Читать книгу Задание на лето. Книга вторая - Михаил Морозовский - Страница 8

Летнее утро…

Солнце чуть выглядывает из-за крыш домов, и длинные тени клёнов и тополей почти полностью накрывают дворы. Ещё на рассвете прошёл короткий дождь, и запах мокрого асфальта чуть щекочет нос. Свежесть утра постепенно уступает место тёплому дню – асфальт парит…

1

Служебный «ГАЗ-51», стоящий у крыльца детского сада, уже загружен продуктами и тюками с бельём и с минуты на минуты тронется в дорогу. Впереди – Боровое, детские дачи.

– Ну что, ты в кабину или наверх? – спрашивает водитель Михаила.

Михаил подходит и что-то шепчет ему на ухо.

– А что так?! – удивляется водитель машины. Михаил снова шепчет ему на ухо.

– Хозяин-барин! – говорит водитель и стадится за руль.

Михаил быстро обегает машину и садится рядом с водителем на пассажирское место. Заведующая садиком Ксения Ефремовна машет водителю, что всё готово, можно ехать, после чего скрывается за высокой дверью крыльца детского сада. Она приедет позже.

Михаил не решился спросить Ксению Ефремовну, но до последнего момента надеялся, что этой же машиной поедет на дачи и Ольга, ан нет – Ольга почему-то так и не подошла, и машина тронулась без неё.

Машина не новая, но явно после капиталки – свежевыкрашенная, с новыми сиденьями в кабине, что ещё пахнут дерматином.

Двигатель легко завёлся, и машина, выбравшись из двора дома на центральную улицу, быстро набрала ход и уже минут через пятнадцать покинула город, но прежде остановилась на остановке, что на выезде из города, и Михаил пересел в кузов, уступив своё место пожилой нянечке.

– Ехал бы до конца, тебя ж старшим назначили, – встаёт на подножку водитель и кричит Михаилу вслед.

Михаил уже из кузова стучит по крыше кабины водителя, кричит:

– Поехали!

Особое отличие машины от тех, что были на дачах раньше – брезентовый тент на кузове, но как только машина тронулась, стало ясно, что ремонт прошли только двигатель и кабина. Тент гулял из стороны в сторону, то там, то тут ветер открывал его рваные раны, и в них проникали лучи уже яркого солнца и бросали пыльные световые полосы, которые ползали туда-сюда по серым тряпичным тюкам с бельём, по лицам персонала дачи, сидящих на двух дощатых скамейках, расположенных ближе к кабине.

Деревянные борта, свежевыкрашенные снаружи, изнутри выглядели бедными родственниками – почти без краски. Пол местами совсем старенький, с дырами и треснувшими досками, в которых уже вывалились сучки. Тент сзади не крепится к бортам – не чем, – и, если машина притормаживает, всё пространство в кузове тут же наполняется дорожной пылью. Михаил с непривычки чихает:

– О как, Миша, пыль родную не признал?! – шутит тётя Поля – прачка детского сада.

2

Дачи как дачи, почти никаких перемен. Добавилось несколько песочниц и карусель, плюс новый (третий) одноэтажный корпус вырос поперёк большой цветочной поляны, что слева от кухни. Он ещё не покрашен, в нём не установлены двери.

Машину встречает тётя Таня, она теперь шеф-повар.

Михаил помогает ещё одному кучерявому молодому парню – сантехнику дачи – скинуть все тюки с бельём, потом они спускают, предварительно открыв задний борт машины, большой деревянный сундук-короб с детства знакомый Михаилу, из которого приятно пахнет свежим хлебом. После этого Михаил, отряхнув чуть запылённые брюки, направляется к тёте Тане и тёте Шуре, что стоят уже вместе на высоком крыльце входа на кухню:

– О, как вырос-то, теперь уж одной пуговкой не отделаешься, – улыбаясь им, говорит тётя Шура.

– Как вырос! – разводя руки в стороны и обворожительно улыбаясь, тянет нараспев тётя Таня. – Дай я тебя обниму!

После этого ко всем собравшимся у крыльца: – Так, девки, смотрины закончились, все по местам. Э, а ты куда? – это она к сантехнику. – А занести ящик?

Собравшийся было уже уходить сантехник Фёдор возвращается, и они с другим незнакомым Михаилу мужчиной затаскивают короб на склад, что рядом с кухней.

– А ты принимай свою комнату, – берёт она под руку Михаила и проводит его в радиорубку. – Располагайся и пойдём кушать.

После этого она так же, как и раньше, плавно разворачивается и, мягко и легко ступая, бесшумно уходит.

Михаил, разложив вещи по полкам и застелив постель свежим, чуть влажным бельём, выходит на крыльцо кухни и осматривается.

Детей на дачи ждут только завтра, тропинки ещё не натоптаны, свежая трава только местами чуточку примята, здания корпусов свежевыкрашены и в них домывают стёкла окон.

Всё, как прежде и это радует Михаила, который делает глубокий вдох:

– Здравствуй, лето!

3

Пока ещё на дачах никого, кроме технического персонала и кухни нет, и у Михаила – свободное время. Он решает быстро сбегать к землянке и на Рыбачий остров – землянку надо осмотреть, а на острове узнать о судьбе деда – жив ли?

К землянке подходит, осторожно осматриваясь. В лесу, как и на дачах, нет пока ещё никаких тропинок, Зелёная дорога тоже сильно заросла травой, а придорожные кусты местами вылезли на дорогу.

В лесу непривычно тихо, дач совсем не слышно, репродукторы пионерских лагерей ещё молчат.

Без труда найдя землянку и ещё раз оглядевшись, Михаил быстро юркнул в неё и включил электрический фонарик.

Всё, как и раньше, только паутины много, да пыль осела на столик, да вот балки потолка сильно прогнулись, и в одном месте насыпался небольшой холмик земли, что ссыпалась все эти пять лет с потолка.

Михаил внимательно осмотрел балки потолка: центральная опорная сгнила и явно требовала замены. Затем шмыгнул под пыльные нары и долго, освещая фонариком каждый угол, рассматривал заднюю стенку под нарами – всё без изменения: так, местами небольшие трещинки да зеленоватый налёт.

Похоже, земляку не навещали, и все эти пять лет она вот так и простояла закрытой, из-за этого в ней дышать очень нелегко, хотя и дверца оставлена открытой, и окошечко Михаил предусмотрительно приоткрыл сразу, как только оказался в ней.

Ладно, здесь всё ясно, можно закрывать и идти на Рыбачий…

Полуостров своими переменами удивил Михаила, но не обрадовал. Здесь изменилось всё, кроме затона слева от Рыбачего. Вернее, Рыбачего-то и не было. Вместо него стояла турбаза, огороженная сетчатым металлическим забором с покосившейся, чуть приоткрытой калиткой и малозаметной тропинкой, что вела от калитки в лес.

Вдоль забора сильно разрослась малина и спускалась с этого пригорка в большой лог справа от Рыбачего. На турбазе ни души. Только там, у воды, теперь уже есть деревянный причалик, и стоят три голубенькие вёсельные лодки, да пацан какой-то плюхает ногами по воде.

Михаил проходит по турбазе и находит только одно старое здание от того посёлка, что был здесь раньше – остальных и след простыл, подходит и садится рядом с мальчишкой лет двенадцати.

– Мы ещё не работаем, папка приедет завтра. Ключи у мамки, где мамка – не знаю, – выдаёт тот заученную фразу.

– Понятно. Я – Михаил, а тебя как зовут.

– Фёдор я, а что надо?

– А давно здесь это турбаза стоит?

– Давно, я уже третье лето здесь жить буду, а она и раньше была, – отвечает Фёдор, глядя в глаза Михаилу. – А что надо-то?

– Я здесь раньше бывал, деревенька на этом месте маленькая стояла, и знакомый дед жил в крайнем доме…

– А-а-а… – не дослушав Михаила, тянет Фёдор, – это тебе к мамке. Мама! – кричит он куда-то в сторону. – Ма-а-а!

С ближнего к воде домика выходит уже немолодая женщина и смотрит в сторону затона, приложив к глазам руку козырьком:

– Тебе чего, Фёдор?

– Мне – ничего, а вот этому – какого-то деда надо! – не оборачиваясь, кричит Фёдор.

4

Солнце уже клонилось к закату. Михаил вспомнил, что на дачах уже ужин и заторопился в обратный путь.

Уже по дороге на дачу Михаил вспоминал не долгий разговор с хозяйкой туристической базы.

– Н-да… Пять лет, а сколько перемен. Посёлка нет.

В ту зиму, когда Михаил переехал из большого Новосибирска в маленький городок Ангрен, что стоял у подножия пика Шахтёров в Узбекистане, кроме деда в посёлке умерло ещё трое мужчин, и оставшиеся без мужчин семьи переехали в Береговое. А про деда хозяйка туристической базы вообще ничего не слыхала. Больше узнать что-то о деде было не у кого: ни дату, когда он умер, ни где его похоронили.

Территория сначала отошла к одному хозяину, а потом уж её взял в аренду некий строительный комбинат, интересы которого эта женщина со своим мужем сейчас здесь и представляла. Да, она слышала о каком-то посёлке, но даже она его здесь уже не застала, только один домик, что у реки, остальные продали на дрова ещё прежние хозяева.

Рядом с обоих сторон тоже уже строились туристические базы, но ещё не были достроены и стояли временные небрежные отгородки из чего попало.

– Значит, через год-два здесь народа будет, как гороху, и кто-нибудь из них да набредёт на секретную землянку, а, значит… Значит, с иконами всё надо решить, как можно быстрее, то есть этим летом.

Шёл и думал, что плана у него нет никакого, и посоветоваться он ни с кем не может. Ведь тогда он нарушит данное деду слово никому, кроме того человека (священника), об иконах не рассказывать и землянку не показывать…

– «…Целуй крест с мыслями чистыми, с верою, что сохранишь заклад, да кому надо в своё время и передашь, а я молитву-то читать и за себя, и за табя стану…» – всплывают в памяти слова деда Семёна, что жил тогда на Рыбачем острове, сказанные им в предпоследнюю встречу рядом с землянкой в тот вечер, в который Михаил и раскрыл секрет этой землянки, точнее, что в ней-то и скрыт большой схорон с древними иконами, принадлежавшими когда-то церкви, которая была затоплена при заполнении Обского водохранилища.

– «…Сёдня мы ещё вдвоём с тобой об энтом знаем, а завтра-то ты один только знать будешь… Вот как оно получается…» – говорил дед Семён в последнюю встречу.

– Как так, дядь Сень? – спросил тогда ещё маленький Мишка.

– Сядь, время на всякие каки у нас уже нету. И других нет… Да если б и были, то ужо не успею. Успокой меня, старика, да я с миром-то и пойду…

– Куда?

– Туда…» – дед Семён тогда медленно поднял голову и долго-долго смотрел уже в ночное небо.

Вот и остался Михаил один на один и с тайной, и с тем, что пришло время сдержать обещания, данные им деду, но как?

5

Этот вечер Михаил мог бы вполне обоснованно назвать вечером воспоминаний. Только улеглись в памяти две последние встречи с дедом Семёном, что с Рыбачего острова, как в памяти всплыл последний вечер с его родным дедом Семёном, когда они уже оба укрылись одеялами, но ни деду, ни Михаилу не спалось.

У деда в квартире несколько небольших иконок. Три маленьких стоят на полочке на кухне. В зале однокомнатной квартиры ещё три иконки небольших размеров, но они старенькие, уже более с блёклыми, выцветшими ликами.

– Дед, а почему у тебя на иконах один Бог, как бы, добрый, а другой, что в комнате… м…м… сердитый (Михаилу хотелось сказать злой, но он не решился). На одного и смотреть приятно, а на другого глянешь из темноты – страшновато становится…

– Ну так те иконки, что на кухне, Валя недавно из цервы принесла, а энти, что в комнате – я уж и не помню, когда у нас появились, от деда что ли достались. Много им времени, им годков-то больше, чем мне.

– А церковь в Боровом есть?

– А табе церковь-то к чему? Откуда интерес?

– Так бабушка куда-то ж молиться-то ходила?

– Да бегали бабы раз-другой в неделю. Ты и это запомнил?

Михаил этого не запомнил, он просто об этом ничего и не знал, но как-то ж ему надо было расспросить деда про церковь в Боровом, хотя по интонации он понял, что деда церковь не очень-то интересовала.

– Церква наша долгое время закрытая стояла. Почернела вся без ремонта. Рушиться начала. Потом уж, не сразу, разрешили её открыть, да уж там много что не в порядке было, полы местами просели, балки… Снова закрыли…

А ты в церкви был? – спрашивает Михаил.

– Был и я пару раз. Церковь-то в Боровом деревянная, старая, последний раз уж в неё и не пустили – купол там что-то или крыша… сгнили напрочь… Я уж и не помню. Вот её тады опять-то и закрыли. А потом и батюшка помер, и годков этак три-четыре никого не было. А уж потом из Новосибирска кто-то приезжать раз в неделю стал, да домик, что напротив воинской части, снял – там крест сейчас на доме есть, легко найдёшь. А уж позжа и сам переехал, дом ему купили на той же улице, хороший дом – пятистенок! А вскоре и матушка перебралась, говорили, что церкву будет кирпичную ставить, да жена у него хворая была, за год до нашего отъезда с Валюхой умерла… Н-да… Батюшка тогда запил, в молельный дом редко показывался, бабы сказывали, а уж правда или нет – того не скажу. И стройка-то тогда вроде как прекратилась… Я как-то не интересовался, дел своих хватало…

– А где она стоит? – интересуется Михаил.

– Церква что ли?

– Ну да…

– Ты ж в кино с Колькой и Серёгой бегал, кода у нас летом был?

– Да, несколько раз.

– И что – не видел?

– Не-а…

– Так на пути в клуб мимо церквы как раз и ходили, она там справа по дороге, чуть не доходя перекрёста, только не в первом ряду.

Михаил мысленно прошёлся по тому переулочку, что связывал все четыре больших улицы Борового, и действительно вспомнил крупное, очень чёрное разрушающиеся здание. Только никакого купола там уже не было, да и крыша провалилась.

Дед, а ты пьющему человеку доверил бы тайну? – спросил Михаил.

– Чево?

– Ну, дело серьёзное, информацию важную, тайну…

– А, в этом смысле, – дед немного помолчал, – спать-то ныне будем, тебе ж с утра в поездку.

– Да я уже привык мало спать, рано вставать. Пока уроки приготовишь – уж два часа, а электричка из Голованово до Перми в шесть пятнадцать, а домой из училища редко, когда раньше девяти вечера возвращаешься, это когда уж последней пары нет, как раз к девяти, а так – позже. Только по воскресениям и отсыпался. Там уж часов до двенадцати подушку давил.

– Про тайну, значит… Нет. Пьющему и дела бы не доверил, и тайны бы не открыл. Даже малой… Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Вот случай у меня был…

6

Михаил знал, что дед слыл хорошим рассказчиком и случаев интересных знал кучу. Предчувствуя интересную историю, он уселся на диван, положил подушку под спину, и укрыв ноги одеялом, замер.

– Весной раз нам заказ крупный в кузню пришёл: лемехи к плугам новые выковать да на основу заново заклепать, лемехи уж у мастерской стоят, а мы всё за работу-то никак не примемся.

А был у меня в то время знакомец один, мужик моложавый, на лицо, как артист, красивый да без дела долго шлялся, а тут в кузню-то и попросился, мол, к делу пристать желает.

Работал справно, ничего дурного сказать не могу, только работал он до того момента, пока ему рюмочка в рот не попадала, а уж коль попала – неделями по улицам гулял, песни орал да бабу свою побивал. Так- то… Он тогда за день-то до работы энтой и запил.

День стоим, ждём, другой. На третий с Николаем, помощником моим, пошли его на улице ловить. Уж только к вечеру его у околицы и словили, да связанным в кузню уж силком волокли. Тут же к верстаку и приковали до утра, чтоб не сбёг да к утру-то протрезвел. А уж с утра горны разожгли, да железо калить начали да на наковальню бросать, а Лёху-то (вспомнил только, как его зовут), Лёху-то к наковальне ближе перековали да щипцы дали, чтобы, значит, жалезо с горна хватать да на кузню подавать. Раз он жалезку обронил. Другой. На третий только на наковальню-то положил тогда…

Я молоточком-то место удара показываю, а Николай молотом бить должен, да только заготовка-то гуляет из стороны в сторону. Николай раз промахнулся, другой, а уж в третий молот-то отбросил и со всего маха Лёхе в ухо-то по-деревенски и влепил, с матами так, смачно. Лёха, если б не прикованный был, из кузни бы точно вылетел, а так на длину цепи отлетел да и лежит. Подходим к нему, а он молит нас, мол всё понял, готов исправиться.

Мы тогда неделю-то домой не ходили. Бабы есть в кузню носили, но заказ выполнили день в день. Н-да…

И Лёха работал с нами безвылазно, но как только с кузни вышел, так вновь и запил, да пил уж не неделю – месяц его не видели-то. А уж потом прогнал я его. Нашто такой работник… И правду сказать, ведь подведёт, как пить дать – подведёт…

– Дед, а что такое правда? – спрашивает Михаил.

– Ты чё мне сегодня допрос устраиваш, спать-то будем аль нет? Тогда я покурю.

Дед присаживается на полутораспальную кровать, шарит на стуле спички.

Михаил тоже поднимается, открывает окно, подаёт деду папиросы, лежащие здесь же на подоконнике.

Дед закурил…

Помолчал…

Потом, уж прокашлявшись, спросил:

– Ты куришь, аль нет, Михаил?

– Курю, но очень редко, так, в охотку. Пачки на месяц хватает.

– Мать знает?

– Нет, – качает головой Михаил.

– Н-да… Кури, если хочешь, – говорит он, сильно затягиваясь и выпуская в сторону окна плотную струю сизого папиросного дыма.

– Не, не хочу, так посижу, послушаю…

– Ну слушай… В каждом из нас живёт два человека: один правильный, другой – настоящий. Так вот даже энти двое-то не всегда общий язык находят да не всегда правду-то друг другу сказывают. Вот и меж них не у каждого согласия добиться-то удаётся, а уж коль удастся кому, тут и появляется настоящий человек. Да и у того правды-то одной быть не может.

– Как так? – удивляется Михаил.

– Ты вот про то, что куришь, ни матери, ни отцу не сказал, так?

– Так.

– А, значит, матери-то тогда соврал, что не куришь? – хитро щурится дед, пуская струйку дыма перед собой.

– Ну так-то просто, чтобы мама не ругалась, не переживала, – пытается оправдаться Михаил, – да и курю-то я редко-редко.

– А сказать, значит, слабо было?

Михаил жмёт в ответ плечами.

– Значит, курил тайно? – гнёт своё дед.

– Ну да, – опустив глаза в пол, тихо и неохотно отвечает Михаил.

– Ну вот, а то и не подумал, что скажи ты, что куришь, да мало, да редко, да почему, может мать бы и поняла, да и не таился бы тогда, а значит и обмана не было бы, и совесть у тебя сейчас чиста была. А?

– А не поняла бы, да ремня отец тогда бы точно всыпал, – говорит Михаил.

– Ну и всыпал бы, это дело уже другое было бы, а так что сейчас имешь? Вот она, правда-то кака – у всякого своя, да ещё и не одна порой… Всё, завтра договорим. А сейчас спать будем – ложись!

– Дед, а почему я в паспорте у отца не вписан?

– Как не вписан? Откуда знашь-то? – насторожился дед.

– А один раз, когда возил его зубной протез на ремонт в мастерскую, он мне свой паспорт давал. У меня тогда ещё паспорта не было.

– Так это… ошибка здесь какая… иль забыли, – как-то заметно растерялся дед, не находя ответа.

Закрыв окно, Михаил ложится на старый чёрный диван и ещё долго не спит – разговор про правду сильно задел его…

– А дед-то прав… – думает он, уже засыпая.

Радиорубка освещена только светом луны. Лёжа ещё на заправленной железной старенькой кровати, Михаил только сейчас подумал:

– И надо же, обоих стариков звали-то одинаково! Раньше он об этом и не подумал.

После этой мысли он вышел из комнаты, тихо спустился по ступенькам на бетонные плиты, что лежали перед входом на кухню, и долго бродил по даче, пока за теми берёзами, что у горохового поля, не начал алеть закат…