Читать книгу Посвящая тебе - Mioto Hamura - Страница 5

Утро ничего не предвещало, но я уже чувствовала что-то тревожное. Появляется такое ощущение волнения, когда идёшь сдавать экзамен или на собеседование по работе: вроде ничего особенного, обычная жизнь, но как-то непонятно страшно. И хотя потом это проходит, неприятно ощущать это снова.

Сестра приехала около одиннадцати. Не скажу, что этот день и праздник был для меня таким уж великим, а последние годы я и вовсе его не отмечала. Родители ничего на это не говорили, что необычно с их стороны, но так как мне самой это было удобно, да и друзей звать, как это обычно делают, было глупо. Я и не задавалась этим вопросом. С друзьями, с теми, кто от них остался, я давно уже чувствовала себя не в своей тарелке. Хотя странно, ведь они должны помогать и с ними должно быть весело, но только не у меня, тем более, если учитывать, что с ними я почти не общаюсь.

Родители делали покупки, уехав ранним утром по магазинам, и мы с сестрой были дома одни, может быть, как в старые добрые времена, а может и нет. Но проводить с ней пару часиков наедине случалось очень редко.

Когда она пришла, я была на кухне и собиралась резать салат, единственное, что ей оставалось – помогать мне. По телевизору показывали давно заезженное «новое» шоу с очередными покорениями спортивных высот «звёздами». Кот отдыхал где-то в комнате. Возможно, видя сны, не обращая внимание на тикающее по человеческим меркам время.

Мы разговаривали, открывая банки с консервированными овощами. Сестра не навязчиво, но казалось, что без особой охоты спрашивала меня об учёбе, скорее всего по просьбе мамы. Я отвечала конкретно и мало. Интерес во мне её вопросы не вызывали. А когда посматривала на неё, то думала лишь о том – какой была моя сестра?

Будучи старше меня, после поступления в институт она переехала к бабушке, которая жила на другом конце города, далеко от нас, но зато близко к её учёбе, и я не часто её видела. А когда случилась авария, она не вернулась обратно домой. Помню, что иногда она навещала меня в больнице. Её улыбку, смех, и рассказы о чём-то мне тогда неизвестном. А когда я спрашивала о прошлом, то она включала старую заезженную пластинку, ту самую, одну на всех, как заученное стихотворение, которое мне не хотелось слушать. Я не знала её, как и себя, стараясь построить отношения на том, что было. Но как ни странно, я всегда угадывала, когда она пыталась от меня что-то скрыть.

– Говорят, что ты последнее время какая-то странная. Говоришь, что всё у тебя нормально, но похоже это на обычную депрессию. Знаешь, мама ведь всегда волнуется из-за пустяков, но с ней ничего нельзя поделать, как ни старайся, поэтому хотя бы подыгрывай, если хочешь что-то скрыть.

Мои старые чувства начали давать о себе знать, но я сдерживалась. Сестра, как ни как, но пока оставалась единственной, с кем я сейчас могла бы поговорить, хотя я знала, что она часто обсуждает мои дела с мамой, всё же старалась верить, что она докладывает ей не всё. Но верить – это не утверждать. А верилось с каждым разом всё меньше и меньше.

– Когда они хотят переезжать в дом? – Родители давно хотели перебраться загород. Но зачем сестре нужно было это знать от меня? Последние три года они очень старались изменить что-то в их купленном семь лет назад домике с участком, чтобы он стал похож на тот, в котором можно было бы жить круглый год. Хотя оставлять меня одну в квартире они не хотели, даже зная, что я никогда не выкину никаких глупостей, переезжать всё-таки решились.

– Не знаю, после зимы, когда надо будет всё сажать, тогда, наверно.

– Ты хочешь этого? – Я ничего не ответила, лишь мельком посмотрела на электронные часы, висящие на стенке. Мне было всё равно. Я даже не задумывалась над этим уже обговорённым и не моим планом действий.

– Как с твоими проектами?

– Сама понимаешь: последний год, диплом, работу искать, мама с папой что-то придумывают, знакомым звонят. Сказать им, что не надо этого делать, так они и так думают, что что-то не так. А сообщить им, что я не очень-то и люблю свою профессию, так это их совсем расстроит. Тебе хорошо. – Я вдруг замолчала, чтобы подумать прежде, чем сказать чего-нибудь лишнее, но сказала. – У тебя семья, у тебя нет таких проблем. – Возникшая пауза не испугала сестру, она лишь улыбнулась, а я отложила нож, которым дорезала последний огурец, в сторону. – Мне иногда кажется, что я сошла с ума. – И улыбнулась.

По телевизору показывали рекламу кофе, чипсов, губной помады и детского питания. Смешав все ингредиенты, необходимые для моего любимого крабового салата, я стала убирать грязные приборы и посуду в раковину.

– Разве ты не хотела бы заниматься тем, что тебе действительно нравится?

– Видимо не у всех получается найти работу, которая им действительно будет доставлять удовольствие. И это нормально.

– Неужели ты даже не хочешь попытаться? – Стоя у раковины я машинально открыла кран с водой и стала мыть посуду, накопившуюся за утро. Думала я при этом лишь о том, как правильно и рационально всё намылить и расставить в сторонке, чтобы это занимало как можно меньше места, и чтобы потом удобно и быстро это всё ополоснуть.

– Ты боишься?

– Того, что мои работы не такие уж и хорошие, или что для тех, кто их когда-либо прочитает, они могут показаться полным бредом.

– Знаешь, есть писатели, зарабатывающие миллионы на полной ерунде.

– Эти писатели до того, как стать ими, сделали себе имя каким-нибудь другим способом или просто изначально имели деньги.

– То есть ты всё-таки собираешься идти работать по – специальности?

– Скорее всего, да. Чтобы не потерять квалификацию и, возможно, мне просто жалко эти пять лет, потраченных впустую. Что я такого сделала за это время? Я не стала отличницей, хотя меня, как старосту, отправляли на всякие студенческие собрания. Пойти в аспирантуру и остаться преподавать в институте? Разве ты думаешь, что это моё? – Сестра грустно покосилась в окно. – Вот и я про то.

– Ты можешь работать и продолжать заниматься тем, чем хочется. Тебе следует отправить свои рассказы на конкурсы и в издательства, чтобы они хотя бы прочитали твои сочинения. Может быть они на самом деле хорошие и тебе повезёт! Подпишешь контракт и вскоре твои книги будут печатать. А когда заработаешь на квартиру и машину, можно будет переехать и жить одной: заняться, наконец, искусством, написанием картин и получать деньги от процентов по изданному.

– Как-то слишком сказочно. Идеального будущего для меня – такого не существует. Ты веришь в сказки, сестрёнка.

– Для каждого свои идеалы, но почему не попытаться?

– Ты хоть представляешь, что значит писать?

Она задумалась, а я посмотрела на небо за окном, темнеющее от надвигающихся с северо-запада туч. Она знала, что мне сейчас тяжело об этом говорить. Я вздохнула и не смотря на неё, произнесла куда-то в пустоту:

– Деньги, везде важны деньги, потому что на деньги можно купить время.

Она ничего не ответила, даже если хотела сказать, что знает – кто это говорил до меня. Фильтр очистил воду и, перелив её в чайник, я нажала кнопку, думая про себя: «На сколько хватит этого времени? Успею ли я?».

– Знаешь, вчера я покупала рулет, хочешь?

– Ну а как же!

Сестра улыбнулась, стараясь завершить, не доставляющую мне никакого удовольствия тему. Достав из холодильника большой и толстый рулет с кремовой начинкой, мы стали ждать, когда закипит вода. Тогда я вновь обратила внимание на то, как она изменилась. Прекрасно сделанный макияж, проблемы с кожей её давно покинули, даже стало смешно вспоминать, как она иногда собиралась гулять, вечно нервничая перед зеркалом. Красиво уложенные тёмные волосы, одежда, идеально подобранная по цвету. Я всегда знала, что ей будет легче в этом мире. Мы с ней были совсем не похожи. Она чётко и продуманно следовала своей поставленной цели. Думаю, через несколько лет она станет отличным прокурором, а потом, возможно, и судьёй. Это действительно было её дело, как говорят – по призванию, что не скажешь обо мне.

Стараться быть похожим на кого-то и быть кем-то – разные вещи.

Не знаю, можно ли было сказать, что я неудачница, но чувствовала я себя именно так. Будто постепенно теряешь надежду. Это было именно такое чувство, когда не верится в чудеса и ничего не хочется делать, а двигаться вперёд, кажется, уже бессмысленно. Думаешь, что ничего не изменить, а жизнь кажется пустой. У меня не было той поддержки, которая мне так была необходима, но была ли я сама в этом виновата?

Скрывая от всех правду и пытаясь сохранить всё в себе, боясь, что меня не поймут, я продолжала прятаться за занавесом, всё глубже и глубже утопая в своих размышлениях. Почему я всё время думаю, что мне давно пора на курс психотерапии? Я с детства умела играть разные роли или у меня что-то не так с головой? Сестра рассказывала, что в школе я посещала театральный кружок и играла на сцене, пока наш режиссёр не решила, что мы все бестолковые бездарности и совершенно не понимаем, что делаем, хотя на самом деле всё было совсем иначе. Она просто устала от нас, её вопли стали действовать нам на нервы, и мы все покинули этот дурацкий клуб, в котором нас уже перестали замечать. А я ведь хотела быть режиссёром, мне это казалось забавным, как я прочитала в какой-то своей заметке в одном из старых блокнотов, найденных в каком-то хламе на даче. Возможно, уже тогда я делала первые попытки что-то писать, но в действительности получилось это сделать лишь тогда, когда все эти попытки были забыты.

Быть режиссёром также, как и автором книг – это как заставлять своих героев делать так, как хочется тебе, направлять и вести их в правильном или не совсем, направлении. Но разве это не то, что я ненавижу больше всего в людях, окружающих меня? Противоположное притягивается? Наверное, именно это меня и завораживало, но тогда я была ещё слишком маленькая, чтобы понимать, что на самом деле представляет собой эта работа. Для меня это стало ясно лишь тогда, когда я написала первую в своей жизни пьесу. Честно говоря, я до сих пор считаю её лучшей, потому что она получилась вне времени. Мне всегда удавались работы на тему войны, что отразилось также в серии картин и набросков на эту тему. Не знаю почему, но мне было это близко, и даже несмотря на то, что я не знаю – что это такое, мне всегда казалось, что я могу прочувствовать за своих героев всё, что с ними могло бы произойти в моём воображаемом мире. Возможно потому, что эта война происходила глубоко в душе, внутри меня, где всё копилось, разрывалось и просилось выйти наружу, а воплощаясь на бумаге, пыталось мне что-то подсказать. Жаль, что после так и оставалось никем не прочитанным и не увиденным, поставленным на полочку в дальний угол.

Мы молча пили чай, по телевизору начался какой-то фильм.

– Ты знаешь, мама беспокоится.

– Я это заметила, и её разговоры об этом меня пугают. Постоянные обиды, нравоучения, и не знаю, сколько я ещё смогу выдержать.

– Это так сильно раздражает?

– Да, это раздражает. – Мало того, они вообще обо мне ничего не знают. Хотя, как я могу такое говорить, я не права, и они постоянно напоминают мне об этом. Ведь я не вылечилась. Мне совершенно не хотелось снова говорить на эту тему, даже с сестрой. – Все всё время хотят, чтобы я жила по их правилам. Да я и так живу по ним, насколько это возможно.

– Хочешь их нарушить?

– Если бы был путь отступления, я бы попробовала, а пока я не вижу другого выхода, как просто молчать и ждать случая, когда я смогу сбежать. – Я рассмеялась. – Или, когда я всё вспомню.

Улыбка на лице сестры резко искривилась, и она глубоко вздохнула, протянув руку и положив мне на плечо, но быстро и как-то неловко похлопав по нему, сразу же убрала её, взяв чашку.

– Ну да… – Я улыбнулась, но улыбка была не такой уж и радостной. Что она могла сделать? Сестра мне здесь не помощник. Чем она может помочь?

В домофоне раздался гудок, нарушив покой, утонувшей во внезапной тишине, квартиры. Родители возвращались. Сестра побежала открывать и из коридора до меня донёсся её крик:

– Вовремя остановились… – Я лишь усмехнулась и, допивая чай, ответила, всматриваясь в телевизор, что всё, как обычно.

После обеда пошёл дождь. Моё настроение не сильно отличалось от самой этой погоды. Ещё бы немного и я бы точно разревелась, да ещё и в такой день, но заплакать я вряд ли бы смогла, когда рядом были те, перед кем показывать свои слёзы совсем не хотелось, а услышать миллионы вопросов, подавно.

Я сидела за компьютером, читая все списки литературы, которые мне предстояло проанализировать, а потом и прочитать все книги по ним, чтобы начать писать дипломную работу, когда зазвонил сотовый, оглушая своей мелодией комнату так, что мама и сестра в зале, наверное, подскочили. Я быстро закрыла дверь и ответила. Это был кто-то из студенческого самоуправления. Они назначили собрание, чтобы начать подготовку к выпускному. Почему они собирались сегодня днём, я так и не поняла, но нужно было ехать в институт. Я даже обрадовалась такому ходу событий. Лишь бы был повод, чтобы на время уйти из дома. Появилось небольшое, но хоть какое-то, облегчение.

Быстро собравшись и перекусив чем-то, я направилась к выходу.

– Когда приедешь?

– Не знаю, может быть к семи.

– На ужин успеешь? – Сестре хотелось тоже что-то сказать, а папа просто стоял рядом со всеми. Натягивая сапоги, затягивая пояс плаща, мне казалось, что они смотрят на меня пронизывающим взглядом, пытаясь уловить малейшее моё движение и прочитать в нём что-то большее.

– Они хотят тебя поздравить, да? Задумали что-нибудь? – Сестра не унималась, на её лице была заметна усмешка, явно начинающая меня провоцировать. А на лице у мамы вновь появилось то выражение какого-то скрытого и глубокого недовольства, неодобрения и бессмысленного беспокойства, которое я ненавидела каждой клеточкой своего тела, ощущая на себе его мелкой дрожью. Сразу становилось тошно от вдруг появляющегося из ниоткуда чувства вины, вот только не понятно, за что?

Всегда, когда я собиралась куда-то: на день рожденье, на каток, встретиться с классом после того, как я перестала посещать школу, с подругой, куда угодно, она всегда хотела знать: во сколько я приду, где я, а потом звонила, узнавая, как у меня дела, как долго я ещё буду гулять и прочее-прочее. Чтобы убедить её не присылать ей сообщения каждое утро, что я уже в институте, ушёл целый год. Волноваться за уже взрослого человека – мне это было непонятно. Авария, возможно, усилила то самое инстинктивное волнение за своего ребёнка, присущее каждому родителю, но в такой атмосфере мне совсем не становилось лучше, потому что она таила в себе что-то такое, чего я никак не могла понять и осознать. Мама как будто скрывала то, о чём не могла сказать, но о чём постоянно говорило выражение её лица и, конечно же – глаза, которые никогда не лгут.

Мне как-то приснился сон, мимолётный, неуловимый, о начальных классах в школе. Какие-то голоса, смех, люди рядом, много людей, а потом тишина, тетрадки, ручки, кто-то шепчет мне что-то. Вроде всё как в обычных школах, будто передача из телевизора: действия, смонтированные разными кусочками, а потом провал, пустота, и я уже слышу ругань и чувствую сильное напряжение в какой-то удалённой тёмной комнате. Меня кто-то крепко держит за руку, а по щекам текут слёзы. Единственное, что я поняла из этого сна, что я тогда сделала что-то не так, и чувствовала себя очень виноватой. Возможно, это была контрольная или олимпиада, на которой я себя совсем никак не проявила и меня ругали, кто знает? Но всё, что я запомнила, проснувшись с такой сильной тяжестью в груди и комком в горле, когда рыдания так и просятся вырваться наружу, но сдерживаются всеми силами, так это чувство, когда тебя держат на коротком поводке и шею сдавливает цепь, не позволяющая сдвинуться с места. Вся эта самостоятельность казалась наигранной. На протяжении всей жизни они ставили на меня ставки, и косвенно не отпускали от себя ни на шаг, а мои сны лишь усиливали это подозрение. Я не могла вспомнить, не могла объяснить странные, подсознательно возникающие у меня эмоции, и чтобы окончательно не запутаться в этом всём, отстранялась, погружалась полностью в реальность и жила своим сейчас, наслаждаясь простыми и понятными, в этом моём сегодня, вещами.

Мне часто бывает обидно: почему они продолжают относиться ко мне как-то иначе, будто я не такая как все? Мне казалось, что меня жалеют, но почему я не понимала. Я не знала. А ведь это очень больно, когда тебя жалеют…

– Они не знают, даже если и узнали, это же хорошо. – Я постаралась нарисовать ложной улыбкой радость на своём лице и, как всегда, это мне удалось отлично.

– Мы будем тебя ждать на ужин. – Ещё чуть-чуть и она бы произнесла: «Позвони, когда приедешь», – но я заметила, как сестра её тихонько подтолкнула в бок. Папа взял сигареты и вышел вместе со мной на лестничную площадку. Нажав на кнопку вызова, лифт сразу открылся.

– Я поехала. Не кури много, ладно? – Взглянув на разгорающийся кончик его сигареты, помахала ему рукой и, получив в ответ кивок и подмигивание, зашла внутрь железной кабины.

Дождь прекратился, но небо всё также оставалось серым, и сквозь него не могли пробиться яркие лучики солнца. Я глубоко вздохнула, оказавшись на улице и почувствовав запах долгожданной осени, быстрым шагом направилась к остановке. Это было только начало.

Собрание прошло как всегда тихо и мирно, мало кто вообще что-то понимал. Казалось все засыпают, еле-еле улавливая слова нашего куратора. Когда я первый раз пришла на такое вот «сборище активистов» – как я его тогда назвала, то, честно говоря, сразу поняла, что там далеко не те люди, которые постоянно куда-то спешат и наполнены энтузиазмом до самых краёв. Это было скорее похоже на ботанический сад, только в совершенно ином смысле: всего навсего собрали примерных учеников с хорошей дисциплинированностью и ответственностью, которые могут чётко выполнять поставленные перед ними задачи. Я думала тогда, что хорошо бы попасть в какую-нибудь организацию, где можно высказывать своё мнение, обсуждать что-то, где будет весело и интересно, но оказалось, как ни странно, что и в таком «саду» может быть просто уютно и спокойно находиться. Прямо как в художественной школе, которую я закончила перед поступлением в институт. Мы приходили рисовать на три часа и мирно проводили это время: рисуя и болтая обо всём на свете. Нас мало чему учили, но мы, получая удовольствие от такого вида отдыха, не сильно задумывались о полезности данных занятий. А иногда в наши посиделки даже вмешивалась и сама преподавательница. Помню, мы всегда ей что-нибудь дарили, да и были мы в этой школе самой старшей группой, начавших обучение в пятнадцать лет. Думаю, что с нами всё-таки было, о чём поговорить. Так и прошли последующие годы, после которых мы очень старались навещать учителей, но часто это делать – мало кому удавалось. Мне не удалось ни разу. И я сама в этом виновата.

У меня остались только самые хорошие воспоминания о том времени. Не могу сказать, что мне это дало что-то особенное: как рисовала, так и рисую. Я всегда думаю: если у ребёнка нет явных предрасположенностей и умений к чему-то, зачем его отдавать в какую-то студию, заставлять заниматься тем, что ему неинтересно и что ему не нравится? Но родителям обязательно хочется, чтобы их чадо было лучшим. Развитие ребёнка с самого его рождения: обучение чему-то, объяснение устройства общества, мира, всё это познание – важный элемент взросления, становления маленького человечка и превращение его в личность – цельную, сформированную и глубокую. Но почему никогда не думают о том, что действительно важно? Я видела такие семьи, где показывая дурацкие картины своих дочек или сынишек, родители наивно верили, что это красиво, и что у ребёнка есть талант. Наслушавшись же восторженных отзывов, заручившись поддержкой и обретя ту самоуверенность, которая лишь разрушает, ребёнок не только сам начинал верить в эту родительскую ложь, но и сам её творить, добром это не заканчивалось. Талант если есть, то он будет проявляться независимо от всяких там занятий, человек просто рано или поздно почувствует, что его зовёт его внутренний голос, и именно он приведёт его ко всему. Человек только сам может решить, что ему делать, что ему нужно, что он хочет, правда только тогда, когда он уже не ребёнок и когда в его голове – его мысли, а не мысли окружающих его людей. Можно долго это обсуждать, это сложно, просто потому, что у любой медали всегда две стороны.

Закончили мы быстро и уже в половине пятого я покинула стены ВУЗа. Домой ехать не хотелось, всё ещё чувствовалось напряжение. Чтобы немного расслабиться я решила пройтись через Кремль на набережную. После того как её отремонтировали, гулять там стало как-то необычно. С другой стороны, казалось, что ты попадаешь в совершенно отстранённый от проблем мир: идёшь вдоль каменных барьеров, смотришь на реку, чаек, парящих в небе, мосты, и становится легче. Лишний час я решила посвятить этому месту, где я оставляла все свои печали, каждый раз, когда боялась, что всё закончится, и когда переставала бороться за свою мечту.

В тот день мне действительно было плохо, я ещё толком не осознавала, что со мной что-то начинает происходить. Иногда мне казалось, что я начинаю терять единственное, что на тот момент давало мне силы жить, что было моей основой, а иногда, что вот-вот обрету то, чего мне так не хватает и что я когда-то давно потеряла. Я мечтала когда-нибудь вспомнить себя, людей, тот мир, в котором я жила.

После аварии, целый год в больнице я думала, что не смогу жить без памяти, что это невозможно, но как оказалось всё слишком быстро меняется и человек привыкает к той реальности, которая на него обрушивается. Эта снежная лавина новой жизни, коридор закрытых дверей, которые необходимо отпереть, чтобы продолжать путь – всё это, как ни странно, манит и заставляет делать шаг вперёд.

Но тогда мне еще было не ясно, попала я под машину случайно или бросилась под нее умышленно. Предполагать второе для меня было очень больно, и все мысли об этом мной подавлялись намеренно. Неужели я была таким слабым человеком, что могла совершить такое предательство по отношению к самой себе? Возможно, что ответ на этот вопрос мне не хотелось знать, и не хотелось знать каким человеком я была, если пошла на это, и какие причины были для такого поступка? Поэтому приходилось верить в то, что было лучше и проще. Хотя в случайности мой разум не верил.

Бывает так, что решаешь двигаться вперёд, преодолевая любые преграды, как вдруг останавливаешься на перекрёстке и поворачиваешь в другом направлении. А ведь многие не понимают, почему, например, Гоголь сжёг «Мёртвые души», а Ван Гог не продавал своих картин, почему художники, часто написав произведение, уничтожают его и пишут заново. Для меня это слишком просто. Может я такая, как они, а может просто мы – не такие как все? Мы все.

Это было действительно странно, гулять в такую погоду по набережной одной, но ещё необычней было встретить там того, кто вскоре изменит всю мою жизнь.