Читать книгу Разбойник Чуркин. Том 2. В Сибири - Н. И. Пастухов - Страница 10

В Решах между тем всё обстояло благополучно; Чуркин с Осипом не оставляли мысли порешить со Стёпанидой; они составили новый план: убить её на второй день праздника не в доме её отца, а вызвать вечерком к своей домовой хозяйке и на обратном пути подстеречь красавицу на улице. Исполнить этот замысел взял на себя каторжник.

– Я сразу её положу, – говорил он ночью, накануне Рождества, сидя с разбойником в светлице.

– А если промах дашь? – сказал Чуркин.

– Будь уверен, атаман, этого не случится! – ответил он.

– «Жаль её», – подумал Чуркин, лёжа навзничь на своей постели.

В эту минуту в светлицу вошла Ирина Ефимовна и сказала:

– Вася, тебе письмо от кого-то!

Разбойник быстро приподнялся с логовища, взял конверт и спросил у жены:

– Кто принёс?

– Не знаю, какой-то мужичок подал.

– Где он?

– Ушёл и ничего не сказал.

– Ну, ладно, ступай.

Ирина Ефимовна вышла. Чуркин вскрыл письмо, вынул из него паспорт на имя Кишинёвской мещанки Ирины Андреевой Поляковой и положил его в карман, объяснив Осипу, что это был паспорт для его жены.

– Откуда же он прислан? – спросил тот.

– Из Туретчины; откуда и мне высылают.

– Значит, и там у тебя приятели имеются?

– Ещё бы. Без них ничего не поделаешь.

– Неужели же нарочный оттуда доставил?

– Нет, через волостное правление высылают; должна быть, сотский принёс.

– Вот бы и мне оттуда надо паспорт достать!

– Придёт время, достанем, – отвечал атаман.

* * *

В доме деревенского старосты всю неделю перед Рождеством шли усиленные приготовления к свадьбе. Степанида временем была задумчива, а иногда до того весела, что все дивились на неё и толковали о том, как она вдруг переменилась и перестала тосковать. Накануне Рождества она провела ночь без сна: то бродила по своей светлице, то входила в избу, останавливаясь перед кроватью спящей матери, то становилась перед нею на колени, плакала и просила у родимой прощения в задуманном ею проступке; несколько раз она намеревалась подойти к отцу, спавшему в особой комнатке, но какой-то страх отталкивал её от него. Ей думалось, что вот он сейчас проснётся, начнёт её бранить и запрёт в светлицу, и тогда она не увидит своего возлюбленного. Тихо, на цыпочках, при свете тусклой лампадки, подошла она к угольнику с иконами, вынула из него своё свидетельство на вступление в брак, ещё раз подошла к спящей матери, простилась с нею мысленно и возвратилась в светлицу; затем собрала в узелок кое-что из платья, накинула на себя меховую шубейку, увязала головку платком и торопливо вышла на двор. Скрипнули ворота, и девушка, трясясь всем телом, вышла на улицу, оглянулась кругом, – ни кого не было. Полная луна гуляла по небу и бросала от беглянки длинную тень на дорогу. Грустно покачала Степанида головою и подумала: «нет, знать, обманул, не приедет», и стала прислушиваться.

Где-то, вдалеке, послышался ей скрип полозьев и тихий лошадиный топот; ёкнуло сердечко у девушки. «Должно быть, он едет», сказала она сама себе и прислонилась к завалинке родительского домика. Слышалось ей, что шаги лошадей медленно приближались к ней; несколько раз она порывалась выглянуть из-за угла на улицу, но не могла: ноги у ней подкашивались; она, не зная, что делать, присела на завалинку, – голова у ней закружилась, в глазах потемнело. В это время сани остановились. Тихон Петрович быстро выскочил из них, подбежал своей возлюбленной, обнял её крепко, прижал к груди и осыпал поцелуями. Девушка никак не могла сообразить, что с нею делается; она бессознательно повисла на груди своего суженого, который поднял её на руки, принёс к саням, усадил в них, поместился с ней рядом и крикнул своему приятелю Егору Назарычу, который уже успел сесть на место кучера: «Пошёл с Богом!» Кони понесли по деревне счастливую парочку, и вскоре они выехали в поле.

Все это было делом одного момента; спокойствие деревни нарушили только одни собаки: они, почуя чужих людей, подняли лай, но затем вскоре утихли.

* * *

Чуркин с Осипом в это время спали крепким сном, не подозревая, что у них из-под рук была вырвана намеченная жертва. Дорого бы поплатились смельчаки за свою удаль, если бы разбойники знали об их умысле, но так, видно, было угодно Провидению, – избавить жениха и невесту от смерти, которая была недалеко от них.

Не скоро опомнилась Степанида от своего забытья и успокоилась от волнения. Когда она пришла в себя и открыла глаза, то немало удивилась тому, где она находится, и с кем мчат её кони по тёмному дремучему лесу, покрытому, как саваном, белым инеем. Осмотревшись кругом, она взглянула на своего друга и горько заплакала.

– Успокойся, моя милая, – ты со мной, – говорил ей Тихон Петрович, целуя свою невесту.

– Ах, что я только сделала, – шептала она, прижимаясь к нему.

– Ничего, кроме доброго. и хорошего; ты теперь со мной, и никто у меня тебя не вырвет.

– А батюшка с матушкой что скажут?

– Похвалят нас после и порадуются на нас.

– Ох, не говори ты мне этого! Проклянут меня, вот чего я боюсь, а проклятым детям нет на свете счастья.

– Все это вздор, не за что им проклинать. Мы любим друг друга вот и все.

– Без родительского благословения пути не будет.

– Старухи так говорят, а ты им не верь, – успокаивал Тихон Петрович неопытную, в страхе Божием воспитанную девушку.

Она замолчала и снова заплакала.

Егор Назарыч подгонял коней, не давая им передохнуть, и поминутно оглядывался на жениха с невестой. Главной заботой его было – как бы-нибудь развеселить Степаниду. Проехав вёрст двенадцать, он придержал лошадей, вынул из-за пазухи тулупа трубочку с кисетом и сказал:

– Тихон Петрович, пусть лошадки-то маленько вздохнут, а я табачку покурю.

– Можно, отчего же, покури, да подгоняй.

– Теперь успеем, бояться нечего.

– Гляди, как бы погони за нами не было.

– Гонись, пожалуй, что из этого?

– Остановят, да назад воротят, вот что с нами может случиться.

– Теперь поздно, – навострив уши, как бы прислушиваясь к чему, отвечал тот, набивая свою трубочку.

– А это кто с нами едет? – тихо спросила Степанида у своего друга.

– Ты разве его не узнала?

– Как знать мне? – оглядывая кучера, сказала она.

– Он твой знакомый, чаем ты его ещё угощала.

– Да кто же он? Скажи, не томи меня.

– Урядник, небось, помнишь?

– Неужто это он?

– Он, он, моя голубушка, – осыпая девушку поцелуями, говорил Тихон Петрович.

– Зачем же он переоделся?

– Так нужно, моя милая: он больше не урядник, а мой приказчик и друг задушевный.

– Да-с, моя красавица, он верно говорит, – сказал Егор Назарыч, обратившись лицом к седокам.

– А я тебя и не узнала.

– Ночь, потому и не разглядела. А какая ночка-то, чудо? – выразился бывший урядник.

– Страшно только, что мы по лесу едем, – прошептала Степанида.

Егор Назарыч быстро докурил трубочку, подобрал вожжи, тряхнул ими, и кони, отдохнув, снова понеслись стрелой по гладкой дорожке, закидывая снегом из-под копыт сидевших в санях.

– Не холодно ли тебе, моя голубушка? – спросил жених у своей невесты.

– Нет, так, что-то дрожь берёт, – отвечала она.

– Дай, я тебя тулупом прикрою.

– Зачем же, не надо, мне и так стыдно.

– Ну, ничего, теплее будет, – прикрывая её полой своей шубы, сказал ей на ушко Тихон Петрович, чтобы не стыдить девушку перед своим приятелем.

А тот не стал обращать на них внимания, видя, что Степанида обошлась, а только покрикивал на лошадок и подстёгивал их слегка кнутиком. «Эх, вы, родные, выручайте», – слышались по лесу слова его.

– Далеко ли нам ехать, и куда ты меня везёшь? – спрашивала Степанида у Тихона Петровича.

– Близко, в свой дом тебя везу, у меня он хороший, будешь в нем хозяйкой, кралечка моя, – отвечал тот, прижимая её к груди своей.

– Завезёшь ты меня и бросишь?

– Напрасно ты так думаешь обо мне, я поклялся быть твоим навеки и верь мне, что ты дороже мне всего на свете.

В таких разговорах время всё шло, да шло, На утренней зорьке лошадки выбрались из лесу, Егор Назарыч дал им свободу, и они пошли шажком.

– Вот и приехали! – сказал он, обращаюсь к своим седокам.

– Ну, и слава Богу, скоро же мы добрались, – освобождая свою невесту из-под тулупа и осеняя себя крёстным знамением, смотря на сельскую церковь, произнёс Тихон Петрович.

Степанида взглянула вперёд, увидала колокольню и так же перекрестилась.

– Куда же это мы приехали? – спросила она.

– В Тагильский завод, на свою сторонку, голубка моя, нежно. смотря ей в глаза, ответил жених.

Кони, почуя отдых, рванулись вперёд и через несколько минут были у ворот дома Тихона Петровича. Бывший урядник спрыгнул с передка и вместе со своим приятелем помог Степаниде выбраться из саней; сторож отпер ворота, пропустил в них лошадей и пошел провожать по двору своего хозяина, исподлобья поглядывая на незнакомую ему женщину, затем отпер им крыльцо и, проводив наверх, сказал сам себе: «Откуда это они приволокли её? Издалеча, знать, одежда-то на ней не здешнего покроя», – и пошёл побудить кучера, чтобы он убрал коней.

– Вставай, брат, будет спать-то, хозяин приехал, – сказал он ему.

– Врёшь, – буркнул тот спросонок.

– Верно говорю, лошади все в мыле, знать, гнал шибко.

– Скоро же он вернулся! – приподнимаясь с логовища, ворчал старик.

– Девку с собой какую-то привезли.

– Куда же они её девали?

– К себе в покои поведи… Народ молодой, где-нибудь нашли, – этого товара много.

– Вот тебе и раз! Не успели ещё хозяйские косточки отойти, а ну-ка тебе, сейчас и оказия вышла, – надевая на ноги валенки, ворчал дедушка и побрёл на двор.

– Вот так уходили! – взглянув на лошадей, сказал кучер. – Отродясь такой гонки не видали, сердечные, – прибавил он, поглаживая по гриве коренника, и с помощью дворника начал их отпрягать.

Войдя в комнаты громадного дома, Степанида перекрестилась на иконы, робко огляделась кругом и ударилась в слезы. Тихон Петрович и бывший урядник стали её уговаривать, но девушка была безутешна; ей вспомнилась родная деревня, отец с матерью, сердце било какую-то непонятную для неё тревогу, а слезы всё текли, да текли. Выплакав их, она взглянула на своего суженого, бросилась к нему в объятия и тихо сказала:

– Милый мой, я полюбила тебя, отдалась в твою волю, так пожалей меня, теперь мне не на кого надеяться.

У Тихона Петровича брызнули из глаз слезы, он не мог вынести хладнокровно последних слов своей невесты; кинулся перед нею на колени и сказал:

– Успокойся, радость моя, жизнь моя!… – Далее слова у него замерли на устах, говорить он больше не мог и только глядел на свою невесту.

Егор Назарыч тем временем снял с головы Степаниды платок и попросил её снять, верхнее платье. Та бессознательно сбросила с себя шубку и упала в объятия своего жениха.

Вскоре был подан на стол самовар; Степанида заняла место хозяйки и начала разливать чай. Щеки её горели румянцем, и счастливый Тихон Петрович не мог налюбоваться на неё.

– Чей же это дом? – спустя несколько времени, спросила девушка.

– Мой собственный, радость моя, недавно ко мне по наследству от бывшего моего хозяина перешёл. Пойдём, осмотрим комнатки.

Степанида немало была удивлена словами Тихона Петровича и пошла с ним, в сопровождении бывшего урядника, из одной комнаты в другую. Обойдя их, девушку провели в спальню покойного складчика, где она главное своё внимание обратила на висевшие по стенам запылённые портреты, писанные масляными красками, и спросила у него:

– Это что ж за люди такие нарисованы?

– Портреты родственников бывшего моего хозяина, – ответил Тихон Петрович.

– А это что в углу стоит? – показывая на железный сундук, спросила беглянка.

– Касса железная; если желаешь, я покажу её тебе.

– Покажи, для меня любопытно.

Сундук был отперт; Степанида нагнулась к нему и, увидав пачки кредиток, спросила:

– Какие же это бумаги?

– Сотенные кредитки, деньгами они называются, – поднимая пачку сторублевых билетов, сказал владелец капитала и передал её удивлённой девушке.

– Чьи же они?

– Были мои, а теперь все твои стали.

– Сколько же их?

– Много, на наш с тобою век хватит, – ласково сказал Тихон Петрович и поцеловал свою красавицу, растерявшуюся при виде такого богатства.

Егор Назарыч во все время осмотра дома не проронил ни одного словечка, только при выходе из спальни в залу он заметил, обращаясь к Степаниде:

– Это ещё не все, внизу есть ещё кое-что.

– А там что такое? – спросила она.

– Винный склад помещается. Тихон Петрович, покажите его своей невесте.

– Что ж, можно, только там никого теперь нет, – ответил тот. – Оставим до завтра, – прибавил он.

На том и порешили и снова уселись за самовар, а затем уложили девушку в постель.

– Ну, друг, спасибо тебе за хлопоты, – крепко пожимая руку бывшему уряднику, сказал Тихон Петрович.

– Не за что, – отвечал тот.

– Без тебя, одному мне было бы трудно.

– Для приятеля жизнью пожертвовать готов, вот что.

– Что теперь в Решах-то делается, я думаю?

– Да, небось, тревога страшная идёт. Наум Куприяныч, небось, локоть кусает, да не укусит, ловко мы с тобою его провели.

– Ему что ж? – Он своё взял.

– Ещё хотел попользоваться, да и не пришлось.

– Староста, небось, ноги все отбил, отыскивая свою дочку.

– Известное дело, а кузнецов сын волосы на себе рвёт. Кому ни доведись, досадно – из рук невеста пропала.

– Пусть его побесится, да поищет, куда она девалась, – заключил Тихон Петрович и улёгся со своим приятелем отдохнуть.