Читать книгу Зеркало для канарейки. Психологический триллер - Надежда Черкасова - Страница 4

Внезапно очнувшись от приснившегося кошмара, Соня захотела немедленно подняться, но тело ей больше не повиновалось. Она с ужасом оглядывала белые стены, купол потолочного светильника с множеством ламп, белую ширму, за которой возились и вполголоса переговаривались какие-то люди в белых халатах. Скрежет металлических предметов резал слух, и сердце в панике сжималось от ужасных предчувствий.

Что происходит? Где она?.. Хотя и так ясно: в операционной. Но почему, почему она здесь? Что с ней случилось? И откуда эта чудовищная боль, которая словно перемалывает её бедное недвижное тело на кусочки? Лишь голова не утратила способности поворачиваться в стороны, а мозг реагирует на мысли и чувства. Да что толку, если язык как неподъёмный молот? И закричать нельзя, чтобы привлечь внимание. И завыть: «Что же вы делаете, ироды?! Я же живая! Мне больно!..» Невозможно даже пальцем пошевелить… Ах, как больно! Словно из её живота нарезают ленты и с силой отдирают от тела! Нет, это невыносимо! Почему никто не смотрит на неё, ведь она же всё чувствует!

Соня попыталась закричать, напрягая натужно лицо, но губы только слабо дрожали, моля о помощи. «Господи! – кричала её душа. – Ты создал боль как благо, чтобы защитить нас, предупредить. Чтобы тело могло реагировать на её источник. Но что делать мне, недвижной?! Как защититься от этого ужаса мне?!.. Я же умираю!..»

Сжав крепко зубы, Соня мотала головой из стороны в сторону, словно давала себе хлёсткие пощёчины. Как ещё она могла реагировать на боль?.. Ну почему она всё ещё не умерла от болевого шока? Почему?! Ведь это невыносимо!.. И одна только мысль сверлит обезумевший мозг: вот бы её мучители отвлеклись ненадолго, она непременно нашла бы в себе силы встать и убежать отсюда… далеко-далеко… Поздно! Удушье мёртвой хваткой вцепилось в горло, обдав жаром лицо и швырнув в бездну безысходности.

Словно услышав её боль, из-за ширмы выглянула маска и, встретившись с Соней взглядом, замерла с выпученными глазами.

– Что такое, в чём дело? Где анестезиолог?! – раздался гневный крик. – Вы что там, совсем ополоумели?!

– Да-да, я здесь, Стелла Петровна! Всё в порядке, всё в полном порядке!

У изголовья опустился на стул человек в белом халате и, сквозь маску обдав Соню горьковатым запахом коньяка, обеими руками прижал её голову к столу, не давая возможности даже шелохнуться.

– А ну быстро успокоилась, иначе совсем шею сверну, – зашипел он Соне в ухо. – Ещё хоть раз мотнёшь башкой, вообще больше не проснёшься.

Соня плотно сомкнула губы и зажмурила мокрые от слёз глаза. Ничего не видеть и не слышать… И пусть поскорее всё закончится…

– Порядок, Стелла Петровна, – отчитался анестезиолог. – Теперь полный порядок.

– Ты смотри не переборщи там… – это последнее, что услышала Соня, перед тем как окунулась в небытие…

Жаркий луч солнца заглянул в окна больничной палаты и осветил одну из облупленных стен. Постепенно он добрался до лежащей на кровати молодой женщины и щедро одарил ласковым теплом её холодное тело. С восторгом поиграл с распущенной косой, свисающей с подушки до самого пола. Да так и застрял в ней, переливаясь рыжеватыми отблесками. Женщина лежала недвижно, и только слегка подрагивающие веки намекали на постепенное пробуждение от наркоза.

Вошедший в палату врач некоторое время равнодушно наблюдал за пациенткой, затем наклонился и легонько потрепал её по плечу.

– Просыпайся, тебе уже время, – сквозь пелену мрака и звенящей в голове тишины услышала Соня знакомый голос. – Просыпайся, просыпайся.

Соня с трудом разомкнула тяжёлые веки, и всё поплыло перед глазами.

– Ты что-нибудь помнишь, что было с тобой?

– Нет, – ответила она охрипшим голосом, еле шевеля потрескавшимися от сухости губами. – Ничего не помню.

– Правильно делаешь, – улыбнулся анестезиолог. – Со мной дружить надо. И скажи спасибо, что выжила. Не всем так везёт.

– Спасибо… Что с моим животом? Он как будто весь во льду, мне больно.

– Терпи. Это грелка со льдом. Так надо. Ну ты полежи пока. Никуда не уходи, я скоро вернусь, – усмехнулся он своей, как ему казалось, ужасно удачной шутке и выскочил из палаты.

Боль ни на секунду не давала возможности осознать случившееся… Вот и хорошо. Пусть она полностью затмит боль душевную, которая огромной волной накатывает на Соню, грозясь уничтожить. Только бы ни о чём не думать, только бы не думать…

За дверью послышался шум, и в палату вошли смеющиеся женщины. Соня закрыла глаза.

– Да, с нашими мужиками не соскучишься. И что бы они без нас делали? – посетовала одна.

– Думаешь, пропали бы? Других бы себе нашли. Женщин теперь одиноких много. Не одна пожалеет, так другая, – успокоила её вторая.

– Наконец-то и к нам солнце пожаловало, – заметила ехидно третья.

– Да ты радуйся, что весь день не палит, сгорели бы давно.

– И то верно. Вон в палате, напротив нас, так не знают, куда от этой жары деваться.

– Вот скука, даже телевизора нет. А то посмотрели бы какой-нибудь сериал. И время быстрее пробежит… Как же у них там всё богато и красиво! Я бы тоже согласилась так пожить. И страдания какие-то надуманные. Не иначе, как с жиру бесятся, богачи проклятые.

– О чём ты говоришь! Да реальную жизнь ни с какими сериалами не сравнить. Вы поглядите, что творится вокруг, – почище всяких сериалов, – женщина наклонилась к соседке и зашептала ей что-то в подставленное ухо.

– Да уж! Бывают же такие мамочки-злыдни! И ведь вправду: даже на ребёночка не захотела взглянуть.

Соня поневоле прислушалась… О чём это они? О ком это они?

– Вот именно. Чем же ребёночек-то виноват, если у матери не хватило ума доносить его?

– Да ладно вам злобствовать-то! Говорят, что она тут же сознание потеряла, как только ей предложили проститься с ребёночком. Еле откачали. А потом снова всю обкололи… Чтобы с головой чего не случилось.

«Его больше нет… – мысль, которую Соня изо всех старалась отгонять от себя, всё ещё на что-то надеясь, словно острым лезвием полоснула по сердцу. – Его больше нет! Значит, это не было дурным сном. И мне действительно предлагали посмотреть на него… мёртвого!»

– И правильно, что смотреть не стала. А что на него смотреть-то? Если не посчастливилось увидеть живым, то и на мёртвого лучше не смотреть. Иначе будет по ночам кошмарами приходить.

– Весь день недвижно лежит. Хоть бы слезинку из себя выдавила! Ишь, космы-то разбросала до самого пола… Будто ведьма.

– Всё равно она должна была…

– Да бросьте вы, девчонки! Никому и ничего она не должна. Ей сейчас и без вас тошно. А вы ей соль на раны горстями сыплете.

– Ничего, родит ещё, какие её годы. Вон у нас, у кого двое, у кого трое детей. И выносили, и родили. И она родит, никуда не денется. А то ещё и избавляться от лишних сюда прибежит.

– Да ну её!.. Пойдёмте погуляем на улице, такая погода чудесная. А потом на ужин сходим в столовую. Скорее бы уж домой. Совсем разленимся тут от безделья. Прямо как в санатории.

И женщины отправились на людей посмотреть и себя показать.

«Глупые курицы! – думала Соня. – Мне совсем не тошно. Я спокойна как смерть… Потому что я тоже умерла. Вместе с моим ребёнком… А мёртвые не плачут. И мне теперь всё – всё равно. Или нет? … Да, я отказалась смотреть на него. Но только потому, что живым его мечтала увидеть. Что же тут непонятного?!»

Ну почему она всегда перед кем-то должна оправдываться, словно виноватая? Даже перед собой. Соня открыла глаза и уставилась в потолок. Как хорошо, что они ушли. Она хоть отдохнёт от их осуждения и злобных сплетен. Как странно, что мамочки, у которых по нескольку детей, так жестоки к женщине, потерявшей ребёнка… Даже её коса стала предметом осуждения.

Неожиданно за окном послышалась возня и воркование. Соня повернула голову и увидела голубя, решительно перешагивающего через порожек проёма открытого настежь окна.

«О нет! Только не залетай!» – со страхом успела подумать Соня.

Но у голубя были свои планы насчёт того, чем бы поживиться, и он закружил по палате, натыкаясь на стены и словно не видя для себя выхода. Растерявшись от собственного бесстрашия, бросился на зеркало над раковиной, приняв его за окно, и с шумом свалился на пол.

«Тебя тут только и не хватало!.. Но ты напрасно стараешься. Опоздал с дурной вестью! Всё самое плохое, что могло случиться, уже случилось. Ну почему с известием о несчастье прилетел ты, голубь, – универсальный символ Бога, мира, любви и Духа Святого?! Я бы совсем не удивилась, если бы ко мне заявился чёрный ворон – воплощение не успокоившихся душ умерших, птица вещая и зловещая, вестник несчастий и смерти. Ведь именно он связан с потусторонним миром и вполне сгодился бы для посланника дурных вестей… Убирайся отсюда, „голубь мира“, видеть тебя не могу!.. Даже природа против меня! – Соня закрыла глаза. – Я, кажется, начинаю сходить с ума… Или уже сошла…»

– А вот и я! Ты ещё не соскучилась? – стремительно ворвался в палату анестезиолог, сбив голубя открывшейся дверью.

Ошарашенный неожиданной расправой, голубь отчаянно замахал крыльями и вылетел вон.

– Видимо, мало тебе одной беды, так жди другую, – пробормотал врач, задумчиво глядя на Соню.

– Вы что-то сказали?

– Я?.. Да нет! Это просто мысли вслух. Вот, принес тебе кое-что. Прими, пока от боли не загнулась, – и он протянул ей таблетку. – Только без воды. Тебе нельзя.

Соне показалось, что сухая таблетка застряла у неё где-то посередине горла.

– Ну что? Действует? – нетерпеливо спросил он. – А теперь встань и подойди к окну.

– Зачем?! Я не могу даже пошевелиться от боли.

– Потерпи, обезболивающее уже начало действовать… Вставай же! Так надо!

Он помог ей подняться. Соня, превозмогая раздирающую её в клочья боль, держась одной дрожащей рукой за спинки кроватей, а другой за живот, на котором, казалось, сейчас разойдутся швы и все кишки повылезают наружу, еле дотащила безвольное измученное тело до окна.

– А теперь посмотри вниз, – довольно улыбнулся врач. – Что видишь?

Соня выглянула в окно и увидела там, внизу, мужа. Весёлого, жизнерадостного, словно вернувшегося с приятной вечеринки. Ни тени волнения, сопереживания, ни единого намёка на горькую потерю. Да ещё с букетом цветов… С чем Фёдор её поздравлял – с потерей ребёнка?! Как же так?! Неужели он не понимает её страданий?.. Действительно, не понимает. И никогда не поймёт… Потому что у него уже есть ребёнок.

– Помаши ему. И не спрашивай, зачем. Так надо! – приказал врач.

Соня, поражённая увиденным, казалось, совсем утратила какую-либо способность действовать осознанно. Сейчас она словно заведённая на ключик механическая кукла. И будет двигаться, пока завод не кончится.

Она подняла руку и помахала мужу. Сквозь пелену набегающих слёз увидела, как тот радостно поднял букет, затем другой рукой изобразил кольцо из большого и указательного пальцев, что означало «окей»… Вот только чей это жест? Если американский, то «всё в порядке, ты молодец, хорошо держишься, умница». Если французский или бельгийский, то это уже оскорбление – «ты ноль, ничтожество».

Учитывая сложный и замысловатый характер Фёдора, можно с большей долей вероятности предположить, что он использовал оба значения жеста, по принципу «два пишем, два на ум кладём». Да, она ничтожество, потому что снова не смогла выносить ребёнка. Потому что снова оказалась несостоятельной в самом главном предназначении женщины. Она – никто, полнейший ноль, не достойный даже сочувствия… Но она же и молодец: хорошо держится, даже по палате уже скачет, значит, не очень-то и переживает, а может – хотя Фёдор, скорее всего, в этом не сознается, – и вовсе теперь избавится от мыслей снова забеременеть.

Соня шагнула от окна и потеряла сознание. Она не видела, как врач приветственно помахал её мужу, подтверждая, что с его женой всё в порядке. Затем поднял Соню и перетащил на кровать.

– Вот и ладненько, – услышала она, приходя в сознание. – Теперь твой муж будет думать, что ты в полном порядке. Операцию перенесла прекрасно, даже уже ходишь. Чувствуешь себя замечательно, даже мужу смогла помахать из окна, чтобы он зря не волновался.

– Зачем вам это?

– Не смеши меня. Это не мне нужно, а тебе… Ну и мне, конечно. Но самую малость.

– Это что-то вроде мужской солидарности?

– Почему же «что-то вроде»? Это и есть самая настоящая мужская солидарность. Нас беречь надо! Это вас, баб, не меряно. А вот нас, мужиков, не так уж много, чтобы разбрасываться нами и нервы нам мотать.

В палате, кроме них, никого не было, но прежде чем продолжить говорить, он воровато оглянулся и наклонился ближе к Соне, обдав её запахом спиртного:

– Я ведь о семье твоей думаю. Ты бы поосторожнее была с мужем своим. Не ровен час, уведут. Приглядывай за ним. Я специально погнал тебя к окну, хоть это и не положено. Мужики – чтоб ты знала – не любят больных жён. Как увидит, что ты квёлая, тут же начнёт тебе замену искать, поздоровее, да помоложе. Мужик в любом возрасте цену высокую имеет… Хочу тебя ещё вот о чём предупредить, – он снова боязливо огляделся и зашептал ей в самое ухо: – Вокруг тебя затевается какая-то возня.

– Я не понимаю. Я очень устала, и мне больно. Кажется, что я уже отупела от боли, – со стоном произнесла Соня.

– А тебе и не надо ничего понимать, – не слушая её, твердил своё врач. – Я знаю, что говорю. Просто будь осторожнее и не верь тому, что видишь.

В коридоре послышались голоса, и он мигом отскочил от кровати. Тут же дверь распахнулась и в палату вплыла дородная роскошная волоокая женщина в белоснежном хорошо подогнанном халате в окружении свиты врачей и медсестёр.

– Сергей Денисович? А ты здесь что забыл? – обратилась она к оробевшему доктору.

– Имею полное на это право, Стелла Петровна, – расхрабрился врач. – Я, как-никак, врач-анестезиолог и должен…

– Вот именно – «как-никак»! – оборвала его Стелла Петровна на полуслове.

– Но я выполняю, так сказать, свой священный долг.

– Тут и без тебя есть, кому присмотреть за пациенткой. К себе иди. Сейчас и до тебя очередь дойдёт. Давно уже с тобой надо разобраться, – с угрозой в голосе произнесла Стелла Петровна и так сверкнула на врача карими глазами, что тот пулей вылетел из палаты, оставив после себя лёгкий аромат дорогого парфюма, дорогущего коньяка и ужасно дорогих сигар: именно так должен пахнуть, как он считал, настоящий мужчина.

– Хорош работничек, с утра уже бельма залил, – возмутилась Стелла Петровна. – С кем только ни приходится работать!

Она снисходительно посмотрела на Соню.

– Но ты не переживай, детка, для тебя теперь всё позади. Главное – жива осталась. Ох, и намучилась я с тобой. Вот подлечишься годик-другой, а там снова забеременеешь… Только уж следующий раз никаких волнений – на весь срок беременности ко мне приходи, здесь отлежишься. Ничего, всё образуется. Тебе сейчас тридцать? Так вот лет шесть-семь у тебя ещё есть в запасе. А теперь спи. Вставать тебе можно будет только завтра утром. А то и послезавтра. Там посмотрим. Если что надо, зови медсестру или нянечку… Да кстати, муж твой заходил…

У Стеллы Петровны от приятного воспоминания о роскошном импозантном мужчине даже глаза заблестели.

– Такой внимательный, обходительный – настоящий джентльмен, – она с недоумением уставилась на Соню, словно не могла себе представить их парой. – Волнуется за тебя. Спрашивал, какие медикаменты купить. Так я успокоила его. Сказала, что у нас есть всё, что нужно: и антибиотики, и обезболивающее.

– Почему мне так больно?

Соня чувствовала, как боль с новой силой ворвалась в неё, круша моральные и физические преграды, перехватывая дыхание, раскалывая всё тело на мелкие кусочки. Реагировать хоть как-то на происходящее вокруг просто не оставалось сил.

– Тебе сейчас помогут, потерпи. Галя, сделай ей обезболивающее, – обратилась Стелла Петровна к медсестре, и все вышли из палаты.

Медсестра тут же вернулась и, заменив на животе Сони прогревшуюся солнцем грелку на ледяную, безмолвно удалилась. Соня старалась не думать ни о чём, терпеливо ожидая обещанного укола. Но шло время, а медсестра словно сквозь землю провалилась.

Трясясь от озноба, Соня просунула ладонь между грелкой и животом. Легче не стало. Дикая боль не давала отвлечься ни на секунду, усиливаясь и подходя к критической точке, когда Соня уже не могла сдерживать стоны. Ещё немного и она закричит во весь голос.

Наконец появилась медсестра с наполненным шприцем и непроницаемым выражением лица. Укол, сделанный её «тяжёлой» рукой оказался таким болезненным, что только прибавил Соне страданий. Она вцепилась зубами в подушку, надеясь, что лекарство вот-вот подействует. Но тщетно. Боль продолжала усиливаться. И Соня закричала. Громко, не сдерживаясь.

– Вы что хулиганите?! – прибежала разъярённая медсестра. – Будете так себя вести, мы вас живо выпишем.

– Мне больно!

– Я больше ничем не могу вам помочь. Терпите… Вы же женщина!

В палату вошли соседки, с любопытством прислушиваясь к разговору.

– Сделайте мне ещё один укол.

– Я сделала всё, что могла. Ждите, пока подействует, – равнодушно ответила медсестра и, измерив Соню долгим задумчивым взглядом, удалилась.

Соня снова закусила зубами подушку и приготовилась ждать. Соседки по палате недовольно перешёптывались, сетуя на то, что Соня, по всей видимости, не даст им спать эту ночь. А ведь им покой нужен. Они же не виноваты в том, что она ребёнка потеряла. И чего так капризничать? Другим женщинам тоже несладко, но они же терпят.

– Всем помогает обезболивающее, а ей, видите ли, нет. Подумаешь, фифа какая! Сразу видно – жена богача.

«Если я жена богача, то почему меня не положили в отдельную палату? И неужели так трудно сделать ещё один, хотя бы один обезболивающий укол, чтобы мне так не мучиться?.. Никому я здесь не нужна. Ни здесь, ни ещё где. Никому… Нигде…» Соня чувствовала, что её мысли путаются от боли и желала только одного: впасть в забытьё, чтобы хоть как-то избавиться от этих нестерпимых пыток, физических и душевных… А впереди ещё целая ночь! Доживёт ли она до утра?

Тем временем за окнами стемнело, и в палате выключили свет. Соседки, получив свои порции обезболивающего, обменивались перед сном местными сплетням.

– А вы слышали, что Стеллочка учудила?

– Нет, а что такое?

– Загуляла со своим молоденьким шофёром. А жена его заявилась к Стеллочке прямо в её роскошный кабинет, да и устроила там скандал.

– Да ты что?!

– Точно! Говорят, что даже в соседнем корпусе было слышно. Её охрана выгнала вон, так она жалобу на нашу Стеллочку накатала. Прямо в управление здравоохранения. И теперь у Стеллочки неприятности.

– Что-то не похоже. По-моему, она теперь на Сонькиного мужа глаз положила.

– С неё станет. Говорят, горбатого могила исправит.

– И что на свете делается-то, даже в сериалах такое не увидишь.

– А может, всё врут из зависти?

– Может, и врут. Только мужиков своих лучше подальше от неё держать. Слишком лакомый кусочек.

– Она для них или они для неё?

– Какая разница! Всё равно подальше.

– Да хватит вам чушь-то молоть! Спите уже.

Удовлетворённые интересными новостями, затмившими своей романтичностью даже любимые сериалы, женщины тут же провалились в радужные сны, похрапывая и посапывая, каждая на свой манер.

Соня изо всех сил зажимала сомкнутыми в замок пальцами рот, чтобы задержать стон, вырывающийся из груди наружу, и никого не разбудить. Как всегда, она больше думала о других, нежели о себе. Слёзы градом катились по лицу, и тени на стене расплывались, принимая причудливые формы.

Но вот одна вытянулась до потолка и снова уменьшилась, и Соня с облегчением почувствовала уже знакомый запах дорогого коньяка вперемешку с парфюмом и услышала шёпот склонившегося к её уху анестезиолога:

– Возьми таблетки и пей, когда будет плохо. Иначе совсем загнёшься… Потому что тебе колют не обезболивающее, а простые витамины. И будь осторожна: у тебя враги не только здесь, но и дома.

Тень снова вытянулась и растворилась в темноте, и только полоска мелькнувшего света, оставленная на миг закрываемой дверью, свидетельствовала о том, что в палату кто-то входил.

Соня, ни секунды не раздумывая, вытащила из упаковки пару таблеток и сунула в рот, нисколько не сомневаясь в том, что они принесут облегчение… Да и какая разница, каким образом она избавится от боли – приняв действенное лекарство или умерев от яда? Лишь бы её бедное тело перестало рвать на части.

Пряча таблетки под подушку, Соня уже чувствовала, как приятное тепло разливается по каждой жилочке и боль постепенно отступает. Оказывается, она ещё не разучилась испытывать хоть какие-то положительные эмоции. И теперь у неё появилась, наконец, возможность отдохнуть от губительной для неё действительности.

Перед тем, как окончательно погрузиться в целительный сон, она невольно вспомнила о странном анестезиологе и о притче про замерзающего на дороге от холода воробья, на которого, проходя мимо, уронила лепёшку корова. Воробей сначала разозлился на корову, но потом пригрелся, ожил и снова весело зачирикал. Его услышала пробегавшая рядом кошка, поддела воробья лапой, вытаскивая из лепёшки, и съела.

Вот уж действительно: не всегда тот, кто наложил на тебя, – твой враг, и не всегда тот, кто тебя из нечистот вытащил, – твой друг. И если тебе тепло и хорошо, то радуйся и не чирикай… А она и не чирикает…

Утром пришла Стелла Петровна и поинтересовалась состоянием пациенток.

– Ах, Стеллочка Петровна! Вы такая заботливая! И что бы мы без вас делали?! – щебетали наперебой женщины. – Никто так о нас не хлопочет, как вы. Мы здесь прямо как в лучшем санатории: и лечат, и кормят. Мы ведь у вас всех своих детишек родили. А теперь вы наши женские болячки лечите. И как бы мы без вас обходились? Вы самый лучший женский доктор! Никого лучше вас нет. И такого чудесного роддома тоже больше нет ни в одном другом месте.

Стелла Петровна ласково всем улыбалась и снисходительно принимала похвалы, считая их заслуженными и неоспоримыми. Она подошла к Соне и добродушно поинтересовалась её самочувствием. Но что-то, таящееся в глубине глаз, пристально разглядывающих Соню, выдавало настороженность и даже удивление.

А может, Соне это только показалось? Ведь теперь, по наставлению анестезиолога, она должна видеть своих врагов практически в каждом. А как же тогда Фёдор, её муж? Она теперь и ему не должна доверять? Нет, это уж слишком! Здесь анестезиолог ошибся… Не мог не ошибиться.

Избавление от нестерпимой боли физической принесло Соне боль душевную, которая, казалось, только и ждала своего часа, и вот теперь вцепилась в Соню мёртвой хваткой и пытается разорвать её душу в клочья. Как тошно!.. Вот если бы бабушка была рядом! Но она уже умерла, и о ней остались лишь светлые воспоминания и горечь утраченного счастья, которое у Сони, несомненно, было…

Услужливое сознание окутало её ласковой дрёмой. Был ли это сон, или она снова вернулась в свою безоблачную юность? Соня сидела на завалинке возле их с бабушкой крепкого бревенчатого дома и, тихо напевая придуманную песню, расчёсывала прекрасные длинные волосы. Бабушка пытливо оглядывала капризную внучку, стараясь изо всех сил нахмуриться и напуская на себя неподдельную строгость.

– Скажи, пожалуйста, душа моя Сонечка, сколько это будет продолжаться?!

– Может, мне уже отрезать эти волосы? – попыталась Соня увести бабушку от нежелательной темы. – Каждый день трачу на косу по часу с лишним, пока расчешу. А когда голову мою – и все три.

– Я тебе отрежу! – тут же поддалась на провокацию раскрасневшаяся от возмущения старушка. – Ишь, чего удумала: такую-то красотищу портить!

– Это сейчас не модно.

– А ты никогда за модой не гонись. Когда говорят о моде, мне всегда представляется этакая легкомысленная дама лёгкого поведения, которая идёт к тому, кто больше заплатит.

– Ну, бабушка, ты у меня и фантазёрка! Никогда не слышала ничего подобного.

– А потому обещай мне, что всегда будешь беречь свою Косю, – бабушка с детства даже имя для косы придумала – Кося, с ударением на первый слог, – так любила её. – И никогда не острижёшь!

– Ты о ней так говоришь, словно она мне жизнь должна спасти.

– Ну вот, ты сама и ответила на свой вопрос – для чего тебе коса.

– Чушь! Это ты сейчас придумала, потому что сказать больше нечего.

– Обещай! – потребовала настырная старушка.

– Ну хорошо, хорошо! Только не сердись. Обещаю, что никогда не расстанусь с твоей любимой Косей!

– Вот и славно! Ты вот не знаешь, а ведь коса служит для накопления силы, как жизненной, так и мистической. Ведь коса – это что?

– Что?

– Девичья краса, вот что. На Руси так говорили: «Не расплетайте косы до вечерней росы – суженый придёт, сам расплетёт». Вот!

– С тобой всё ясно. Опять за рыбу деньги?

– За какую рыбу, что ты мелешь? – прикинулась непонятливой старушка.

– Да за ту же самую: опять начнёшь про женихов говорить.

– И начну! И тебе не отвертеться от ответа на мой вопрос: ты зачем ухажёрам своим головы морочишь? Причём всем троим. Уж выбери себе, наконец, одного, да и выходи замуж. Пора. Того и гляди, без внуков останусь.

– Что ты такое говоришь, бабушка! Какие твои годы?! Ты у меня вон какая шустрая, быстрее меня бегаешь.

– Да не у меня годы, а у тебя. Куда ещё-то тянуть?

– У меня с ухажёрами проблема: они мне нравятся все.

– Да где же это видано, чтобы у девушки было три жениха?!

Соня звонко рассмеялась, придвинулась к старушке и поцеловала ту в щёку.

– Жених бывает только один – тот, за кого обещала замуж пойти, – заявила Соня назидательным тоном.

– А тебе хоть один предлагал замуж?

– Все трое. Только я пока не дала согласия никому. Обещала подумать.

– И кого же из них ты выберешь?

– Никого!

– Это как же так?! – старушка сняла белый платок с головы и стала обмахивать им лицо. – Нет, уморишь ты меня когда-нибудь своими капризами.

– Ну что ты так переживаешь? Разве я виновата, если ни один из троих мне не подходит? У каждого свой недостаток. Вот, например, Толик. Умный, симпатичный, высокий, серьёзный. Но такой застенчивый, что… ты ещё долго внуков не увидишь.

– Глупости всё это. Мужик всегда разберётся, что с бабой делать. Он тебе больше всех подходит. А главное – он тебя любит!

– С чего ты взяла?

– Мне его тётка рассказывала, что он просто сохнет по тебе, так влюбился.

– Скучный он какой-то.

– А весёлый-то всех подряд будет веселить. Так увлечётся, что и на тебя веселья не останется… Толик мне очень нравится. Ветер у него в голове точно не гуляет. Будешь с ним жить, как у Христа за пазухой. И постарше он тебя чуток, всего на четыре года. А это как раз то, что надо: и на ноги уже встал, и интересы у вас будут общие. Тётка-то его рассказывала, что он квартиру себе в столице купил, теперь вот ремонт хороший там делает. Так что ему не до глупостей.

– Душа у меня к нему не лежит.

– Тогда Витюшу выбери – чем не жених? Уверенный в себе такой, знает, чего хочет. Симпатичный к тому же. Сама говорила, что на итальянского актёра похож, который тебе очень нравится. Баламут, конечно, маленько. Но это только по молодости. А смотри, какой огромный дом в деревне начал строить. Значит, уже заранее думает о семье. Что тут скажешь – умница… Несмотря на то что младше тебя на четыре года. Да это и неплохо, когда муж молодой. Зачем тебе старый-то? А с молодым ты и сама дольше молодой останешься.

– Бабушка, тебя не туда несёт!

– Это тебя всё время не туда несёт. А я свой курс хорошо соблюдаю. Бабушка Витюши говорила, что ты их родне очень даже нравишься, и они будут только рады, если вы поженитесь.

– Ты что же это, со всем светом моих кавалеров обсуждаешь?! – сердито посмотрела Соня на бабушку.

– Да они сами ко мне с разговорами приходят, – обиделась старушка. – А ты бы радовалась, что нравишься родне жениховой. Бывает так, что родня мужнина со свету готова сжить молодую невестку. И до того прицепятся, что в конце концов разведут молодых. Вот как бывает. А если ты им сразу по нраву пришлась, то они никогда тебя не будут обижать. Сразу примут тебя в свою семью, и всегда будут считать, что именно благодаря их умным советам кровиночка Витюша такой счастливый… А в нём-то что тебе не нравится?

– Его фамилия.

– Час от часу не легче! Не пойму никак – это ты так шутишь, что ли? Ничего глупее не слышала.

– Я никогда не соглашусь носить его фамилию. А он никогда на мне не женится, если я захочу оставить свою девичью, так как будет считать, что я пренебрегла его родом и родственниками. Поэтому мы не сможет пожениться.

– Ну, допустим, что ты права. А как же тогда Женя, твой третий кавалер? Спокойный, умный, образованный. Выучился на инженера железнодорожного транспорта, теперь в городе работает заместителем начальника вокзала. Будете бесплатно по железной дороге на море ездить.

– А это-то ты откуда знаешь?!

– Сестра его мне рассказывала. Уж очень ты ей нравишься. Если бы ты только знала, какое большое значение имеет, когда нравишься сестре своего мужа! Была золовка – змеиная головка, а станет для тебя родной сестрой… Чего напыжилась-то? Она тоже ко мне сама с разговорами подошла. Что мне теперь, бегать, что ли, от людей? Так в одной деревне живём – далеко не убежишь. И чем же это, скажи на милость, тебе Женя в мужья не годится?

– Не знаю. Просто не нравится и всё, – задумчиво сказала Соня. – Как-то раз мы договорились с ним встретиться на майские праздники, а он не пришёл. Я так все праздники и проплакала.

– Так может, у него какая причина уважительная была?

– На самом деле он приходил. Только я этого не слышала, так как рыдала от обиды, зарывшись в подушки и наглухо заперев все двери, чтобы никто не услышал.

– А я-то где в это время была?

– Ты уезжала в город, наведывала свою подругу в монастыре.

– Да, помню… Когда приехала, то ужаснулась твоему виду: на тебе лица не было. Я так перепугалась, что принялась травами тебя отпаивать. Думала, сглазили мою Сонечку.

– Соседи сказали ему, что раз никто не открывает, значит, я уехала в город вместе с тобой. Мы встретились только после праздников. Он пришёл… а я вдруг поняла, что вся моя любовь к нему перегорела. В слезах я её утопила, что ли? До сих пор не пойму, как это произошло. Теперь ничего к нему не чувствую. Как будто умер он для меня.

– Ну хватит чепуху-то молоть! Видимо, не судьба была вам пожениться, вот и весь сказ.

– А где она бродит, судьба-то моя? По каким стёжкам-дорожкам?

– Ой, девонька, если бы знать! Пока идёшь по жизни, всё время что-то неведомое пытается увести тебя прочь с верного пути, с той единственной тропинки, которая может привести к счастью. А если человек сбивается, то и судьба его становится кривой да косой. И сколько шишек за жизнь свою человек набьёт, пока снова не окажется на своей, Богом предназначенной для него, дороге!.. Но не всякому человеку удаётся найти свой истинный путь. Многие так и плутают по чужим дорогам с ухабами да пропастями, в которые то и дело сваливаются.

Слушая бабушкины заумные рассуждения, Соня только беззаботно смеялась. Её переполняло счастье и осознание того, что у неё впереди вся жизнь для исполнения любого желания. Необъяснимая радость с чудесным именем Молодость не помещалась у неё в груди и рвалась наружу, изливаясь на окружающих лучистым светом искристых синих глаз.

– Бабушка, а я новую песню сочинила. Хочешь, спою?

– Канарейка ты моя певчая! Конечно, спой.

– А разве бывают не певчие?

– Бывают даже не летающие.

– Это, какие же?!

– Те, что в клетках сидят. А вот ещё курица, например. Чем не птица?

– Ну ты и птичку выискала!

– Мужики тоже так считают: курица – не птица, женщина – не человек.

– Дурацкое выражение. Да ты о чём вообще говоришь, в толк не возьму?

– А вот мужики его с удовольствием употребляют, – с грустью продолжила старушка. – Многие даже сделали его жизненным принципом. И не приведи Господи, чтобы тебе такой достался.

– И что? Женщины терпят к себе такое отношение?

– Терпят. Из жалости.

– К себе?

– К ним, глупенькая!

– А чего их жалеть-то?

– Любая баба, а особенно наша, всегда найдёт повод, чтобы пожалеть своего непутёвого мужа.

– Да за что же его жалеть-то – непутёвого?!

– Да хотя бы за его непутёвость.

– Смешная ты, бабушка.

– Да лишь бы не глупая. И то хорошо… А среди канареек всё больше кенари поют. Встречаются, конечно, и певчие канарейки. Но поют они недолго.

– Почему?

– Некогда им… Как только канарейка начинает задумываться над тем, как ей гнездо поуютнее свить, да птенцов благополучно высидеть, она про песни и забывает. Ей уже не до песен. Так что пой, пока твоё время не настало.

– Я буду петь, даже когда гнездо совью.

– Дай-то Бог, родная! Дай-то Бог! А теперь спой мне свою новую песню. Уж больно они у тебя душещипательные выходят.

– Ну и слово ты, бабушка, придумала!

– Слово как слово. Если это не нравится, могу и другое придумать. Например, чувствительные песни. Так годится?

– Не очень, но лучше, чем первое.

Соня настроила свою любимицу, русскую семиструнную гитару, и запела нежным мелодичным чистым голосом:

– Ну что ты опять загрустила? – Соня отложила гитару и подсела ближе к старушке, заметив, как та украдкой смахнула слезу. – Песня не нравится? Давай я тебе весёлую спою.

– Песня здесь ни при чём… Чует моё сердце: уедешь ты скоро от меня.

– Никуда я от тебя не уеду, – попыталась успокоить бабушку Соня и снова взяла гитару. – Давай я тебе спою про любовь:

– Час от часу не легче! И это твоя «весёлая» песня?

– Какая ты у меня, бабушка, капризная. И то тебе не так и это не этак.

– Всё равно уедешь, – не могла успокоиться старушка. – Не зря же ты песню про горизонт, который манит, написала. Как тебе что в голову взбредёт, ты сразу за гитару берёшься. Это ты кого другого морочь. А я-то тебя хорошо знаю… Да ведь я и не против того, чтобы ты уезжала. Тебе учиться надо, в институт поступать, жизнь свою личную налаживать. Только вот почему ты думаешь, что счастье твоё где-то там, далеко? Внимательнее приглядись, может, оно здесь рядом где ходит и только мечтает о том, чтобы ты его заметила.

– Опять ты за своё? – расстроилась Соня. – Ну что ж мне делать, если ни к одному кавалеру у меня душа не лежит? Насилу мил не будешь! Не люблю я никого, понимаешь? А в то, что стерпится – слюбится, не верю.

– Да всё я понимаю. Слава Богу, не дурочка какая. Но и ты пойми: на твоих кавалерах свет клином не сошёлся. Есть ведь и другие. Вон к подруге моей, бабушке Феклуше, внучатый племянник приехал из заграницы. Так она уже прибегала спросить, может, мы с тобой к ней в гости сходим?.. А что? Посидим, познакомимся.

– Что?! Это чтобы я сама пошла с кем-то знакомиться?! Да за кого ты меня принимаешь?! Вы с бабушкой Феклушей, похоже, совсем сбрендили, не иначе, – не на шутку рассердилась Соня.

– Ты к словам-то зря не цепляйся, – миролюбиво произнесла старушка. – Не хочешь к ним, так они сами к нам в гости пожалуют.

– А бабушка Феклуша своего племянника на аркане сюда притащит, как упрямого телка? Я уже представляю себе это незабываемое зрелище… Ну всё, с меня хватит! Надоели вы мне все со своими женихами.

– Да какого «телка», скажи на милость? Он вон как увидел тебя в сельмаге, так сразу и влюбился без памяти, голову потерял. Сам подойти не решился, так бабушку Феклушу свою к нам подослал.

– Я его там не видела.

– Ещё бы! Башку, небось, задрала от гордости, как августейшая особа, так мудрено ли не заметить-то?

– А я и есть августейшая, так как в августе родилась.

– Ты к словам-то не цепляйся. И не строй из себя неприступную крепость.

– Опять выдумываешь?

– Ничего я не выдумываю. Феклуша сказала, что ты мимо него как королевна прошла, даже не взглянула. Вот он и оробел. Ты корону-то снимай иногда, королева. А то так и в девках недолго засидеться. Лучше, когда много женихов: есть из кого выбрать. Хуже будет, когда даже отказать станет некому.

– Хорошо. Раз ты так, тогда и я поступлю, как считаю нужным. Я не кукла какая-нибудь, чтобы переставлять меня с места на место, как вам нравится, – потеряла всякое терпение Соня и рано утром, пока ещё старушка досматривала беспокойные сны, собрала вещи и отправилась пешком на железнодорожную станцию, что была в нескольких километрах от села.

Скоро она уже ехала в поезде и ужасно жалела, что так бесцеремонно, а главное, безжалостно, обошлась с самым дорогим на свете человеком. Ладно, хоть записку оставила, дура несчастная: «Дорогая бабушка! Я уехала в Москву поступать в институт. Остановлюсь у тёти Вали, двоюродной маминой сестры. Помнишь, она мне как-то письмо прислала и звала к себе, обещала помочь с поступлением. Как приеду, сразу подробно обо всём напишу. А лучше вызову тебя на почту, на переговоры, чтобы ты зря не волновалась. Женихам передай, что замуж я пока не собираюсь. Пусть поищут себе других невест. Целую. Твоя непутёвая внучка Соня»…

Двенадцать лет прошло с тех пор, а было словно вчера и в другом измерении. Счастье её как будто споткнулось на ухабистой и в рытвинах дороге и, повернув назад, исчезло в воспоминаниях чистого и светлого прошлого. Бабушка уже семь лет как умерла. Соня не стала продавать их домик в деревне, оставила на память о счастливом беззаботном детстве, лучезарной безоблачной юности. Приезжала туда редко и ненадолго, только чтобы передать соседке деньги на ремонт и за хлопоты по найму деревенских, которые следили за домиком и садом.

А когда вышла замуж, даже мужу не рассказала о своём благословенном райском уголке. Приберегла свою сокровенную тайну только для себя, не пуская в своё солнечное и радостное прошлое никого… Чтобы не наследили ненароком, не разрушили воспоминаний о счастье, которое и в самом деле когда-то у неё было.