Читать книгу Исповедь живодера и другие истории адвокатского бытия - Нелли Карпухина-Лабузная - Страница 22

К прокурору поехали массой: три депутата, директор театра, зав. отделом культуры, и я, где-то там, в конце шлейфа свиты. Микроавтобус был знатный, считай, Мерседес, депутаты держались нагло: а как же, они хозяева жизни. В автобусе говорили о пустяках, директор театра публику веселил знакомством с Киркоровым да Машей Варум. Так и доехали в Севастополь.

Прокурор принял нас быстро. Ввалились к нему в кабинет, расселись за длинным столом, депутаты важно подали свою значимость. Слова депутатского хора полились привычной струей. Им не нравилось только одно: цепкий глаз прокурора смотрел на них как-то так непривычно. Как будто тот определял, кому в какой камере место найти. Но форс не теряли, за Петровича заступались, заслуги его вспоминали. Старались.

Прокурор тоже старался, вежливо слушал, потом вдруг словесный понос депутатов прервался вопросом его: а кто из вас адвокат?

Я привстала со стула. Он кивнул и тихо: адвоката прошу остаться, остальным – до свидания.

С депутатов и свиты как-то сразу весь шарм пооблез, тихо потянулись на выход.

Наш чисто профессиональный разговор длился минут эдак пять, но нам поменяли следователя и убрали, извините, отстранили прокурора от надзора за следствием. Дело вышестоящая прокуратура взяла в свои руки.

На этом деле повезло только вновь назначенному следователю: за время командировки в Евпаторию он получил квартиру и очередные погоны, а в дальнейшем и серьёзное продвижение по службе.

Итак, вернёмся к очной ставке между Петровичем и главным бухгалтером Марьей Васильевной.

Следователь (уже новый, назаченный «сверху») то тихо поддакивал пани главбуху, то черкал на длинных страницах свои замечания по данному делу. То с интересом, от удовольствия только что ножками не дрыгал, смотрел на наши с Марией Васильевной стычки.

Веселие общее закончилось тогда, когда я вспылила, и всем обещала, что по этому делу или оба, главбух и Петрович, надолго поедут в места отдалённые, или оба будут свободны.

Такой расклад не устраивал ни Марьюшку, ни следователя. И даже Петровича, который за второй вариант был готов обеими руками голосовать, а от первого хотел откреститься как только можно.

Как долго мы уже вместе со следователем убеждали Марью Васильевну, что она нарушала закон. Ее любомудрие, по-простому говоря, философия мелкого воришки основывалась на двух принципах: раз я у кормушки, я могу воровать. И больше того, я должна воровать. И второй принцип ворюги соблюдался ей свято: мне ничего за это не будет, раз обещали важные люди.

Однажды следователь даже вспылил и заявил пока что свидетелю, что если бы он был начальником, то такого бухгалтера даже близко к документам не подпустил.

По-моему, это была на эпизоде, когда рассматривали платёжки за подписями Петровича и Марьюшки, и Петрович искренне удивлялся, куда пошли денежки. По его твёрдому убеждению, он только подписывал, не глядя, чистые бланки в количестве штук этак по 50 или больше, а далее Марьюшка проводила проводки. Вот она и проводила: часть шла государству, частичку по требованию, частищу – себе. Петрович только ахал и охал, сокрушаясь, сколько он ей добра сделал: и в том помог, и там договорился. Одним словом, за добро отплатила сполна.

Если б на лбу каждого руководителя выжечь «не доверяй», сколько бы мест в камерах освободилось для остронуждающихся в них криминальным особам. Но это так, мечты идиотки.

Я почти сорок лет практикую юристом, но этот тезис так свеж и невинен. Каждый, подчеркиваю, каждый руководитель «впадает в халепу», как говорят украинцы, когда из-за своей нагрузки, что называется, под завязку, ему некогда просмотреть бухгалтерию. Да и мало кто смыслит в тонкостях дебета-кредита, да ещё, зачастую, умышленно запутанного.

Пусть история Петровича хоть кому-то послужит наукой.

Но вернемся к нашим баранам, точнее Петровичу и его уголовному делу в томах эдак нескольких.

Пухленькие томики дела росли и росли, набираясь визуальной значимости. Фанфары гремели, реляции в Киев летели, готовился коньячок для обмывки новеньких полковничьих погон, а, может, и генеральских? Цифры якобы нанесенного вреда государству росли от кабинета к кабинету.

А Петрович меж тем парился на нарах. Сидение таки пошло, я надеюсь, на пользу: набирался уму-разуму, учился отличать зерно от плевел, приятелей от друзей, познал и цену женской верности.

Я его, бедного, жалела. Не стала говорить про жадность его супружницы, заявившей, что у неё нет никаких возможностей для поддержания муженька своего. Хорошо ещё, что прилетел аж с Казахстана его брат, матерщинник ужасный (прораб со стройки), но мужик толковый и деловой. А тещёнька Петровича? То вообще отдельная песня. Она умудрилась вместе с дочуркой перетаскать всю мебель, уже подвергнутую аресту, куда то вон из хаты.

Следователь, бедный, не знал, то ли плакать, то ли смеяться над ними. Им бы передачки в СИЗО передавать, чтобы не давился Петрович тюремной баландой, а насыщался всякими деликатесами. Да куда! Вот мебель, уже арестованную, вытащить из квартиры, ума обеим хватило, а передачки? Чего их носить, если Петрович может всерьёз и надолго отойти от семьи по причине, от них никак не зависящей.