Читать книгу Больно - Наталья Родная - Страница 5

В душной комнате луна подсвечивала силуэты цветов на подоконнике. Оля тихо присела на край кровати, предугадывая ощущение жажды, провела рукой по горлу, сглотнула. Прошла минута, другая, но пить не захотелось.

Она обернулась на спящего Борю и увидела, как во сне вращались под веками его зрачки, рот искривился, пальцы сжали край простыни – миг и он спокойно уснул.

«Волнуется, конечно, переживает», – подумала она, осторожно вставая с кровати. Бесцельный круг по комнате и коридору, не хочется ни есть, ни пить – боязно без самых простых желаний.

Антуриум на подоконнике кухни свесил подсыхающие листья и мелкие цветы, возле поддона скрутилась страница блокнота, на которой она отмечала даты полива, внесения удобрений, начала и окончания цветения. Бумага зашуршала, покалывая острыми краями ладонь – это несовместимо с её теперешним ощущением жизни.

Она села за стол, дискусы бились своими большими головами о передний край аквариума, вмонтированного в стену – сегодня в нём опять не включалось оборудование, и они остались голодными. Часть воды испарилась, по стенкам прошла белая полоса, от ящичка с аквариумными принадлежностями отвалилась ручка.

Мысли о завтрашнем мытье посуды, глажке рубашек и походах в магазин выстраивались цепочкой безрадостных дел, как будто от неё, обессилевшей, кто-то внутри строго требовал ежедневного соответствия жизни и выполнения всех этих действий.

Сон, давно не приносивший облегчения, успокоил бы её сейчас. Лучше избегать взгляда на часы, чтобы не знать, как давно не спится и сколько ещё осталось до утра следующего мучительного дня.

– Боря, поговори со мной, – надеясь вызвать жалость к себе, попросила она.

– Оля, ты завтра дома, а мне на работу идти, ты спи, спи.

– Помнишь, ты нырял под одеяло и сразу обнимал меня, крепко прижимая мою спину к своему животу, наши согнутые колени складывались домиком. Ты смешно дышал мне в ушко, щекотал и спрашивал: «Как был твой день?». Мои рассказы забавляли тебя – ты не мог поверить, как можно с удовольствием нагладить рубашки на всю рабочую неделю или сварить борщ по двадцатому рецепту. Ты говорил, что мои счастливые глаза убеждают тебя в реальности этого удовольствия, и что, не видя их, ты никогда бы в подобное не поверил.

Её лицо замерло, уголки рта задрожали и поползли вниз, она с отчаянием ребёнка заплакала об исчезнувшей картинке. Если лежать на спине, кровать ощущалась менее противной. Она повернула голову в сторону окна и следила за меняющимися тенями на полу, но пропустила момент, когда они остановились.

– Помоги мне, – под свист чайника звал Боря беспомощно-брезгливым голосом, – а то я что-то здесь разобью.

– Позже встать нельзя было? – неуверенными шагами входя в кухню, спросила Оля.

– У меня сегодня первая пара вообще-то!

– Какой сегодня день?

– У тебя, очевидно, такой же, как вчера, позавчера и третьего дня, – досадовал, опускаясь на стул, беспомощный заложник кухни.

– Борь, уберу я, всё поглажу, постираю.

– Хотелось бы.

Оля поставила перед ним чай и начала открывать пачку печенья, он драматично вздохнул. Пальцы бессильно разжались, на глаза навернулись слёзы, ещё не открытую пачку из дрожащих рук принял стол. Она развернулась, чтобы уйти в комнату, Боря дёрнул её за руку.

– Не надо плакать, может, маму твою позовём, пусть что-то человеческое приготовит?

– А ты так исстрадался без человеческого, что тебе безразлично её непонимание меня?

– Кто тебя сейчас поймёт? Не драматизируй, всем тяжело, но нельзя же так отключаться от реальности, нужно что-то делать, потихоньку, по чуть-чуть, подвиги Геракла от тебя не требуются.

– Ну, зови.

– Я не понимаю, почему ты всю жизнь ею недовольна? Вырастила, воспитала, как смогла, ты замуж вышла, свою жизнь дальше сама строишь, а всё недовольна и недовольна.

– Зови-зови, это не то, что можно любому объяснить словами.

Подстёгиваемым голодом Бориным рукам пачка поддалась быстрее, он взял печеньку и постучал ею об стол.

– Блинчики иное дело, – сказал он, сосредоточенно глядя на источник звука. – И с каких пор я для тебя любой?

– Ты не любой, ты такой же, как она.

– Ох, ничего себе! Раньше ты говорила, что я – единственный, кто понял тебя, кто услышал, – проговорил ошарашенный Боря, подняв глаза от печенья, не удовлетворявшего его представлениям о свежести.

– Ты и сейчас слышишь и понимаешь. Все люди, исключая инвалидов по слуху, слышат и как-то понимают услышанное.

– Спасибо, успокоила. Это тебя на распускаемых слюнях к осмыслению бытия понесло?

Она недвижно уставилась на стену перед собой.

– Эй, ты же не инвалид по слуху, вопрос должна слышать?! – он хлебнул чая, тот оказался слишком горячим, и сплюнул его обратно в чашку.

Оля подняла на него удивлённый взгляд.

– Университетский преподаватель в четвёртом поколении, ты только руки об шторку после еды не вытирай, ладно?

– Ладно, – с женской ехидностью процедил он и быстро вышел из кухни. – Я просил туфли к коричневым брюкам достать, где они?

– На балкон вынесла, чтобы кремом на всю квартиру не воняло.

– Ну вот, можешь же что-то делать, когда хочешь, а то депрессия, депрессия.

Оля озадаченно посмотрела на хлопнувшую дверь, подошла к ней, закрыла замки. Вспоминая перебранку, удивилась слову депрессия – при Борином презрении к психологии, оно явно из чужого лексикона.

«Где это мочалка запропастилась? – переставляла она немытую посуду из раковины на стол. – Исчезла! Так новые, вроде, были».

Заглянула в один шкафчик, в другой, в кладовку – есть! На полке длинная упаковка мочалок. «Прямо радуга! Но радуги без воды не бывает», – подумала она и включила кран.

«Мама, – прочитала она на экране звонящего мобильного, – надо же, только вспомнили».

– Как ты, доченька, как здоровье, как себя чувствуешь?

– Нормально. Ты как?

– Тоже ничего, спасибо.

– Может, зайдёшь?

– Зайти? А когда можно, когда вы дома?

– Не по-праздничному зайти, так, может, приготовить что-нибудь.

– Что?

– Может, блинов нажарить.

– Не узнаю, ты всегда любила готовить, столько пекла, всегда что-то новое…

– Не до этого сейчас.

– Ты хоть не лежи часами, вставай, делай что-то потихоньку.

– Я делаю что-то потихоньку.

– У тебя сейчас есть, что покушать?

– Есть.

– Утром прохладно, одевайся теплее, вещи тёплые достань.

– Понятно. Так когда ты придёшь?

– Может, завтра, я позвоню.

«Почему её интерес ко мне никогда не выходил за рамки еды и одежды? Неужели у взрослого человека нет представления о других потребностях? С этими вопросами всплывали воспоминания об их разговоре в бунтарско-подростковый период. Она всё допытывалась: «Что, ты считаешь, нужно дать ребёнку?».

– Сначала его нужно выносить, родить.

– А потом?

– Потом кормить, следить, чтобы не болел.

– Потом? Потом что?

– Ну, кто знает, что будет потом?

– То есть, кто знает? У тебя уже есть ребёнок, и ты не знаешь? Ты, как животные, носили, родили, кормили, следили, а потом выросло дитя – пусть само бегает, носит и родит. Всё! Круг замкнулся, миссия на земле выполнена!

Шум воды, льющейся из открытого крана, заставил её подняться. Представляя себя роботом, она начала мыть тарелки, ей хотелось стать недосягаемым для чувств существом. Жаль, мыслям и воспоминаниям нельзя придать такой же механический ход, регулировать их включение и выключение. Они приходят сами, как только на лице появляются слёзы, а горло и губы охватывает мелкое дрожание и готовящийся к выходу стон.

– Мама, мама, смотри, маленькие ложечки нужно в эту коробочку, большие – в большую, а вилочки – в длинненькую, да?

– Да.

– А почему ты их в одну бросаешь?

– Вот когда будешь мыть посуду сама, будешь как хочешь раскладывать, а сейчас отойди отсюда!

– Почему отойди?

– Потому что я сказала отойти!

– Но я же сейчас их правильно раскладываю?

– Уйди отсюда, тебе говорят.

Маленькая фигурка поникла, опустив голову в плечи, но не уходила – она же делала правильно. Рука в мыльной пене схватила её за плечо, развернула и оттолкнула к столу.

– Уйди!

Горькая досада с чувством обманутости разливались в голове, животе, горле. Почему только сейчас она поняла, что, если не любят, то правильность, исполнительность, верность будут использовать против тебя?

Робот сломался: остановились клешни, поворачивающие посуду под краном и переставляющие её на край стола. Опорные конструкции подкосились, угрожая быстрым падением, из принимающих свет отверстий полилась солёная жидкость, приводящая в негодность весь механизм.

– Привет, Светик! Как был твой день?

– Привет! День как обычно – поели, покричали, кашей поплевались и спать легли.

– Классно вам!

– Очень классно вытирать её теперь со стен.

– Не расстраивайся, на выходных я с уборкой помогу.

– Неплохо бы обои на кухне переклеить.

– Ну, если уже пора, переклеим. Как настроение?

– Для настроения мне нужно к парикмахеру записаться, когда ты сможешь с ним посидеть, чтоб я спокойно подстриглась?

– В пятницу могу после двух прийти и до шести побыть, этого времени хватит?

– Должно хватить. Всё, заревел, жду в пятницу.

– Свет, ты мне звони.

– Хорошо-хорошо, в следующий раз. Пока.

«Почему она в таком настроении? У неё ребёнок растёт смышлёный, красивый, миленький – столько всего интересного, а она только и рассказывает о буднях», – в дверь кабинета постучали, он вздрогнул и трусливо обернулся.

– Извините, где можно Константина Сергеевича найти?

– Константина Сергеевича в прошлом году искать надо было, теперь я доцент этой кафедры.

– Ой, а как вас зовут?

– Вот когда узнаете, как меня зовут, так сразу и приходите!

Он потоптался в кабинете, собрал вещи, выглянул в окно – вспомнить, где припаркована машина.

В длинном полутёмном коридоре через одну лежали паркетины, через две горели лампочки. «Зачем было сидеть одному так долго? Вышел бы, прошёлся по городу», – досадуя на себя, он остановился, поискал в карманах жвачку и обернулся на звук приближающихся шагов. По выщербленному паркету стучали женские каблучки, безуспешно пытающиеся набрать скорость. Он присмотрелся: издалека приближалась фигура в хорошо сидящем деловом костюме, высокая причёска, красиво лежащая поверх сумочки рука, на которую она аккуратно перенесла плащ, а свободной помахала ему.

«Зачем это сейчас?» – занервничал он.

– Боря, вот экземпляр приказа, подписанный ректором.

– Спасибо, – процедил он сухо и поцеловал её в щёчку.

– Что ты невесёлый совсем? Такое событие, повышение!

– Устал, просто устал за сегодня – четыре пары.

– Понимаю! Когда у заочников сессия, их может быть и пять, и шесть. У доцента ещё чтение лекций по расписанию, – вещала она с самодельной помпезностью.

Он слушал, не меняясь в лице.

– Что дома?

– Как обычно, то орёт, то плачет, иногда с пинка делает что-то, а так лежит целыми днями.

– Ты понимаешь, как ей тяжело?

– Мне легко, что ли?

– Как жаль тебя! Годы идут, ребёнка нет, нервы у неё на пределе, тебе тяжело. Кто знал, кто мог подумать, что так сложится?