Читать книгу Больно - Наталья Родная - Страница 2

– Больно?

– Не больно, – уверенная, что отвечает вслух, выпукло произносила каждый слог девушка, глядя в больничный потолок, под которым медленно кружилась осыпающаяся побелка.

– Сестра, каталку, быстрее! Кровь, быстрее! – закричала Оля с соседней кровати.

В голове начинало трещать, изнутри надавливая на тяжелеющие веки; долетавшие слова гудели на краях ушных раковин назойливым эхом. Побелка, дробясь на лету, оседала на плечи медсестры и подбежавшего врача. Каталка выехала из палаты и продолжила двигаться в густеющем облаке пылинок, на котором различались редкие блики: белые, голубые, зелёные. Внезапная вспышка, выплеснув на зрительный нерв всю свою яркость, погрузила сознание в темноту.

Лежать рядом с наполовину залитой кровью простынёй, смотреть на вздувавшуюся от влаги текстуру, ощущать её тёплый и влажный запах было неприятно. «Сестра, сестра!» – снова позвала Оля, но поняла, что подойти сейчас некому. Пришлось встать самой, медленно свернуть простынь и отнести на пост. Дежурная заволновалась:

– Что вы, возвращайтесь, ложитесь, давайте я проведу!

«Неожиданно как-то переполошилась, с чего бы?» – медленно, как шаги по коридору, шли мысли в её голове.

– Как на этот раз моя операция?

– Всё хорошо, всё хорошо, – как на механическом заводе, затараторила рядом идущая медсестра, – завтра доктор вам подробно расскажет.

– А сегодня?

– Сегодня вечером капельница.

– А как та, которую увезли? – желая услышать что-то определённое хотя бы о другом человеке, спросила она. Медсестра пожала плечами.

– Ну, хоть делали ей что?

– Аборт. Вы ложитесь-ложитесь, не вставайте.

«После стольких операций с единственной целью – родить, посочувствовать планово избавившейся от своего ребёнка!» – не совладала она с нарастающим внутри отчаянием, прилегла и слабым движением накрыла ноги простынёй. «Почему? Почему всё так? – начал вращаться в голове круг привычных вопросов. – Почему?»

Расплывчатая фигура в ярком одеянии села на кровати готовить посуду к ужину, потом обратилась к кому-то рядом:

– Я вот ногти сделала – не акрил, не гель, но так держатся хорошо и корректировать всего раз в месяц.

– Как материал называется? – спросил другой голос нетерпеливо.

«Очень важный сейчас вопрос! Ещё одни страдалицы!» – вспомнила Оля своё оплёванное чужим абортом сочувствие.

– Ай би ди! – радостно воскликнули через койку.

Голос, которому предназначалось сообщение, что-то невнятно промямлил.

«Нет, ну почему? Я очень даже рада, что так быстро нашёлся ответ на важный вопрос», – язвила она внутри себя, заглушая поднимавшуюся обиду на безысходность.

– Ужин! – крикнула кухарка и с до боли знакомым звуком откинула дверцу раздаточного окошка.

Удушающая волна бессилия прокатилась от ног к голове: здесь знаком каждый голос, звук, медсестра, врач, лекарство. Они незаметно стали кругом её жизни, вращаясь в котором, она растратила силы для выхода из него: пришла сюда, обнадёжили, что-то сделали, ушла, вернулась опять. Захваченная движением, она и не заметила, как перестала мечтать о радостных днях после рождения малыша, когда-то рисовавшихся ей в самых ярких красках.

От вида тарелки, из которой она завтракает, обедает и ужинает в этой больнице, её чуть не стошнило. «Уйти, уйти отсюда, быстрее, как можно быстрее!» – снова и снова прокручивая в памяти операции, консультации, не выбравшиеся из этих стен надежды, она уткнулась взглядом в руку выше катетера, покрытую красными зудящими пятнами. Медсестра остановила капельницу, уколола димедрол.

– Боря, ты можешь меня забрать? – дрожащим голосом спросила Оля, вытирая собирающиеся между щекой и телефоном слёзы.

– М..могу, конечно, а что врач сказал, когда выписывает?

– Нет, без врача, без того, что он скажет, сейчас забрать.

– Что случилось, почему ты не ждёшь врача, не ждёшь результатов?

– Я не жду результатов?! – давясь сдерживаемым с первого слова плачем, закричала она. – Я их уже десять лет жду, но их не будет! Их не будет!

– Подожди, успокойся, я поговорю с врачом, узнаем итог операции, всё бу-дет, – наспех успокаивал муж. – Подожди, подожди, не торопись, давай без твоих выводов!

В трубке фоном зазвучали нотки смеха, уверенность степенного замечания, мгновенное возражение и лёгкий беспечный смешок.

– Где ты?

– Домой иду, площадка детская рядом.

– Уже поздно, уже не гуляют с детьми, – удивилась она, прекращая плакать.

– Гу-ля-ют, – нажимом на каждый слог старался передать очевидность факта Боря. – Не мне же людям рассказывать, когда и с кем им гулять. Ты не переживай, всё наладится, всё бу… – он замолчал, ощутив банальность слов, с которыми давно не связаны его эмоции.

– Ты просто идёшь и не можешь развернуться, чтобы приехать за мной?

– Но посещение до семи, выписка только утром, мы даже увидеться не сможем! Завтра приеду, с врачом поговорю и заберу тебя, когда разрешат. Почему ты хочешь уехать сегодня?

– Потому что уже ничего не изменится.

– Что ты? Что ты? – быстро начал возражать Боря, но остановился перед потоком общих фраз. – Поговорим, когда увидимся, ладно?

Высокие звуки её рыдания перетекли в протяжный телефонный гудок. Ей хотелось бежать, идти, отсчитывать шаги на пути отсюда, но она могла только представлять себе это, мысленно отождествляя себя с движением. Ей не хотелось думать ни о чём, кроме своего ухода из этой больницы. Если бы она могла уйти, то ушла бы прямо сейчас, нет, до звонка, нет, до обеда, до разговора с медсестрой, до того, как увидела окровавленную абортичку, до своей операции, до, до, до…

Её широко открытые глаза поймали длинный луч тусклой лампочки, перед взглядом возник узкий коридорчик, по которому шла девочка, постепенно вырастая в высоту. Растрёпанный хвостик волос, затёртый на рукавах махровый халат с жирафиками, белые худые ноги в растоптанных, когда-то красных тапочках с дырками на больших пальцах. Детская фигурка качнулась, но хватаясь тонкой рукой за стены коридора, восстановила равновесие. Подошла к столу, отпила воды из кувшинчика, поднесла руку ко лбу – горячий, открыла холодильник – пустой, потянулась к дверце духовки, слабым движением выдвинула противень с подгоревшими сухарями, опустилась на холодный табурет и один за другим начала медленно их жевать.

Олина щека коснулась подушки, глаза описали круг под закрытыми веками и снова увидели коридор: широкий, гулкий, с серым полом и стенами, по-казённому отделяющими окрашенную часть от побеленной тонкой полосой. Вдоль них сидели люди, их голоса и скрип открывающихся дверей смешивались в неоднородный гул. Тонкая девочка в серой куртке быстро шла по коридору и, несмотря на усилившийся шум, открыла одну из дверей, объяснив сидящим: «Я к маме».

– Ну что, работать пойдёшь?

Девочка опустила голову.

– Пойду.

– Мне надо с главной договориться.

– Скажешь, когда начинать.

Её глаза раскрывались всё шире, она не могла закрыть их или хотя бы моргнуть – лишь провела головой по подушке и сглотнула. Повернулась на бок лицом к больничному коридору – отблески нескольких тусклых лампочек слились в яркое пятно перед ней, очерчивая подобие крыши и стен, под пологом света замерли два силуэта: один белый пышный, другой – серый с тонкими очертаниями. Фигуры и цветастые точки замирали или двигались перед ними, производя равномерный гул. Вдруг послышался хлопок, взвизгнули женские голоса, дамы, смеясь, вытирали забрызганные шампанским руки, одна из них подошла к невесте, другая – к жениху и полились обычные: «Поздравляем, желаем…»

Поймав взгляд невесты, она замерла: какая уверенность, что это шаг в новую полосу жизни, светлую, непременно светлую. Жених спокойно находился в центре внимания, охотно отвечая улыбками на встречные взгляды – он не перешагивал, он спокойно шёл.

Она очнулась от движений собственных губ, ещё продолжая с кем-то разговаривать, кого-то просить или звать, и сразу расстроилась – не договорила, не допросилась, не дождалась, не нашла выхода?

За окном чуть серел душный августовский воздух, подсвеченный поднимающимся солнцем. Глубокая тишина палаты показалась ей непроницаемой по сравнению с ощущениями мелькавших перед глазами картинок, в которых она ещё надеялась встретить чьё-то сострадательное участие.

Оля попыталась подняться, но удался только поворот головы: бледная щека соседки по палате, едва приподнятая над цветастой наволочкой, усиливала интенсивность чёрного цвета волос, руки обхватили покрытое затёртой больничной простыней скорченное тело. Она брезгливо отвела взгляд и уставилась в потолок. Воспаляемая солнцем темнота медленно отползала от окон, освещая мелкие трещинки на потолке и увлекая ослабевший мозг восстановить их маршруты. Напрячь память и внутренне сосредоточиться ей оказалось не по силам, и она провалилась в сон.