Читать книгу Расскажи про меня, Игорь! Метод Шадхана - Наталья Шадхан - Страница 7

Когда передача закончилась, было поздно, часов 11. Меня поздравляли, хотели отметить премьеру, а я решил пойти домой. До дома было примерно полтора километра, телевидение располагалось в стороне от города.

Шоссейная дорога шла мимо огромного пустыря. Меня останавливали все, кто был на студии: «Не ходите, начинается пурга, опасно». Но я был так всклокочен от того, что был сейчас в живом эфире, впервые работал в кадре, и у меня, кажется, получилось… Хотелось кричать и бежать. И я пошел.

Через минут двадцать я сбился с дороги и ушел в тундру. Пурга была очень сильной. На мне были пальто и шапка, завязанная под подбородком, на ногах пимы.

Я шел, утопая в снегу, бедрами разворачивая снег, не понимая, в какую сторону иду. Вокруг был жуткий свист, в глаза летела наледь, мороз был минус 18 градусов. Прямо смотреть я не мог, на глаза налипал снег, превращался в льдинки, и я выдирал эти льдинки вместе с ресницами.

В какой-то момент я понял, что мне каюк: я заблудился. И сказал себе: «Давай, давай, пока есть силы, надо идти. Потом сяду, меня засыплет, я, наверное, и не услышу, как засну.»

Я шел совершенно мокрый. И в какой-то момент повернулся, вижу, вроде, какой-то фонарь, и около фонаря снег. Смотрю на фонарь, а он раз – и исчез. Я подумал, что у меня начались галлюцинации. Я растерялся, ничего больше нет, только гул, свист, черное небо. Я опять пошел, теперь уже в ту сторону, где мне померещился фонарь.

Тундра – она то вверх, то вниз, такие перепады, как в горах. Через некоторое время снова вылетает фонарь, и я понимаю, что это фары вездехода где-то метрах в пятидесяти от меня. И я ору, как может орать только парень, которому 25 лет и которому так хочется жить! Я орал, падал, поднимался, вставал и снова падал. И меня увидели! Солдаты на военном вездеходе возвращались из поселка в Воркуту. Подобрали меня совершенно обессиленного и привезли в город. Довезли до улицы, на которой жил мой товарищ Борька Будер. Часа в три ночи я позвонил в дверь. Он обомлел. Когда он меня раздевал, во всех внутренних карманах – пальто, пиджака, брюк – было полно снега. Он налил мне стакан спирта, и я сразу отключился, только помню его руки, как он растирал меня спиртом. А утром я встал и пошел на работу.

Так я стал еще и ведущим. И получалось такое невероятное явление. Шадхан мог войти в Воркуте в любой магазин, и достаточно было снять шапку, как все люди выражали по моему поводу свои чувства, восхищались, удивлялись: «Ну, пожалуйста, Игорь, берите без очереди, мы постоим, вы берите», потому что, наверное, теперь я был для них человек знакомый, я приходил в каждый дом со своей передачей. Эффект еще был очень свежим, и, если я был интересен на экране, то здесь, в магазине, они относились ко мне, как к своему личному гостю, которого надо угостить. Я шел по улице, и все со мной здоровались. И в глазах было не просто узнавание – они про тебя знали что-то, чего ты и сам про себя не знал, они тебя видели таким, каким ты сам себя не видел. Они меня понимали, может, идеализировали, а, может, им просто нравился этот мальчишка азартный.

Режиссером кинопередач была Кама Верхорубова, которая меня любила, и которая вместе с оператором очень профессионально меня снимала. Я сам, находясь в студии, конечно, этого не видел. Но представлял, как это могло быть: в пору моего ассистентства я сидел с ней за пультом, и, когда удавалось взять удачный план, она отрывала руки от микшеров и вся смеялась. У нее были мелкие ровные зубы, чувственный рот, она сжималась, как пружинка. Худенькая, стройная, с ногами, как Эйфелева башня, она прижимала руки к телу, и от удовольствия, что выдала хороший кадр, ее всю передергивало.

Наш роман длился очень долго, и Кармия стала предпринимать активные шаги по поводу нашей женитьбы, чего я, конечно, не ожидал, да и не очень хотел. Влюблялся я то и дело, дружить с девушками не умел, я добивался их, мне непременно нужно было быть с ними близким. Только так я мог убедиться, что меня принимают. Я должен был девушку достигнуть, влюбить в себя, потом бросал, переходил к другим. Но кому я обязан в жизни… Я наперед это скажу, и, может, потом еще раз скажу. Я обязан Каме, всем этим девушкам, женщинам, которые поддерживали меня, которые давали мне спеть то, что я мог спеть на телевидении. Быть ведущим, что-то рассказать или поставить, сочинить, придумать, снять. Всегда, в 99 процентах случаев они были со мной рядом, помогали, они были, как это говорят, не любовницами, а моими любимыми, вот так бы я скорее сказал. Когда у человека любимых много, это, наверное, не очень хорошо, но я же был холостой до поры до времени и как-то мог это себе позволить.

На студии мы жили очень весело и интересно. Каждый вечер куда-то все отправлялись, говорили, спорили. Это были довольно большие компании, которые состояли из студийных людей и их знакомых. Нас было человек 60 со всеми рабочими и осветителями, и в компанию входили все, не разделяясь на низших и высших. Все были вместе, потому что осветители становились операторами, девочки-помрежи – редакторами. Часто новые идеи приходили именно во время таких вечеринок: телевидение еще не было фабрикой, из людей что-то выплескивалось, и они назавтра могли приняться за дело, и передачу ставили в план.

Никак мне не закончить про Каму. Кама делает ход конем: она едет в Ленинград и знакомится с моей мамой. Она как бы убеждает маму, что она та самая, на которой Игорь должен жениться. Кто-то из ее дедов был цыган, она была способна на яркую импровизацию, она была мало предсказуемая, могла выкинуть все, что угодно, эта Кама. Я в Ленинграде был в отпуске, прихожу домой, а там Кармия разговаривает с моей мамой.

Мама мне потом говорит: «Какая приличная женщина, что у тебя с ней?» Потом эта мизансцена повторялась много раз в моей жизни. К моей маме будут приходить женщины и убедительно разговаривать с ней, и мама почти всем будет давать согласие, а я буду опять и опять подводить свою маму.