Читать книгу Подмена - Наташа Доманская - Страница 8

В шестом классе Гоша серьезно заболел бронхитом и провел в постели две недели, исправно (каждые пару часов) обнаруживая на своей кровати теплый чай и тарелку с бутербродами. Все это оставляла ему мама, которая к сыну относилась с особенной тревогой по причине, которая только ей одной казалась логичной. Вера Николаевна родила второго сына очень поздно, и вполне оправданное, ставшее привычным во время беременности беспокойство, перекинулось на каждый день его взросления. Ведь это был ее долгожданный ребенок, и она не могла, просто не имела права сделать что-то не так, что-то не заметить или пропустить.

Устав от бесконечного постельного режима и чрезмерной маминой опеки, через неделю заточения, после того, как огромная температура немного спала, мальчик достал школьный альбом, пенал и принялся рисовать. А так как никаких идей, что изобразить, не было, он нарисовал, а позже раскрасил акварельными красками своего персидского кота по кличке Князь Голицын. Такую кличку животному дал его старший брат в честь не полководца, а русского винодела Льва Сергеевича Голицына. Кот, растопырив лапы, лежал на нагретом горячими мартовскими лучами подоконнике и никаких признаков жизни в течение часа не подавал, вполне оправдывая свое имя. Гошка изобразил меховое туловище, и принесшая обед мама даже прослезилась от умиления. Правда мальчик не понял, что именно ее растрогало: его исключительный талант или что балованный любимец теперь увековечен на бумаге. Благородный британец постоянно мучился то желудком, то циститом, то еще какими-нибудь неприятными недугами и по степени тревоги за него едва ли уступал вполне здоровому, за исключением приобретённого недавно бронхита, Георгию.

– Такой талант надо развивать, – задумчиво изрек отец, который прибежал на мамин клич. – Ты знаешь, что твой прадед был художником? – обратился он к сыну.

– Что-то слышал, – забрался обратно в постель мальчик.

– У меня как раз директор художественной студии – хорошая знакомая.

– Хорошая?! – сердито нахохлилась мама. – Вот это новость. И в чем она так хороша?

– Верочка, ей 60, – робко улыбнулся отец. – Но будь ей хоть 20, мое сердце…

– Болтун! Гоша, ты знаешь, что твой отец болтун и фантазер? – закатила глаза мама, отмахиваясь от мужа кухонным полотенцем.

– Фантазер не фантазер, а у парня явно талант, – подытожил мужчина.

Спустя непродолжительное время после этого диалога Гоша оказался сначала в кабинете руководителя студии, а в начале нового учебного года – на вступительных экзаменах. Как ни странно, его зачисли сразу во второй класс, где были исключительно одни только девочки. По крайней мере, в его классе.

Художественная студия ничем не отличалась от обычной школы. И после основных уроков он три раза в неделю ездил туда, чтобы отсидеть еще на нескольких. Приходилось путешествовать по классам и даже посещать что-то типа творческой мастерской. Директор организации была женщина основательная, сорокалетняя и очень даже привлекательная. При записи мальчика она плотоядно глазела на Гошкиного папу и битый час рассказывала отцу и сыну о том, что, создавая студию, не стала ограничиваться для проведения занятий одним классом с мольбертами, а взяла в аренду целых семь, чтобы разделить учеников по возрастам и дисциплинам. По пути домой отец взял с сына клятву, что тот не расскажет маме о его небольшом вранье. За это ему можно будет несколько раз в месяц прогуливать занятия, если на то будет «уважительная причина». Под уважительной причиной подразумевались прогулки до зеленых соплей и заправка с друзьями фастфудом и газировкой, что по маминым меркам было немногим безопаснее какого-нибудь страшного заболевания.

Но занятия Гоша не прогулял ни разу. Рисовать ему нравилось, и оказалось, что лепить из пластилина и плести из ткани у мальчика тоже получается очень неплохо. Учеников в классе было мало, и выглядели они все очень спокойными, даже флегматичными. Еще в первый день Гоша заметил за мольбертом в самом дальнем углу аудитории высокую рыжеволосую девочку по имени Лена. У нее была абсолютно белая, местами с просвечивающими ве́нками кожа в россыпи рыжих аккуратных веснушек. Волосы играли на солнце красноватым оттенком и напоминали ему дерево рябины, которое росло на дедовской даче. Были они такие же яркие, необычные и вызывающие странное желание не отрывать от них глаз.

Лена сидела поодаль от общей группы и пол-урока вместо рисования либо точила резаком, либо мусолила во рту свой карандаш. Тоже самое она проделывала и с кистями. Макала кисть в акварель, ставила пару мазков на бумаге, споласкивала в баночке с подкрашенной водой и тащила влажный кончик в рот. От того губы ее были в конце занятия каждый день нового цвета. В зависимости от того, какую краску она использовала.

На переменке, которая случалась за урок пару раз, все ребята с деловым видом обходили каждый мольберт по очереди. Так было принято в художественной среде, и Гоша полюбил это молчаливое разглядывание и сравнивание чужих работ со своей. Этот ритуал чудесным образом избавлял от смущения и даже, наоборот, позволял с новыми силами перейти к следующему этапу. Гоша брал на заметку удачные сочетания цветов или технику прорисовки деталей и охотно копировал некоторые элементы.

Лена рисовала плохо, наверное, даже очень плохо. Вся ее перспектива была обратная, и предметы казались словно вывернутыми наизнанку. А фрукты и кухонная утварь, которую она писала, получались абсолютно плоскими. Даже складки драпировки, которые изобразить объёмными не составляло труда, похожи были не на ткань, а скорее на неаппетитный кусок мяса или хлеба, в зависимости от цвета. Девочка либо совершенно не любила рисовать, либо у нее просто не получалось, и она лениво, без какого-то старания, возила кистью по бумаге и бесконечно точила свои карандаши.

В первый день с Леной они ехали в одном автобусе и даже вышли на одной остановке. Гошка вызвался проводить девочку до дома. Она, к его удивлению, не сопротивлялась, и они весело провели время, пока не оказались у нее во дворе.

– Вот мы и пришли. «Спасибо за компанию», – серьезно произнесла Лена и покраснела. – Можем обменяться контактами, – покраснела она еще больше.

На следующий день после школы он ей позвонил, и на художку в субботу они пришли уже вместе, предварительно встретившись на остановке. Их еще детская дружба почти без всяких фантазий и скрытого подтекста продолжалась до Нового года. И прекратилась, как и началась: неожиданно и в один миг. Точнее, прекратила ее Лена, глядя на мальчика выпуклыми, как у рыбы, глазами. Это сравнение с рыбой он придумал специально после расставания, чтобы убедить себя в том, что Лена была, говоря словами лучшего друга Макса, «самой обычной, таких тысячи».