Читать книгу Диалектика капитала. К марксовой критике политической экономии. Процесс производства капитала. Том 1. Книга 2 - Н. В. Сычев - Страница 5

Эта концепция капитала сформировалась в 60-х годах ХХ века. Ее появление было обусловлено главным образом двумя важными обстоятельствами.

Во-первых, крупными сдвигами в капиталистической экономике, произошедшими под влиянием научно-технической революции (НТР), начавшейся в середине прошлого века. Подчеркнем, она имеет ряд отличительных особенностей. Если прежние революции в технике и науке совершались, как правило, лишь в их отдельных областях, не совпадали во времени, а совпадая изредка, развивались тем не менее параллельно, слабо воздействуя друг на друга, то современная НТР имеет универсальный характер. Ибо НТР охватывает все отрасли науки, их непосредственную связь с техникой, все элементы производственного процесса, характер и содержание трудовой деятельности человека, организацию и управление производством. В результате сложилась единая система «наука – техника – производство», характеризующаяся определенными закономерностями взаимодействия составляющих ее элементов: опережающим развитием науки по отношению к технике и опережающим развитием техники по отношению к производству. Тесно интегрируясь с производством, наука составляет его теоретическую основу. Вследствие этого научные открытия находят массовое применение в производстве, революционизируя его. Значительно сократились сроки практической реализации научно-технических достижений. НТР обусловливает необходимость перехода от экстенсивного к преимущественно интенсивному типу расширенного воспроизводства, где ключевую роль стали играть организационные, технические и управленческие инновации.

В этих условиях претерпел коренную трансформацию не только вещественный, но и личный фактор производства. Она выразилась в сокращении доли занятых работников в сфере материального производства и значительном росте доли их занятости в сфере нематериального производства и особенно в сфере услуг; в существенном изменении профессиональной и квалификационной структуры этих работников, связанном с быстрыми темпами роста удельного веса лиц, занимающихся преимущественно умственным трудом (увеличение численности научных кадров, управленческого персонала, инженерно-технических работников и т. п.); в резком повышении значимости образовательного и квалификационного уровня работников, занятых в различных отраслях экономики. Именно эти процессы послужили отправным пунктом возросшего интереса к осмыслению ключевой роли личного (человеческого) фактора в производстве.

Во-вторых, апологетико-идеологической функцией современной буржуазной экономической науки, т. е. стремлением ее представителей «научно доказать», что капитал имеет неэксплуататорскую природу, что не существует антагонистического противоречия между наемным трудом и капиталом, поскольку последним «обладает» каждый член капиталистического общества. Именно в этой связи был введен в «научный» оборот термин «человеческий капитал».

История его появления нуждается, однако, в специальном рассмотрении. Как мы видели, не употребляя данный термин, А. Смит тем не менее выделил «приобретенные и полезные способности всех жителей и членов общества» в качестве составной части основного капитала. Поясняя свою мысль, он писал: «Приобретение таких способностей, считая также содержание их обладателя в течение его воспитания, обучения или ученичества, всегда требуют действительных издержек, которые представляют собою основной капитал, который как бы реализуется в его личности. Эти способности, являясь частью состояния такого лица, вместе с тем становятся частью богатства всего общества и которому оно принадлежит. Большую ловкость и умение рабочего можно рассматривать с той же точки зрения, как и машины и орудия производства, которые сокращают или облегчают труд и которые, хотя и требуют известных расходов, но возмещают эти расходы вместе с прибылью»[146].

Эти высказывания А. Смита заслуживают особого внимания. По-видимому, логика их такова: наряду с врожденными, нужно различать «приобретенные и полезные способности» отдельного лица – рабочего. Они, с одной стороны, образуют «основной капитал» этого рабочего, который использует их в своей профессиональной деятельности; с другой стороны, требуют действительных издержек, включающих в себя расходы на «воспитание, обучение и ученичество». Поскольку эти способности принадлежат рабочему, т. е. неотчуждаемы от его личности, а стало быть, «не обращаются», то именно такие издержки представляют собой «основной капитал», который «реализуется» в этой личности. Будучи частью состояния данного лица, «приобретенные и полезные способности» являются одновременно частью общественного богатства. По характеру «реализации» последние можно сравнить с машинами и орудиями производства, которые также «требуют известных расходов» и которые «возмещают эти расходы вместе с прибылью».

Нетрудно видеть, что здесь дано противоречивое толкование сути вышеуказанных способностей. Сначала они рассматриваются как часть «основного капитала», как «основной капитал» рабочего. Затем вносится важное «уточнение»: оказывается, «основным капиталом» являются не эти способности, а действительные издержки, связанные с расходами на «воспитание, обучение и ученичество» данного рабочего, посредством которых он получает определенную профессию. Эта противоречивость обусловлена, в конечном счете, двойственностью методологии А. Смита. С одной стороны, он описывал внешнюю видимость экономических явлений; с другой стороны, он стремился раскрыть их внутреннее содержание, сущность.

В этой связи возникает вопрос: кто должен возмещать расходы, затраченные на получение определенной профессии? Отвечая на него, А. Смит обратился к рассмотрению основного дохода рабочего – заработной платы. Выделив пять главных условий, определяющих ее величину, среди них на второе место (после «приятности или неприятности занятий») он поставил «легкость и дешевизну или трудность» и «дороговизну обучения данной профессии». Поясняя суть этого условия, А. Смит провел аналогию между дорогой машиной и обученным рабочим. По мнению автора, при создании такой машины обычно рассчитывают, что ее интенсивное использование, пока она не износится, должно возместить затраченный на нее капитал с обычной (средней) прибылью. Точно так же обстоит дело с человеком, затратившим большое количество труда и продолжительного времени на изучение какой-либо профессии, требующих от него чрезвычайной ловкости и искусства, что можно сравнить с изготовлением дорогой машины.

Поэтому «следует ожидать, что труд, которому он обучается, возместит ему, сверх обычной заработной платы за простой труд, все расходы, затраченные на обучение, с обычной по меньшей мере прибылью на капитал, равный этой сумме расходов. И это должно быть осуществлено в не слишком продолжительный промежуток времени, поскольку человеческая жизнь имеет весьма неопределенную продолжительность, как это рассчитывается применительно к более определенному сроку работы машины.

На этом основано различие между заработной платой квалифицированного труда и труда обычного»[147].

Таким образом, по А. Смиту, заработная плата квалифицированного рабочего должна возместить, во-первых, обычную заработную плату за простой (необученный) труд; во-вторых, все расходы, затраченные на обучение; в-третьих, обычную прибыль на капитал, равный этой сумме расходов. Источником этого возмещения трех компонентов такой заработной платы является, согласно автору, более производительный труд данного рабочего.

Проводя различие между квалифицированным и простым (необученным) трудом, А. Смит считал, что все расходы, касающиеся изучения определенной профессии, должен нести рабочий (или его родители, другие родственники). Но эти расходы следовало бы относить не к основному капиталу (как полагал автор), а к оборотному, поскольку они осуществляются за счет заработной платы, которую, кстати сказать, автор рассматривал в качестве составной части именно оборотного капитала.

Нужно, однако, подчеркнуть, что, будучи сторонником трудовой теории стоимости, А. Смит был далек от мысли, чтобы трактовать профессиональные («приобретенные и полезные») способности рабочего как «человеческий капитал» (заметим, некоторые приверженцы одноименной концепции, фальсифицируя взгляды автора, провозглашают его основоположником этой концепции, что, разумеется, не соответствует действительности). «Ибо в этом случае, во-первых, в структуре факторов процесса производства труд замещается капиталом (хотя и «человеческим») и вместо двух факторов («капитал» и «труд») остается один фактор – капитал (хотя и в двух видах). Во-вторых, подобное слияние факторов процесса производства противоречит трудовой теории стоимости, согласно которой только труд является источником новой стоимости.»[148]

Пожалуй, одним из первых, кто вплотную подошел к определению «человеческого капитала», был российский экономист А. Шторх (правда, при этом он использовал другие термины). Напомним, в 1815 году вышел в свет его фундаментальный труд «Курс политической экономии, Или изложение начал, обусловливающих народное благоденствие», получивший широкую известность в научных кругах западноевропейских стран. В этом труде автор впервые в экономической науке, по существу, заложил основы будущей концепции человеческого капитала.

Как известно, А. Шторх различал два вида ценностей: 1) материальные, находящиеся вне человека; 2) нематериальные, не поддающиеся человеческим чувствам (они образуют нравственную собственность человека и составляют часть его существа). Первый вид ценностей – это внешние (материальные) блага, которые обычно называют богатством, а второй вид – это блага внутренние (нематериальные), которые не имеют особого названия.

Уточняя квалификацию последних, А. Шторх отмечал, что, воздействуя на человеческие возможности, они так же подразделяются на два основных вида: первичные и вторичные, т. е. на те, что находятся в прямой связи с развитием человека, и на те, что служат ему дополнительным вспомоществованием. При этом «первичные блага состоят из самих наших способностей и всего того, что непосредственно служат их развитию и совершенствованию. Можно выделить столько же видов первичных благ, сколько мы насчитали отдельных способностей человека»[149].

Поясняя свою мысль, автор писал: «Так, наименование здоровье охватывает тот вид внутренних благ, который соответствует нашим биологическим возможностям; умение соотносится с техническими возможностями; просвещение – с возможностями разума; вкус – с эстетическим чувством; нравы – с нравственными способностями; наконец, культ, который находится в прямой связи с нашими религиозными чувствами.

Вторичные блага не имеют непосредственного отношения к нашим способностям, но являются необходимым предварительным условием для их сохранения и развития, т. е. без них существование первичных благ делается невозможным. Этот второй разряд благ включает два вида: безопасность, без которой нет ни богатства, ни цивилизации, и досуг, за неимением которого невозможно воспользоваться ни богатством, ни благами цивилизации …

Таким образом, здоровье, умение, просвещение, вкус, нравы и обычаи, культ, безопасность, досуг – вот, что мы называем внутренними благами или элементами цивилизации. Трудно вообразить себе нематериальную ценность, которую невозможно было бы подвести под одну из указанных категорий»[150].

По мнению А. Шторха, все эти блага (ценности) тесно связаны с капиталом. Сообразно их квалификации он выделял два вида капитала: материальный и нематериальный. Материальный капитал – это вещественный капитал, предназначенный для промышленного производства. Он состоит из внешних (материальных) благ, которые потребляются в процессе этого производства. Напротив, «нематериальный капитал состоит только из первичных благ, ибо потребление вторичных благ осуществляется слишком быстро для того, чтобы они стали пригодны для накопления. Этот капитал представляет собой точно такое же необходимое предварительное условие нематериального производства, как и материальный капитал, который является непременным условием для производства богатств. Вообразите, что народ лишился своего здоровья, умений, просвещения и т. д.; он уже не сможет производить внутренние блага, точно так же как для него будет доказано производство богатств в том случае, если ему будет недоставать продовольствия, материалов и орудий труда»[151].

Итак, по А. Шторху, надо различать два вида производства: материальное (вещественное) и нематериальное (невещественное, или духовное). Соответственно предварительным (необходимым) условием первого является материальный капитал, состоящий из вещественных благ, а второго – нематериальный капитал, состоящий из первичных (невещественных, внутренних) благ, ибо потребление вторичных благ такого рода осуществляется слишком быстро, а потому они непригодны для накопления (таковыми могут быть либо материальные блага, либо первичные блага). Концептуальное «новшество» здесь состоит в том, что, наряду с традиционным (вещественным) капиталом, автор выделил другой вид последнего – невещественный.

Согласно автору, способ употребления этих капиталов, по существу, один и тот же. Так, подобно тому, как промысловое разделение труда неизбежно предполагает определенное возрастание материального капитала, или средств производства, разделение нематериального труда обусловливает необходимость увеличения нематериального капитала. Поэтому, «когда величина этого капитала еще не достигла того уровня, при котором становится возможным разделение нематериального труда, все усилия, направленные на его разделение, не дадут никакого результата»[152].

Кроме того, придерживаясь традиционного подхода, А. Шторх считал, что эти разновидности капитала имеют также и другое сходство. Так, непосредственной причиной увеличения материального капитала является бережливость, т. е. ограничение любого непроизводительного потребления его. В этом смысле бережливость выступает одновременно и в качестве непосредственного источника увеличения нематериального капитала. Поэтому «единственным средством для развития цивилизации какого-нибудь народа является употребление внутренних благ таким образом, чтобы при их использовании всегда производились новые внутренние блага, распространение и умножение которых должно компенсировать, да еще и с превышением, утрату тех благ, что уничтожаются вместе со смертью своих владельцев»[153].

Однако между материальным и нематериальным капиталом можно обнаружить не только сходство; между ними имеются и различия. Суть последних такова. «Материальный капитал складывается из богатств, т. е. из вещей, находящихся вне нас; таким образом, если какой-либо нации не хватает своего материального капитала для развития отечественной промышленности, оно может позаимствовать капитал у других народов. Богатства, предоставленные ей в качестве ссуды другими нациями, по природе своей всегда смогут найти себе применение в материальном производстве нации-заемщика. Напротив того, нематериальный капитал состоит из внутренних благ, т. е. из неотделимых от человека качеств и способностей; таким образом, когда нации недостает капиталов этого рода, она также может позаимствовать их у других наций, но при этом ей нужно обязательно переселить к себе лиц, которые обладают отсутствующими у нации-заемщика внутренними благами; к тому же блага, принесенные этими переселенцами, как правило, далеко не так ценны – в том, что касается нематериального производства, – как те же самые блага, произведенные самой нацией-заемщицей.»[154]

Вышеизложенное свидетельствует о том, что, игнорируя социальную природу капитала, А. Шторх рассматривал в качестве главного критерия различения двух разновидностей последнего либо материальное (вещественное), либо «человеческое», духовное содержание. В соответствии с этим критерием, с одной стороны, опираясь на вещную концепцию капитала, автор утверждал, что материальный капитал складывается из совокупности богатств, т. е. вещей, находящихся вне человека. В таком виде они составляют средства производства, которые применяются в промышленности. С другой стороны, в отличие от своих предшественников, автор заявлял, что, наряду с материальным, существует и нематериальный капитал. Он состоит из первичных внутренних благ, т. е. из неотделимых от человека качеств (здоровье, умение, просвещение (образование), нравы и др.) и способностей (физических, умственных, нравственных). Эти блага также являются орудиями производства, которые используются в нематериальном (духовном) производстве. Таково новое фетишистское представление о капитале, впервые выдвинутое автором.

В этой связи обращают на себя внимание два обстоятельства. Во-первых, рассматривая материальный и нематериальный капитал как самостоятельные и относительно обособленные друг от друга, А. Шторх полагал, что каждый из них функционирует в соответствующей сфере производства, игнорируя при этом взаимосвязь между ними. Во-вторых, если А. Смит трактовал «приобретенные и полезные способности всех жителей и членов общества» (не называя, однако, эти способности капиталом) как «неотчуждаемые», «неподвижные», а потому не пригодные к «обращению», т. е. к переходу от одних лиц к другим, то А. Шторх, напротив, считал, что не только материальный, но и нематериальный капитал может перемещаться (в случае потребности в том или ином капитале) от одной нации к другой, сопрягаясь при этом с определенными издержками[155].

Заметим, введенное в политическую экономию А. Шторхом понятие нематериального (по существу, человеческого) капитала было воспринято западными (как, впрочем, и российскими) экономистами по-разному. Одни из них позитивно отнеслись к этому понятию, другие же отвергли его. Как мы видели, Г.Д. Маклеод выделял вещественный и невещественный капитал, подразумевая под последним не только знания и профессиональные навыки, но и иные интеллектуальные (умственные) способности человека. Напротив, Дж. Б. Кларк отрицал сам факт существования человеческого капитала. В целом, однако, данное понятие, если и использовалось в экономической литературе, то, как правило, в сопоставлении с понятием вещественного капитала для того, чтобы показать существенные различия между ними. При этом под первым подразумевался, соответственно, вещественный фактор производства, а под вторым – невещественный.

Как известно, ситуация коренным образом изменилась во второй половине ХХ века (в связи с вышеуказанными обстоятельствами). Именно в этот период «старые» теоретические представления о нематериальном (умственном) капитале обрели свое «второе дыхание» и оформились в виде концепции человеческого капитала.

Пальма первенства в ее разработке принадлежит американскому экономисту, лауреату Нобелевской премии по экономике Т. Шульцу. По словам М. Блауга, о рождении этой концепции (теории, по автору) Т. Шульц объявил в 1960 году. Однако «само рождение, можно сказать, имело место двумя годами позже, когда в октябре 1962 г. «Journal of Political Economy» выпустил дополнительный номер под названием «Инвестиции в людей». Этот номер, кроме нескольких других первопроходческих статей, включал предварительные варианты глав монографии Гэри Беккера «Человеческий капитал» (1964), которая с тех пор является классическим трудом в данной области»[156].

В сжатом, обобщенном виде суть концепции человеческого капитала Т. Шульц изложил в своей нобелевской лекции «Экономика пребывает в бедности» (1979). В ней в качестве отправного пункта выступает тезис, согласно которому большинство населения мира составляют бедняки. Они трудятся, преимущественно, в одной из отсталых отраслей экономики развивающихся стран – сельском хозяйстве (отметим, автор специально занимался изучением этой проблемы, привлекавшей пристальное внимание многих исследователей)[157].

Констатируя этот общеизвестный факт, Т. Шульц утверждал, что уровень бедности людей, занятых в «экономике сельского хозяйства» таких стран, зависит прежде всего от «определяющего фактора производства». Последний, «способствующий улучшению благосостояния бедняков, – это не размеры страны, энергетические мощности или площадь пахотных земель; главное – это повышение качественного уровня населения страны»[158], т. е. человеческого фактора.

Именно введение в «научный» оборот данного фактора произвело «впечатление настоящего взрыва в сфере изучения экономики человеческого капитала и, особенно таких аспектов, как экономика исследовательской деятельности, реакции фермеров на внедрение новых, экономически выгодных методов производства, связь между производством и благосостоянием, экономика семьи»[159].

«Жонглируя» термином «экономика», как «искусный фокусник», и акцентируя внимание на важной роли человеческого фактора в «экономике человеческого капитала» (как «отрасли экономической мысли»), Т. Шульц указывал на две ошибки экономистов. Первая из них (основная) заключается в том, что «стандартная экономическая теория» оказалась не пригодной «для понимания ситуации в странах с низкими доходами», что «для этих целей необходимо создание особой теории». Ибо «модели, разрабатываемые для этих целей, первоначально получили широкое признание – пока не выяснилось, что они представляют собой в лучшем случае интеллектуальные курьезы»[160].

Вторая ошибка состоит в отрицании надобности выработки новой экономической теории. Эта ошибка обусловлена прежде всего тем, что классическая экономическая наука создавалась (закладывалась, по терминологии автора) «в те времена, когда население Западной Европы по большей части было очень бедным; люди с трудом добывали свой кусок хлеба, возделывая тощую почву и будучи обреченными на краткую жизнь. Таким образом, классические экономисты имели дело с условиями, аналогичными тем, что сегодня превалируют в странах с низкими доходами»[161].

Вскрыв на столь «высоком научно-теоретическом уровне» истоки указанных ошибок экономистов, Т. Шульц сосредоточил свое внимание на тех вопросах, решение которых позволит определить пути преодоления бедности в развивающихся странах. Наиболее важными среди этих вопросов являются следующие.

Во-первых, переоценка экономической значимости земли. По мнению автора, эта переоценка присуща получившей широкое распространение «почвенной» точке зрения. Последняя гласит: «существует в достаточной степени ограниченное количество земельных участков, пригодных для выращивания продуктов питания, и столь же ограничены запасы энергии для обработки этой земли, которая начинает истощаться». Поэтому «невозможно по-прежнему производить достаточное количество продуктов питания для нужд увеличивающегося населения мира»[162].

Наряду с ней, «существует альтернативная – социально-экономическая – точка зрения, согласно которой человек обладает способностями и интеллектом, достаточными для того, чтобы уменьшить свою зависимость от пахотной земли, от традиционного сельскохозяйственного процесса и от истощающихся источников энергии, чтобы снизить фактические затраты на производство продукции питания для увеличивающегося населения мира»[163].

Интерпретируя, таким образом, известный любому экономисту так называемый «закон убывающего плодородия почвы», и извращая, вместе с тем, суть социально-экономического подхода к трактовке рассматриваемой проблемы, Т. Шульц отмечал, что первая точка зрения не в состоянии объяснить развитие экономики и плохо согласуется с фактами экономической истории, тогда как вторая точка зрения нуждается в более солидном научном обосновании. Последнее сводится, в конечном счете, к «расширению человеческих познаний». Ибо «будущее человечества не предопределяется пространством, энергией или пахотными землями. Его будет определять интеллектуальная эволюция человека»[164].

Согласно автору, уяснение сущности этой эволюции позволяет понять, что различия в плодородии почв сами по себе не могут объяснить, почему люди, живущие в давно заселенных частях света (например, в Индии или Африке) пребывают в состоянии бедности на протяжении веков. Подобное объяснение становится подлинно «научным» только в том случае, когда будут учитываться факторы, имеющие основное значение для сельскохозяйственных угодий. К этим факторам относятся «различного рода стимулы и возможности, позволяющие сельскохозяйственным работникам приращивать эффективность земельных участков путем различного рода вложений, в том числе за счет исследовательской работы и повышения квалификации персонала»[165].

Отсюда вытекает «фундаментальное положение, зафиксированное во многих новейших исследованиях», суть которого «состоит в том, что неотъемлемая часть модернизации экономики страны с низкими доходами – это снижение экономической значимости пахотных земель и повышение значимости человеческого капитала – квалификации и знаний»[166].

Это «фундаментальное положение» весьма примечательно в двояком отношении. Во-первых, значимость пахотных земель зависит от их естественного и экономического плодородия. Любому студенту экономического вуза (за исключением, по-видимому, нашего нобелевского лауреата) известно, что естественное плодородие земли определяется только природными условиями почвообразования, а потому оно является объективным свойством самой земли, существующим независимо от каких-либо «вложений». Напротив, экономическое плодородие земли определяется не только природными условиями м уровнем развития производительных сил, но и дополнительными капиталовложениями, степенью зрелости общественно-производственных отношений (в данном случае, рыночных), в рамках которых и посредством которых устанавливаются цены на сельскохозяйственные продукты. Поэтому одной из важнейших задач модернизации экономики является не снижение (как считает автор), а наоборот, повышение экономической значимости пахотных земель.

Во-вторых, трактовка «человеческого капитала» как «квалификации и знаний» ничего принципиального нового в себе не содержит (за исключением употребления данного понятия). Ведь такая трактовка воспроизводит, по существу, маклеодовское определение невещественного (умственного) капитала.

Однако подобное определение, используя терминологию А. Смита, характеризует отнюдь не особый вид капитала, а «приобретенные и полезные способности» личного (человеческого) фактора производства, т. е. рабочую силу. Как известно, термин «рабочая сила» был введен в политическую экономию К. Марксом. Если Г.Д. Маклеод не знал этого термина (напомним, его работа «Основания политической экономии» вышла в свет в 1857 году, т. е. за десять лет до появления «Капитала» К. Маркса), то, напротив, Т. Шульц знал, точнее, должен был знать смысл данного термина (поскольку труд последнего получил всемирную известность уже с конца XIXвека). Но, увы, наш нобелевский лауреат «не заметил» этого терминологического нововведения. «Не мудрствуя лукаво», он избрал традиционный подход, т. е. стал отождествлять личный фактор производства с «человеческим капиталом». Иными словами, автор реанимировал фетишистское представление об особой разновидности капитала, появившееся в начале XIX века и употреблявшееся в работах отдельных экономистов в течение данного промежутка времени.

В этой связи возникают два вопроса: 1) почему «квалификация и знания» превращаются в «человеческий капитал»?; 2) чем же «человеческий капитал» отличается от других видов капитала? К сожалению, вразумительного ответа на эти вопросы автор не дал (как, впрочем, и его единомышленники). И это не удивительно, поскольку раскрыть экономическую сущность «человеческого капитала», исходя из «естественной и искусственной» природы человека невозможно. Между тем К. Маркс довольно обстоятельно показал, почему личный фактор производства (рабочая сила) в условиях буржуазного общества превращается в переменный капитал и чем последний отличается от постоянного капитала.

В-третьих, недооценка качества человеческого фактора. По мнению автора, «критически важным фактором, определяющим состояние бедности» в странах с низкими доходами, является не природный фактор (земля), а человеческий. Качество последнего определяется прежде всего капиталовложениями в различные мероприятия, которые «могут в значительной мере улучшить экономические перспективы и уровень жизни бедняков»[167].

Действительно, «такого рода капиталовложения в странах с низкими доходами» способствует «улучшению экономических перспектив». Но при наличии существующей системы «общественного порядка» никакие капиталовложения сами по себе не могут искоренить бедность, что должно быть ясно каждому, «искушенному в премудростях экономической науки» (и уж тем более нобелевскому лауреату). Именно поэтому «бедняки в странах с низкими доходами являются узниками закостенелого нищенского равновесия, которое не под силу сломать экономике» (а не наоборот, как считает автор). Более того, в таких странах «существуют непреодолимые силы, сводящие на нет любые экономические усовершенствования (точнее, социально-экономические преобразования. – Н.С.) и понуждают бедняков к отказу от экономической (и политической. – Н.С.) борьбы» (а не наоборот, как утверждает автор). Поэтому, хотя «в сельском хозяйстве бедняки положительно реагируют на представленные им экономические возможности», тем не менее они не могут изменить сложившуюся ситуацию, о чем свидетельствуют «документальные доказательства»[168].

Но автор занимает иную позицию. По его мнению, для того, чтобы «преодолеть состояние бедности в странах с низкими доходами» необходимо решить в первую очередь такие проблемы, как устранение дискриминационного характера внутренней политики государства по отношению к сельскому хозяйству, проведение интенсивной индустриализации этой отрасли экономики, повышение предпринимательского духа фермерской и исследовательской деятельности[169]. Как говорится, «Вашими устами да мед пить!». Даже при полной реализации подобных мероприятий, «преодолеть состояние бедности» в этих странах невозможно до тех пор, пока в них не изменяется, причем коренным образом, социально-экономические условия.

В-четвертых, успехи в деле повышения качества человеческого капитала, присущего как сельскохозяйственному, так и несельскохозяйственному населению. В данном случае термин «качество» рассматривается применительно к различным формам этого капитала. Необходимость такого рассмотрения обусловлена прежде всего тем, что понятие «человеческий капитал» и теория капитала в целом имеют «неоднозначное» толкование, например, в моделях экономического роста. Главный недостаток этих моделей состоит в том, что в них капитал трактуется как гомогенный (однородный). Сообразно этому осуществляется его агрегирование. Между тем капиталу имманентны неравенства, связанные с определением коэффициента окупаемости капиталовложений, вне зависимости от того, как подсчитывается агрегирование капитала: с точки зрения факторных издержек или дисконтированной стоимости услуг, оказываемых всеми частями этого капитала в течение всего промежутка времени его функционирования. Поэтому «даже если бы мы были не в состоянии наблюдать эти неравенства, нам бы следовало их придумать, поскольку это – главная движущая сила экономического роста. Они являются движущей силой потому, что служат побудительными экономическими сигналами роста. Таким образом, одна из существенно важных составных частей экономического роста вуалируется путем этого агрегирования капитала»[170].

По мнению автора, подобный подход применим и к человеческому капиталу, который неоднороден по своему составу. Наряду с «обычным» существует «дополнительный» человеческий капитал. Стоимость последнего «зависит от дополнительного благосостояния, получаемого за счет этого людьми». Поэтому «человеческий капитал благоприятно воздействует на производительность труда и предпринимательские способности человека»[171].

Как видим, игнорируя социальную природу капитала, автор отождествляет «составную часть» последнего – «дополнительный человеческий капитал» соответственно с «дополнительным благосостоянием» самого человека (надо полагать, с материальным положением последнего). Чем выше такое «благосостояние» этого человека, тем большую возможность он имеет для приобретения «дополнительного капитала», стоимость которого, естественно, выше стоимости «обычного капитала». Именно благодаря этому повышается производительность труда и формируются предпринимательские способности человека.

Исходя из этой абстрактной (вульгарной по своей сути) посылки, автор утверждает, что «проблема качества человеческого фактора предполагает отношение к этому качеству как к дефицитному ресурсу». Поскольку «этот ресурс имеет экономическую ценность», то «его приобретение связано с определенными затратами». Подменяя понятие стоимости категорией «экономическая ценность», автор в этой связи выделил главный критерий оценки «человеческого поведения, определяющего тип и количественные характеристики качества, накопленного на протяжении определенного периода времени». Таким критерием является «соотношение между прибылью, получаемой благодаря новому качеству, и затратами, связанными с его приобретением.

Если прибыль превосходит затраты, то запасы качественных свойств населения возрастают. Иными словами, увеличение предложения любых качественных свойств есть реакция на рост соответствующего спроса. Такой подход к политике капиталовложений основан на принципе спроса и предложения, поскольку все качественные свойства рассматриваются в его рамках как дефицитные ресурсы длительного пользования, полезность которых сохраняется на протяжении определенного периода времени»[172].

Как известно, под качеством понимается совокупность определенных свойств, указывающих на то, что представляет собой та или иная вещь. Соответственно, под количеством – совокупность определенных свойств, указывающих на размеры этой вещи.

Но в данном случае речь идет не о вещи как таковой, а о человеческом факторе (а, стало быть, и о человеческом капитале, ибо автор отождествляет эти понятия), обладающим своими отличительными «свойствами». Отрывая последние от человека, и опираясь на принципы маржинализма, автор называл эти «свойства» особым, точнее, «дефицитным ресурсом». Как и всякий ресурс, он продается и покупается. Причем приобретение такого «ресурса» зависит от его «экономической ценности». Именно эта «ценность» определяет «тип и качественные характеристики человеческого поведения, накопленного на протяжении определенного промежутка времени». Совершив это «великое открытие» («достойное, по-видимому, Нобелевской премии по экономике), автор подчеркивал, что эффективность подобного качества как «дефицитного ресурса» определяется соотношением величины прибыли и величиной затрат, пошедшими на его приобретение (при этом, однако, не разъясняется, кто же получает эту прибыль, предприниматель или всякий человек, обладающий таким «ресурсом»). Иными словами, чем выше «капиталоотдача» от «дефицитного ресурса» (качества), т. е. чем больше он приносит прибыли, в сравнении с понесенными затратами, тем выше его эффективность. Вот к чему, в конечном счете, «сводятся эти «умопомрачительные» рассуждения автора о качественных свойствах человеческого фактора (капитала).

Сообразно этому автор акцентировал внимание на двух основных видах капиталовложений, благодаря которым повышается качественный уровень человеческого фактора («капитала»).

Во-первых, в здравоохранение, что позволяет определить (расценивать, по терминологии автора) «состояние здоровья любого человека как некий фонд, или капитал здоровья (т. е. как «физиологический капитал» – Н.С.), а вклад этого капитала – как услуги, связанные со здравоохранением. Часть начального запаса этого фонда является унаследованной, а часть – приобретенной. Запас снашивается с течением времени, и темпы снашивания увеличиваются к концу его жизни»[173].

Во-вторых, в образование, которое, подобно здравоохранению, «способствует повышению качественного уровня человеческого фактора» (капитала). При этом нужно иметь в виду, что «поскольку расходы на образование представляют собой в первую очередь капиталовложения, было бы серьезной ошибкой рассматривать все расходы на образование как текущее потребление. Эта ошибка связана с восприятием образования как потребительского товара. Неоправданным является отнесение государственных расходов на образование к категории расходов на «благосостояние» и рассмотрение их как ресурсов, которые могут оказать воздействие на уменьшение «сбережений». Такого же рода ошибка совершается и при рассмотрении расходов на здравоохранение, относимых как на государственный, так и на частный счет»[174].

Подобного рода капиталовложения являются необходимым условием подготовки высококвалифицированных специалистов. Наличие последних играет ведущую роль «при оценке качественного уровня человеческого фактора». Здесь имеется в виду «увеличение численности врачей и прочих медицинских работников, инженеров, администраторов, финансистов, научных работников различной квалификации»[175].

Нетрудно видеть, что автор совершенно справедливо указывает на ключевую роль капиталовложений (инвестиций) в такие важные сферы общественной жизни, как здравоохранение и образование, вне которых повышение «качественного уровня человеческого фактора («капитала») действительно не представляется возможным не только в «странах с низкими доходами», но и в развитых странах, вступивших в эпоху научно-технической революции. Что же касается интерпретации различных форм «человеческого капитала», то она всецело вписывается в логику авторской концепции.

Напомним, сначала автор определил «человеческий капитал» как совокупность «квалификации и знаний» человека. Затем он уточнил это определение: ««человеческий капитал» есть не что иное, как человеческий фактор, или дефицитный ресурс, способный приносить прибыль. Наконец, с точки зрения указанных сфер общественной жизни автор выделил две стороны «человеческого капитала»: 1) «капитал здоровья», или «физиологический капитал», который образует «некий фонд», подразделяющийся, в свою очередь, на две части: «унаследованный запас здоровья» и «приобретенный запас здоровья» (причем, подобно вещественному капиталу, этот «капитальный фонд» снашивается с течением времени, а потому требует своего возмещения за счет новых капиталовложений или инвестиций); 2) «капитал образования», посредством которого осуществляется подготовка высококвалифицированных специалистов.

Но все эти определения свидетельствуют о крайней форме вульгаризации фетишистских представлений о капитале вообще, «человеческом капитале» в особенности. Более того, они преследуют ярко выраженную апологетическую цель. Получается, что любой человек, будь то рабочий или капиталист-предприниматель обладает, естественно, «человеческим капиталом» (разумеется, в той или иной мере). Иными словами, каждый из них является «капиталистом». Но если это так, тогда непонятно, почему рабочий, продавая свою рабочую силу, получает отнюдь не прибыль, а заработную плату, а капиталист-предприниматель, обладая реальным капиталом, присваивает (отчуждает) прибыль, образующуюся за счет реализации товаров, созданных наемными рабочими? Автор сознательно игнорирует этот вопрос. В противном случае ему пришлось бы признать факт наличия социального неравенства «двух разных капиталистов»: рабочего и капиталиста-предпринимателя. Но вследствие этого признания рушится сама основа концепции человеческого капитала, согласно которой всякий располагающий своим «человеческим капиталом», претендует на получение прибыли, в чем пытался убедить нас автор.

Обратимся теперь к другому американскому экономисту, лауреату Нобелевской премии по экономике Г. Беккеру. Он сосредоточил свое внимание на исследовании разных проблем: дискриминации, образования, преступности, брака, семьи и др. Результаты этих исследований воплотились в трех главных работах автора – «Экономика дискриминации» (1957), «Человеческий капитал» (1964), «Трактат о семье» (1981). Как уже отмечалось, вторая из них считается «классическим трудом в данной области» (М. Блауг).

Подобно т. Шульцу, в сжатом, обобщенном виде суть проведенных исследований Г. Беккер изложил в своей нобелевской лекции «Экономический взгляд на жизнь» (1992). Она включает в себя шесть разделов, в которых рассматриваются вышеуказанные проблемы. Наибольший интерес для нас представляет четвертый раздел, посвященный концепции человеческого капитала.

В основу этой концепции (как, впрочем, и всех научных исследований автора) положен принципиально «новый», а именно, «экономический подход к анализу проблем», выходящий «за рамки традиционного предмета экономики»[176]. Таким образом, «новизна» данного подхода состоит в том, что его автор смешивает объект (предмет, по терминологии самого автора) экономической науки с самой наукой.

Демонстрируя свое полное невежество в области истории экономической мысли, наш нобелевский лауреат пишет: «Используемый мною экономический подход, в отличие от марксистского, не предполагает, что поведение индивидов определяется исключительно эгоизмом или жаждой наживы. Это – метод анализа, а не предпосылка о мотивах поведения. Вместе со своими единомышленниками я пытался доказать экономистам, что в основе поведения личности лежит не узкий эгоизм, а более широкий спектр ценностей и предпочтений»[177].

Отсюда видно, что автор отождествляет смитианство с марксизмом. Ведь любому студенту экономического факультета вуза хорошо известно, что принцип «эгоизма или жажда наживы» образует исходный пункт теоретической системы А. Смита. Что же касается К. Маркса, то он исследовал отнюдь не «поведение индивидов», а общественно-производственные, или социально-экономические отношения, которые складываются между различными классами капиталистического общества. Эти отношения находят свое конкретное выражение в противоположных экономических интересах, в основе которых лежат не «узкий эгоизм» и не «более широкий спектр человеческих ценностей и индивидуальных предпочтений», а отношения собственности на условия и результаты производства.

Сознательно извращая марксистскую методологию политико-экономического исследования, Г. Беккер противопоставил ей методологию американского прагматизма, опирающуюся на один из важнейших постулатов маржинализма – рациональный индивидуализм. Именно последний определяет суть предложенного автором экономического подхода, согласно которому «люди максимизируют то, что они воспринимают как богатство, независимо от того, эгоисты они или альтруисты, садисты или мазохисты. Их поступки продуманы и согласованы во времени. Так, они пытаются как можно точнее предугадать неизвестные последствия своих действий. Корни их предусмотрительности, однако, могут лежать в прошлом, ибо прошлое накладывает глубокий отпечаток на мировоззрение и ценности человека.

Свобода действий человека ограничивается его доходом, временем, несовершенством памяти и вычислительных способностей и другими ограниченными ресурсами, а также возможностями, которые предоставляет ему экономика. Широта этих возможностей определяется действиями других индивидов и их организаций»[178].

Иными словами, поведение каждого человека определяется его рациональным стремлением к максимизации богатства, независимо от того, каких убеждений он придерживается. Это есть не что иное, как «философия жизни» данного человека, всецело соответствующая идеалу «американской мечты». Именно эта мечта лежит в основе «предугадывания» его поступков и их последствий, которые «продуманы и согласованы во времени». Боле того, она «накладывает глубокий отпечаток на мировоззрение и ценности» этого «разумного человека».

Однако «свобода действий» последнего «ограничивается» рядом факторов: денежным (доход), временным (время – деньги), интеллектуальным (несовершенство памяти и умственных (вычислительных, по терминологии автора) способностей и других ограниченных ресурсов) и сопутствующих им «возможностей, которые предоставляет ему экономика». Эти «возможности» зависят также от «действий других индивидов и их организаций»[179].

Нетрудно видеть, что здесь Г. Беккер характеризует главный мотив жизнедеятельности обычного и вместе с тем весьма прагматичного американца, стремящегося к личному обогащению, невзирая на ограниченность своего «интеллектуального (умственного) кругозора». По-видимому, в этом заключается одна из важнейших причин повышенного интереса автора к концепции человеческого капитала (ибо, как будет показано ниже, «чрезмерный импорт чужих мозгов» создает угрозу национальной безопасности США).

Подчеркнем, «теоретический вклад» Г. Беккера в разработку этой концепции довольно скромен (более того, если вообще о таком «вкладе» может идти речь). Дело в том, что автор заимствовал ее ключевые положения из «теоретического арсенала» Т. Шульца. Причем это заимствование осуществлялось по двум основным направлениям.

Во-первых, опираясь на фетишистское представление о «человеческом капитале», выработанное Т. Шульцем, Г. Беккер определяет категориальную сущность этого «капитала» с точки зрения «естественной и искусственной» природы человека. Так, если Т. Шульц отождествляет «человеческий капитал» (подразумевая под ним «квалификацию и знания») с человеческим фактором, или дефицитным ресурсом, обеспечивающим получение прибыли, то Г. Беккер (трактуя его как некую совокупность «навыков и знаний») – с различными видами человеческой способности к труду, т. е. рабочей силой, не объясняя при этом, почему она становится таким «капиталом» (но и в том, и в другом случае речь, по существу, идет о личном факторе производства). Будучи «малоосведомленным» в области истории экономической мысли, прежде всего, ее марксистского направления, автор утверждает, что «до 1950-х гг. экономисты обычно предполагали, что рабочая сила есть нечто заданное и неизменное»[180]. Между тем, как известно, К. Маркс не только ввел в политическую экономию понятие рабочей силы, но и установил факторы, определяющие изменение стоимости последней, включая «исторический и социальный ее компоненты».

Во-вторых, «развивая» концепцию человеческого капитала Т. Шульца (положившей «начало исследованиям воздействия инвестиций в человеческий капитал на экономический рост и т. п.»[181]), Г. Беккер заявляет, что она «раскрывает связи между производительностью труда и инвестициями в образование, обретение навыков и знаний»[182]. Поскольку эти «навыки и знания» образуют «человеческий капитал», то подобного рода «инвестиции в образование» служат исходным пунктом профессиональной подготовки работников, а следовательно, и роста их производительности труда». Последняя зависит также и от «инвестиций в здравоохранение». Поэтому «индивиды выбирают образование, профессиональную подготовку, медицинскую помощь и другие способы улучшения своих знаний и здоровья, сопоставляют их выгоды и издержки»[183].

Заметим, в отличие от Т. Шульца, определяющего эффективность качества «дефицитного ресурса» посредством соотношения прибыли и величины затрат, пошедших на его приобретение, Г. Беккер трактует эту эффективность применительно к «человеческому капиталу», исходя из ее результатов, обусловленных «инвестициями в сферы образования и здравоохранения», причем весьма широко. По мнению автора, «выгоды предстают в виде культурных и других материальных ценностей наряду с повышением доходов и получением более престижной работы, а издержки определяются главным образом альтернативной стоимостью этих инвестиций»[184]. Но такое толкование эффективности «человеческого капитала» не раскрывает прежде всего его сущности, ибо не ясно, какую «капитальную функцию» выполняют указанные «инвестиции, из каких частей состоят «доходы», какое отношение имеют к данному «капиталу» эти «культурные и другие материальные ценности наряду с повышенными доходами и полученной более престижной работой».

«Зайдя по части теории человеческого капитала в тупик», Г. Беккер стал опираться на эмпирические обобщения, полагая, что с помощью последних можно раскрыть ее «эвристическую ценность». Например, определить «частные и общественные выгоды» для всех слоев населения: мужчин, женщин, негров и т. д. (в зависимости «от инвестиций в образование различных степеней»), осуществить «разделение знаний на специфические и общие» (первые «могут быть полезны только одной фирме», вторые «применимы во всех других фирмах»). Кроме того, подобного рода обобщения являются отправным пунктом создания «более общей теории человеческого капитала». Ибо она может применяться в различных областях экономической жизни общества: при разработке государственной политики «по стимулированию экономического роста и производительности труда», определении способов распределения «ренты, которая является результатом специфичных инвестиций фирмы и которая должна быть поделена между работодателями и работниками»[185] и др. По-видимому, именно за такой «выдающийся вклад» в разработку данной «теории», в основе которой лежит «новый экономический взгляд на жизнь», и получил Г. Беккер свою Нобелевскую премию по экономике.

Между тем главный недостаток «теории человеческого капитала», прокламируемой Г. Беккером, состоит в том, что он, как и его соотечественник (Т. Шульц), игнорируя социальную природу «человеческого капитала» (как, впрочем и «капитала вообще») и не объясняя, кому принадлежит этот «капитал», выводит сущность последнего, говоря словами А. Смита, из «приобретенных и полезных способностей» человека, т. е. рабочей силы. В действительности же, как установил К. Маркс, рабочая сила превращается в капитал лишь при наличии капиталистического отношения, вне которого она представляет собой личный фактор всякого производства, независимо от его общественной формы. Разумеется, такое толкование «человеческого капитала» обусловлено, в конечном счете, апологетико-идеологическими соображениями нобелевских лауреатов, посредством которых предпринимается попытка затушевать реальное отношение социального неравенства, складывающегося между наемным рабочим и капиталистом-предпринимателем в современном («постиндустриальном») обществе.

Нужно, однако, отметить, что подобный подход к трактовке «человеческого капитала» можно обнаружить и в учебной литературе. Так, американские авторы известного учебника «Экономика» (довольно объемного по своему содержанию, составляющему 829 крупноформатных страниц), опираясь на концептуальные идеи А. Смита, вводят понятие «человеческий капитал» в связи с «определением средней заработной платы». Напомним, анализируя структуру заработной платы квалифицированного рабочего, А. Смит считал, что она должна возместить, во-первых, обычную заработную плату за простой (необученный) труд; во-вторых, все расходы, затраченные на обучение (эти расходы должен нести сам рабочий или его родители, другие родственники); в-третьих, обычную (среднюю) прибыль на капитал. Источником этого возмещения трех компонентов заработной платы является более производительный труд данного рабочего.

Имея в виду, преимущественно, второй компонент такой структуры заработной платы, и полагая, что она представляет собой «равновесную цену труда», авторы этого учебника констатируют лишь общеизвестный факт: «Производительность труда зависит также от квалификации рабочей силы. Если уровень квалификации работников высок, то высок и предельный продукт труда, и предприятия идут на увеличение оплаты труда работников». Исходя из этого факта, заключают: «Экономисты называют уровень квалификации рабочих человеческим капиталом рабочей силы … Увеличение человеческого капитала по прошествии десятилетий также влияет на увеличение реальной заработной платы»[186].

Как видим, сущность «человеческого капитала» здесь непосредственно выводится из «квалификации рабочих», качества их «рабочей силы», т. е. из совокупности «природных и приобретенных способностей» человека. Но при этом опять-таки игнорируется главный вопрос: кому принадлежит этот «капитал»? Если последний принадлежит рабочему, то почему он получает заработную плату (величина которой зависит от степени его квалификации), а не прибыль на свой «капитал», которым обладает этот рабочий? Если же последний принадлежит капиталисту-предпринимателю, получающему прибыль, тогда почему этим «капиталом» распоряжается рабочий? Вразумительного ответа на эти вопросы авторы не дают, всячески избегая самую возможность их постановки. Как и в предыдущем случае, здесь на первый план выходят на научные, а апологетико-идеологические соображения[187].

Именно поэтому, следуя укоренившемуся в западной литературе концептуальному подходу, авторы дают более развернутое определение «человеческого капитала. По их мнению, «человеческий капитал есть мера воплощенной в человеке способности приносить доход. Человеческий капитал включает врожденные способности и талант, а также образование и приобретенную квалификацию»[188].

Здесь обращает на себя внимание алогичность этого определения, свидетельствующая о весьма слабой философской подготовке его авторов.

Во-первых, «человеческий капитал» трактуется как «мера воплощенной в человеке способности приносить доход». Как известно, согласно гегелевской «Науки логики», «мера» есть «качественное количество», т. е. «единство качества и количества». Поэтому анализу «меры» предшествует анализ сначала «качества», а затем «количества». Именно вследствие этого «мера» предстает как «истина качества и количества». Будучи неосведомленными в области диалектической логики, авторы сразу «берут быка за рога», характеризуя «человеческий капитал» как «меру» лишь «качественной» определенности этого «капитала», игнорируя вместе с тем его «количественную» определенность. При этом не разъясняется, каким образом указанные «способности человека приносят доход», и что представляет собой этот «доход».

Во-вторых, углубляя «качественный» анализ «человеческого капитала», авторы определяют последний, с одной стороны, как совокупность «врожденных способностей и таланта»; с другой стороны, как наличие «образования и приобретенной квалификации», имманентных человеку. Однако и в этом случае не разъясняется, почему эти «врожденные и приобретенные способности» последнего становятся «человеческим капиталом», кому он принадлежит, какой «капитальный» доход он приносит.

Воспроизводя фетишистское представление о «капитале вообще» и отрицая его социальную природу, авторы пишут: «Обычно, когда мы говорим о капитале, мы подразумеваем активы (оборудование, дома, промышленные здания), обладающие двумя признаками: они являются результатом инвестиций и генерируют на протяжении определенного периода времени поток дохода»[189].

Нетрудно видеть, что здесь речь идет о вещественном («физическом») капитале, первый признак которого отсутствует в определении «человеческого капитала». Поэтому последнему «нет места в ряду капиталов, поскольку он не обладает первым признаком (он не указан) и его нельзя вставить в ряд перечисленных элементов вещественного (физического) капитала. Если он обладает только вторым (по Фишеру) общим признаком капитала (приносит доход), то «человеческий капитал» не подводится под общее определение капитала и он, по правилам элементарной логики, не может характеризоваться как капитал или же рушится общее определение семейства капиталов. Видимо, чувствуя здесь логическую несообразность, авторы книги совершают обходной маневр, подсказанный А. Смитом, применяют (не упоминая «первопроходца») ту же пресловутую аналогию с основным капиталом и вспоминают об инвестиционном происхождении «человеческого капитала»»[190].

В этой связи авторы далее пишут: «Сходным образом человеческий капитал создается тогда, когда человек (возможно, с помощью своих родителей) инвестирует в самого себя, оплачивая образование и приобретение квалификации. Инвестиции в человеческий капитал со временем окупаются, давая отдачу в виде более высокой заработной платы или способности выполнять работу, приносящую большее удовлетворение»[191].

Будучи «не в ладах» не только с диалектической, но даже и с формальной логикой, авторы акцентируют здесь внимание на инвестициях, которые «создают человеческий капитал». В результате первоначальное («метафизическое») определение данного капитала замещается «созидательным». Но инвестиции характеризуют не его природу, а затраты, которые должны «окупаться». Если он является «капиталом» (пусть и «человеческим»), то его «окупаемость», как и всякого капитала, определяется величиной прибыли, приносимой им. Из приведенного выше определения «человеческого капитала» следует, что вложенные в него инвестиции «окупаются» в виде увеличения дохода рабочего – «более высокой заработной платы», которая сама по себе никакого отношения не имеет не только к «человеческому», но и к «капиталу вообще». Если же ее рассматривать как «способность выполнять работу, приносящую большее удовлетворение», то в таком случае тем более нет никаких оснований трактовать эту «способность» как «человеческий капитал», а рабочего как владельца этого «капитала», поскольку последний таковым не является[192]. Он есть весьма элегантная метафора, используемая западными экономистами в апологетико-идеологических целях.

Для достижения таких целей все средства приемлемы, в том числе и употребление в экономических исследованиях этой метафоры. Но если отвлечься от нее, то обнаружится, что в центре внимания вышеуказанных авторов находится проблема человеческого фактора, или рабочей силы, т. е. совокупность профессиональных способностей работника, играющих ключевую роль в условиях современной НТР. Поэтому в проводимых ими исследованиях акцент делается на изыскании оптимальных путей повышения образовательного уровня данного работника, рационального обеспечения его «физического» здоровья.

Именно в таком контексте рассматривает значимость «теории человеческого капитала» упомянутый выше М. Блауг – крупный «методолог» в области экономической науки. По его мнению, основоположником этой «теории» является А. Смит. Ибо «в состав основного капитала», по определению последнего, «включаются не только орудия труда и постройки», но и «человеческий капитал» – капитализированная ценность «приобретенных и полезных способностей всех жителей и членов общества». Это правомерно следует из того, что капитал представляет собой «произведенные средства производства»: приобретенные способности рабочих к труду, безусловно, «произведены» при использовании вещественных ресурсов»[193].

Софизм этих высказываний состоит в том, что их автор сознательно извращает (причем самым вульгарным образом) позицию А. Смита по данному вопросу. Во-первых, А. Смит никогда не употреблял понятие «человеческий капитал». Во-вторых, как мы видели, «уточнив» определение «основного капитала» рабочего, А. Смит относил к нему отнюдь не «приобретенные и полезные способности» этого рабочего, а действительные издержки, связанные с приобретением таких способностей. Последние он не смешивал с «произведенными средствами производства», а проводил различие между ними, полагая, вместе с тем, что профессиональные способности рабочего можно сравнить с «машинами и орудиями производства», которые также «требуют известных расходов» и которые «возмещают эти расходы вместе с прибылью».

Заметим, М. Блауг не считает нужным подвергать специальному анализу теоретические постулаты «человеческого капитала». И это не случайно, поскольку такие постулаты не были выработаны ни нобелевскими лауреатами, ни другими западными экономистами менее «крупного ранга», занимавшихся разработкой «теории человеческого капитала». В результате сложилась парадоксальная ситуация, ибо обнаружилось, что эта «теория» вообще не имеет никакой теории.

Как показано выше, «теория человеческого капитала» базируется на эмпирических обобщениях, касающихся таких явлений, ка образование, обучение, профессиональная подготовка, здоровье и т. п. Вот почему, опираясь на эти обобщения, М. Блауг определяет «человеческий капитал» как «капитал», «воплощенный в квалифицированном труде»[194].

Исходя из этой посылки, М. Блауг дает оценку «теории человеческого капитала» в соответствии с трехуровневой структурой исследовательской программы, разработанной И. Лакатошем – известным специалистом в области философии науки. Он выделяет следующие уровни этой программы.

Во-первых, «твердое ядро», состоящее из исходных метафизических (философских, методологических) предпосылок, которые в рамках данной исследовательской программы считаются неопровержимыми.

Во-вторых, «негативную эвристику», или «защитный пояс» ядра программы, который служит для устранения противоречий с аномальными фактами посредством вспомогательных допущений и гипотез.

В-третьих, «позитивную эвристику», которая указывает рациональный путь для изменения и развития «опровержимых вариантов программы», вследствие чего эта программа выступает не как изолированная теория, а как серия модифицированных теорий, причем их основой служат единые принципы[195].

Руководствуясь этими положениями, М. Блауг выделяет соответственно три уровня исследовательской программы «человеческого капитала».

Первый уровень: «твердое ядро» данной программы, т. е. «набор чисто метафизических убеждений, отказ от которых равносилен отказу от самой программы»[196]. Констатируя суть этого «ядра», автор, однако, сознательно уходит от анализа «метафизических убеждений», положенных в основу последней, поскольку она таких «убеждений» не имеет.

Но это обстоятельство не мешает М. Блаугу сделать громоподобное заявление, согласно которому так называемая «теория человеческого капитала» на самом деле является прекрасным примером исследовательской программы: ее нельзя свести к единственной теории, к простому применению стандартной теории капитала к определенным экономическим явлениям; и в то же время она сама выступает в качестве подпрограммы в рамках более широкой неоклассической исследовательской программы в той мере, в которой является просто применением стандартных неоклассических концепций к феноменам, прежде не рассматривавшимся экономистами-неоклассиками»[197].

Иными словами, исследовательская программа «человеческого капитала», как особая теория капитала, не существует, поскольку она не имеет (вопреки заявлениям автора) «твердого ядра», т. е. метафизических (философских, методологических) оснований. Поэтому «теория человеческого капитала» по своей сути, «выступает в качестве подпрограммы более широкой неоклассической (точнее, неонеклассической – Н.С.) исследовательской программы», ориентированной на изучение не сущности экономических явлений, а описание поверхностных слоев этих явлений. Именно с такого рода описанием имеют дело «неоклассические» (неонеклассические) концепции, покоящиеся на принципах методологического индивидуализма и рационального поведения людей в условиях рыночной экономики.

Сообразно этому «концепция человеческого капитала», или «твердое ядро» исследовательской программы человеческого капитала, заключается «в идее, что люди тратят на себя ресурсы различным образом – не только для удовлетворения текущих потребностей, но и ради будущих денежных и неденежных доходов. Они могут инвестировать в свое здоровье; могут добровольно приобретать дополнительное образование; могут тратить время на поиск работы с максимально возможной оплатой вместо того, чтобы соглашаться на первое же попавшееся предложение; могут покупать информацию о вакансиях; могут мигрировать, чтобы воспользоваться лучшими возможностями для занятости; наконец, они могут выбирать низкооплачиваемую работу с более широкими возможностями для обучения вместо высокооплачиваемой работы без каких-либо перспектив развития. Все эти явления – здоровье, образование, поиск работы, получение информации, миграция и обучение на работе – могут рассматриваться в терминах инвестиций, нежели потребления, независимо от того, предпринимаются ли инвестиции индивидами самостоятельно или обществом, выступающим в их интересах. Все эти явления связывают воедино не вопрос, кто и какие действия предпринимает, а тот факт, что принимающий решение агент, кем бы он ни был, обосновывает свои действия в настоящем соображениями будущего»[198].

Итак, суть приведенных высказываний автора сводится к следующим положениям.

Во-первых, «концепция человеческого капитала», или «твердое ядро» исследовательской программы «человеческого капитала» не имеет теоретико-методологической основы, поскольку эта «концепция», или это «ядро» базируется на исходном постулате «неоклассической» (неонеклассической) доктрины маржиналистского толка. В соответствии с этим постулатом данная программа ориентируется на описание прикладных аспектов рыночного поведения людей, стремящихся не только к удовлетворению своих «текущих потребностей», но и к максимизации «будущих денежных и неденежных доходов».

Во-вторых, для достижения этих целей люди рациональным образом используют свои ресурсы, т. е. они инвестируют последние в «человеческий капитал». Вследствие этого каждый инвестор может «увеличить» свой «капитал», т. е. укрепить здоровье, получить образование, приобрести необходимую информацию о вакансиях, решить проблему трудоустройства, пройти курс обучения на работе. Решение о таких инвестициях могут приниматься как отдельными индивидами, так и обществом в целом, «выступающим в их интересах». Все эти явления, обогащающие «человеческий капитал», взаимосвязаны друг с другом. Причем главную роль здесь играет не тот или иной субъект, принимающий решение о вложении инвестиций в этот «капитал», а тот агент, который «обосновывает свои действия в настоящем соображении будущего», т. е. любой субъект, обладающий стратегическим мышлением, позволяющее ему оценить настоящее и предвидеть будущее.

Второй уровень: «опровержения», с какими она (исследовательская программа «человеческого капитала») «встречалась в своем «защитном поясе» и как ее защитники реагировали на эти опровержения»[199]. По мнению автора, эта программа «продемонстрировала поистине удивительную плодовитость, породив новые исследовательские проекты (прикладного характера – Н.С.) в каждом направлении экономической теории». Однако «обзор ее достижений на сегодняшний день показывает, что программа не слишком хорошо «корробирована» в попперовском смысле»[200]. И это неудивительно. Ведь главная цель концепции К. Поппера заключается в теоретическом объяснении изучаемых явлений, тогда как рассматриваемая программа такого объяснения предложить не может.

Несмотря на этот весьма существенный недостаток нет особой «причины отказываться от данной исследовательской программы». Ибо, если верить, что такого рода программы «отбрасываются при первом опровержении», то это «означает становится жертвой наивного фальсификационизма». Для того, чтобы отказаться от научно-исследовательской программы требуется, во-первых, неоднократные опровержения, во-вторых, сбивающее с толку размножение корректировок ad hoc, призванных избежать этих опровержений, и, в-третьих, конкурирующая программа, которая претендует на объяснение тех же фактов с помощью другой, но не менее мощной теоретической схемы»[201].

Согласно автору, в качестве альтернативы этой программы выступает гипотеза скрининга, или креденциализма, суть которой заключается в установлении «фундаментальной корреляции между образованием и свойствами, характеризующими обучаемость»[202]. Но эта гипотеза «явно гораздо менее амбициозна, чем исследовательская программа человеческого капитала: она ничего не говорит о вопросах здравоохранения и межрегиональной миграции»[203].

Что же касается оценки данной программы, то она «никогда не может быть абсолютной», поскольку подобного рода «исследовательские программы могут оцениваться только в сравнении с конкурирующими программами, претендующими на объяснение схожего круга явлений. Исследовательская программа человеческого капитала, однако, не имеет настоящих соперников, обладающих хотя бы приблизительно схожей областью применения»[204].

Как видим, автор фокусирует свое внимание на прикладных направлениях рассматриваемой программы, где она действительно продвинулась вперед, в сравнении с другими теориями, изучающими указанную проблематику. И все-же автор лукавит, определяя, например, различного рода концепции человеческого поведения как адекватные «теории» не имеющих, как известно, солидной теоретической основы. Будучи неосведомленным о марксистской исследовательской программе «оплаты труда», длительное время разрабатывавшейся советскими обществоведами, он дает искаженное представление об этой проблеме.

Третий уровень: «является ли исследовательская программа человеческого капитала «прогрессивной» или «деградирующей», что почти эквивалентно вопросу, возросло или уменьшилось со временем эмпирическое содержание программы?»[205].

Отвечая на этот вопрос, автор, с одной стороны, воздает должное исследовательской программе «человеческого капитала», указывая на ее достоинства: она «решительно ушла от некоторых своих ранних наивных формулировок и дерзко атаковала некоторые традиционно игнорируемые темы в экономической теории, такие как распределение личного дохода во времени. Более того, она никогда не теряла из виду своей исходной цели – показать, что обширный ряд кажущихся несвязанными друг с другом событий в реальном мире является результатом определенной схемы индивидуальных решений, для которых характерно жертвование текущими выгодами ради будущих»[206].

С другой стороны, утверждает, что эта программа «сейчас находится в состоянии, напоминающем «кризис». Однако она «никогда не умрет, но будет постепенно угасать, пока ее не поглотит новая теория …», «гипотеза скрининга знаменовала поворотную точку в «революции инвестиций в человека в экономической мысли», поворот к более богатому и широкому видению последовательных выборов, осуществляемых индивидом на протяжении жизненного цикла». Но в целом «исследовательская программа человеческого капитала в 1980-е годы продолжала деградировать, бесконечно перерабатывая все тот же материал без продвижения в понимании проблем образования и обучения; одним словом, не произошло ничего нового, и сам предмет уже «зачерствел» … Даже гипотеза скрининга сегодня находится приблизительно там же, где была в 1975 г. Дальнейшие проверки ее выводов с помощью данных о тех, кто работает не по найму, или о занятости в государственном секторе против занятости в частном секторе оказались совершенно неубедительными»[207].

Такой «отрицательный вердикт» М. Блауга представляется вполне правомерным. Ибо, по его словам, «эмпирическое содержание» концепции «человеческого капитала» по существу не изменилось, а теории как таковой сторонники этой концепции так и не смогли выработать. Постепенно «деградируя», она приходит в упадок, а потому перспективы ее дальнейшего «плодотворного» развития являются весьма сомнительными, что совершенно справедливо подчеркивает автор.

Завершая рассмотрение товарно-фетишистских представлений о капитале, остановимся на эклектической концепции капитала, выдвинутой французским экономистом Т. Пикетти. Наиболее обстоятельно она изложена в его солидной монографии «Капитал в XXI веке», вышедшей в свет в 2013 году[208].

Резюмируя свои размышления о капитале, Т. Пикетти акцентирует свое внимание на следующих положениях.

Во-первых, в масштабе не только отдельного предприятия, но и страны в целом или даже всей планеты производство и доходы, получаемые от него, можно представить в виде суммы доходов с капитала и от трудовой деятельности. Именно поэтому национальный доход = доходы с капитала + трудовые доходы[209].

Во-вторых, когда речь идет о капитале (без каких-либо дополнительных уточнений), то «из него всегда будет изыматься то, что экономисты часто – и, на наш взгляд, неверно – называют «человеческим капиталом», т. е. рабочая сила, навыки, образование, личные способности» (заметим, мимоходом, три последних компонента суть неотъемлемые атрибуты рабочей силы. – Н.С.). Поэтому в данной монографии «под капиталом понимается совокупность не человеческих активов, которыми можно владеть и которые можно обменивать на рынке. Капитал включает в себя всю совокупность недвижимого капитала (здания, дома), используемого для жилья, и финансового и профессионального капитала (строения, оборудование, машины, патенты и т. д.), используемого предприятиями и управленческим аппаратом»[210].

В-третьих, не входя в состав вещного (физического) капитала, человеческий капитал вместе с тем есть просто капитал. Однако не он «объединяет все формы богатства, которыми априори могут обладать индивиды (или группы индивидов) и которые могут передаваться или обмениваться на рынке на постоянной основе. На практике капиталом могут владеть как частные лица (тогда речь идет о частном капитале), так и государство или государственные учреждения (тогда речь идет о государственном капитале). Существуют также промежуточные формы (виды. – Н.С.) коллективной собственности, которая принадлежит юридическим лицам, преследующим специфические цели (фонды, церкви и т. д.). … Само собой разумеется, что граница между тем, что может и не может принадлежать частным лицам, сильно варьируется во времени и в пространстве, как это показывает в крайних формах пример рабства. То же касается воздуха, моря, гор, исторических монументов, знаний. Некоторые частные лица хотели бы ими владеть, мотивируя свои желания соображениями эффективности, а не только личным интересом. Но совсем не факт, что это соответствует интересам общественным. Капитал не является незыблемым понятием – он отражает уровень развития данного общества и характер сложившихся в нем отношений»[211].

В-четвертых, термины «капитал» и «имущество» суть взаимозаменяемые понятия, т. е. полные синонимы. «Отсюда проистекает определение термина «капитал» в двух взаимосвязанных аспектах.

1. В том плане, что его употребление нужно ограничить различными видами (формами, по автору) имущества, созданными человеком (строения, машины, оборудование и т. д.) и исключить из него землю и иные природные ресурсы, которые человечество получило, не прилагая при этом никаких усилий. Но «с этой точки зрения земля является частью имущества, а не капитала. Сложность состоит в том, что не всегда можно отделить стоимость строений от стоимости земельного участка, на котором они возведены»[212].

2. В том плане, что его можно применять только по отношению к тому имуществу, которое непосредственно используется в процессе производства. «Например, золото следует считать частью имущества, а не частью капитала, потому что золото служит лишь средством накопления. Однако и в этом случае нам кажется, что подобное исключение нежелательно, да и неверно: золото иногда используется как фактор производства, например, в ювелирном деле, в электронике или в нанотехнологиях. Все формы (виды. – Н.С.) капитала всегда выполняют важную роль: с одной стороны, они являются средством накопления; с другой – фактором производства. Поэтому мы решили, что будет проще не проводить строгого различия между понятиями имущества и капитала»[213].

Исходя из вышеизложенного, автор делает вывод, согласно которому под национальным имуществом, или национальным капиталом, следует понимать выраженную в рыночных ценах общую стоимость всего того, чем обладают жители и правительство данной страны в данный момент времени и в силу этого то, что можно обменять на рынке. Речь, таким образом, здесь идет о сумме нефинансовых активов (жилья, земельных участков, движимого имущества, строений, машин, оборудования, патентов и других профессиональных активов, находящихся в непосредственном владении) и финансовых активов (банковских счетов, сбережений, облигаций, акций и других видов долевого участия в компаниях, различных инвестиций, договоров о страховании жизни, пенсионных фондов и т. д.), из которой вычтены финансовые пассивы (т. е. все долги). Поэтому «если мы ограничимся активами и пассивами, которыми обладают частные лица, то получим частное имущество, или частный капитал. Если мы будем рассматривать активы и пассивы, которыми владеет государство и различные государственные органы (местного самоуправления, социального обеспечения и т. д.), то получим государственное имущество, или государственный капитал. По определению национальное имущество представляет собой сумму этих двух понятий: национальное имущество = частное имущество + государственное имущество.

В настоящее время в большинстве развитых стран государственное имущество очень невелико (а то и вовсе измеряется отрицательными величинами, когда государственные долги превышают государственные активы), а частное имущество, как мы увидим, повсюду представляет собой основную часть национального имущества. Но так было не всегда, поэтому эти два понятия нужно различать»[214].

Уточняя исходный тезис своей концепции, Т. Пикетти подчеркивает, что используемое в ней понятие капитала исключает человеческий капитал (ибо он не может обмениваться на рынке, по крайней мере, в нерабовладельческих обществах), тем не менее оно охватывает не только физический капитал (т. е. земельные участки, строения, оборудование и другие материальные предметы), но и нематериальный капитал, например, в виде патентов и других прав интеллектуальной собственности, которые учитываются двояким образом: 1) как нефинансовые активы (в том случае, если индивиды непосредственно владеют патентами); 2) как финансовые активы (в том случае, если частные лица владеют акциями компаний, обладающих патентами), – второй вариант встречается гораздо чаще. «В целом многие формы (виды. – Н.С.) нематьериального капитала учитываются посредством биржевой капитализации компаний. Например, рыночная стоимость компании часто зависит от ее репутации и от имиджа ее брендов, от ее систем информации и методов организации, от материальных и нематериальных инвестиций, осуществляемых для повышения привлекательности ее продуктов и услуг, от расходов на исследования и развитие и т. д. Все это учитывается в цене акций и других формах участия в капитале компаний, а значит, и в стоимости национального имущества»[215].

В этой связи автор внес второе уточнение, согласно которому в каждой стране национальное имущество может разделяться на внутренний и иностранный капитал, т. е. национальное имущество = национальный капитал = внутренний капитал + чистый иностранный капитал. При этом «внутренний капитал выражает стоимость объема капитала (недвижимость, предприятия и т. д.), размещенного на территории данной страны. Чистый иностранный капитал – или чистые иностранные активы – выражает имущественное положение страны по отношению к остальному миру, т. е. разницу между активами, которыми владеют жители страны в остальном мире, и активами, которыми остальной мир владеет в данной стране»[216].

Мы сознательно изложили столь подробным образом ключевые положения рассматриваемой концепции, чтобы читатель мог убедиться в том, что в теоретическом отношении она, действительно, никакой эвристической ценности не представляет, а потому ее автор вряд ли может именоваться «новой звездой мировой экономической науки» и уж тем более «современным Карлом Марксом», о чем вещают зарубежные экономисты, некоторые из которых являются лауреатами Нобелевской премии по экономике. Главный недостаток этой концепции заключается в том, что она базируется на вульгарной методологии описательного эмпиризма (с вкраплением отдельных элементов современного макроанализа), восходящей к одному из основоположников неклассического направления политической экономии – французскому экономисту Ж.Б. Сэю. Именно в соответствие с этой методологией дается эклектическая трактовка капитала, суть которой предопределяется, в свою очередь, тремя главными критериями.

Первый критерий: разграничение материального (вещественного) и нематериального (невещественного) состава капитала. Не определяя сущность последнего (в строго категориальном аспекте) автор, во-первых, исключает из этого состава человеческий капитал, который, однако, называется просто капиталом и под которым понимается рабочая сила, т. е. совокупность физических и умственных способностей человека; во-вторых, относит к физическому капиталу различные материальные активы (земельные участки, строения, машины, оборудование и т. п.), а к нематериальному капиталу различного рода финансовые активы (акции, облигации, патенты и т. п.), игнорируя тем самым социальную природу капитала как исторически определенного общественного явления.

Второй критерий: характер принадлежности определенных видов богатства тем или иным субъектам (исключительно в юридическом смысле). Сообразно этому различаются частный и государственный капитал. Хотя при этом автор справедливо подчеркивает, что сам по себе капитал не есть незыблемое понятие, поскольку оно отражает достигнутый уровень развития данного общества и характер сложившихся в нем отношений, тем не менее этот последний аспект опять-таки игнорируется в указанных дефинициях, что, впрочем, всецело соответствует используемой при этом методологии.

Третий критерий: капитал и имущество суть взаимозаменяемые понятия, полные синонимы. Опираясь на такое вульгарно-фетишистское представление о капитале, автор прилагает неимоверные усилия для того, чтобы определить, какие предметы входят в состав капитала, а какие – в состав имущества (заметим, мимоходом, деление капитала на основной и оборотный остается вне поля зрения автора). Подобного рода трудности неизбежно возникают в том случае, когда натурально-вещественная форма капитала отождествляется с его стоимостной формой, что характерно для авторской концепции.

Подведем краткие итоги. Анализ вышеуказанных концепций показал, что, базируясь на товарно-фетишистских представлениях о капитале, они имеют три главных недостатка, которые свидетельствуют о научной несостоятельности этих концепций.

В них, во-первых, капитал рассматривается как внеисторическое (зачастую, вечное) явление, имманентное всем ступеням развития экономики и общества; во-вторых, капитал отождествляется с деньгами, со средствами производства, с естественными и приобретенными способностями человека, с материальными и нематериальными активами; в-третьих, игнорируется социальная природа капитала, его общественная форма.

Все эти недостатки были устранены в рамках второго направления исследования капитала, где он трактуется, с одной стороны, как историческое явление, присущее определенной ступени социально-экономического развития; с другой стороны, как общественно-производственное отношение, складывающееся между капиталистом и наемным рабочим. Это направление связано с учением К. Маркса, выработавшим социально-экономическую теорию капитала. К более подробному ее рассмотрению мы и переходим.