Читать книгу Осколки сознания. История не одного психического расстройства - Наталия Порывай - Страница 13

Поглощенная процессом познания объекта через его труды, созерцательность вводила в забвение, набрасывая на разум завуалированные образы персонажей книги. Сознание отказывалось воспринимать смысл бытия, ища бессознательное между строк, в надежде, что автор все же оставил тайное послание, не сумев избавиться от человеческой приземленности в виде простых эмоций, которые иногда говорят за нас. Но в этой книжке не было ничего, за что можно было зацепиться. Либо этот космос был не подвластен бушующему любопытству, либо написано было столь гениально, что познать автора через текст не представлялось возможным.

Перевернув страницу, я на мгновение взглянула в запотевшее окно, за которым медленно проплывал осенний Киев, со своими каштанами и тополями, сбрасывающими листву, обнажая уставшие за лето стволы; со своими пятиэтажками времен социализма, безвкусно разбавленными современными высотками; со своими дорогами, на которых совсем не осталось отечественных машин; со своими людьми, поддерживающими движение всеобщего ритма. Город жил своей безразмерной жизнью, в то время, как в моих руках жизнь остановилась, создавая лишь иллюзию перехода во времени. И все-таки я не понимала, что являл собой текст, где ели различимы были чувства героев, в то время, как чувства – это единственное, что определяло бытие.

Трамвай зашел под пешеходный мост, протянувшийся через дорогу, и на секунды салон накрыла полутьма, вызывающая в голове образы непримиримой свободы. Точно так же во тьме утопают улицы города, задыхаясь от борцов невидимого фронта, желающих раскрасить историю красками огня и крови. Непримиримо между собой, не принимая сожаления, они уничтожали все вокруг себя, дабы показать отсутствие смирения и право фальшивого выбора.

Мы двигались вперед, и свет снова наполнил жизнь красками, а мои глаза вернулись к изучению совершенно не интересной жизни героев романа Богданова. Зачем он вообще написал роман, если не захотел обнажать чувств, утопая в обыденности? Для раскрытия смысла жизни, которое ему в прочем удалось много больше, можно было выбрать иной жанр. Совместно с разочарованием пульсировала мысль, что Александр Эдуардович глубоко одинокий и несчастный человек совершенно не разделяющий любви и привязанности, и именно это сыграло с его героями злую шутку, не наделив их тем, что позволяет читателю сопереживать, а значить искать логического заключения вместе с ними до самой последней страницы.

Я достала из кармана джинс телефон, чтобы посмотреть время, и увидела два неотвеченных вызова, которые безжалостно били по нервам моей подруги. Стянув наушники на шею, я оказалась захваченной происходящей действительностью, которая совершенно не вписывалась в мои планы. Набрав Каринин номер, прислонила трубку к уху, стараясь хоть как-то обратно отключить людей, соприкасающихся со мной под предлогом пассажирской перевозки.

– Привет! – прозвучал мой голос с чувством вины, разделяя опасения подруги, которые она, в прочем, еще не высказала. Но я слишком хорошо знала не только ее внешние черты, но и внутренне, передавая их в зеркальном отраженье глаз даже в тот момент, когда рядом не было карандаша и бумаги.

– Привет! – недовольно начала Карина. – Ты где?

– Я? – произнеся на автомате, стала смотреть в окно, пытаясь сориентироваться в пространстве. – Юность проезжаю.

– Опять на трамвае катаешься!?

Она лучше всех знала о моем нездоровом трамвайном увлечении. Часы, дни и года проведенные с прислоненной щекой к трамвайному стеклу, с затуманенным взглядом, настолько красноречиво описанные в моем дневнике, вызывали в ее глазах улыбку с неподдельным интересом: чем же меня пленил этот желто-красный кусок гремящего металла? Но мне было сложно объяснить этому музыкальному гению силу внутреннего притяжения, как ей казалось, бездушного существа. Для меня же он приобретал особую духовность на весах человеческой жизни.

– Опять, – выдохнула я с легкой обидой за своего друга.

– Дуй домой, я тебя жду.

– Скоро буду.

Мне хотелось доехать до Кольцевой, до которой оставалось две остановки, но пришлось сойти на следующей, чтобы пойти домой. В планы тесно вписывались коррективы.