Читать книгу Такие разные… Судьбы английских интеллектуалок Нового времени - Н. С. Креленко - Страница 9

Для понимания эпохи, ее умонастроений интересны не только теоретики, которые разрабатывали и обосновывали идеологию Просвещения, но и простые «пользователи». В данном случае речь пойдет о Мэри Монтегю, одной из исторических фигур, которая, не относясь к теоретикам, вполне может быть воспринята как представитель, точнее, представительница английского Просвещения. «… Просвещение в Англии означало собственно прагматизм… Это была философия целесообразности, искусство хорошей жизни…»[121]

Мэри Уортли Монтегю (Mary Wortley Montagu, 1689–1762), в девичестве Мэри Пьерпонт (Пирпонт), появилась на свет в мае 1689 года. В том году в Англии закончилась Славная революция – бескровный государственный переворот, завершивший долгий процесс революционной «ломки» общества. С этого времени Англия стала, точнее, начала становиться (ибо такое в одночасье не происходит) конституционной монархией. Мэри была старшей дочерью в семье Эвелина Пьерпонта, пятого герцога Кинстона, и Мэри Филдинг (прославленный писатель и драматург Г. Филдинг нашей Мэри приходился племянником). Семейство Пьерпонт было и знатным, и очень богатым.

В годы гражданских войн члены семьи оказались, как часто тогда случалось, в разных политических лагерях. В частности, прадед Э. Пьерпонта, младший в своем поколении, получивший прозвище «мудрый Уильям», был близким другом О. Кромвеля. Соответственно, в годы Реставрации Стюартов он оказался отстраненным от политики, а потому естественно, что он поддерживал тех, кто представлял оппозицию Стюартам, то есть вигскую политическую группировку, выступавшую за некоторое ограничение королевской власти. Со временем его наследники, дед и отец нашей героини, тоже стали вигами.

Мать девочки умерла, когда ей было 4 года. До 8 лет ее воспитывала бабушка Пьерпонт, а после ее смерти основным воспитателем девочки стала богатейшая отцовская библиотека. Вместе с младшим братом, к которому приглашали учителей, она изучала латынь, древнегреческий, французский. В своей «Автобиографии», написанной много позднее, она утверждала, что латынь выучила самостоятельно. Вот как, повествуя от третьего лица, преподнесла она ситуацию: «Ее жажда знаний росла с годами: не учитывая трудностей поставленной задачи, она начала сама осваивать латинскую грамматику, и с помощью замечательной памяти и непреклонной работоспособности так освоила язык, что смогла понимать почти любого автора».[122]

Среди «неформальных» наставников юной Мэри был епископ Солсбери Гилберт Бёрнет (Burnet), один из самых авторитетных интеллектуалов того времени. Он заметил и оценил лингвистические способности девочки. Большое влияние в годы взросления оказали на Мэри книги пропагандистки женского образования Мэри Эстелл, такие как «Серьезные предложения дамам относительно их продвижения в важных занятиях». Кроме сочинения о женском образовании, мисс Эстел приобрела известность тем, что предлагала собственный вариант организации женских образовательных учреждений.[123]

Что до Мэри Пьерпонт, то она, всегда стремившаяся к тому, чтобы быть на виду, лидировать или по крайней мере солировать, начитавшись книг М. Эстелл, мечтала основать свою школу-монастырь, в которой она была бы аббатисой-наставницей. Школы своей Мэри Пьерпонт так и не открыла, а вот с Мэри Эстелл у нее установились дружеские отношения.

Кроме античных классиков, юная Мэри, подобно большинству своих современниц, зачитывалась прециозными романами, на страницах которых благородные героини и герои красиво страдали на пути к своему счастью. Любимым автором девушки был д’Юфре, а любимым романом – «Астрея». В своей «Автобиографии» она именует себя Летицией, одной из героинь д’Юфре. Герои и героини прециозных романов свои чувства и поступки излагали в пространной переписке с другими персонажами. Мэри тоже вела активную переписку со знакомыми барышнями, представительницами нескольких знатных семейств, среди которых особое место заняла Анна Уортли Монтегю.

Современники отмечали точный и изящный слог юной Мэри. Видимо, чтобы соответствовать нужному уровню, Анна при написании писем обращалась за помощью к своему брату Эдварду, выпускнику Кембриджа, незадолго до того вернувшемуся из «большого путешествия» на континент. После внезапной смерти Анны переписка между Эдвардом и Мэри продолжилась. Эдвард был восхищен тем, насколько основательно его корреспондентка знала древнеримскую поэзию, особенно Горация.

«Роман в письмах» протекал неровно, заинтересованной стороной выступал скорее молодой человек. Во всяком случае, в «Автобиографии» достаточно категорично утверждалось: «Летиция легко увидела, что она завоевала его сердце».[124] В эти исполненные самоуверенности, небрежно брошенные слова стоит вглядеться внимательнее. Они написаны много времени спустя, когда ситуация заметно изменилась, поблекли и отношения между некогда увлеченно флиртовавшими юношей и девушкой. Мэри хотела подчеркнуть, что к браку она относилась как к неизбежному факту, из которого надо постараться извлечь максимум пользы. Думала ли она так же в 16–17 лет, когда вела переписку с Эдвардом Уортли, об этом можно судить по-разному. Во всяком случае, она старалась произвести на него впечатление эрудированной и здравомыслящей девушки, чутко уловив, какие требования молодой человек предъявляет к своей избраннице. Первое качество ей было присуще, а вот второго – здравомыслия, как показало дальнейшее, ей явно не хватало.

Когда в 1711 году встал вопрос о замужестве, герцог Кингстон сомневался в кандидатуре Эдварда Уортли Монтегю. Ему казалось, что жених предлагал слишком невыгодные для жены и будущих детей условия брачного контракта. Он отдал предпочтение Клотуорти Скеффингтону, главным достоинством которого было его пэрство, хотя и ирландское. Мэри решила проблему с помощью бегства и тайного брака. Этот решительный поступок ясно обозначил характер двадцатилетней девушки, ее желание отстаивать свои личные позиции. Первые два года молодожены прожили в уединении поместья Уортклиф-Лодж, впрочем, уединение распространялось только на молодую супругу. Возможно, тогда она начала понимать, что папа Пьерпонт был не так уж неправ в оценке личностных качеств расчетливого и скуповатого сэра Эдварда.

В 1715 году Эдвард Уортли стал членом парламента от Вестминстера, и чета Монтегю перебралась в Лондон, где привлекательная внешность и острый язычок Мэри сделали ее фигурой довольно заметной в столичном обществе. Однако в том же году Мэри заболела оспой, и хотя осталась жива (в ту пору умирал от этой болезни чуть ли не каждый второй), но нежной кожи и длинных пушистых ресниц она лишилась.

Как раз в это время Эдвард Монтегю был назначен послом ко двору султана, и в 1716 году чета Монтегю отправилась на Восток. Мэри активно писала письма в течение всего путешествия – и в период пребывания при дворе султана Ахмеда III в Стамбуле, который она продолжала именовать Константинополем, и во время возвращения в Лондон. Именно тогда проявился ее эпистолярный дар, умение видеть и комментировать увиденное. Письма должны были не только отразить ее впечатления, но и позволить ей продемонстрировать собственное красноречие. Среди ее корреспондентов была сестра, другие родственники, а также известные литераторы, такие как поэт А. Поуп, критик и издатель Дж. Аддисон.

Портрет Мэри Монтегю Уортли кисти Ч. Джервиса

Благородная леди писала о разном: рассуждала об управлении страной, о нравах и времяпрепровождении местного населения, о посещении гарема султана, о положении женщин, о языке цветов, об одежде. Так, рассказывая в письме к сестре о посещении вдовы султана Мустафы, леди Мэри восторженно описала роскошный костюм, особенно великолепную диадему хозяйки, сервировку стола и обед, включавший 50 перемен блюд. Завершила она свой рассказ словами о том, что это описание не является повторением сказочных историй 1001 ночи.

Автор постоянно проводила параллели между двумя культурными традициями и их проявлениями, подчеркивала различия в системах ценностей. По мнению леди Мэри, восточный женский костюм, придающий анонимность фигуре и скрывающий лицо, позволяет турчанкам вести довольно бесконтрольную жизнь, конечно, если у них есть служанки, которым можно доверять. Укутанные в бесформенные одеяния дамы могут встречаться с мужчинами на нейтральной территории, «в еврейских магазинах, которые подобны нашим индийским домам»,[125] заводить любовные интриги, оставаясь неузнанными своими избранниками, что избавляет их от угрозы возможной нескромности поклонников.

В марте 1718 года леди Мэри родила дочку. В одном из писем сестре в это время она писала, сравнивая нравы двух стран, что «в Турции более презираема замужняя женщина, не имеющая детей, чем в Англии девушка, которая обзавелась ребенком до брака».[126]

Через одну из своих корреспонденток леди Мэри познакомила лондонских дам с языком цветов – селимом. Она отправила посылку, где в определенном порядке были уложены 17 предметов: цветы, пряности, жемчужина, золотая нить, спичка, кусочек мыла и другие мелочи; к посланию она приложила расшифровку на турецком и английском языках некоего отвлеченного объяснения в чувствах.

Не обошла она вниманием и оценку политических нравов народов, находившихся под властью Блистательной Порты:[127] «Управление здесь, – писала она, – полностью в руках армии; и Великий повелитель с его абсолютной властью – такой же раб, как любой его подданный, и трепещет перед неодобрением янычар…»[128] Далее она высказывает пожелание, чтобы английский парламент организовал поездку в эти края для недовольных соотечественников, чтобы «они увидели деспотическое правление в истинном свете…»[129]

Впечатления английской дамы почерпнуты из разных, зачастую случайных источников, а потому ее суждения достаточно поверхностны, но преподнесены с большим апломбом, отличаются парадоксальностью и поданы легко и остроумно.

Посольская миссия Э. Монтегю закончилась безрезультатно. Это стало очевидно уже в 1717 году но уехали супруги из Стамбула только в следующем, 1718 году ближе к осени. Леди Монтегю с сожалением покидала этот город и эту страну где ей было интересно, где она имела массу возможностей удивлять лондонских знакомых занимательными историями. Сюда периодически приходили от А. Поупа письма, подписанные «Ваш друг и обожатель», в которых разнообразные сведения, сплетни и слухи, изящно препарированные, превращались в остроумный сюжет. Оба корреспондента – поэт и супруга посла – состязались в остроумии и были, кажется, совершенно довольны и сами собой, и друг другом. Инициатива переписки принадлежала Поупу, его писем известно в два раза больше, чем ответных писем леди Монтегю.

Хочется привести реплику относительно роли писем в межличностном общении эпохи Просвещения (которая, ко всему прочему, была также эпохой рококо): «Письма, которые писались друзьям – а тогда все писали письма, – не более как зеркала. В них человек придавал себе такую позу, в которой ему хотелось быть увиденным другими. Тогдашние письма – не просто уведомления, как наши, современные. Они зафиксированные туалетные фокусы ума».[130]

Возвращаться в Англию пришлось «в объезд», потому что в Европе опять разгорелись военные действия. Сначала направились в Тунис, откуда морем добрались до Генуи, потом через Турин и Леон прибыли в Париж. Любознательная леди Мэри старалась везде ознакомиться с местными достопримечательностями. После константинопольской Святой Софии итальянские церковные постройки ее не впечатлили. Зато она восторженно восприняла встречу с работами своих любимых художников Гвидо Рени и Корреджо.

В Париже ей очень понравились театральные постановки, которые показались ей на порядок интереснее английских. А вот парижские моды вызвали у нее всплеск иронических замечаний по поводу «фантастического абсурда в одежде», неестественно ярких румян, причудливо уложенных волос. Что касается столицы Франции, то она показалась М. Монтегю более красивым и комфортным городом, чем Лондон. По ее мнению, Лондон превосходил Париж только размерами. Ей понравились красивые каменные здания, многочисленные сады, лучшая освещенность улиц, чистота тротуаров. Стоит упомянуть, что за две недели пребывания в Париже у нее случилась небольшая любовная авантюра, позднее повлиявшая на ее репутацию.

Когда семейство Уортли вернулось в Лондон, сэр Эдвард сосредоточился на политических интересах. Он принадлежал к группировке «сельских вигов», противостоявших всемогущему премьер-министру Роберту Уолполу.[131] Э. Уортли последовательно выступал против сэра Роберта и позднее, уже в начале 1740-х годов, немало способствовал отстранению его от власти.

Последующие двадцать лет жизни леди Мэри были наполнены разнообразными, далеко не всегда приятными хлопотами. На переднем плане – увлеченность литературой, покровительство молодым дарованиям, среди которых самой яркой фигурой был ее племянник по материнской линии Генри Филдинг, блестящий драматург, автор бессмертного «Тома Джонса, найденыша» – романа, имеющего значение эпохального произведения для английской литературы. Но тогда он делал первые шаги в литературе, и леди Мэри способствовала постановке на сцене одной из комедий молодого драматурга. «Генри Филдингу повезло, что эта родственница прониклась к нему симпатией. Ее нерасположение могло бы закрыть ему все пути на сцену».[132]

Насыщенная и полная эффектных, можно сказать, театральных ситуаций жизнь леди Монтегю дала темы для нескольких картин английского художника середины XIX века У. Фрита.[133] По возвращении в Лондон, если верить воспоминаниям леди Бьют, дочери М. Монтегю, однажды случилось следующее. Маленькая Мэри Уортли играла в комнате, расположенной рядом с гардеробной матери, где та одевалась. Внезапно в комнату вошел незнакомый девочке пожилой мужчина, сказав что-то на ходу служанке. Услышав этот голос, леди Мэри выбежала из гардеробной и бросилась к ногам вошедшего, который оказался ее отцом. Трогательная сцена примирения отца и дочери дала повод художнику-викторианцу написать полотно, красочное и драматичное, с просматривающимся назидательным подтекстом.

В 1726 году умер отец леди Мэри. Перед смертью он хотел попрощаться со своей старшей дочерью, но новая супруга герцога не позволила это сделать. Мэри Уортли получила в наследство 6 000 фунтов стерлингов, но согласно законам своего времени распоряжаться ими без ведома мужа не могла.

Все эти годы леди Мэри принимала активное участие в литературной и театральной жизни Лондона, сама писала стихи («Городские эклоги» и «Придворные поэмы», изданные в 1716 году), пьесы («Простодушие», ок. 1735), эссе о морали, о положении женщин. Леди Мэри привлекла к себе внимание тем, что познакомила общество с селамом (языком цветов), а главное, стала популяризировать оспопрививание (вариоляцию).

Сначала прививки были сделаны семерым преступникам, приговоренным к смерти; всё прошло успешно, а в награду подопытным была сохранена жизнь. Потом эксперимент был проведен на воспитанниках сиротского приюта, и тоже вполне успешно. Леди Мэри сделала прививки своим детям и убедила короля Георга привить также и его детей. Вариант оспопрививания, привезенный Мэри из ее восточного путешествия, предшествовал тому варианту вакцинации коровьей оспы, который был разработан доктором Э. Дженнером и получил распространение в конце века.