Читать книгу Фуга для Сони - Наташа Филатова - Страница 4

Её звали София, и ей было девять. Неделю назад она вместе со своими родителями из крупного сибирского города переехала в маленькую Коломну по состоянию здоровья Сони и экономической целесообразности семьи. Городок был очень милым и солнечным, украшенным белой церковью и кремлем, множеством старинных домов и мостовыми, утыканными камнями так прочно, что по ним спокойно могли бы ездить тяжелые гужевые повозки с лошадьми, если бы в этом была необходимость. Вечно веселые: обещающее ласковую голубизну небо и почти ежедневное солнышко будили девочку каждое утро, согревая свеже отремонтированную специально для новенькой жилички, детскую, развеивая сомнения насчет переезда. София радостно знакомилась с городом, таким необычно провинциальным по сравнению с прежним, населенным миллионом человек, недавно покинутым ее семьей. Слегка удручала школа, в которой ей предстояло учиться – трехэтажная, серо-кирпичная, с темными угрожающе безжизненными окнами, недоброжелательно следящими за Соней, пробегающей мимо в магазин за хлебом. Она поделилась своими подозрениями с родителями, но те успокоили ее – все школы так выглядят. Но София помнила прошлую: веселую, украшенную разноцветными панелями, с качелями в школьном дворе. Там было хорошо и София скучала по оставленным друзьям.

Переезд был интересен приключениями и маленькими скандальчиками, увивающимися вокруг этого события. Сначала местная девочка Лиза, судьба которой сложится весьма печально – через пятнадцать лет она умрет от цирроза печени, поразившего ее вследствие неизлечимого детского алкоголизма, живущая этажом выше, сообщила, что дом эксклюзивный. А необыкновенность его заключалась в том, что он падал. Да-да, почти достроенный дом вдруг уронил верхний этаж и его пришлось перестраивать заново. Через несколько дней уставшая, пришедшая с собеседования мама сообщила, что дом действительно перестраивался, потому что верхние этажи были совсем плохо сделаны. И что, якобы есть история с похищенными средствами застройщиков, ну, это уж как водится. Папа хохотал над этими историями, но, в общем-то, было не очень смешно, потому что если присмотреться внимательно, геометрия их квартиры оставалась своеобразным приветом из будущего – ни одна линия потолка не была параллельна или перпендикулярна другим линиям потолка или пола. Местоположение люстр тоже вызывало недоумение. Располагались они не в центре потолков, а где-то сбоку. Полы скрипели нещадно, и, как скоро выяснилось, пропускали все звуки, вплоть до кашля соседей, впрочем, как и стены. Софии нравилось бегать по полу и выжимать из него звуки. Они были разными: тонкими, грубыми. Иногда ей удавалось сыграть на них простенькую мелодию, это страшно забавляло ее. Что и говорить, не квартира, а подарок. Не подкачал и вид из окна: вдалеке располагалось маленькое уютное кладбище и Соня уже представляла себе, как будет рассказывать страшные небылицы одноклассникам. Так, в хлопотах и веселье прошел август и наступило первое сентября.

Разбудило пионерское радио, на протяжении следующих десяти лет оно будет петь девочке пионерскую зорьку, выполняя работу будильника каждое утро. Соня встала, оделась. Новая коричневая форма кололась и раздражала теснотой и грубостью текстуры, радовали только воротничок и фартук. Сшитые из белейшего нейлона, с кружевной отделкой по краям, они были просто расчудесны. София полюбовалась собой в зеркале, заплела косу, немало помучившись, вплела новую плиссированную ленту цвета томленого молока. На кухне ждал завтрак – печенье «Юбилейное» со сливочным маслом и кружка с чаем, приготовленные мамой и заботливо накрытые веселым полотенцем.

Проглотив печенья, Соня выглянула в окно. И как-будто бы сделала это впервые. Ей стало не по себе: тучи нависали над кладбищем грязными лохмотьями, подчеркивая серьезность и смертельно неотвратимую пустоту погоста, дворовый пейзаж из веселого и не натужного превратился в бедный и грязный, в один момент скинув беззаботный летний налет шутливости. Сараи около дома, еще вчера покрытые веселыми пучками диких цветов, сегодня зияли тоской и убогостью ненужности спрятанного в них жалкого скарба и хлама, копящегося годами. Город и двор уже не казались забавным, а, наоборот – зловещими. Будь солнцу в этот день, все выглядело бы иначе, не так пасмурно и тоскливо. Соня повернулась к окну спиной и увидела крашенные бурой краской стены кухни, в первый раз почувствовав не выветривавшийся запах. Ей стало жутко.

С тех пор она не изменила свое отношение к этому цвету, а запах не просохшей краски вызывал у нее тошноту, особенно во время беременности. С того самого первого школьного дня этот цвет преследовал ее всюду. Бурой краской были покрашены забор и ворота школы, сараи вокруг дома. Чуть позже выяснилось, что ее производили на заводе лакокрасочных изделий, расположенном в области, поэтому краска пользовалась большой популярностью из-за своей дешевизны и доступности.

Первый день в школе не запомнился Соне совершенно, наверное, потому что он открыл бесконечную вереницу скучных и однообразных школьных будней. Сумрачность школы, показавшаяся Соне устрашающей в первый раз, оказалась честной и настоящей, царствующей повсеместно: в убогом оформлении классов, равнодушии учителей, всего, что касалось процесса обучения. Безнадега поощряла детскую злобу и ненависть друг к другу: культурный пласт коломенской школы был угрюм и агрессивен, туп и высокомерен – одновременно. Большая часть одноклассников сразу же возненавидела Соню потому что она, хорошо подготовленная, быстро сделав задание, принималась рисовать на уроке. Мальчик Сережа Неумов сидевший рядом с ней, известил всех, что она ваяет карикатуры на одноклассников. Наверное, он обладал недюжинным воображением, разглядев в смешных человечках своих коллег по цеху. Это воображение и подвело Сережу в юношестве, когда, наглотавшись таблеток наркотического содержания, он полез в драку и погиб, наверняка уверенный, что сражался с нечистой силой. Но сейчас, обладая обостренным и, даже болезненным чувством справедливости, он вознамерился воевать с Соней.

Надо сказать, что задирать ее было страшно интересно по многим причинам. Во первых, со многими в классе мальчик Сережа уже попробовал поиграть в эту понятную только ему игру, но получил достойный ответ и честно трусил. Во вторых, Соня ему сразу очень понравилась: такая чистенькая, вся наглаженная, личико кукольное. Она вызвала у него явный интерес. Но, не успев осознать прекрасное чувство первой симпатии, Сережа мгновенно сублимировал его в ненависть к бедной девочке.

Шел урок природоведения. Соня сидела с милой девочкой Надей Митрохиной. Каждый урок соседка приносила что-нибудь интересное: книжку, редкий фантик от конфеты или интересную тему для обсуждения. Сегодня имелось нечто остро скребущее в спичечном коробке. Соня и Надя, аккуратно наблюдая за Евдокией Степановной, потихоньку начали открывать коробочку. Сначала показался рог, коричневый, загнутый, с небольшими зазубринками, потом второй. Медленно приоткрывая коробочку, девочки силились рассмотреть головку и тело жука. Замирая от любопытства, Соня двигала по миллиметру крышечку, боясь открыть много и выпустить жильца на свободу. Тот, почувствовав свежий воздух, заскрежетал лапками еще быстрее, девочки заволновались, пряча его под ладошками, мешая друг другу. «Крак!» Сухой и жесткий удар указки по парте ввел Соню с Надей в состояние ужаса и оцепенения. «Дневники мне на стол!» В них к концу урока у каждой красовалась единица с комментарием «Принесла животное на урок природоведения, мешала процессу обучения. Родители приглашаются на беседу».

Классный руководитель Евдокия Степановна была особа примечательная: высокая, квадратная, с короткими, кудрявыми и вечно сальными волосами, обильной угревой сыпью на лице. Женщиной она было неплохой, но нервной. Любила незаметно подойти к увлекшимся болтовней на уроке ученикам и «Крак!» со всей силы стукнуть деревянной указкой по парте. Эффект был всегда. В дневниках даже у самых хороших учеников были единицы по поведению. Ну не любила Евдокия Степановна, когда те на уроке отвлекались от учебы, и вообще мечтала о старых дореволюционных лицеях, где девочки учились отдельно от мальчиков, применение розг не считалось запретным. Каждый раз, взмахивая указкой, она зажмуривала глаза и представляла себя в той самой школе для девочек, молодую и красивую, еще девственно чистую, ожидающий его, своего мужчину, а пока что выбивающую розгами дурь из глупых девчонок. И точно неизвестно, какое удовольствие Евдокия Степановна получала в момент хлопка, но после удара указкой как-то резко успокаивалась, лицо покрывалось красными пятнами, и, укоризненно качая головой, она, успокоившись, продолжала урок. Было бы честно добавить, что профессию свою она любила не очень, работала вынужденно, а удары указкой были возможностью наказать учеников за свою не удачливую одинокую жизнь.

Соня была тонкой и чувствительной внутри, зато толстоватой и неказистой снаружи. Чем дальше, тем больше развивалась ее некрасивость. Соня толстела. Исчезла милая улыбка, злые гримасы и колючие фразы все чаще и чаще сопровождали ее речь. Причинами перемен были постоянная неустроенность и отсутствие комфорта внутри нее. Лишний вес был броней и защитой. Соня это понимала, но ничего не могла с собой поделать, открывая и приканчивая за один присест банку сгущеного молока с булкой под укоризненным взглядом Синди Кроуфорд, смотрящей на нее с плаката. Одноклассники три первых года неустанно ненавидели ее, пряча портфель, вовлекая в бесконечные драки, подкладывая мороженное в сапоги… Сотни злых шуток испытала на себе бедная девочка. В шестом классе одноклассники по большей части потеряли к ней интерес, оставив ей двух подруг на всю жизнь. Чуть позже, когда девочки начали нравиться мальчикам, Соня продолжала оставаться невидимкой для противоположного пола. Она уже стала высоким, несуразным подростком, с бесформенной фигурой, неприятным злым лицом и излишне большой грудью. Длинные, всегда затянутые в хвост волосы, казались грязными, а высокие скулы и небольшие раскосые глаза – явным уродством.

Вот Синди Кроуфод – красавица.. Ноги какие: длинные, стройные. А мои – явно смахивают на куриные окорочка, что мама приносит из магазина. А руки? Да они толще, чем ноги у Синди. И зачем мама заставляет меня летом футболки носить? Уродство какое, ни за что не одену – только длинный рукав. А нос – круглый, картошкой – у нормальных девчонок – носы вытянутые, хоть переносица есть, не то что у меня. А щеки – ужас! Верно папа говорит: лицо как циркулем нарисовано – эх.. луноликая, солнцеподобная. Правильно, что родители меня не любят – а за что? Вон Лиля – милая, добрая, на секции всякие ходит. Фигурка, личико – обожаю ее. Илонка – та вообще звезда, мать ее боготворит, есть за что. А я – вечно хамлю родителям, ругаюсь. Мама говорит – неудачница я. Так и есть. Только что делать? Замуж такую уродину никто не возьмет, с карьерой и учебой тоже большой вопрос – кому вообще моя писанина может понравиться? Лилька с Илонкой восторгаются, но они подруги, что с них взять? Вот учитель Людмила Юрьевна – та мне вечно про ошибки стиля рассказывает, хоть и пятерки ставит. Безнадега… Вот бы в Синди превратиться… Может, на доктора пойти учится? А что, хирургом стану. А если не получиться – можно и терапевтом. Интересно, что родители про мое будущее вообще думают?

Все вместе – новая неудачная внешность, ранняя взрослость подруг, ищущих внимания у мальчиков, тяготило ее. Соню – умную, начитанную, к пятнадцати годам прочитавшую значительную часть домашней и общественной библиотек, больше привлекало сидеть вечером около проигрывателя и переставлять пластинки, одну за другой. Современная эстрада Брежневских времен вызывала меланхолию, которая плавно перетекала в начальную стадию депрессии. Неудивительно, что она чувствовала себя уродливой и неуклюжей, гормональные изменения удваивали хандру, о чем Соня и не догадывалась, конечно.

Чем труднее ей становилось внутри, тем больше менялась в худшую сторону удачная в начале внешность Сони. Замысловатые мысли о жизненном устройстве вокруг, подчас вздорные и наивные должны были получить точную и тактичную коррекцию понимающего человека, но рядом такового не оказывалось. Маме Сони, человеку прямому и простому, дочкины замысловатости были не понятны и чужды, часто раздражали, превращение Сони в девушку пугали, та в свою очередь замыкалась все больше и крепче. Таким образом, внутренний мир Сони разросся до необъятных размеров и представлял собой многоуровневый город, в котором в невероятно сложно скомбинированных строениях жили по неписаным законом и правилам хозяйки непонятные никому странные жители: Сонины переживания.

Девушку мучили мысли о планах на будущее: что делать дальше и как выбираться из такой безнадеги? Ведь жили они в маленьком провинциальном городке, где не было ни одного приличного учебного заведения. К шестнадцати годам Соня окончательно решила стать журналистом. Поступить в Ленинградский государственный университет имени Ломоносова стало единственной осязаемой целью. Сокровенной, тщательно скрываемой ото всех, как водится. Соня начала истово готовиться, читать, штудировать, изучать. Были прочитаны все книги, рекомендованные и обязательные к прочтению, начала писать, понемногу, не показывая никому. Тренировалась в написании сочинений для всего класса: не жалко, а мне практика! Писала маленькие рассказы про школу. В столовой очень плохо и невкусно кормили, часто борщ представлял собой розовую жижу, в которой плавал капустный лист или картошка. На второе давали нечто, напоминающее картофель, но с сильным привкусом крахмала. Забавно, что в городе, где почти у каждого жителя было собственное поле, засаженное овощами, школа не могла накормить сбалансированным обедом своих буйно растущих и вечно голодных учеников. Котлетки и сосиски откровенно состояли из подкрашенной фаршем бумаги, хотя и съедались не требовательными подростками. К счастью детей, хлеб давался без ограничения, а булочки местного приготовления – с повидлом, яблоками и ягодами были по-домашнему вкусны. Повар – кондитер Анна Павловна работала в школьной столовой на две ставки, тайком приносила с дачи свои фрукты и ягоды и пекла пирожки с разнообразными начинками. У Анны Павловны не было своих детей и она любила всех, искренне считая, что для нее нет чужих. Большая и добрая, вкусно пахнущая, как и положено всем пекарям – любила вкусно поесть, а еще больше – накормить детей, казавшихся ей худыми. Те платили ей ответной любовью: малыши рисовали открытки ко всем праздникам, мальчишки повзрослее – молча приходили все вместе и выкапывали картошку, не позволяя любимой Анне Павловне таскать ведра. Девчонки – те бегали часто, просто поболтать, спросить совета или выпить чаю с кексом, который всегда имелся у Анны Павловны на такой случай. Та хранила много секретов о тайной безответной любви, об обидах на учителей, о заниженных оценках, побоях родителей, тщательно оберегая их от посторонних ушей. Бывало и так, что серый кардинал школы, повар и пекарь первого разряда Анна Павловна выпекала вкусную шарлотку из антоновских кисленьких, в накрахмаленном высоченном колпаке и белейшем халате шла к завучу попросить за какую нибудь девочку, отстающей в учебе: мол, любовь несчастная или мать выпивает, или например, девочка с младшим братиком сидит, по ночам не спит, вот и на тройки скатилась – помочь надо, дополнительно позаниматься. Любила и защищала детей, как сердце подсказывало.

Но вернемся к Сониным безобидным запискам. Рассказ о школьном питании был полон сарказма и горечи тех лет и повествовал о выдуманном счастливчике школьнике, во время обеда обнаружившего в борще ломтик картофеля и закричавшего от неожиданности: «Эврика! Она существует!», из-за чего якобы все остальные ученики собрались вокруг него, с завистью заглядывая в глаза и выпрашивая автограф. Сатирическое произведение попало к директору и, само собой, Соне досталось. Вызвали маму, провели беседу. Но тут же предложили Соне вести школьную газету – клеймить пороки учеников. Это было очень умно – теперь все, что Соня писала – предварительно проверялось школьной цензурой и становилось не интересным, но политически корректным и безопасным. Но она продолжала накидывать особенное, отчасти диссидентское, местами все еще по детски наивное – уже в стол, для себя, для своих подруг. Временами Соня задумывалась о своей некрасивости. Ей самой казалось странным, что она стала так непривлекательна. Если бы ее можно было бы рассмотреть отдельно: нос, глаза, волосы и даже ее полная фигура, были очень даже ничего, но все вместе, соединяясь, оказывались нелепыми и странными. Сонина внешность болела синдромом Пиноккио, ей предстояло расцвести и полюбить себя чуть позже, к восемнадцати годам, прямо пропорционально исправлению и перестройке внутреннего города, и стать совсем красавицей после тридцати лет, когда многие ее сверстницы уже выполнят свою основную программу и начнут вянуть…. Через двадцать лет она войдет в огромный зал, набитый людьми и привлечет к себе внимание большинства мужчин всех возрастов, став обладательницей самой известной в мире литературной премии.

Но сейчас.. Скорее всего, причиной Сониной неказистости была ее собственная нелюбовь к себе, словно внутри не включился особенный женский свет. Хотя появились первые поклонники, увы. Все они были так же, как и Соня, не подключены к основному электрическому жизненному питанию, без «огонька внутри», оставались скучными и не интересными. С Соней их объединяли ненужность, отсутствие успеха везде, кроме учебы. Это были хорошие мальчики, но унылые в своей правильности. С ними Соня иногда вела беседы и понимала, что у парней, в отличие от нее самой, все ясно и понятно в жизни. Дом, хозяйство, телевизор Philips, карьера на заводе.. Соне становилось еще грустнее. Все больше времени она проводила за книгами и пластинками, все больше набирала некрасивость и лишний вес.