалет ходить может, – чуть кивает головой Михаил.

– Дед, а где у тебя инструмент лежит?

– Тама, в кладовке струмент найдёшь, в ящыке деревянном.

Ящик оказался Михаилу знаком – да, это из набора инструментов отца. В нём нашлась и отвёртка, и плоскогубцы, и (о, слава Богу) паяльник, канифоль и олово.

Михаил стирает пыль с экрана телевизора, открывает заднюю стенку:

– Здесь бы продуть пылесосом не мешало, пыли много!

– Так где ж его взять-то? Нету у меня пылесоса, да и не было никогда. А так смахнуть не получится? – с надеждой в голосе спросил дед.

Деваться некуда – пришлось продувать так…

Включив телевизор, Михаил долго ждёт, когда экран засветится. Да, кинескоп-то уже изрядно подсел, звук есть, но пропадает, а картинки и вовсе нет.

Михаил не силён в телевизорах, ну, если уж совсем честно сказать – слабак, но деда расстраивать не хочется. Долго вспоминает, что же тогда делал мастер, пришедший ремонтировать к ним точно такой же телевизор – вот почти с точно такими же проблемами. Ему было тогда лет двенадцать —тринадцать, и мастер разрешил ему посмотреть, как он будет работать. Работал и комментировал:

– Звуковая лампа – вот здесь, видишь? Она у вас сильно нагрелась от запыления и отошла от контактов. Достаём, протираем, ставим на место, одеваем прижимной хомут. Всё, проверяем звук.

Звук появился, Мишка тогда радостно хлопал в ладоши.

Сейчас он ищет звуковую лампу и проделывает с ней те же операции, что и мастер – звук появился и больше не пропадал.

Теперь дальше.

Дальше мастер говорил:

– При таких проблемах с изображением чаще всего либо летит лампа «ТХ-4-б», либо на ней надо заново пропаять контакты, у вас скорее всего второе – перегрели вы телевизор, чаще продувать надо и не гонять целыми днями.

Михаил помнит, что на лампе алюминиевый чехол-цилиндр с небольшим отверстием сверху, его надо снять. Ищет торчащую на задней панели лампу – вот она, снимает цилиндр: сама лампа выглядит, как маленькая ракета. Берёт уже нагретый паяльник, отводит вправо всю заднюю панель и тщательно пропаивает лампу.

Чудо – телевизор заработал! Правда, показывает он тускло, и как только Михаил не крутил настройки, радикального изменения контрастности и чёткости добиться ему не удалось.

– Кинескоп, дед, подсел, лучше уж не сделаю, – говорит он.

– Где научился-то? Иль на музыке этому тоже учат? – с откровенным удивлением спросил дед.

– Да нет, у нас такой же был, так я подсмотрел, что мастер делал. Вот и пригодилось. Правда, долго не протянет – вот эту лампу всё же придётся купить и заново впаять, ну, месяца два, от силы три, а потом ей всё равно хана, – Михаил пишет на бумажке название лампы и кладёт под антенну, стоявшую на телевизоре.

– Всё, дед, я спать, умаялся я что-то за сегодня, – говорит Михаил.

– Бельё вот тама возьмёшь, на диване стели, а я на кровати всегда сплю, так привычней. Я тут немного телевизор посмотрю да и тоже лягу… Тебе не помешает?

7

Уже устилаясь, Михаил вспомнил, что мать передала деньги для деда, достаёт кошелёк и, отсчитав тридцать рублей, протягивает деду.

– Это мать передала, сказала – скоро отец приедет и все вопросы решит.

– Мне не надо!

– Дед, а что я маме скажу?

– Так и скажи – не взял дед твоих денег!

– Так не годится – деньги твои, я их вот сюда положу!

– Мои… Знашь, как мы с ними поступим, – спрашивает дед, оторвавшись от телевизора.

– Как? – ждёт решения неожиданно возникшей проблемы Михаил.

– Деньги мои?

– Твои!

– Значит, я волен ими распоряжаться?

– Конечно, они же твои! – удивляется Михаил

– Ну вот я тебе их и отдаю, бери Миша, это мой тебе подарок.

– Нет, дед, деньги тебе нужней, – упирается Михаил.

– Нужней говоришь? – дед вновь отрывается от телевизора. – Ну-ка, подай мне вот энту коробочку, что на трюмо! А теперь открой.

Михаил открывает коробочку и видит там небольшую пачку трёх и пяти рублёвок, перевязанную чёрной резинкой от разрезанной велосипедной камеры, рублей сто пятьдесят, не больше.

– Энтого мне хватит до отца, а там видно будет. Да и что мне старику надо? А вот ты молод – тебе и пригодится, так что забирай и не спорь.

Михаил убирает тридцать рублей обратно в кошелёк.

– Спасибо дед!

– А… Кушай на здоровье!..

Сон у Михаила молодой, крепкий, не слышал он ни того, как дед выключил телевизор и лёг спать, не слышал он и того как дед утром встал и что-то там гремело и постукивало на кухне, не слышал он и того, как кто-то заходил и что-то приносил деду, только утром его ждали на столе свежая яичница и крепко сваренный кофе…