Читать книгу Золотой человек - Мор Йокаи - Страница 13

В океане это происходит вполне естественно. Тело умершего зашивают в парусину, привязывают к ногам ядро и бросают за борт. Через какое-то время «могила» его обрастает кораллами.

Однако бросить умершего человека с судна в Дунай не так-то просто. Ведь берег рядом, а на берегу – города и села, где священники и колокола для того и существуют, чтобы предавать покойников освященной земле да звонить за упокой их душ; тут нельзя всего лишь по воле усопшего взять да и швырнуть его в воду.

И тем не менее Тимар отлично понимал, отчего именно так все и должно произойти. Трудности его не смущали.

Прежде чем успели поднять якорь, он уведомил рулевого, что на судне находится покойник: Трикалис умер.

– Я так и знал, что беды не миновать, – сказал Янош Фабула. – Белуга плыла с нами наперегонки, а это верная примета смерти.

– Придется сойти на берег и попросить священника похоронить покойного. Не везти же нам труп с собою, нас и без того подозревают в чумной заразе.

Почтенный Фабула с сомнением крякнул и сказал, отчего, мол, не попробовать.

Ближайшее село Плесковац славилось богатством; был тут храм с двумя башнями и собственный декан – рослый, статный красавец с длинной черной бородой, густыми, широкими бровями и благозвучным, напевным голосом.

Декан был давним знакомцем Тимара, который не раз покупал у него зерно; священник всегда заготавливал немало пшеницы на продажу.

– Ах, сын мой, некстати ты явился! – воскликнул декан при виде Тимара. – Урожай выдался неважный, да и тот я уже давно запродал. (А между тем и во дворе, и на гумне занимались обмолотом.)

– На сей раз я собрал жатву! – ответствовал Тимар. – Да только печальную: покойник у нас на судне, ваше преподобие. Вот и решили просить вас пожаловать к нам и похоронить усопшего как положено.

– Погоди, сын мой, уж больно ты торопишься! – возразил декан. – Исповедался ли усопший христианин перед смертью? Принял ли святое причастие? Уверен ли ты, что не был он унитарием? Ведь иначе я хоронить не стану.

– Чего не было, того не было, ваше преподобие. Исповедника мы с собой не возим; умер праведник своей смертью и безо всякого вспоможения, как оно и бывает обычно с нашим братом корабельщиком. Но ежели вы, ваше преподобие, не желаете схоронить его честь по чести, то дайте по крайности мне хоть документ, чтобы я смог оправдаться перед родственниками усопшего, отчего не отдал ему последний долг. А там уж мы сами похороним его где-нибудь на берегу.

Декан выдал Тимару свидетельство о том, что покойнику отказано в погребении. Однако крестьяне, занятые обмолотом, прознали о случившемся.

Слыханное ли дело – похоронить на их земле покойника не по церковному обряду? Ведь ясно как божий день, что всю округу градом побьет! Откуда бы этот покойник ни взялся, пусть не вздумают корабельщики навязать его какому-нибудь соседнему селу; никому такой подарок не нужен. Как пить дать, накличет град, а тут виноград скоро убирать, у крестьянина на эти дни вся надежда. А в будущем году мертвец, не по-христиански погребенный, оборотнем заделается, всю влагу – будь то роса или дождь – в себя впитает.

Тимара же заверили, что быть ему нещадно битым, вздумай он перенести покойника на берег.

И чтобы корабельщики не сумели втихомолку зарыть его в землю где-нибудь на берегу, отобрали крестьяне четверых дюжих парней и послали на судно – проводить его на расстояние дневного пешего пути. А там, как очутится корабль за пределами их округи, пусть делают со своим покойником что угодно.

Тимар прикинулся страшно разгневанным, но дозволил четверке сопровождающих взойти на корабль.

Матросы же тем часом сколотили гроб и положили туда покойника; только и оставалось, что крышку прибить.

Тимар первым делом проведал Тимею. Горячка разыгралась не на шутку; лоб девушки горел огнем, но лицо по-прежнему оставалось белым. Тимея была без памяти, и о всех приготовлениях к погребению так и не узнала.

– Оно и к лучшему! – молвил Тимар и, прихватив кружку с краской, принялся выводить на крышке гроба имя и дату смерти Евтима Трикалиса. Четверо парней-сербов, став позади, по складам читали вслух ровные строчки, писанные кириллицей.

– Давай-ка напиши хоть букву, а я пока займусь своими делами! – предложил Тимар одному из праздных зевак. Тот ухватился за случай показать свое умение и намалевал на доске такое «X», какое у сербов лишь в давние времена читалось как «С».

– Смотри, как славно у тебя получается! – похвалил его Тимар и вручил кисть другому. – Оказывается, ты тоже молодец. Как тебя зовут?

– Йозо Беркич.

– А тебя как кличут?

– Мирко Якшич.

– Ну, храни вас Бог долгие годы! Не выпить ли нам по стаканчику сливовицы?

Сие благое дело свершилось без помех.

– А меня зовут Михай, фамилия моя Тимар. Очень удачная фамилия: захочу – могу назваться венгром, захочу – могу себя за турка выдать или за грека. Но вы меня зовите попросту – Михай.

– С Богом, Михай!

Теперь Михай чуть ли не каждую минуту отлучался в каюту проведать девушку. Горячка не проходила, Тимея по-прежнему была без памяти. Однако Тимар не отчаивался, полагая так: кто плавает по Дунаю, у того под рукой целая аптека, ведь холодная вода любой недуг лечит. Все его врачевальное искусство состояло в том, что он прикладывал ко лбу и икрам девушки смоченные в холодной воде платки, исправно заменяя их свежими, как только они согреются. Этот способ лечения был известен корабельщикам задолго до Призница[7].

«Святая Варвара» весь день неспешно плыла вверх по Дунаю вдоль берега Венгрии. Парни-сербы вскоре перезнакомились с матросами и помогали им работать веслами, а те в свою очередь потчевали сербов жаренным на вертеле мясом.

Покойник лежал на палубе, прикрытый чистой простыней вместо савана.

Под вечер Михай объявил своим людям, что собирается лечь, потому как двое суток не спал; судно пусть тянут, покуда совсем не стемнеет, а тогда можно будет стать на якорь.

Однако Тимар и в эту ночь не ложился спать; вместо того чтобы отправиться к себе в каюту, он прокрался к Тимее и, укрыв ночник в пустом ящике, дабы свет не проникал наружу, всю ночь просидел у постели пребывающей в беспамятстве девушки, оберегая ее покой и меняя компрессы из загодя припасенной речной воды. Глаз он так и не сомкнул ни на минуту.

Тимар явственно слышал, как бросили якорь: корабль остановился, и лишь волны с плеском ударялись о его борта. С палубы еще долго доносился гомон мужских голосов, затем постепенно все отправились на покой.

Но около полуночи Тимару послышались словно бы приглушенные удары молотка.

«Ага, значит, шляпки гвоздей сукном накрыли, чтобы приглушить удары!» – подумал он.

Затем раздался звук падения какого-то тяжелого предмета и громкий всплеск воды.

После этого на корабле все окончательно стихло.

Михай выждал, пока рассвело и судно вновь двинулось в путь. Минул, должно быть, час, когда он вышел из каюты. Лихорадка отпустила, и девушка забылась спокойным сном.

– Куда делся гроб? – были первые слова Михая, когда он появился на палубе.

Парни-сербы решительно выступили вперед.

– Мы положили туда камней для тяжести и бросили в воду, чтобы вам не вздумалось похоронить покойника где-нибудь поблизости на берегу да на всех нас накликать беду.

– Что же вы наделали, злодеи вы этакие! Ведь мне теперь придется держать ответ перед комитатской управой; с меня спросят, куда делся проезжий господин, да еще и обвинят, чего доброго, будто бы это я скрыл его неведомо где. Так что уж изложите на бумаге, что это ваших рук дело. Кто из вас умеет писать?

Оказалось, что, конечно же, никто из парней грамоте не обучен.

– Но разве не вы, Беркич да Якшич, помогали мне делать надпись на крышке гроба?

Оба признались, что только и умеют одну-единственную букву написать, да и то исключительно кистью и на доске.

– Ничего не поделаешь. Придется везти вас с собой в Панчево, а там уж вы перед полковником на словах засвидетельствуете в мою пользу. Будьте спокойны, он из вас всю правду вытянет!

От этой угрозы мигом научились писать не только Беркич и Якшич, но и два других парня. Уж лучше они дадут письменное свидетельство, только бы не отвезли их в Панчево.

Михай вынес на палубу чернила, перо, бумагу и, заставив одною из грамотеев улечься на живот, продиктовал ему свидетельство: так, мол, и так, ночью, пока корабельщики спали, они, сербские крестьяне, без ведома и согласия Тимара, опасаясь градобития, сбросили усопшего Евтима Трикалиса в Дунай.

– Внизу поставьте свои имена да напишите, где живете, чтобы вас можно было разыскать в случае, ежели судебное расследование начнется.

Один свидетель подписался как «Иса Каракасалович», проживающий в «Гунероваце», а другой назвался «Него Стириопицей из Медвединца».

На том они с серьезным видом расстались; и Михай, и четверка сербов удержались, чтобы не расхохотаться в лицо друг дружке.

С тем Михай и высадил их на берег.

…Али Чорбаджи покоился на дне Дуная, где он и завещал себя похоронить.