Читать книгу Правительность. Власть и правление в современных обществах - Митчелл Дин - Страница 15

Начну с предостережения. Соблазнительно использовать эти исследования правительности просто как еще один более или менее успешный подход к развитию институциональной формы управления государством и к развитию форм мышления, которые на нее влияют или ее отражают. При таком подходе обнаруживается последовательность форм государства, представляющих собой «нормальные» этапы развития либеральных политических систем: предыстория формирования территориального государства при абсолютизме и его попытка учредить полицейское государство, возникновение либерального конституционного государства, развитие государства всеобщего благоденствия и появление неолиберальной формы государства. На каждом этапе преобладают свои философии управления: теория государственного интереса (raison d’État), классический либерализм, велфаризм (welfarism), неолиберализм и т. д. Первое, в чем можно упрекнуть такую схематизацию – она игнорирует сложные преемственности и разрывы, обнаруживаемые в данных обществах генеалогией управления. Однако гораздо важнее то, что ей не удается осмыслить, что же понимается под этими терминами, или в чем особенность такого подхода к либерализму.

С точки зрения генеалогического подхода либерализм – это и не связный набор идей, и не некоторая институциональная структура. Либерализм рассматривается не как философия, основанная на «верховенстве права» и защите личных прав и свободы от излишних вмешательств государства, а как специфический способ постановки проблем. Грэм Берчелл подчеркивает его критический и проблематизирующий характер (Burchell 1996: 21). По Фуко, это многообразный и постоянный инструмент критики, который может быть обращен против предшествующих форм управления, от которых он пытается дистанцироваться, против настоящих форм, которые он пытается изменить, рационализировать и подвергнуть строгому пересмотру, а также против потенциальных форм, которым он противостоит и злоупотребления которых стремится ограничить (Foucault 1989b: 113). Это значит, что ключевые цели либерализма могут меняться в зависимости от обстоятельств, в которых он оказывается: в конце XVIII века это были понятия «государственного интереса» и полиция, в конце XIX века – ранние формы либерализма, после Второй мировой войны в Европе – разные формы национального и государственного социалистического тоталитаризма. В конце XX века он включал в себя уже не только идеал государства всеобщего благоденствия, но и само понятие национального государства. Это настоящие и предшествующие формы управления, по отношению к которым учреждались в качестве критики различные виды либерализма. Как мы увидим в главе 6, либерализм противопоставляет себя не только существующим, но и потенциальным формам рациональности управления, в частности, потенциальной форме, содержащейся в биополитике населения. Используя ресурсы, извлекаемые, с одной стороны, из теории и практики суверенитета, с другой – из открытия экономики, либерализм будет стремиться уравновесить биополитический императив оптимизации жизни населения с помощью прав юридически-политического субъекта и норм экономического управления.

В раннее Новое время в Европе элементы рациональности управления можно найти в «полиции» и «государственном интересе»; им будет посвящена глава 4. Независимо от их внутренней логики, ранний либерализм предъявляет им обвинения в стремлении к чрезмерному регулированию всех аспектов жизни и в попытке учредить полицейское государство. С точки зрения либерализма государственный интерес предполагает, что возможно адекватное и подробное знание о подлежащей управлению реальности, о самом государстве, а также что возможно использовать это знание, чтобы формировать реальность, преследуя некоторые цели – обычно увеличение власти и богатства государства (Burchell 1996: 21–22). «Полицией» называется знание и средства достижения этого. Либеральный контраргумент (особенно в работах авторов Шотландского Просвещения – Адама Смита и Адама Фергюсона) состоит в том, что государство или его агенты не способны обладать подробным знанием управляемой реальности или использовать свою власть, чтобы произвольно формировать эту реальность. Управляемая реальность не настолько прозрачна и не настолько поддается манипуляциям, как считается в немецкой Polizeiwissenschaft (науке о полиции) или в теории государственного интереса. Таким образом, либерализм предстает как критика государственного интереса, по выражению Гордона (Gordon 1991: 15), доктрина мудрого ограничения и сдерживания властвования суверенов и форма педагогики суверенов и государственных деятелей. Роуз показал (Rose 1996b: 43–44), что как таковой либерализм предлагает два вида ограничения деятельности государства. Первое касается того, что можно знать и произвольно формировать. Для либерализма подлежащая управлению реальность состоит из нескольких процессов, которые одновременно необходимы для целей хорошего управления и не видимы напрямую агентами суверенной власти. Примером таких самостоятельных процессов является «экономика» как сфера квазиестественных законоподобных процессов, хотя сходная критика государственного разума может быть связана и с другими реальностями: «населением» или «гражданским обществом». Эти сферы, конечно, связаны между собой, и, исходя из объяснений Фуко, именно «гражданское общество» обеспечивает «коррелят искусства управлять», «новый план референции», в который разные элементы могут быть интегрированы в «той мере, в какой сами они являются частью сложного ансамбля» (Foucault 2008: 295; Фуко 2010: 367). Это сферы, как предполагается, находятся за пределами области политической власти и обладают внутренне присущими им силами и отношениями, которые должны учитываться отправлением этой власти. Ключевой компонент либерализма как искусства управлять – обнаружение набора политических норм, способного сбалансировать конкурирующие императивы, которые вытекают из знания процессов, конституирующих эти сферы. Так, знание процессов, конституирующих здоровье, счастье и благополучие населения, может вести к скоординированному и централизованному аппарату управления жизнью. Впрочем, эту «биополитическую» норму для либерализма нужно противопоставить нормам экономического управления. Последние производны от знания экономических процессов, чрезмерное вмешательство в которые может угрожать безопасности тех экономических процессов, от которых зависит материальное благополучие населения.

Второе ограничение деятельности государства связано с природой политических субъектов, которые, как утверждает либерализм, являются одновременно и юридическими субъектами прав, и экономическими субъектами интересов. Либерализм должен найти способ сохранить «всеобщий характер» искусства управления, столкнувшегося с «сущностной несовместимостью между множественностью, характеризующей нетотализуемость субъектов интереса, экономических субъектов, с одной стороны, и тотализирующим единством юридического правителя – с другой» (Foucault 2008: 295, 282; Фуко 2010: 367, 351). Чтобы сформировать суверенную власть, можно агрегировать юридическое право, в то время как экономический интерес нередуцируем и не допускает переноса. Однако настоящее новшество исследования либерализма как рациональности управления – вовсе не акцент на уважении прав и свобод субъектов. Новшество заключается в тезисе, что свободы и способности управляемых суть механизмы, посредством которых действует искусство управления как всесторонний менеджмент гражданского общества. Аналитика управления рассматривает либерализм как множество слабо связанных проблематизаций, вопросов и критик прошлых, настоящих и потенциальных форм управления, а не как юридически-политическую философию, мировоззрение или идеологию. Важнейшее открытие Фуко состоит в том, что для либеральной рациональности характерна попытка обосновывать «принцип рационализации искусства управления рациональным поведением тех, кем правят» (Foucault 2008: 312; Фуко 2010: 388). Кроме того, в аналитике управления либерализм не рассматривается ни как форма или период в истории государства, ни как набор политических мер. В большей степени, чем ранние версии государственного интереса или закостеневшая государственная рациональность социализма, либерализм можно изучать как искусство управления, то есть как более или менее искусную деятельность, которая перемежает вторжения и отступления, соединяет разные типы деятельности и использует интересы, нужды и выборы индивидов, понятых как более или менее самостоятельные агенты. Это искусство в том смысле, что оно признает существование ряда «неполитических» сфер и их необходимость для целей управления. Либерализм как искусство должен решать, при каких условиях и в какой комбинации дозволять игру рыночных сил, привязанность в семье, симпатию в сообществе, законы населения, а также решать, когда вмешиваться, защищать и обращаться к правам и свободам индивидов, которые жизненно важны для обеспечения таких процессов. Либерализм является искусством управления не только потому, что признает существование границ роли государства, но и потому, что то, что он определяет как выходящее за пределы политической сферы, необходимо для целей управления. Фуко в своем анализе характерной для раннего либерализма формулы, laissezfaire[64], показывает, что дело не в отказе от регулирования, а в том, «как учредить правовые нормы, которые гарантируют игру необходимых и естественных способов регулирования» (Gordon 1991: 17). По словам Хиндесса (Hindess 1996), обычно считается, что либерализм как политическая философия придерживается идеи ограниченного управления в силу своей исходной приверженности индивидуальной свободе; если же мы рассматриваем либерализм как искусство и рациональность управления, то осуществление индивидуальной свободы оказывается необходимым для целей управления.

Также либерализм можно описать как критический этос по отношению к управлению, а не как форму государства или юридическую и политическую философию. Это, прежде всего, этос пересмотра (review), который всегда подозревает управление в «избыточности» (‘on gouverne toujours trop’) (Foucault 1989b: 111). Он настаивает на необходимости непрерывного обследования средств управления и на возобновлении вопроса, не враждебны ли такие средства целям управления. В этом смысле избыточное управление может быть хуже отсутствия всякого управления, поскольку оно будет мешать процессам, необходимым для управления, и тем самым угрожать их безопасности. К примеру, согласно мальтузианцам, чрезмерная помощь бедным разрушает естественную ответственность мужчин перед своими женами и детьми, сподвигает их жениться и, не задумываясь о будущем, неблагоразумно производить потомство (Dean 1991). Это вызывает неестественный рост численности населения, несоизмеримый с наличными средствами к существованию, войны, голод и другие бедствия и невзгоды. В этом смысле либерализм принадлежит длинной череде форм мышления, которые давали советы государям и политикам, но также рекомендовали им править умеренно, осмотрительно, честно, обдуманно, осторожно и экономно (Barry et al. 1996: 8). Если точнее, мудрость либерализма в управлении связана с рациональностью управляемых, а не с расчетом силы или истиной о человеке, естественным или божественным порядком (Foucault 2008: 311–312; Фуко 2010: 386–387).

Этот этос пересмотра играет ключевую роль и в другом аспекте либерализма как искусства управления: его способности к самообновлению. Если рассматривать либерализм как политическую философию, то нет одного, есть несколько, если не множество либерализмов: классический, экономический, социальный, либерализм государства всеобщего благоденствия, неолиберализм (в нескольких версиях). Будучи практикой, движимой этосом критики, либерализм демонстрирует впечатляющий уровень политической изобретательности и самообновления. Так, либеральный режим управления не только подготавливает путь для позитивных форм знания об экономике и населении, но и учреждает их как абсолютно необходимые. Чтобы встроить экономические, витальные и социальные процессы в «механизмы безопасности» – от систем здравоохранения и социального обеспечения, а также практик национального экономического управления до полиции и постоянной армии, – либерализм должен быть открыт по отношению к разнообразному экспертному знанию этих процессов и их последствий, в особенности тех, что включают в себя способности управляемых индивидов к воздействию на себя. Это вовсе не значит, что данные формы знания сводимы к либерализму или что либерализм готов принять все, что они произведут. Напротив, внутри либерального управления есть пространство споров и инакомыслия, в котором разнообразные формы знания конституируются как «партнеры по диалогу» либерализма (Weir 1996: 385). За последние два века либерализм вступил в диалог с разными социальными, экономическими и политическими формами знания – от социальной экономики до политологии, от демографической статистики до экономики благосостояния, от феминизма до теорий менеджмента. Стараясь установить связи между управлением руководящими собой субъектами и знанием процессов, необходимых для безопасности государства, либерализм разработал пространство, в котором он способен быть открытым к диалогической самокритике в отношениях с разными формами позитивных и интерпретативных дисциплин и критических дискурсов. Поэтому было бы ошибкой считать, что за этапом чистого либерализма последовал этап либерализма, выхолощенного коллективистскими принципами велфаризма, как это утверждается в известном тезисе Альберта Дайси о движении от индивидуалистского к коллективистскому законодательству во II половине XIX века в Британии. Благодаря тем формам знания, с которыми взаимодействует либеральное управление в этом сложном и иногда трудном диалоге, открываются опасности, угрожающие безопасности этих автономных процессов и способностям индивидов, от которых они зависят. Так, в XIX и начале XX века в ряде дисциплин – от социальной экономии до экономики благосостояния – показывается, что экономика способна на саморегуляцию лишь в рамках, заданных определенными параметрами, что она приводит к росту городской бедности и подчиняется экономическим циклам, вызывающим безработицу, и т. д. Схожим образом органы власти в сфере медицины и здравоохранения могут обнаруживать угрозу населению в разного рода эпидемиях, преждевременных смертях и нищете, вызванных антисанитарными условиями жизни городского трудового населения. Филантропы, педагоги-теоретики и врачи могут влиять на нравственное и физическое развитие работающих на фабриках детей и семьи, неспособные поддерживать нормы гигиены и домашней экономики. Криминологи и исследователи могут указывать на угрозы гражданскому обществу со стороны «опасных классов» и Homo criminalis. Социальные реформаторы могут доказывать незащищенность слоев населения перед болезнями, пожилым возрастом и безработицей.