Читать книгу Под сенью эпохи и другие игры в первом лице - Наталья Павловна Пичугина - Страница 4

Все они были высокие, как папа, с волнистыми чубами назад по моде 50-х годов, и носили вязаные мужские жилеты с узорами, надетые поверх рубах с длинными рукавами.

Алёша Уманский, Володя Дашкевич, Петя Палиевский.

Папин жилет был тёмно-синим с треугольным воротом и полосами разноцветных узоров по всей груди. Белые длинные рукава с манжетами спускались по его обе стороны. На манжетах были синие запонки, после манжета шли папины большие руки музыканта с длинными сильными пальцами.

Оказалось, что рукава могли быть не только белыми: у дяди Алёши они были голубыми, у другого в полосочку, у третьего в сложный рисуночек.

Кто из них посадил меня на шкаф?

– Это был Володя Дашкевич, – недавно сказала мне тётя, и несмотря на давность лет, с большим неодобрением, насколько это возможно в моей тёте, унаследовавшей от бабы неспособность к упрёкам.

Пока гости громко разговаривали и шумно двигались, я, уперевшись руками в папины колени, поднимала ноги «пистолетиком».

– Смотрите, как у детей легко это получается, – сказал им папа. – Попробуй мы сейчас, и ничего у нас не получится. Давай, Капелька, покажи ещё.

И я раз десять безо всякого усилия поняла ноги выше головы.

Мама вышла на кухню, за ней папа, а гости продолжали со мной играть. Они меня кружили за руки и даже поднимали на воздух.

– Хочешь, я посажу тебя на шкаф? – спросил один.

– Хочу, – согласилась я.

– А не испугаешься?

– Нет, – легко ответила я. Идея не показалась мне страшной. Но на шкафу сидел игрушечный тигр.

Тигра купили мне, но я его боялась, и его убрали на шкаф. Он смотрел на нашу комнату сверху и всё видел. Я знала, что тигр не живой, а игрушка, сидел он от меня далеко, и меня убедили, что он не двигается, – тем не менее выражение его морды устрашало меня и оттуда. Это выражение заставляло меня сомневаться в его безобидности, мне казалось, что тигр притворяется неподвижным, обводит вокруг пальца всех нас, и стоит мне забыться, как он прыгнет сверху.

Я не успела объяснить про тигра, как великие и могучие руки подхватили меня и посадили на шкаф.

Теперь тигр сидел на одном углу шкафа, а я на другом спиной к нему. Когда я попыталась повернуться к опасности лицом, оказалось, что от высоты у меня перехватило дыхание. Сейчас я не могла защититься от тигра, всё моё существо сосредоточилось на высоте. Высота превратилась в узкий высокий шкаф, чей низ терялся в перспективе, так же как терялся в перспективе дальний план комнаты, искажая знакомые формы окна, кровати, пианино, – потолок касался моего плеча, лишая меня пространства над головой, другого плеча достигали жаркие лучи лампочки. Изо всех объектов комнаты только голова дяди Дашкевича по-прежнему оставалась большой подле моих коленок. Я не смела пошевелиться, ни оглянуться, ни сказать слова: от любого движения высота стремилась от пола ввысь, где сидела я, и схватывала меня за горло. Я старалась вздохнуть, но вздох производил движение грудной клетки, и высота стремилась заглотить меня. Тогда я старалась выдохнуть, и высота кидалась сбросить меня со шкафа. Я задыхалась. Я ждала, чтобы вошли родители и спасли меня.

– Посмотри, ты можешь достать до потолка, протяни руку, – сказал дядя Дашкевич. Он совсем не чувствовал, что эта игра не для меня.

Я бы задохнулась, если бы это продлилось ещё минуту, но вошёл папа с заварочным чайником.

– Что ты делаешь? Она ещё очень маленькая, ей нельзя так высоко, – сказал он.

– Я за ней слежу, мы с ней играем, – ответил дядя Дашкевич.

– Всё равно, снимай её скорей, пока никто не вошёл. – сказал папа.

Я собрала всё своё мужество, чтобы не задохнуться в эти последние секунды, пока папа убеждал товарища.

Снова великие и могучие руки взяли меня и поставили на пол. Я сразу пришла в себя и задышала.

– Страшно было? – спросил папа.

– Да, – ответила я, но не умела объяснить пережитый ужас. Это было путешествие в другое измерение. Достаточно было того, что папа догадался и спас меня, оправдав мои ожидания.

– Хорошо, что Галя этого не видела, – сказал папа.

Мама всё ещё готовила на кухне.

– Посадить тебя ещё на шкаф? – предложил дядя.

– Нет, – ответила я, не зная, как мне защититься, чтобы эта идея больше не посещала голову дяди Дашкевича.

После чая они уже не играли со мной, а садились за пианино и сочиняли музыку. Они наперебой наигрывали музыкальные фразы и, придя к согласию, записывали их нотами.

Во время их занятий я курсировала по отдалённым закоулкам нашей бескрайней квартиры, пока папа не звал меня петь.

Мне нравилось это развлечение. Папа играл, я становилась у пианино и пела про сурка, про любителя-рыболова, «Дуй, ветер, с севера» и отрывки арий из разных опер, которые папа считал доступными детским способностям, как например:

«Расскажи, Иванушка,

Расскажи, дурашливый,

Как звонарь Пахомушка

В церковь не спеша идёт,

Палкой опирается,

Тихо продвигается.»

Папа, как теперь понимаю, был русофил и прогрессист: я с рождения знала чуть ли не наизусть оперы «Сказание о граде Китеже», «Петя и волк» Прокофьева, романсы, и, надо полагать, всё наилучшее из русской музыкальной культуры. С рождения меня убаюкивали под фортепьянную музыку.

– Абсолютный слух, – переговаривались между собой друзья с папой. – Её учить надо.

– Пока я сам её учу. Она гаммы знает, ноты пишет.

И отпускал меня:

– Беги играй, Капелька.

Всё моё музыкальное образование идёт из тех ранних дней. Я знаю на слух практически всё музыкальное наследство человечества. Однако редко когда правильно называю источник.