Читать книгу Вельяминовы. За Горизонт. Книга вторая. Том первый - Нелли Шульман - Страница 2

Виа Венето дремала под раскаленным солнцем. Американские туристы, в помятых хлопковых шортах, в пропотевших летних рубашках, щелкали кодаками напротив входа в Café de Paris. Рукописная табличка гласила:

– Экскурсия на английском языке. Сладкая жизнь Рима. В стоимость входит один напиток… – парнишка на скутере звенел монетами:

– Группа отправляется через пять минут. Присоединяйтесь, дамы и господа! Только у нас все секреты вечного города! Завтра особый тур в собор святого Петра с посещением мессы. После обеда визит в Колизей и на римский Форум… – рядом со скутером, в жестяной лохани с тепловатой водой плавали бутылки «Сан-Пеллегрино».

Зазвенели льдинки в запотевшем серебряном ведерке для шампанского. Фотограф в вестибюле отеля «Эксцельсиор» крикнул:

– Ева, отлично! Теперь подними бокал… – часть прохладного, затененного пальмами холла отгородили отельными барьерами. Портье извинялся перед гостями:

– У нас идет съемка для итальянского Vogue… – он указывал на афишу «Сладкой жизни» с автографом режиссера, – отель популярен среди кинематографистов и в модных журналах…

За барьером болтались независимые, как их называли в Риме, папарацци, ребята в потертых джинсах, с мощными камерами через плечо. Vogue посылал на съемки охранников, здоровых парней в темных костюмах, жующих американскую жвачку. Нечего было и подумать о том, чтобы снять Еву, помешав журнальному фотографу, но папарацци надеялись на несколько кадров после рабочего дня модели.

Темные волосы девушки струились по изящной спине. Серо-голубые глаза мерцали на смуглом от тропического загара лице. Она стучала шпильками по мраморным плитам пола, изгибалась, уперев руку в талию. Девушка безучастно смотрела мимо камеры, в сторону неприметного угла, где за чашкой кофе беседовало двое мужчин:

– Боргезе, – поняла Ева, – Черный Князь, как его называли на войне… – фотографии Боргезе она видела в досье тети Марты, – но мерзавец всем известен. Он отсидел номинальный срок и ни от кого не прячется… – спутнику Боргезе по виду шел пятый десяток:

– Какой-то адвокат, судя по одежде, – подумала девушка, – надо запомнить его, описать Иосифу… – звонок раздался в ее номере в «Эксцельсиоре» вчера вечером:

– Я знаю, что ты только прилетела, – Ева слушала знакомый голос, – я сейчас в Риме, надо встретиться… – девушка подула на свежий маникюр:

– В Конго я о таком забываю, – усмехнулась Ева, – в джунглях длинные ногти ни к чему… – она пыхнула дымом сигареты:

– Надо, – согласилась девушка, – я привезла тебе и Шмуэлю подарки от Маргариты… – Ева поняла, что не видела младшего близнеца Кардозо со времен давнего визита в Израиль, еще подростком:

– Шмуэль тоже тогда служил в армии, – вспомнила Ева, – потом погибла тетя Эстер, он стал учиться на священника, получил сан… – девушка довольно холодно сказала:

– Приходи в «Эксцельсиор», выпьем кофе… – она помолчала, – но больше ни на что не рассчитывай… – Иосиф забрасывал ее письмами. Конверты приходили на нью-йоркский адрес семьи Горовиц и в госпиталь в Леопольдвиле, где Ева работала на каникулах:

– Я тебе объяснила, – добавила девушка, – случившееся в Марокко было развлечением. Я двинулась дальше, как говорится, и тебе советую сделать то же самое… – Ева запоминала черты лица спутника Черного Князя:

– Никуда я не двинулась… – эпизод, как о нем думала Ева, в Марокко, остался ее единственным опытом, – но для меня такое неважно. Надо заниматься работой, как Маргарита, а не размениваться на ерунду… – она чувствовала на себе жадные взгляды папарацци:

– Ева, – позвал кто-то из парней, – как ты прокомментируешь смерть Мерлин Монро… – вчерашние американские газеты вышли с кричащими заголовками:

– Мерлин Монро найдена мертвой в Лос-Анжелесе. Звезда приняла большую дозу снотворного… – Ева немедленно набрала по автоматической связи Нью-Йорк:

– Хана должна быть в городе, она дружила с Мерлин… – тетя Дебора сказала, что кузина уехала на океанское побережье:

– Она оставила телефон, – доктор Горовиц зашуршала бумажками, – где-то в Бостоне, то есть под Бостоном… – Дебора добавила:

– Дома все в порядке, дети в лагере, в горах Кэтскилс. Аарон пишет, что у него все без изменений… – на второй номер Еве пришлось звонить несколько раз. Она предполагала, что Дате спит:

– Она предпочитает работать над ролью по ночам. Она заканчивает на рассвете и валится в постель, как подстреленная. Однако сейчас в Америке вечер… – кузина ответила ближе к полуночи. Томный, хрипловатый голос, казалось, щекотал Еве ухо:

– Она так звучит, когда она дома, в семье, – хмыкнула Ева, – отдых пошел ей на пользу… – Хана весело сказала:

– Я выходила на лодке в залив. Здесь солнце, словно в твоей любимой Африке. Я сижу под тентом, но все равно немного загорела… – услышав о смерти Монро, кузина помолчала:

– Здесь нет газет, телевизора и даже радио. Я… – она оборвала себя, – я поговорю с…

Щелкал фотоаппарат, Ева вспомнила:

– Она так и не сказала, с кем поговорит… – она коротко бросила через плечо: «Без комментариев». Фотограф опустил камеру:

– Очень хорошо, – девица в узких брюках, в легкомысленной блузке, подскочила к Еве с чемоданчиком косметики, – остались вечерние наряды, и мы закончим… – девушка закатила глаза:

– Опять тюрбаны… – фотограф развел руками:

– Что поделаешь, Сен-Лоран показал весной костюм с тюрбаном и все сошли с ума… – на локоны Евы пристроили тюрбан, отороченный кружевом:

– Хоть сейчас на аудиенцию к папе… – одобрительно сказал фотограф. Девица взялась за холщовую занавеску, Ева хихикнула:

– Не в этом платье, Витторио… – шелк облегал фигуру, едва поднимаясь на почти несуществующей груди. Вырез заканчивался где-то на талии:

– Иначе кардиналам придется опять собирать конклав, – девица выдула пузырь жвачки, – его святейшество не перенесет такой аудиенции…

Краем глаза Ева увидела в большом окне, выходящем на Виа Венето, знакомую фигуру:

– В костюме пришел, – удивилась девушка – обычно он костюм не носит. Но все равно ему придется подождать… – штору отдернули. Парни за барьерами умоляюще закричали:

– Витторио, один кадр! Витторио, не жадничай, ты тоже начинал на нашем месте… – охранники со значением повели плечами, фотограф вскинул камеру. Черный шелк струился по телу, покачивался тюль на тюрбане. Вскинув острый подбородок, Ева независимо пошла вперед, цокая высокими каблуками.

Шмуэль считал всю затею чистой воды авантюрой, о чем он и сказал брату за скромным завтраком на монастырской кухне.

Иосифу хода в обитель не было. Капитан Кардозо снял по французским документам номер в дешевом пансионе неподалеку. Шмуэль, хоть и был иезуитом, но обретался под крылом траппистов, в аббатстве Тре Фонтане.

Он варил кофе на закопченной плитке. Иосиф, вытянув длинные, загорелые до черноты ноги, в шортах хаки, восседал на широком подоконнике. Старший брат ухитрялся одновременно курить и щелкать хорошо знакомые Шмуэлю соленые тыквенные семечки.

Иосиф никогда не появлялся в Риме с пустыми руками. Он привозил младшему брату пакеты семечек с рынка Кармель, остро пахнущий заатар, приправу из горных трав. Отец Кардозо получал лучшую арабскую тхину, банки со жгучим йеменским жугом и сочные фиолетовые оливки:

– У вас не оливки, а какое-то… – капитан Кардозо не стеснялся в выражениях, – ваши хваленые сицилийцы только портят продукт… – Шмуэлю доставалось домашнее оливковое масло в бутылке зеленого стекла и даже овечий сыр из Кирьят Анавим:

– Сыр свежий, я забрал у мадам Симоны пакет перед отъездом… – Иосиф вытащил из саквояжа свернутый в трубку армянский лаваш, – спасибо Эль-Аль, за три часа полета зелень не завяла… – брат даже протащил через границу баклажаны:

– Побалуешь меня икрой, – велел он Шмуэлю, – там, куда я направляюсь, кроме козлятины и проса, ничего не дождешься…

Иосиф, разумеется, не мог ничего сказать брату о цели поездки. Он ловко плюнул шкурками семечек в блестящий скутер отца Кардозо. Веспу цвета голубиного крыла, с сиденьем кремовой кожи, прислонили к стене трапезной. В августовском солнце щебетали ласточки, вьющиеся над черепичной крышей аббатства:

– Там будет еще жарче… – Иосиф стер пот со лба, – опять я возвращаюсь в Африку…

Тетя Марта, Каракаль, в июле посетила Израиль. Официально считалось, что тетя приехала проводить Фриду в армию. Сестра пока заканчивала курс молодого бойца:

– Ее Эмиль тоже обучается, – весело сказал Иосиф брату, – папа спит и видит, как они поставят хупу через три года… – Эмиль Шахар-Кохав собирался податься в военные летчики:

– Он останется в армии… – Иосиф принял от брата кофе, – а Фрида пойдет в археологи, как она и хотела… – сестра надеялась, что ее пошлют аналитиком в военную разведку. Иосиф очень сомневался в возможности такой карьеры для Фриды:

– Арабский у нее отменный, как и европейские языки, но в Израиле плюнь и попадешь в полиглота. Она не мужчина, дальше секретарской должности она не поднимется. Будет варить начальству кофе и печатать на машинке. Тетя Марта заведует секретным отделом на Набережной, но, честно говоря, Фриде до нее, как до небес…

Кроме торжественной церемонии для новых солдат, тетя навестила неприметное здание серого бетона, неподалеку от улицы Людвига Заменгофа, в Тель-Авиве. На совещании было решено послать в Африку именно Фельдшера, Иосифа Кардозо:

– Тамошние края тебе известны… – на лице тети Иосиф заметил явственную усталость, – в прошлый раз тебе не удалось найти Рауффа, но тогда предприятие было одиночным, а сейчас мы устроим совместную операцию…

Августин, новый агент британцев, по словам тети, был приближен к президенту бывшего Золотого Берега, а ныне независимой Ганы:

– Кваме Нкрума, – кисло сказала тетя, – Августин входит в узкий круг его доверенных лиц. Нкрума привечает бывших нацистов. Летной школой в Гане руководит хорошо известная фрау Ханна Рейч. Личный врач президента наш старый знакомец, Доктор, то есть штурмбанфюрер СС Хорст Шуман… – связь для Августина обеспечивал французский коллега, месье Механик:

– Однако одна голова хорошо, а две лучше, – заметила тетя Марта, – ты присоединишься к Механику. Мы не можем потерять Августина… – тетя со значением взглянула на Коротышку, – он наш путь к беглым нацистам, включая… – тетя помахала пальцем над головой, – самые верха их иерархии… – по словам тети, информацию о новом месте работы Шумана подтвердили и другие источники:

– Мы не до конца взломали их шифр, – призналась женщина, – но в документах, копии которых оказались у нас в руках, часто упоминается Африка и конкретно Гана… – о происхождении бумаг тетя не распространялась:

– Но досье она привезла очень полное… – брат присел рядом с Иосифом, – в папках есть и проклятый Черный Князь… – вчера вечером Иосиф случайно наткнулся на Юнио Валерио Боргезе в саду аббатства Тре Фонтане. Он успел вовремя сбежать по гулким ступеням в подвальную крипту обители. Боргезе шел не один, а с полноватым, отменно одетым приятелем, напоминающим процветающего адвоката:

– Адвокат и есть, – подтвердил брат, услышав описание незнакомца, – доктор юриспруденции синьор Гвидо Карло Ферелли. Он ведет дела Боргезе, монастыря… – Шмуэль коротко улыбнулся, – и еще половины Ватикана… – через окошко крипты Иосиф внимательно выслушал разговор Боргезе и адвоката. Парочка встречалась за кофе в отеле «Эксцельсиор»:

– Ева там живет, – Иосиф раздул ноздри, – я обещал к ней прийти… – он понимал, что девушка пока будет непреклонна:

– Она права, я не выполнил обещания, не призвал убийцу ее матери к ответу. Но я подожду, я никуда не тороплюсь… – ради Евы, он, как библейский Яаков, был готов ждать все семь лет:

– Хотя пока не мешает отдохнуть, в Африке у меня ничего такого не случится… – он подмигнул брату:

– Есть какие-нибудь новые хорошенькие послушницы… – Шмуэль буркнул: «Я этого не слышал». Иосиф похлопал его по плечу:

– Шучу, падре. Не трясись, Боргезе и Ферелли никогда в жизни нас не различат. Я уверен, что Боргезе тоже поддерживает связь с нацистами… – в Риме училась кузина Лаура, но Иосиф не хотел переходить дорогу дяде Джованни:

– Она послушница, но это ерунда, – хмыкнул капитан Кардозо, – девчонке семнадцать лет, у нее кипит кровь. Но мне хватит одной пиявки. С дядей Джованни не шутят, он только на вид мирный человек. Узнай он, что я соблазнил его дочь, он потащит меня регистрировать брак… – о Еве Иосиф так не думал:

– Она и только она станет моей женой, никого другого мне не надо. Остальные девицы только развлечение… – он подытожил:

– Дело не стоит выеденного яйца. В Буэнос-Айресе мы все удачно провернули, повторим операцию здесь. Ты пойдешь к Еве, выпьешь с ней кофе, пока я работаю… – Иосиф щелчком отправил окурок на выметенный двор монастыря:

– Все безопасно. Шмуэль теленок и у него обеты. Да он и не подумает притворяться мной… – капитан Кардозо добавил:

– Деньги я тебе дам. Посидишь с Евой, ты ее последний раз видел, когда она была подростком… – Шмуэль зарделся:

– Вообще и после, в журналах… – Иосиф залпом допил отменно сваренный кофе:

– Никогда бы не подумал, что прелаты интересуются женскими тряпками… – брат холодно отозвался:

– Деньги у меня есть свои. Еву я видел в Life, с Маргаритой, в репортаже о работе врачей в Африке… – Иосиф соскочил с подоконника:

– Вот и славно. Пошли, – он подогнал брата, – к одиннадцати утра я должен быть в отеле, в твоем костюме и на твоем скутере.

Студенческим общежитием женского университета Вознесения Святой Девы Марии заведовали сестры-кармелитки, в коричневых рясах и белых чепцах. Девушки жили в старинном здании, во дворе главного корпуса университета на виа делла Транспонтина. Отсюда было рукой подать до замка Святого Ангела и до собора Святого Петра, но студентки ходили на мессы в домашнюю, как ее называли в университете, церковь Святой Девы Марии Транспонтина, принадлежавшую ордену кармелиток.

Устроившись на подоконнике, Лаура рассматривала пустынный двор:

– То есть мы не ходим, а нас водят, хотя надо только завернуть за угол… – матрона общежития, пожилая, статная святая мать, со значением поджимала губы:

– Незачем болтаться по улице без дела, – заявляла сестра, – вокруг много туристов, вам ни к чему нежелательные знакомства… – официально университет не находился под покровительством Его Святейшества, но среди студенток было много монахинь и послушниц:

– Он и основывался, как учебное заведение для монахинь… – Лаура жмурилась от яркого солнца, – все папские университеты принимают только мужчин, что большая косность… – по приезду в Рим Лаура обнаружила, что в ее университете не преподают славянские языки. Девушка взглянула на аккуратно заправленную постель соседки по келье:

– Хорошо, что появилась Даниэла, с ней можно поговорить по-русски… – с помощью отца Лаура выбила себе разрешение заниматься с профессором славистики из Папского Грегорианского Университета. Наставник, принадлежавший к ордену траппистов, жил в аббатстве Тре Фонтане. Лауре, девушке, вход туда был закрыт. Уроки шли в папской библиотеке:

– Он часто туда приходит… – щеки Лауры покраснели, – он готовит диссертацию на звание доктора теологии… – о диссертации отец Кардозо рассказал ей за семейным, как выразился прелат, обедом:

– Я не могу пригласить тебя в аббатство, – развел руками отец Симон, – но, уверяю, что лучшую в Риме пиццу готовят именно здесь… – они посидели в ресторане неподалеку от университета:

– Ничего, кроме одной пиццы и пары чашек кофе с мороженым… – Лаура, тем не менее, не теряла надежды. Девушка велела себе собраться:

– Все только начинается, я только два месяца назад приехала в Рим… – девушка накрутила на палец прядь шелковистых волос, – меня еще ждет пострижение. Он хочет поехать в Южную Америку или Польшу… – отец Симон рассказал ей о своих планах за обедом, – а я, разумеется, отправлюсь вслед за ним… – на беленой стене кельи висела пробковая доска с фотографиями:

– В общежитии разрешают держать семейные снимки, – усмехнулась девушка, – но киноафишам или журналам сюда вход закрыт… – соседка по комнате рассказала ей, что встретила отца Кардозо в Мон-Сен-Мартене:

– Он похож на Грегори Пека, – добавила Даниэла, – красивый мужчина… – девушка смутилась, – хотя о святом отце так говорить нельзя… – Лаура утешалась домашними снимками кузена:

– Я говорила ей о нашей семье, – девушка задумалась, – она знает и Джо, познакомилась с ним в Лизье. Она очень набожная… – Даниэла не пропускала ни одной мессы. Соседка поднималась в четыре утра, чтобы прочесть псалмы:

– В Честере некоторые монахини так делали, – Лаура зевнула, – а сегодня она на целый день отправилась в Кастель-Гандольфо, в папскую резиденцию. Она обежала все римские церкви, теперь примется за провинцию… – Лаура бросила взгляд на черный телефон, на столике у двери кельи:

– Связь только по общежитию. Чтобы позвонить в город, надо идти к матроне, объяснять, кому и зачем звонишь, – Лаура потянулась, – тем, кто сюда звонит, тоже устраивают допрос с пристрастием… – Лауре хотелось поговорить с родителями, Аароном и Тиквой, Инге и Сабиной, услышать ласковый голос Пауля:

– Хотя сегодня августовская суббота, – напомнила себе девушка, – семья, наверняка, в Мейденхеде, у тети Марты. Адель и Генрик улетели в Америку, но остальные все в сборе…

Междугородняя связь работала только в римских почтовых отделениях. Спустившись с подоконника, Лаура нащупала ногами раскалившиеся на солнце туфли. В Честере она носила одеяние послушницы, но в Риме такого не разрешали:

– Только пока я в университете, – утешила себя Лаура, – приняв обеты, я надену подходящий наряд… – как и другие студентки, она все равно одевалась скромно. Одернув хлопковую юбку, падающую ниже колен, пробежавшись пальцами по пуговицам закрытой блузки, Лаура вздрогнула от неожиданного телефонного звонка. Девушка сняла трубку:

– Слушаю… – на том конце провода явственно хлопнули пузырем от жвачки:

– Амата нобис квантум амабитум нулла… – Лаура невольно хихикнула:

– Называйте меня просто синьориной ди Амальфи, синьор Ферелли… – он щелкнул зажигалкой:

– Вени и види, а на вичи я еще рассчитываю, имейте в виду… – Лаура отозвалась:

– Пер ардуа ад астра, сеньор Ферелли, хотя вы не преуспеете в своих попытках… – Микеле хмыкнул:

– Си вис амарис, ама. Если хочешь, чтобы тебя полюбили, полюби сам. Я следую заветам старика Сенеки, дорогая синьорина. Как насчет чашки кофе и мороженого… – поинтересовался Микеле, – жду вас через полчаса у замка Святого Ангела…

Положив трубку, Лаура поняла, что улыбается.

Иосиф Кардозо оставил скутер на стоянке отеля, бросив ключи парнишке в форме «Эксцельсиора». Ева никогда бы не прервала съемку для журнала:

– Даже если я расположусь перед ее носом, она посмотрит на меня, словно я пыль под ее ногами, позовет охранников и продолжит работу. Она и в Израиль не собирается переезжать ради меня… – Иосифу нравилась независимость девушки:

– Она дочь тети Тессы, почти ставшей министром в правительстве Индии. Дядя Меир вообще получил Медаль Почета. Понятно, в кого у Евы такой характер… – Иосиф облегченно понял, что наконец нашел себе подходящую подругу:

– Товарища, как раньше говорили в кибуцах, – поправил себя он, – папа, то есть дядя Авраам, тоже так называл маму… – профессор Судаков наотрез отказывался пользоваться патриархальными, как он говорил, словами:

– Муж не может именоваться хозяином, – морщился отчим, – а что касается товарища, друга, это хорошее слово. Оно не виновато, что коммунисты его извратили… – Иосиф не мог забыть случившееся в Марокко:

– Мне ни с кем не было так хорошо, – говорил он себе – и не будет. Пока я не пропускаю девиц, но все они только для тела. Для души мне нужна одна Ева… – во вчерашнем разговоре кузина предупредила его о съемке:

– Хана тоже снимается… – в самолете Иосиф пролистал новые американские журналы, – но она бы мне никогда не подошла. Нет мужчины, способного с ней ужиться… – в «Эсквайре» он наткнулся на фотографии мисс Дате:

– Актриса на отдыхе, – сообщала подпись, – Хана Дате за штурвалом яхты… – кузину сняли в парусной лодке, на велосипеде с плетеной корзинкой овощей, в уличном кафе, в широкополой шляпе и темных очках:

– Она хорошо выглядит, – подумал Иосиф, – даже немного пополнела. Раньше она больше напоминала скелет… – через десять страниц он увидел довольное лицо Тупицы:

– Триумф маэстро Авербаха на конкурсе Чайковского… – Генрика сняли в номере-люкс отеля «Плаза», в Нью-Йорке, – вторая премия среди пианистов… – израильские газеты откровенно намекали, что Тупице, с его неподходящим для СССР гражданством, никогда бы не позволили выиграть конкурс:

– Видишь, – фыркнул профессор Судаков, – первую премию разделили советский музыкант Ашкенази, и британец Огдон. С Ашкенази все ясно, – он повел рукой, – а у Огдона нет отягчающего обстоятельства, израильского паспорта. Советы из двух зол выбрали меньшее… – в школе Кирьят Анавим устроили что-то вроде маленького музея Тупицы и его покойного отца:

– Они гордятся, что Генрик у нас учился, а дядя Самуил преподавал музыку, – улыбнулся Иосиф, – папа считает, что надо сделать настоящий музей истории кибуца… – приезжая в Кирьят Анавим, он замечал, как изменился отчим:

– Он был таким при жизни мамы, – думал Иосиф, – он словно опять расцвел… – капитан Кардозо осторожно поинтересовался у сестры знакомствами профессора Судакова:

– Ты что имеешь в виду? – подозрительно спросила Фрида. Иосиф замялся:

– Может быть, у него кто-то появился, какая-то подруга… – сестра изумленно отозвалась:

– Ты с ума сошел! Папе скоро полвека! Старики этими вещами не занимаются… – Фрида распахнула голубые глаза, – как ты мог такое подумать… – Иосиф резонно заметил:

– Дядя Эмиль младше папы всего лишь на год, а тете Ладе нет тридцати, и у них маленькая дочка… – Фрида пробормотала:

– То дядя Эмиль, а то папа… – Иосиф не стал разубеждать сестру. Кинув окурок в медную урну рядом со входом в отель, он увидел в вестибюле вспышки камеры:

– Я мог привести в пример и дядю Джованни с Лаурой, но Фрида упрямая, она в маму пошла… – Иосиф вспомнил о давнем поцелуе в тель-авивском пансионе:

– Лаура не отличила бы меня от Шмуэля, – озорно подумал он, – тем более, что она давно по нему вздыхает. Даже в Рим не поленилась притащиться вслед за ним… – зная брата, он был уверен, что Лауре ничего не светит:

– Шмуэль не нарушит обеты ни ради нее, ни ради кого-то еще… – пройдя через крутящуюся дверь, он заметил засевшую в углу парочку:

– Ферелли тоже значится в досье тети Марты, – хмыкнул Иосиф, – а к ней на карандаш зря не попадают… – за Еву он не беспокоился:

– Пока она работает, она не будет отвлекаться. Шмуэлю я велел воспользоваться служебным ходом. Он отведет ее в кафе, поболтает с ней, а потом появлюсь я…

Поправив пасторский воротничок, изобразив на лице улыбку, Иосиф направился к столику Черного Князя.

Изящный палец со свежим маникюром цвета спелой малины уперся в черно-белую фотографию. Ева погладила тугие кудряшки маленькой девочки с моделью самолета в руках:

– Одетт, – ласково улыбнулась девушка, – она хочет стать пилотом. У нее, бедняжки, была оспа… – Ева погрустнела, – к сожалению, пока программа вакцинации очень ограничена. Маргарита мечтает избавить от оспы Африку, а я займусь Индией… – она перевернула страницу Life:

– Мы в бидонвиле, – Ева вздохнула, – пока не попадешь в трущобы, и не представляешь, что в наше время, в столице независимой страны, люди живут в таких отвратительных условиях… – она встряхнула красивой головой:

– Все из-за грязи, – жестко сказала Ева, – из-за отсутствия проточной и питьевой воды, из-за примитивной канализации. То есть канализации вообще нет, – девушка поморщилась, – нечистоты вывозят на тачках, как в средние века…

За соседним столиком светлого мрамора со значением покашляли. Полуденное солнце сверкало в бокалах шампанского. В баре Ludovisi пахло женскими духами и дорогим табаком. Шмуэль сразу сказал:

– В Harry’s Bar тебе прохода не дадут, в заведении вечно болтаются папарацци… – Ева благодарно кивнула, – но есть местечко за квартал отсюда, на виа Эмилия… – оглядев патронов, Ева поняла, что в баре сидят только римляне:

– Так и есть, – весело согласился священник, – туристы ходят туристскими тропами, на задворки виа Венето они не заглядывают… – он чиркнул спичкой перед ее сигаретой:

– В любом случае, пошла последняя оживленная неделя в городе. В конце августа Рим погружается в кому… – отец Кардозо подмигнул ей, – большинство ресторанов закрывается на каникулы… – Ева ощущала на себе взгляды мужчин:

– Но почти все патроны сидят с подружками, или приятелями… – светловолосый юноша в углу держал спутника за руку, – здесь ко мне никто не пристанет… – по мнению Евы, итальянцы много болтали и мало делали:

– На улице мне все кричат «Белиссима», – смешливо призналась она кузену, – но дальше криков римляне не двигаются… – Шмуэль развел руками:

– Здесь так принято, но вообще они очень семейные люди. Обед у родителей по воскресеньям, жена, малыши… – он отпил кофе, – но они не могут не сделать комплимент красивой девушке… – Шмуэль заставлял себя не смущаться. Не желая маячить у стойки портье, он передал записку для брата через отельного мальчика:

– Я предупредил его, что мы пойдем в этот бар… – Шмуэль усадил девушку на скутер, – он сейчас работает, но он к нам присоединится… – Ева окинула взглядом его джинсы и рубашку поло:

– Вы поменялись одеждой, – утвердительно сказала девушка, – я удивилась, что он пришел в костюме. Он редко надевает пиджак… – Шмуэль отозвался:

– В Израиле костюмы не носят даже политики. Мой скутер он тоже забрал… – священник завел чихающий двигатель, – это монастырская машина, ровесница его святейшества… – Ева по-девичьи хихикнула. В баре он отказался от выпивки:

– Пятница, – развел руками священник, – в посты вино тоже не принято, я даже не курю по пятницам… – Еве принесли шампанское:

– Как в Шабат, – она искоса взглянула на Шмуэля, – мы с вами можем поговорить на иврите, кузен. Я училась в классах при синагоге ребе Шнеерсона в Бруклине, я знаю иврит и идиш… – отец Кардозо немного покраснел:

– Я помню, кузина, еще с Израиля. Вам тогда было тринадцать лет, а мы с Иосифом служили в армии… – в тринадцать она носила потрепанные шорты и серую майку с пятнами морской соли:

– Нас отпустили в увольнительную ради визита родни, – Шмуэль вдохнул горячий ветер израильского лета, – папа с мамой отвезли нас на пляж… – они жили в палатках и жарили рыбу на костре:

– Тупица шел в армию, Фрида и Моше были еще детьми. Ева болталась с Аароном, они выросли вместе, словно настоящие брат и сестра… – она коротко стригла темные волосы. Нежные уши торчали под выбритыми висками. Она отлично ныряла и плавала наперегонки с парнями:

– Ты волосы отрастила, – сказал Шмуэль, – тебе так тоже… – он оборвал себя:

– Вообще не положено ее разглядывать. Я священник, мне такое не к лицу…

Она скрутила темные волосы в тяжелый узел. Бесконечные ноги облегали узкие черные брюки. Даже в эспадрильях на плоской подошве Ева была ему вровень:

– Она говорила, что в ней сто восемьдесят два сантиметра. Она отлично играет в баскетбол, она и в Кирьят Анавим стучала мячом с мальчишками…

В вырезе ее белоснежной льняной рубашки переливался серебряный щит Давида:

– В Конго я хожу с пучком, – отозвалась Ева, – в госпитале и тем более в джунглях так удобнее. Но я хочу постричься, – добавила она, – журналы теперь не против коротких волос. Все равно, я снимаюсь только в отпуске, а в Америке, на выходных и в каникулы… – она оживилась:

– Смотри дальше. Это Моника… – на снимке Ева держала на руках маленькую чернокожую девчонку, больше похожую на куколку, – я ее вылечила от лейшманиоза… – за соседним столиком опять что-то недовольно пробурчали.

– Хорошо, что у нас появились антибиотики, – горячо сказала Ева, – а профессор Адлер, в Израиле, работает над возможностью вакцинации, путем передачи содержимого язв больного, посредством укола, здоровому человеку. Так сделал Дженнер с черной оспой… – она повернулась к брезгливо скривившейся ухоженной даме:

– Именно поэтому, синьора, вы, в отличие от бедняков в Африке, не рискуете заразиться оспой и умереть… – дама, покраснев, отвела глаза. Ева вернулась к журналу:

– Моника очень хорошенькая, – ласково сказал девушка, – я ей обещала, что она станет моделью, а она сказала, что хочет быть врачом, как я и Маргарита… – номер Life Шмуэль захватил из кельи, собираясь на встречу:

– Ты, что, каждого ребенка знаешь по имени? – восхищенно спросил он. Ева пожала стройными плечами:

– Маргарита тоже. Моя мама каждого больного называла по имени. Старые врачи в госпитале Святого Фомы мне много о ней рассказывали… – кузине оставался еще год в Университете Джона Хопкинса:

– Потом меня ждет Индия, – она потушила сигарету, – страна огромная, работы у врачей непочатый край. Мы не уничтожили черную оспу, не принялись за чуму и проказу… – девушка добавила:

– Церковь нам очень помогает. Например, лейшманиоз передается через укусы комаров. Заболевание можно предотвратить, используя пропитанные инсектицидом анти-москитные сетки, но африканцы к такому не привыкли. Священники уговаривают их, объясняют, как распространяется болезнь. В Конго, как и в Южной Америке, люди набожны, они прислушиваются к прелатам… – Ева помахала:

– Иосиф, мы здесь… – она поинтересовалась:

– Ты, наверное, в Риме останешься, да? С твоей работой в курии… – по дороге Шмуэль рассказал кузине о своих обязанностях, – тебе нельзя покидать Ватикан… – духовник отца Кардозо, епископ Войтыла, осенью приезжал на Второй Ватиканский Собор:

– Хватит, – разозлился священник, – постыдись. Маргарита и Ева занимаются настоящей работой, а не отсиживаются в кабинетах. Я, в конце концов, не прошу поста священника где-нибудь на курорте. Я настою на своем, меня отправят в Южную Америку или Африку… – Шмуэль понимал, что хочет быть рядом с Евой. По недовольному лицу брата он видел, что встреча с Черным Князем и Ферелли не удалась:

– Кажется, у него с Евой что-то есть… – он заметил, как Иосиф смотрит на кузину, – нельзя переходить ему дорогу. И вообще нельзя, не забывай об обетах… – поднявшись навстречу брату, он коротко ответил:

– Не останусь. После Рождества я уеду отсюда, может быть, даже в Африку, где я буду ближе к Маргарите… – Шмуэль чуть не добавил: «И к тебе».

Серо-голубые глаза засияли. Ева улыбнулась: «Это хорошо, кузен Шмуэль. Очень хорошо».

Отец Симон Кардозо, вежливо попрощавшись, ушел. Отодвинув пустую чашку прелата подальше. Черный Князь презрительно сказал:

– Разумеется, не мне спорить с его святейшеством, но никакие крещения не изменят жидовской сущности. Ты заметил, что у него рот не закрывается? Все жиды слишком много болтают и суют нос не в свои дела… – адвокат Ферелли примирительно отозвался:

– Юнио, в курии он занимается связями с общественностью. Именно благодаря ему католическая церковь стала ближе к прихожанам. Не забывай, католики Европы только малая часть верующих. Мы не должны отталкивать бедняков Южной Америки и Африки… – Боргезе помахал зажженной сигарой:

– С обезьянами мы еще наплачемся, Карло. Ты можешь представить себе черного папу или черного кардинала… – он расхохотался, ощерив крупные зубы, – никогда такого не случится. Черные должны знать свое место, как знали его жиды в средние века. Жаль, что фюрер ушел, не успев окончательно их… – Боргезе сделал недвусмысленный жест рукой.

Он, разумеется, не рассказал адвокату, что сам на днях отправляется в тропическую Африку:

– Феникс велел не болтать о миссии. Ферелли рот не зашьешь, он знаком с половиной Рима, на вилле у него вечное столпотворение… – синьора Рита, жена адвоката, славилась в городе роскошными приемами:

– Он говорил, что у него гостит немецкий коллега, синьор Штрайбль, с семьей, – вспомнил князь, – он тоже работает на движение, как сказал Феникс, но он не входит в узкий круг товарищей по борьбе… – через два дня Боргезе встречал в аэропорту наследника фюрера, будущего главу новой Германии, Адольфа Гитлера:

– Мы стали называть мальчика именно так, – сказал ему Феникс, – Ритберг фон Теттау временная мера. Пусть привыкает к будущему имени… – Боргезе вез подростка в Гану. Стараниями штурмбанфюрера Шумана, личного врача президента страны, у движения появился новый путь для транспортировки в Европу алмазов и золота. Слитки отправлялись в хранилище швейцарского банка. Не ограненные алмазы, украденные с южноафриканских и конголезских шахт, уходили в Антверпен и Нью-Йорк, где камни превращали в бриллианты:

– Шуман был вынужден покинуть Конго по соображениям безопасности, – вспомнил Черный Князь, – но дело он наладил отлично. Рауфф и Барбье занимаются делами движения в Южной Америке, Шуман отвечает за Африку, Феникс поддерживает связи с арабским миром, а впереди у нас Восточная Азия… – Феникс заинтересовался возможность производства и сбыта наркотиков:

– Это золотое дно, – заметил он в разговоре с Боргезе, – Вальтер и Клаус считают, что именно через Западную Африку легче всего доставлять кокаин в Европу… – взглянув на карту, Боргезе понял, что глава движения прав:

– Проще устроить в Гане перевалочный пункт, – весело сказал Феникс, – прямой путь из Колумбии или Венесуэлы в Европу слишком подозрителен. Мы сможем транспортировать кокаин и героин, когда он у нас появится, вместе с нашими полезными ископаемыми…

Шуман должен был ввести Адольфа в курс дела, как выразился Феникс:

– Ты будешь отвечать за порты Средиземноморья, – сказал Боргезе глава движения, – тебе тоже надо побывать в тамошних местах. Не волнуйся, Доктор обеспечит вам радушный прием. Вас поселят в резиденции Нкрумы, у него отличный повар, отобранный нашим представителем. Пусть Адольф отдохнет перед учебным годом и заодно начнет знакомиться с работой…

Боргезе примерно представлял объем деловых операций Феникса:

– Будь он обыкновенным человеком, за ним бы давно гонялись журналисты, – усмехнулся Черный Князь, – он в десятке богатейших людей мира. Но, во-первых, это не его деньги, а средства движения, а во-вторых, Макс вообще не любит внимания, что понятно в его положении… – Феникс доверял только адвокату Краузе:

– Фридрих настоящий боец, воин арийского духа, – серьезно говорил он, – остальных юристов мы держим на побегушках… – Ферелли готовил для Черного Князя документы подставной конторы, на адрес которой должны были приходить грузы из Ганы:

– Ткани, пальмовый сахар, местные безделушки, – хохотнул Феникс, – с таможней не возникнет затруднений… – допив эспрессо, Боргезе вежливо поинтересовался:

– Как ваш сын, Карло? Вы тоже готовите его к юридической карьере…

Микеле ничего не знал. Ферелли вспомнил твердый голос жены:

– Что было, то прошло… – они стояли над колыбелью мирно спящего младенца, – обещай, что он никогда ни о чем не услышит… – черные глаза Риты сверкнули:

– Мои родители мертвы, мой брат мертв. Риты Леви нет, Карло, и никогда не существовало… – жена много занималась благотворительностью, удостоившись даже личного благодарственного письма от его святейшества:

– Она права, – сказал себе Ферелли, – незачем ворошить прошлое. Микеле неоткуда узнать о семье его матери… – сын считал, что его родители познакомились в детстве:

– Так и есть, – Карло вздохнул, – мне было два года, а Рита только родилась… – синьор и синьора Леви пригласили всех соседей на торжественный обед в честь появления на свет дочери:

– Потом мы ходили в синагогу на обрезание Михаэля… – став отцом, Карло, разумеется, не собирался спорить с женой:

– Она любила брата, а Микеле хорошее имя. Мама тоже была согласна, она души не чаяла в мальчике. В конце концов, Рита такая не одна. Даже главный раввин Рима, доктор Золли, крестился в сорок пятом году… – Ферелли пощелкал пальцами:

– Счет, пожалуйста. С Микеле все отлично, – он улыбнулся, – на выходных молодежь, под его предводительством, отправляется в горный поход. Они будут жить в палатках, ловить рыбу, разводить костры… – Черный Князь откинулся в кресле:

– Замечательное времяпровождение. Я сам улетаю на Сицилию, встретимся после каникул… – он не намеревался платить свою долю:

– Ферелли и так от меня много получает. Это деньги движения, но все равно, пусть потрясет мошной. Он торгаш, как все флорентинцы. У него, кстати, может быть еврейская кровь. Во Флоренции всегда привечали жидов. Даже если жид крестился, это ничего не меняет… – Боргезе с трудом заставлял себя пожимать руку отцу Кардозо, – надеюсь, Серый Прелат, как его называют, не поднимется дальше простого священника…

Адвокат звенел монетами. Черный Князь поднялся: «Желаю вам приятного отдыха, Карло».

По приезду в Рим, Лаура, не желая обижать отца, обзвонила все телефоны из выданного ей списка дальней родни. Сидя у аппарата в келье, она рассматривала итальянские фамилии:

– Родственники моей бабушки, то есть папиной мамы, родственники его первой жены… – старшую сестру, живущую в Париже, Лаура видела только на довоенных фото:

– Она наотрез отказывается встречаться со мной или мамой… – девушка прикусила губу, – приезжая в Париж, мы останавливаемся в отеле или на рю Мобийон, а папа видится с ней в городе… – отец не хотел появляться на набережной Августинок в одиночестве:

– Вы моя семья, – коротко говорил он, – вы семья и Лауры тоже, а если она упрямится, это ее дело… – старшая Лаура не пустила к себе даже Адель:

– Генрик к ней ходил, – усмехнулась старшая сестра, – она сделала вид, что простыла. Генрику простуды не страшны, а она знала, что я берегу голос… – Адель подытожила:

– Я для нее дочь той женщины… – девушка вскинула бровь, – но не знаю, чего она боится. Я замужем, я не собираюсь соблазнять ее драгоценного Джо, выдергивать мальчика из-под материнской юбки… – Лаура робко сказала:

– Вообще он работает в Конго, а не сидит дома… – Адель фыркнула:

– Если бы он остался в Лондоне, мы бы из него сделали человека. Тетя Лаура его избаловала и Пьер у нее тоже такой. Хана ей не дочь, о ней тетя Лаура никогда не заботилась. Дядя Мишель любил Хану, однако он умер… – Лауре нравилась кузина Дате:

– Она очень красивая, – восторженно подумала девушка, – наверное, самая красивая в семье, если не считать Евы… – по дороге к замку Святого Ангела, забежав в газетный киоск, она купила новый номер американского Vogue. В общежитие светские журналы не допускались, но сумочки девушек не обыскивали:

– Потом спрячу журнал под матрац, – решила Лаура, – Даниэла, наверняка, никогда такого не видела в своей Польше…

Лаура одевалась скромно, однако отец не жалел денег на ее содержание. Она получила свой банковский счет в Coutts & Co. В следующем году, после совершеннолетия, банкиры должны были перевести ей трастовый фонд, основанный отцом после ее рождения:

– Папа обещал мне скутер, тоже к совершеннолетию, – весело подумала Лаура, – он… отец Симон, отлично управляется с мотоциклом. Водить я умею… – тетя Марта и дядя Максим сажали детей за руль в двенадцать лет, – получу итальянские права и буду ездить по Риму… – к восемнадцати годам Лаура надеялась принести монашеские обеты:

– Кармелитки поймут, что я серьезная девушка, и не откажут мне. Даниэла постригается через год… – соседке было двадцать лет:

– Ей засчитали три курса ее университета в Кракове… – Даниэла тоже занималась русским языком, – хотя сейчас ей надо зубрить итальянский и латынь… – Лаура собиралась посвятить себя именно латыни. Профессор в университете Вознесения Святой Девы Марии похвалил ее знания:

– Девушки редко выбирают этот предмет, синьорина, но у вас большие задатки… – он почесал растрепанную, седую шевелюру, – вы сможете изучать историю церкви, как ваш отец, профессор ди Амальфи… – имя Лауры до сих пор открывало многие двери в Риме:

– Мой дед представлял интересы Британии при святом престоле, моя бабушка из аристократической семьи… – остановившись перед кафе, Лаура спрятала журнал на дно сумки, – мне будет легче пробиться на самые верхи Ватикана, оказаться ближе к нему… – она слышала прозвище отца Кардозо:

– О нем говорят, что он станет епископом и кардиналом, – Лаура победно улыбнулась, – а я всегда останусь рядом…

Почти все наряды с фотографий в журнале Лауре не подходили из соображений скромности, однако она отметила по дороге некоторые платья и блузки:

– Отец Симон говорил, что Ева сейчас в городе, пролетом из Африки… – девушка наткнулась на фотографии кузины, снятые на Манхэттене, – такое платье я носить не смогу… – платье едва прикрывало бедра, – но другие мне пойдут. Я бы позвонила ей, но она опять снимается, она занята… – серебряный католический крестик Лауры лежал поверх глухого ворота ее шелковой блузы:

– Он, кстати, не носит распятие… – Лаура заметила на террасе темноволосую голову синьора Ферелли, Микеле, – хотя к мессе он ходит. Его родители много занимаются благотворительностью. Его отец приближен к курии, такое знакомство может пригодиться…

Родственники отца и его первой жены оказались скучнейшими людьми. На обедах Лаура, скрывая зевоту, пыталась поддерживать беседы о виллах на Сардинии и папских приемах. Дома, в Хэмпстеде, она привыкла к другим разговорам:

– Инге рассказывает о ядерной физике, Сабина о звездах Голливуда, Адель и Генрик говорят о музыке, Аарон и Тиква о театре… – здесь никто не слышал имени Беккета, не знал о битлах и не интересовался освоением космоса:

– Они словно все живут в прошлом веке, – усмехнулась девушка, – но Микеле не такой…

С сыном адвоката Ферелли она познакомилась на приеме в унылом палаццо неподалеку от площади Цветов:

– Семейная мебель вся наполеоновских времен, а картины так потемнели, что невозможно разобрать, где их хваленый Рафаэль, а где мазня прошлого века… – стоя с чашкой кофе под пресловутым Рафаэлем, Микеле с разгона предложил Лауре выкурить косячок:

– Здесь отличный балкон, – заметил парень, – заодно полюбуемся скульптурой Джордано Бруно. Он бы нас не осудил, – подмигнул ей Микеле, – я уверен, что он и сам баловался гашишем. В те времена у них больше ничего под рукой не было… – от косячка Лаура отказалась, но телефон парню оставила:

– Он позвонил на третий день, – хмыкнула девушка, – набивает себе цену. Ладно, выпью с ним кофе, это меня ни к чему не обязывает…

Оценив свое отражение в зеркальном окне, она взбежала по ступеням террасы.

Ленивая августовская оса жужжала над мраморным столиком, примериваясь к лужице растаявшего фисташкового мороженого. Итальянские триколоры над мощными стенами замка Святого Ангела лениво повисли в полуденной жаре. Коричневый Тибр сверкал под солнцем. На мосту скопилась отчаянно гудящая пробка. Микеле кинул взгляд в сторону реки. Отец велел ему появиться в конторе на виа Венето не позднее двух дня:

– В двенадцать я заканчиваю встречу с клиентом, потом обедаю… – Микеле прервал его:

– С другим клиентом. Но у меня дела, я могу опоздать… – отец смерил его недоверчивым взглядом:

– Ты на каникулах, что у тебя за дела… – юноша вывернулся, отговорившись необходимостью посетить магазин туристического снаряжения:

– Ребята приедут с палатками и спальными мешками, – объяснил он отцу, – но я хочу быть уверен, что у нас найдется запас вещей на случай непредвиденных обстоятельств… – отец любил, когда с ним говорили, как выражался юноша, в приличной манере. Карло Ферелли не терпел американских словечек:

– Итальянский язык прямой наследник латыни, – напыщенно замечал адвокат, – нельзя забывать, что мы колыбель европейской цивилизации… – Микеле преуспевал в латыни, но считал, что надо оставить прошлое прошлому:

– В любом случае, скоро старому миру придет конец, – усмехнулся он, – и мы приложим к этому руку… – в разговоре с отцом он объяснил, что хочет успеть в магазины до закрытия:

– Пятница короткий день, – добавил юноша, – но ты не беспокойся, я доберусь до Остии на поезде и сяду на автобус… – отец считал, что в семнадцать лет Микеле еще рано разъезжать на семейном лимузине:

– Ладно, пусть папа торчит в пробке, – хмыкнул юноша, – весь Рим устремился к морю… – он ехал в Остию только вечером. Через два часа на вокзале Микеле встречал миланский поезд:

– Я должен ждать гостя в зале прибытия, под табло… – он старался справиться с волнением, – с букетом красных роз… – он только знал, что инструктор приезжает из Сирии:

– Его зовут Абу Аммар, он борец за свободу палестинского народа. Он обучит нас взрывному делу и стрельбе… – гость проводил ночь в скромном пансионе неподалеку от вокзала. Группа выходила с виллы в семь утра:

– То есть я, Герберт и Альбер, – поправил себя Микеле, – остальные ребята присоединятся к нам в Риме… – из столицы они отправлялись на поезде в городишко Риети, откуда было рукой подать до горной цепи Монти Реатини:

– Всего сто километров от Рима, но это настоящая глушь, – заметил Микеле приятелям, – нам никто не помешает… – посланец из Сирии появился в Риме благодаря связям Микеле с арабскими студентами в университете:

– Почти все они отправляются с нами в поход, – понял юноша, – стоило мне обмолвиться, что мы хотим научиться стрельбе, как мне немедленно пообещали инструктора… – Микеле получил номер телефона в Дамаске. Абу Аммар говорил на хорошем английском языке:

– Но итальянского я не знаю, – предупредил его араб. Микеле отозвался:

– Ничего страшного. Я переведу в случае нужды, ваши соотечественники тоже помогут… – вспомнив, что Альбер встречается с одним из арабских студентов, Микеле скрыл улыбку:

– Его мамашу и отчима хватит удар, если они о таком узнают… – бельгийский посол при Святом Престоле и его супруга сбежали от жары в Остенде, – но я его предупредил, что во время похода этим заниматься нельзя. Девушек в группе нет, это не развлекательная экскурсия…

Микеле, тем не менее, очень хотелось пригласить в горы синьорину ди Амальфи. На ее губах блестели капельки мороженого, девушка облизала ложку:

– Вы правы, синьор Микеле, – темные глаза весело блестели, – здесь самое вкусное мороженое в Риме. Вы заказали фисташковое, мое любимое… – юноша раскрыл перед синьориной портсигар, она помотала головой:

– Спасибо, но я не курю… – Микеле нравился ее скромный наряд:

– Она умная девушка, с ней есть о чем поговорить. Она была послушницей, но это ерунда. Она не захочет приносить обеты, зачем ей удаляться от мира… – Микеле тянуло к серьезным девушкам:

– Разъезжать в короткой юбке на скутере и курить травку может любая, но для нашей борьбы не нужны пустышки… – он наклонился к девушке:

– На приеме вы сказали, что предпочитаете именно фисташковое мороженое. Я все запомнил, синьорина… – Лаура нежно покраснела, – например, вы знаете то ли пять, то ли шесть языков… – Микеле внезапно решил:

– Ерунда. Я по ее глазам вижу, что я ей нравлюсь. В обители, то есть университете, она всегда отговорится поездкой по Италии. То есть, мы действительно отправляемся на экскурсию… – он вытянул из холщовой сумки с портретом Че Гевары карту:

– Я вас не просто так пригласил на кофе, – смешливо сказал юноша, – хотите присоединиться к моей туристической группе? Мы завтра отправляемся в поход на две недели, по диким местам. Такие еще остались вокруг Рима… – на карте он отметил красными чернилами маршрут:

– Мы доезжаем до Риети, а потом бродим пешком по горам. Вы в группе будете единственной девушкой, – добавил Микеле, – не волнуйтесь, мы понесем ваши вещи… – она дрогнула длинными ресницами:

– Видите, а я не все о вас знаю. Вы не говорили, что увлекаетесь туризмом… – Микеле подмигнул ей:

– У меня есть удостоверение инструктора. Я с двенадцати лет в походах, я даже поднимался на вершины в наших Альпах. Но все равно, я не знаю столько языков, сколько вы, синьорина Лаура… – девушка изящно отпила кофе:

– Не так много, на самом деле. Латынь не считаем… – Микеле кивнул: «Не считаем». Приняв от него карту, Лаура посчитала на пальцах:

– Всего шесть. Английский, французский, немецкий, испанский, итальянский и иврит. Русский я только учу, я не знаю скандинавских языков, или арабского. Но я хочу им заняться, он очень важен для лингвистики… – Микеле горячо сказал:

– Но не только. Если мы поддерживаем борьбу палестинского народа за свое государство, надо говорить на их языке. Но зачем вам иврит, язык торгашей и оккупантов, лишивших палестинцев их родной земли… – ее глаза заледенели. Скомкав карту, девушка кинула ее в сумку:

– Моя мать еврейка, – отчеканила Лаура, – мою бабушку застрелили арабы в сорок восьмом году. Моя старшая сестра год провела в Сирии, в плену. Она ползла через горы, чтобы добраться до нашей страны, до Израиля. Я католичка, – девушка поднялась, – но я никогда не забуду о своих корнях. Вы обыкновенный антисемит, синьор Ферелли. Такие, как вы, убивали евреев в Италии еще двадцать лет назад. Мне противно говорить с вами, прощайте…

С размаха швырнув на стол мелочь, Лаура вышла из кафе.

Электрическую плитку водрузили на шаткий стол, разлохмаченный шнур торчал из пыльной розетки. За грязным окном, выходящим на задворки вокзала Термини, грохотали поезда. В комнатке было жарко, под потолком медленно вращался погнутый вентилятор.

Данута сидела на подоконнике, выпуская сизый дым в раскрытые створки. Безопасная квартира советской разведки располагалась в самом паршивом районе Рима, напомнившем ей кварталы вокруг метро Маркаде-Пуассонье в Париже. Хлопотавший над плиткой мужчина средних лет, подпоясавшийся затрепанным полотенцем, весело сказал:

– Зато здесь безопасно, уважаемая синьорина… – он ухмыльнулся, – давайте, не ленитесь, переходите на итальянский язык… – итальянский у него был безупречным. Данута боялась визита Скорпиона, как он себя называл, однако появившись на безопасной квартире, обнаружила там неизвестного ей русского:

– Я даже не знаю, русский ли он, – поправила себя девушка, – он может быть испанцем или итальянцем… – пропуская девушку в захламленную переднюю, он оскалил белые зубы:

– Вы Монахиня, а я Падре, – усмехнулся мужчина, – мы с вами одного поля ягоды… – он говорил с Данутой по-русски, иногда переходя на итальянский язык:

– Русский у него без акцента, – Данута исподтишка рассматривала смуглое, потное лицо, – кажется, он не собирается тащить меня в постель… – именно поэтому она опасалась визита Скорпиона, товарища Матвеева:

– Он бы не преминул воспользоваться бонусами своего положения, – брезгливо подумала девушка, – хватит и того, что мне надо соблазнить отца Кардозо. Но Джо ничего не узнает, и вообще, мы с ним обведем СССР вокруг пальца…

По приезду в Рим, воспользовавшись протекцией прелата, Данута получила временное удостоверение, подтверждающее ее ватиканское гражданство:

– Польский паспорт можете выкинуть, – усмехнулся отец Кардозо, – все равно вы туда больше не вернетесь… – Данута помотала головой:

– Искренне надеюсь, что нет. Но если церковь решит послать меня в страну, я подчинюсь такому требованию… – торопливо добавила девушка. Отец Симон задумался:

– Посмотрим, как дело пойдет. Пока вам надо учиться, готовиться к пострижению… – предъявив удостоверение, Данута сняла абонентский ящик на центральном почтамте Рима. В ее записной книжке значился местный телефон. С советскими резидентами девушка связалась из городской будки:

– Позавчера мне пришла открытка с адресом этой квартиры, одновременно с весточкой от Джо… – она не могла не появиться у вокзала Термини. Русские знали, где учится Данута. Девушка была уверена, что они не преминули выяснить и имя ее соседки по общежитию:

– Так и оказалось, русский завел разговор именно о ней и о Джо… – Падре повернулся к девушке:

– Еще немного и соус будет готов. Помидоры в самом соку… – он прищелкнул языком, – накормлю вас настоящими неаполитанскими спагетти. Немного каперсов, немного терпения… – он улыбался, – и вас ждет чудо на тарелке…

Падре приехал в Италию из Мексики, с документами испанского дельца. Скорпион и Странница благополучно миновали границу США, трясясь в грузовике, набитом нелегальными сельскохозяйственными рабочими. Вернувшись в столицу, он дождался телеграммы из Техаса:

– С ними все в порядке, они встретились с нашими резидентами, обзавелись местными бумагами. Теперь надо начать операцию в Италии… – итальянский гамбит, по выражению товарища Котова, пока разыгрывался, как по нотам:

– То есть сицилианский, – хохотнул наставник, – но мы туда не отправимся… – Стэнли, обретающийся в Дамаске, поддерживал близкие связи c фидаинами, как себя называли палестинские боевики. Именно через него на Лубянке узнали имя синьора Микеле Ферелли:

– Избалованный сынок богатых родителей хочет пощекотать себе нервы, – презрительно сказал товарищ Котов, – но итальянские коммунисты сообщают, что он действительно член партии, с прошлого года. Нам надо внедрить своего человека в их среду… – он ткнул пальцем в сделанную Скорпионом в Париже фотографию:

– Его отец был агентом СССР, его отчим был коммунистом, все отлично укладывается в схему. Он инженер, обладает техническими навыками, арабы и леваки немедленно за него уцепятся… – Падре поднял бровь:

– Но эта публика подозрительная, я имею в виду палестинцев. Абу Аммар, то есть Арафат, вряд ли обрадуется незваному гостю в их маленьком тренировочном лагере… – товарищ Котов взялся за ручку:

– Нам нужна соседка Монахини по общежитию. Я уверен, что она знает Ферелли. Ты говорил, что его отец ведет дела половины Ватикана. Они вращаются в одних кругах, они должны были столкнуться… – в раскрытой сумочке Дануты виднелась карта Кастель-Гандольфо, проштампованные контролем билеты на местный поезд и открытка с портретом Его Святейшества:

– Видите, – добродушно сказал Падре, – комар носа не подточит. Можете не волноваться, милочка, мы вас всегда прикроем… – он ловко снял с огня вторую кастрюльку:

– Никогда не обливайте пасту холодной водой, – наставительно заметил Падре, – это варварство. Хорошо, что вы выросли в приюте, что обретаетесь в общежитии. У вас есть навыки ведения хозяйства. Вы станете отличной экономкой у нашего Серого Прелата, то есть отца Кардозо… – Падре вывалил спагетти в медленно кипящий соус:

– Когда, вы говорите, прилетает ваш ухажер, месье Дракон… – Данута безучастно смотрела на зеленые вагоны пригородного поезда:

– Бесполезно что-то скрывать, они следят за мной. Они знают, с кем я делю келью, когда я хожу на мессу. Они бы поняли, что Джо в Риме, от них не скроешься… – девушка коротко отозвалась: «Завтра».

– Он, наверняка, собирается жить не на виа Венето… – утвердительно заметил Падре, – он не захочет вас компрометировать… – Джо, как значилось в открытке, действительно заказал номер в дешевом пансионе, в Трастевере:

– Молодец, – Падре взялся за кусок пармезана, – вам незачем появляться в дорогих отелях, куда могут заглянуть ваши ватиканские знакомцы… – поставив тарелки на стол, он вытянул из кармана сделанное местными резидентами фото синьора Микеле Ферелли:

– Берите вилку, ешьте спагетти, запоминайте, что вам надо сделать, синьора Монахиня. Вернее, не столько вам, сколько вашему кавалеру… – Данута на мгновение закрыла глаза:

– Броситься бы вниз с подоконника, – тоскливо подумала девушка, – но здесь второй этаж, я только переломаю ноги. Я от них никогда в жизни не отвяжусь… – Данута разозлилась:

– Не смей, соберись. Мы с Джо их обманем, чего бы это ни стоило… – заставив себя спокойно присесть к столу, она кивнула: «Я слушаю».

Из раскрытой сумки, мягкой кожи цвета спелых ягод, с золоченым росчерком: «Сабина», торчал потрепанный номер «Трудов Королевского Общества Гигиены и Тропической Медицины». Над чашками эспрессо поднимался легкий дымок. На табло прилета выскочили буквы: «Париж». Шмуэль взглянул на хронометр:

– Твой рейс следующий, через четверть часа объявят посадку на лондонский самолет… – Ева делала остановку в Британии по дороге в Нью-Йорк:

– Каникулы еще продолжаются, – заметила девушка, – я поеду в Мейденхед, пусть парни тети Марты катают меня на лодке… – она лукаво улыбнулась:

– Она старше Маленького Джона и Максима, – бессильно подумал Шмуэль, – но ведь они взрослые ребята. Максим начинает курс в Кембридже, наследный герцог идет в военную академию. О чем это я… – каждый раз, думая о Еве, он заливался румянцем, – видно, что Иосиф за ней тоже ухаживает. Парням тети Марты, думаю, не важна разница в возрасте… – вчера Иосиф улетел в Каир:

– Оттуда он отправляется дальше, но куда, он не сказал, – вздохнул священник, – только бы он был осторожен… – они с братом избегали появляться вместе в людных местах:

– Разумеется, кому надо узнать, что мы близнецы, тот узнает, – сварливо сказал Иосиф, – но не стоит светить нашим сходством по всей Европе… – по словам брата, встреча с Черным Князем и Ферелли прошла впустую:

– Мы выпили кофе и поболтали о ерунде, – заметил Иосиф за ранним завтраком в обители, – эта парочка тебе не доверяет, мой дорогой Серый Прелат… – Шмуэль пожал плечами:

– Боргезе не скрывает своего антисемитизма, а я не скрываю того, что родился евреем… – Иосиф выругался по-арабски:

– Я еще отправлю мерзавца именно туда, – сочно пообещал брат, – не будь я Фельдшер, то есть капитан Кардозо… – Иосиф о таком не распространялся, но Шмуэль подозревал, что Моссад проводит, как выражались в армии, точечные удары:

– Эйхмана судили открытым процессом, но, наверняка, Моссад уничтожает бывших нацистов и тайным образом. Может быть, Иосиф отправился именно на такую миссию… – Шмуэль всегда молился за брата:

– Он еврей, но еще одна молитва не помешает, – думал отец Кардозо, – только бы он не погиб, только бы остался в живых. Пусть женится на Еве, – он почувствовал, как заныло сердце, – пусть у папы появятся внуки, а у меня племянники… – Шмуэль, разумеется, не спрашивал у брата о Еве:

– Это их дело, они сами разберутся, но Ева провожала Иосифа в аэропорту… – словно услышав его, девушка заметила:

– Я много летаю, кузен. Я знаю, как важно, чтобы тебя провожали и встречали близкие люди… – Шмуэль отозвался:

– В Хитроу тебя тоже будут ждать… – Ева повела дымящейся сигаретой:

– Маленький Джон. Мы с ним близко сошлись в Марокко. Приеду в Мейденхед, попарюсь в знаменитой русской бане тети Марты… – вытянув ноги в эспадрильях, Ева устроила их на докторском саквояже, – а потом буду лежать в шезлонге на террасе и пить ее квас…

Ева напомнила себе, что в Нью-Йорке она должна позвонить Дате:

– «Эсквайр» ее снимал на океанском побережье… – Ева тоже наткнулась на фото кузины в журнале, – наверное, под Бостоном, где она отдыхала. Надо встретиться с ней до начала театрального сезона, потом я утону в университетских лекциях, семинарах и дежурствах… – она допила эспрессо:

– Передавай привет Лауре… – девушка развела руками, – жаль, что мы не увиделись, но у меня за три дня было три съемки. Но в Лондоне я ничего не делаю, – Ева озорно усмехнулась, – меня ждет настоящий отпуск… – она показала Шмуэлю свою статью в «Журнале тропической медицины»:

– Это пятая, – деловито сказала Ева, – не считая двух в соавторстве с Маргаритой. Мне нельзя от нее отставать, она защитила докторат… – Шмуэль ожидал, что сестра рано или поздно вернется в Европу:

– Она начнет преподавать, станет доцентом, потом профессором. С Джо у нее не сложилось, но она обязательно выйдет замуж… – Шмуэль, духовник кузена, не собирался расспрашивать его о личной жизни:

– На исповеди он ничего не говорит, но не дело священника лезть туда, куда его не звали… – поинтересовавшись у Евы Виллемом, он не услышал ничего того, чего уже не знал:

– Джо рассказал бы больше, – заметила девушка, – он на юге, а мы на севере. Но Виллем посылает письма Маргарите. У него своя компания, он ищет полезные ископаемые… – Иосиф считал сведения о занятиях кузена дымовой завесой:

– Я уверен, что он работает на военных, – заметил брат, – в тех местах до сих пор неспокойно, а у Виллема есть армейский опыт. Западные державы не выпустят из рук богатства Конго. Он, скорее всего, ищет контрабандистов и ликвидирует отряды левых повстанцев. Никто не хочет, чтобы страну прибрал к рукам Советский Союз… – Шмуэль отозвался:

– Настолько не хочет, что избавился от законного премьер-министра… – Иосиф вскинул бровь:

– Лумумба погиб от рук шальной банды… – отец Кардозо хмыкнул:

– В таком случае, я папа римский. Лумумбу уничтожили американцы, с позволения бельгийцев… – брат внимательно посмотрел на него:

– Ты не папа римский, – утвердительно сказал Иосиф, – но все еще впереди… – Шмуэль лишь что-то пробормотал.

Ева рассматривала взлетное поле:

– Взгляни-ка, – велела она Шмуэлю, – тебе не кажется, что это… – девушка понизила голос, – Боргезе, то есть Черный Князь… – у частного на вид самолета стоял лимузин. Шмуэль прищурился:

– Точно он… – Боргезе взбежал по трапу, – узнать бы, куда он отправляется. Может быть, на Сицилию, пьянствовать с приятелями, а может быть… – священник поднялся: «Я сейчас». Ева проводила глазами крепкую спину в отлично скроенном сером пиджаке:

– Он так похож на Иосифа, что у меня даже кружится голова. Но характер у него совсем другой… – девушка все время напоминала себе, что перед ней священник:

– Он родственник, друг, кузен… – Ева потушила сигарету, – между нами ничего не случится. И с Иосифом тоже… – она разобрала в итальянской скороговорке из динамика слово «Лондон», – я его не люблю и никогда не полюблю… – на нее повеяло ароматом миндаля и ванили:

– Погрызешь в самолете, – отец Кардозо держал бумажный пакет, – сейчас стали хуже кормить пассажиров. Пластиковые тарелки и безвкусная еда, время икры и шампанского прошло… – он вручил Еве печенье:

– Что касается нашего знакомца… – Шмуэль поправил пасторский воротничок рубашки, – мой сан и здесь пригодился. Диспетчер смены узнал меня по фотографиям в газетах… – Шмуэль приблизил губы к скрытому прядью темных волос уху девушки:

– Передай тете Марте, – неслышно шепнул он, – что частный рейс прилетел из Цюриха и направляется в Гану. Кому принадлежит самолет, ребята, к сожалению, не знают… – Ева кивнула:

– Я все запомню. Думаешь, Иосиф сейчас тоже в Гане… – забрав ее докторский саквояж, Шмуэль мимолетно коснулся руки девушки. Священник вздрогнул:

– Скорее всего. Хорошего тебе полета, Ева… – он хотел добавить: «Пиши мне», но оборвал себя:

– Я даже не близкий родственник, как Аарон или Маленький Джон. Я дальний кузен… – Ева скользнула горячими губами по его щеке:

– Я тебе напишу из Нью-Йорка. Увидимся в Африке, Шмуэль… – он донес саквояж до ворот, выходящих на взлетное поле:

– Дальше я сама, – она протянула контролеру картонный талончик, – спасибо тебе за все…

Священник следил за ее стройными плечами в летнем платье, а потом она потерялась в толпе пассажиров.

Самолет «Аль-Италии», оторвавшись от земли, превратился в темную точку на горизонте. Незаметно перекрестив расплывающийся в небе белый след, Шмуэль пошел на остановку городского автобуса.

Пилот личного самолета господина Ритберга фон Теттау разрешил на время стоянки открыть окна в кокпите. Жаркий воздух вливался в кабину, шевелил коротко стриженые, белокурые волосы Адольфа. Парень изучал карту полета. Из салона приятно пахло поджаренными ржаными тостами. Стюарды готовили легкий обед:

– Дядя Юнио примирился с тем, что у нас сухой закон, – весело подумал подросток, – он сказал, что подождет до Ганы… – по прибытию они обедали в компании президента страны, Кваме Нкрумы, главы местной летной школы, героини рейха, Ганны Рейч и личного врача президента, штурмбанфюрера Шумана. Дядя заранее озаботился продлением каникул для Адольфа:

– Получишь в Гане летную лицензию, – обещал Максимилиан, – фрау Рейч и майор Хартманн обо всем позаботятся, обучат тебя управлению самолетом…

Лучший ас Люфтваффе Хартманн командовал в звании полковника эскадрильей JG 71 Рихтгоффен, однако Феникс наотрез отказывался употреблять новые названия, принятые в армии ФРГ:

– Рейх есть рейх, вермахт есть вермахт, а люфтваффе есть люфтваффе, – сварливо замечал дядя, – в новой Германии мы вернемся к исконным словам нашего языка… – карандаш майора Хартманна, прочертил на планшете Адольфа прямую линию:

– Все просто, – заметил дядя Эрих, как называл его подросток, – перелетаем Средиземное море и движемся на юго-запад над Сахарой… – Адольф поинтересовался:

– Вы ведь здесь не сражались, дядя Эрих… – Хартманн помотал почти не поседевшей головой:

– Нет. Двадцать лет назад, мой милый, как раз в это время, я приехал лейтенантом на Северный Кавказ, в пятьдесят вторую истребительную эскадрилью… – Адольф кивнул:

– Лучшее боевое соединение Люфтваффе… – голубые глаза Хартманна немного затуманились:

– Именно. Ведущим у меня стал нынешний майор Крупински, командующий тридцать третьей истребительно-бомбардировочной эскадрильей. Ты его знаешь, он тоже бывает в гостях у твоего дяди… – Адольф спросил:

– Крупински прозвал вас Малышом, да… – Малыш Хартманн усмехнулся:

– Он самый. Я небольшого роста, что хорошо в авиации… – он окинул взглядом парня:

– Адольф пошел в породу фон Рабе. Фюрер тоже был невысоким. Но для его миссии это лучше, парень образец арийца… – приближенные к Фениксу бывшие асы Люфтваффе знали о происхождении мальчика:

– Приехал, – хмыкнул Хартманн, – и через две недели сбил первого русского. Потом все пошло, как по маслу… – он проверил показания приборов, – но больше всего я горжусь не тремя сотнями самолетов противника… – Адольф прервал его: «Тремя с половиной сотнями». Хартманн отмахнулся:

– Кто считает? Важно, что за годы войны я не потерял ни одного ведомого… – обернувшись, он крикнул:

– Юнио, поторопи твоих соотечественников. Я не хочу тащиться над Сахарой в темноте… – Черный Князь, выйдя на трап, затрещал по-итальянски с механиками аэропорта. Хартманн понизил голос:

– Ленивые твари. У них всегда так. Либо итальянцы настоящие герои и воины, как Юнио, – я летал с такими ребятами, – либо их надо подгонять палкой. Под Сталинградом они сдавались первыми, в них нет стойкости арийского духа… – Хартманн отхлебнул из фляжки крепкого кофе:

– С твоим дядей, милый мой, я познакомился, вернее, поругался, в марте сорок четвертого года, в Берлине. К тому времени я успел побывать в русском плену и бежать оттуда, чуть не заработав пулю от своих ребят… – в конце лета сорок третьего истребитель Хартманна получил в бою повреждения. Летчику пришлось пойти на вынужденную посадку за линией фронта:

– Увидев русских, я разыграл раненого, – смешливо сказал он Адольфу, – меня уложили на носилки и даже нашли какого-то врача. Жида, судя по лицу. В их штаб меня везли в кузове грузовика, но над шоссе начался очередной воздушный бой. Русские отвлеклись, я выдернул у солдата винтовку, открыл огонь и был таков. Правда, когда я добрался до расположения наших войск, меня едва не подстрелили, не поверив, что перед ними летчик… – Боргезе заглянул в кокпит:

– Все готово. Извини, Малыш, – он развел руками, – парни думают только о вечерних танцах в Остии. Каникулы, сам понимаешь… – Хартманн вздохнул:

– Что с вами делать, дорогой Черный Князь… – командир наклонился к динамику:

– Экипаж, занять свои места. Пятиминутная готовность, взлетаем после лондонского самолета «Аль-Италии» … – он щелкнул зажигалкой:

– В марте сорок четвертого меня и еще пару ребят из эскадрильи вызвали в Берлин для вручения дубовых листьев к рыцарским крестам. Не буду скрывать, в поезде мы выпили, – Малыш Хартманн ухмыльнулся, – и довольно много. Нас встречали машины из рейхсканцелярии, протрезветь на воздухе мы не успели. В общем, мы еле держались на ногах. Полковник фон Белов, адъютант фюрера от Люфтваффе, велел нам сначала прийти в себя. Он сварил нам кофе и оставил в передней. На вешалке висела фуражка, я ее примерил, и здесь открывается дверь и входит твой дядя… – Хартманн положил руку на штурвал, – в форме, с кинжалом, с железными крестами, с нашивкой старого бойца. Он тогда был штандартенфюрером, а я едва получил звание капитана… – самолет разгонялся, – как он на меня орал…

Хартманн потушил сигарету:

– Я, мой милый, сам того не зная, примерил фуражку фюрера, твоего покойного отца. Потом мы с твоим дядей сдружились, я обедал на вашей семейной вилле, с другими асами. Твой дед консультировал люфтваффе, был лучшим приятелем маршала Геринга. Жаль, что он и твой дядя Генрих погибли… – о предательстве деда и дяди Адольфа знали только немногие члены братства СС:

– Остальным об этом слышать не след, – холодно сказал Максимилиан, – как и о том, что твой кузен выжил. Твой старший брат тоже не должен стать предметом досужих разговоров… – Хартманн добавил:

– Твоему кузену, тоже Адольфу, тогда и двух лет не исполнилось. Забавный был мальчишка, – летчик помолчал, – жаль, что он погиб в Патагонии. Графиня Марта сделала правильный выбор… – официально считалось что вдова дяди Генриха отравилась в мае сорок пятого, – но мальчик остался сиротой. Выживи бы он сейчас, он бы стал твоим верным соратником… – дядя подозревал, что вдова дяди Генриха обосновалась в Лондоне:

– Мой кузен, наверняка, такой же враг рейха, как и мой брат, – Адольф незаметно поморщился, – но я уверен, что их можно склонить на нашу сторону… – он не почувствовал, как самолет оторвался от бетонки:

– Вы волшебник, дядя Эрих… – восторженно сказал подросток, – словно мы на магическом ковре, как в арабских сказках… – Хартманн подмигнул ему:

– Погоду дали отличную, грозовых фронтов не ожидается. Прибудем в Гану на закате, полюбуешься панорамой океана… – дядя заметил Адольфу:

– Доктор поселит тебя в отдельных комнатах, в коттедже на территории президентского дворца. Он займется твоим досугом, у него под рукой есть проверенные девушки. Обезьяны дорвались до своего… – Максимилиан брезгливо скривился, – заполучили белых женщин… – из слов дяди Адольф понял, что Доктор обеспечивает развлечения членам правительства Ганы и самому президенту:

– Она, наверное, будет меня старше, – подумал подросток, – но это неважно. В конце концов, у меня есть опыт… – выровняв самолет, Хартманн включил автопилот. Закинув руки за голову, Малыш потянулся:

– Время для тостов и каспийской икры. Под Сталинградом было отличное снабжение, в летных частях подавали икру, вина и сыры, гусиный паштет. Говорят, у Нкрумы тоже отменный повар, вроде бы из Франции. Оценим его стряпню… – летчик позвонил стюардам:

– Сервируйте обед. В русских лагерях меня десять лет держали на одной баланде, – Хартманн откинулся на спинку кресла, – я соскучился по изысканной кухне… – под крылом сверкнуло Средиземное море. Командир взглянул на часы:

– Идем точно по расписанию. Посадка в Гане в восемь вечера по местному времени… – машина пропала в раскаленном августовском небе.

Пустая бутылка зеленого стекла, с ободранной этикеткой, закатилась под покосившуюся кровать. На щербатой тарелке подсыхали куски салями и сыра. Рядом валялась пожелтевшая сердцевина обгрызенного яблока. Сквозь щели в жалюзи светило заходящее солнце. На узкой улице внизу тарахтели старые скутеры.

Джо не знал итальянского языка, но, прислушавшись к диктору в бубнящем на верху пыльного шкафа репродукторе, он разобрал, что речь идет о покушении на президента Франции де Голля:

– Нет, – Джо склонил черноволосую, потную голову, – вроде бы президент жив, никто не пострадал… – Джо был уверен, что покушение опять организовали противники независимости Алжира:

– Они один раз стреляли в президента, в прошлом году. Оасовцы не успокоятся, пока де Голль их всех не отправит на эшафот…

Джо не хотелось сейчас думать о де Голле, Кеннеди, Хрущеве или о помятой карте, испещренной пометками, расстеленной у него на коленях. Взяв с пола початую бутылку теплого орвието, он сделал несколько жадных глотков:

– О Шмуэле я тоже не хочу думать, то есть вспоминать, – сказал себе Джо, – на исповедь к нему я не пойду. Вообще никто, кроме Даниэлы, не знает, что я в Риме. Даниэлы и посланцев с Лубянки… – он поморщился. Мать считала, что он улетел на Корсику, по приглашению бывшего соученика из Горной Школы:

– Мы загораем, купаемся и выходим в море на яхте, – хмыкнул Джо, – впрочем, без загара я, действительно не обойдусь…

В комнате стояла липкая жара, он откинул влажную простыню. Даниэла дремала, уткнув лицо в сгиб локтя. Джо рассеянно погладил горячую спину девушки. Нежные плечи испещрили следы его поцелуев:

– Придется ей носить блузки с закрытым воротом, – усмехнулся он, – впрочем, в ее университете скромно одеваются… – Даниэла не стала ничего от него скрывать. Он узнал о ее жизни в СССР, о бывшей работе на польскую службу госбезопасности, о задании, полученном ей на Лубянке:

– Я должна соблазнить отца Кардозо, – девушка не отрывалась от его губ, – должна принять обеты, стать его экономкой, сообщать о его планах русским… – девушка всхлипнула:

– Но я не хочу, милый. Послушай меня… – зашептала она, – мы сможем всех обмануть. Я придумала, как это сделать. Не бросай меня, Джо… – девушка с неожиданной силой обняла его за шею, – я люблю тебя. Только вдвоем мы сможем им противостоять…

Джо боролся с желанием одеться и дойти до ближайшего почтового отделения:

– Тетя Марта должна узнать о месье Вербье, то есть товарище Матвееве, о проклятой девке, которая меня соблазнила… – услышав описание Светы, комитетской куклы, как ее презрительно называла Даниэла, Джо понял, о ком идет речь, – она должна услышать о Микеле Ферелли и об остальных планах русских… – показав ему фотографию итальянца, Даниэла заметила:

– Мне даже не пришлось ничего спрашивать у твоей кузины, то есть Лауры. Она сама мне все рассказала… – Данута вспомнила гневный голос девушки:

– Твоя мама была еврейка, ты меня поймешь. Он антисемит, невежественный фашист и поклонник Муссолини. Он посмел пригласить меня в какой-то поход… – Лаура ловко метнула скомканную карту в корзину для бумаг, – наверняка, собирает своих мерзких дружков… – вызвавшись вынести мусор, Данута аккуратно спрятала расправленную карту в бюстгальтер:

– Но я не могу… – Джо потер лицо руками, – я не могу в таком признаться ни тете Марте, ни маме. Они героини, они сражались с нацистами, бежали от русских, а я грязный шпион, купленный с потрохами… – Джо не мог разочаровать мать. Лаура вернулась из поездки отдохнувшей, с веселыми глазами:

– Мама даже отправилась со мной и Пьером на несколько дней к морю, – вспомнил Джо, – она купалась, мы брали лодку напрокат, обедали в ресторанах… – Джо почувствовал, что мать избавилась от какого-то груза:

– Что бы ее ни тяготило, теперь все в прошлом, – понял Джо, – я не позволю, чтобы она опять заболела… – подняв голову, Данута нырнула к его боку:

– Все просто, – ее дыхание щекотало ухо Джо, – ты наткнешься на поход якобы случайно. Русский все объяснил, послушай, с кем ты будешь иметь дело… – Джо потер обросший темной щетиной подбородок:

– То есть мне надо подобраться ближе к арабу, втереться в его доверие… – Даниэла закивала:

– Именно. Но мы всех обведем вокруг пальца. Ты говорил, что брат отца Кардозо работает на израильскую службу безопасности… – Джо передал ей бутылку:

– На Моссад. Иосиф его близнец… – вино потекло по шее, девушка жадно облизала губы:

– Моя мать была еврейка, она погибла в восставшем варшавском гетто. Я обо всем узнала в Мон-Сен-Мартене. Там на смертном одре лежала монахиня, бывшая глава моего приюта в Кракове. Она все рассказала, у меня есть ее заверенный аффидавит…

Даниэла потянула его к себе:

– Израиль не бросит меня в беде, – всхлипнула девушка, – то есть и тебя тоже. У тебя появятся сведения о планах арабов, Израиль нас примет и защитит. Русские до нас никогда не дотянутся… – от нее пахло солнечным днем. Джо крепко удерживал ее, девушка металась по сбитой постели, сдерживая стон. Он и сам едва не закричал, вцепившись зубами в ее плечо:

– Я сделаю, – тяжело продышал Джо, – сделаю все, что надо. Ты права, мы спасемся, только оставшись вместе… – она сбросила на щелястый пол подушку:

– Я люблю тебя, люблю… – девушка задохнулась, – пожалуйста, не бросай меня, Джо… – он уткнулся лицом в ее спутанные волосы: «Никогда не брошу».

На вилле Ферелли держали прислугу, однако женщины поднялись на рассвете, чтобы приготовить завтрак сыновьям:

– Потом поедим в тишине и покое, – смешливо сказала Рита, – к тому времени и мужчины встанут… – постучав в спальню сына, она услышала шум воды. Микеле отозвался:

– Мы скоро придем, мамочка… – вернувшись на блистающую американской техникой кухню, Рита застала синьору Штрайбль с ножом в руке. Супруга адвоката делала бутерброды с немецкой тщательностью:

– Словно по линейке режет, – поняла Рита, – хотя до войны она работала медсестрой… – Матильда добавляла:

– Недолго, всего пять лет. В двадцать семь меня судили и отправили в Равенсбрюк. Гитлер украл у меня лучшие годы жизни… – по словам фрау Штрайбль, она протестовала против увольнения врачей, евреев, расклеивая в госпиталях самодельные листовки:

– Тогда еще стояло вегетарианское время… – вздыхала она, – в военные годы меня бы за такое гильотинировали…

Матильда ничем не рисковала. Клиника Шарите, где она работала до тридцать четвертого года, теперь находилась на территории ГДР. Насколько она знала, СС успело сжечь папки заключенных в Равенсбрюке женщин:

– Даже если и не успело, то все документы тоже попали в восточную зону, – думала она, – тем более, что у меня другая фамилия… – она понятия не имела, где сейчас обретается бывшая надзирательница и работница их маленького предприятия в Нюрнберге, Гертруда Моллер:

– Союзники забрали ее с девчонкой в тюрьму, откуда она не вернулась… – Матильда задумалась, – но в отчетах о процессах ее имени мне не попадалось. Она узнала в нашем посетителе высокопоставленного нациста, предала его и, скорее всего, получила новые документы…

Она не знала и о судьбе Греты, бывшей капо медицинского барака, о шварце или сестре Каритас:

– Шварце вернулась в Америку, здесь опасности нет, – заметила она мужу, – а Грета уголовница. Должно быть, она и после войны не миновала кривой дорожки и тюрьмы… – пользуясь знакомствами адвоката Ферелли, герр Штрайбль выяснил, что сестра Каритас давно отправилась в Восточный Берлин:

– И там проповедует, праведница, – усмехнулась Матильда, – мало она в лагерной тюрьме отсидела за незаконные молитвенные собрания. Ничего, коммунисты ей еще добавят…

Матильда не беспокоилась о прошлом:

– Что было, то быльем поросло. Мы уважаемые люди, Герберт давно мог пройти в бундестаг… – муж не хотел менять юриспруденцию на кресло депутата:

– Денег в Бонне меньше, а хлопот больше, – заявлял адвокат Штрайбль, – лучше я буду поддерживать христианских социалистов в Баварии… – Матильда занималась благотворительностью, помогая престарелым и больным людям:

– Фрау Ферелли тоже славится христианским милосердием… – она искоса взглянула на хлопочущую у стола женщину, – она говорила, что росла в набожной семье… – родители фрау Ферелли умерли в начале войны:

– Мы с Карло жили в одном доме, ходили в одну школу, – говорила женщина, – когда я осталась сиротой, мы еще больше сдружились. У нас, можно сказать, случился студенческий роман… – Матильда вспомнила:

– Она выскочила замуж в двадцать лет, хотя в Италии рано венчаются. Ей и сейчас всего тридцать восемь. Она молодец, не располнела, как многие южные женщины… – даже в половине седьмого утра фрау Ферелли щеголяла аккуратно уложенными, черными волосами:

– Она успела накрасить ресницы, переоделась в платье, – одобрительно хмыкнула Матильда, – она себя не распускает… – поинтересовавшись однажды, почему Ферелли не завели еще детей, она услышала грустный голос женщины:

– После войны я потеряла ребенка, – Рита осенила себя крестным знамением, – беременность прервалась. Я едва не умерла, – она поежилась, – Карло меня спас, отдал кровь для переливания. Врачи запретили мне дальнейшие попытки… – в разговоре с мужем Матильда заметила:

– Его Святейшество разрешает естественные методы… – она повела рукой, – кроме того, Ватикан не заглядывает в супружеские спальни. Я уверена, что в Италии пользуются теми же средствами, что и в Германии… – Штрайбль весело отозвался:

– Но в ватиканской аптеке такого не продают. Ферелли водил меня туда, там все лекарства с большой скидкой… – у адвоката имелся особый пропуск для аптеки:

– Заведение обслуживает только граждан Ватикана, – объяснил синьор Ферелли, – но римлянам, приближенным к Его Святейшеству, тоже разрешают пользоваться аптекой… – связи Карло обеспечивали Штрайблям и ежегодную аудиенцию с Его Святейшеством. Матильда завела черную кружевную мантилью. Она показывала гостям мюнхенских апартаментов снимки из резиденции папы римского:

– Надо, чтобы Герберт получил орден от святого престола, – решила она, – синьору Ферелли обещали такой. Для репутации конторы это хорошо, мальчик будет гордиться отцом… – ловко заворачивая бутерброды в папиросную бумагу, она спросила:

– Вы думали насчет невесты для Микеле, фрау Ферелли… – Матильда не знала итальянского языка, Рита не владела немецким. Женщины говорили по-английски:

– Я выучила английский в Нюрнберге, – незаметно усмехнулась Матильда, – ради бизнеса, как выражались американцы, а фрау Ферелли заканчивала факультет иностранных языков. Она, правда, никогда не работала, из-за ребенка… – Рита пожала плечами:

– Мальчику всего семнадцать, синьора Штрайбль, мы никуда не торопимся. Супруга надо выбирать по любви, как сделали мы с Карло… – Матильда хмыкнула про себя:

– Итальянцы все такие. Какая любовь, речь идет о деньгах, о положении в обществе… – она ни разу не пожалела о своем выборе:

– Если бы я вышла замуж за союзного офицера, я бы сейчас прозябала в английской или американской глуши, без поездок на альпийские озера и покупок в парижских магазинах… – подумала Матильда, – поставив на Герберта, я оказалась права. У него умная голова, недаром он в семнадцать лет начал вертеться в определенных кругах… – муж тоже не волновался о прошлом:

– В конце концов, я действительно числился студентом, – заметил он Матильде, – только в университете появлялся редко. Сейчас никто не будет разбираться в случившемся почти тридцать лет назад. Мою папку из канцелярии Дахау я лично сжег после освобождения лагеря… – уложив бутерброды в холщовую кошелку, Матильда услышала топот ног по коридору:

– Мы сейчас придем… – младший Герберт всунул влажную голову на кухню, – мы с Альбером купались, а Микеле, ленивец… – подросток хихикнул, – предпочел валяться в постели… – вилла Ферелли выходила на закрытый для посторонних пляж:

– Поторопитесь, – велела Рита парню, – ваш поезд отходит через час. Такси до станции я вызвала, но вам надо как следует поесть… – ребята поскакали на второй этаж, в спальни:

– Матушка Альбера, кажется, вовсе им не интересуется, – недовольно подумала Рита, – она из тех женщин, которым важны мужья, а не дети. Это ее второй муж, первый умер после войны. Второй тоже богатый человек, еще и с титулом… – Рита относилась к Альберу, как к собственному сыну:

– Они с Микеле не разлей вода. Их поездка в Мон-Сен-Мартен удалась, они вернулись в хорошем настроении… – оглядывая стол, Рита спросила:

– Бывали вы в Мон-Сен-Мартене, синьора Штрайбль… – Матильда перекрестилась:

– Пока не добрались. Но надо съездить туда, в Лизье и в Лурд, к святым реликвиям… – Матильда не могла избавиться от странного чувства:

– Фрау Ферелли мне кого-то напоминает… – фрау Штрайбль знала эти черты лица, – ерунда, она итальянка, а не еврейка. Хотя ее предки могли креститься, в Берлине много евреев так делало. Ладно, какая мне разница… – налив кофе, Матильда закурила длинную сигарету в серебряном мундштуке:

– С голода они не умрут, – заметила женщина, – в Риети наверняка есть магазины и рынок… – Рита кивнула:

– В горах остались фермы, где делают такой пекорино, какой в городах не достать. Салями у них тоже домашняя, мальчишки поедят вволю. Сливы поспели, персики в самом соку… – смахнув невидимые крошки с мраморного стола, Рита крикнула: «Мальчики, завтрак готов!».

Огонь костра уходил гудящим столбом в усеянное крупными звездами небо, освещая брезент легких палаток. Накинув на плечи армейское одеяло, Микеле подвинул бревно ближе к центру пламени:

– Не волнуйся, – мягко сказал Абу Аммар, – мы не замерзнем. Видишь, – он пошевелил угли палкой, – здесь три головни. Две бы сгорели, а три согреют нас до самого рассвета…

Ладони Микеле пахли порохом, тело разламывала сладкая, знакомая по походам усталость. Он мимолетно вспомнил синьорину Лауру:

– Дурак я был, что пытался ее сюда пригласить, – усмехнулся юноша, – она бы и часа не продержалась. И она бы не пришлась ко двору, Абу Аммар ненавидит евреев… – в перерыве между стрельбами инструктор рассказывал им о борьбе палестинцев за свою землю:

– Я ненавижу не евреев, – поправил он Микеле, – а израильтян. Именно они отняли у нас страну предков. Но евреи поддерживают друг друга, – его глаза блеснули холодом, – даже евреям, живущим в Европе или Америке, нельзя доверять. Они всегда останутся на стороне израильских захватчиков… – подумав о Лауре, Микеле кивнул: «Именно так». Он прикурил от уголька:

– И вообще, девчонкам рядом с нами не место. Настоящим подругам мы рады, но синьорина ди Амальфи никогда бы не разделила наши идеи…

Микеле и ребята с Ближнего Востока переводили лекции и распоряжения Абу Аммара. Сойдя с поезда в Риети, за день они сделали пешком больше двадцати километров, миновав по дороге всего одну ферму:

– Отличное место, – Абу Аммар одобрительно оглядел заросшее соснами уединенное ущелье, – здесь никто не услышит ни выстрелов, ни взрывов… – взрывами они собирались заняться завтра. К стволам сосен прикрепили испещренные следами от пуль, грубо нарисованные, самодельные мишени:

– Герберт меткий парень, – весело подумал Микеле, – Альбер от него тоже не отстает. Но Абу Аммар больше всех хвалил именно меня… – Микеле гордился, что инструктор выделяет его из остальных ребят. За обедом, с кусками деревенского хлеба, с помидорами и оливками, они слушали лекцию араба о Катастрофе, как он называл изгнание палестинцев со своих земель:

– Евреи трясут перед миром своими якобы страданиями во время войны… – Абу Аммар поднял палец, – однако они замалчивают тот факт, что именно их стараниями, мой народ превратился в гонимое ветром перекати-поле… – араб говорил страстно, расхаживая перед замершим кружком парней, – евреи заставили нас бросить дома и сады, а теперь они пользуются плодами нашего труда. Они все капиталисты… – Абу Аммар остановился, – даже не капиталисты, а рабовладельцы. Для них мы хуже скота, в сорок восьмом году они вырезали всех палестинцев без разбора, от стариков до грудных младенцев…

Поверх походной куртки Абу Аммар наматывал арабский, черно-белый платок, куфию. У Микеле тоже появился такой, вместе со значком с изображением палестинского флага. Он незаметно взглянул на инструктора. Абу Аммар пристраивал на ломоть хлеба кусок соленого сыра пекорино:

– Оливки у вас хорошие, – он облизал пальцы, – но с нашими все равно не сравнить. Но сыр похож, хотя он у нас мягкий и белый… – Микеле кивнул:

– У нас тоже такой есть, рикотта. Надо достать мяса, ты не ешь салями… – Абу Аммар откусил сразу половину ломтя:

– Если встретится на пути еще одна ферма, можно купить куриц. Я зарежу птицу, это просто, и вас тоже научу… – в ущелье они отыскали чистый родник. Абу Аммар варил кофе на арабский манер, в закопченном медном кувшинчике, с толикой специй:

– Вкус дома, – ласково улыбнулся он, – в скитаниях очень важно носить с собой часть утерянной родины, пусть даже если это только кофе… – араб не упоминал о том, где сейчас живет его семья:

– Он набожный, молится с нашими студентами из Северной Африки, из Сирии… – подумал Микеле, – наверное, у него есть жена и дети… – словно услышав его, Абу Аммар заметил:

– У многих такой родиной становятся близкие люди, но я женат на нашей борьбе за свободу, Микаэль… – Абу Аммар называл всех ребят по-арабски, – я поклялся не заводить семью, пока наш народ скитается по миру, не имея своего угла… – Микеле подпер крепкий подбородок кулаком:

– И ты никогда не… – он смешался:

– Прости, это личное, я не должен был спрашивать… – Абу Аммар вздохнул:

– Я люблю одну женщину, всегда буду любить, однако она замужем и счастлива… – он видел это на газетных фотографиях, – должно быть, Аллах приготовил мне другую судьбу…

Со времен их встречи в Швейцарии, мисс Адель, как ее про себя называл Арафат, еще больше похорошела. Он следил за жизнью девушки по интервью и статьям:

– Мне не надо ей писать, – говорил себе Арафат, – не надо, чтобы она писала. Никому не надо знать о ней, ни моим товарищам, ни Аль-Кору… – на Ближнем Востоке господина Ритберга фон Теттау назвали именно так. Арафат сразу согласился на его просьбу:

– Ребята нужны всем, – усмехнулся он про себя, – они молоды, они горят жаждой действия. Они левые, но это ерунда, в юности каждый должен переболеть таким. Потом они присоединятся к нашим силам или к гвардии Аль-Кора… – Арафат всегда уважительно отзывался о соратниках Феникса:

– Они знают, чего хотят, и они этого добьются. У нас есть общий враг, Израиль и его подпевалы, мировое еврейство. Отправив евреев в новые печи, мы вернемся на свою землю… – передав мальчику кофе, он тоже закурил:

– Но у тебя появится настоящая подруга, – Абу Аммар помолчал, – верная соратница, а не пустоголовая девчонка. Ты хороший парень, Микаэль. Ты достоин, как говорится в священном Коране, такой женщины, которую надо почитать…

Сзади послышался шорох, Микеле насторожился. Высокий, смуглый парень, тоже в походной куртке, с рюкзаком за плечами, ступил в освещенный костром круг:

– Извините… – он пощелкал пальцами, подбирая итальянские слова, – я турист, я… – Микеле положил руку на пистолет в кармане куртки:

– Видно, что у него есть азиатская кровь. Какого черта он сюда забрел… – Абу Аммар поднялся:

– Если вам удобнее говорить по-английски… – парень обрадовался:

– Спасибо. Я из Франции, я путешествую в отпуске. Я, кажется, сбился с пути, я иду из Риети к вершине Монте Терминило, – так назывался самый высокий пик местных гор, – может быть, вы мне укажете верную дорогу. Меня зовут Жозеф, Джузеппе, по-итальянски… – Микеле буркнул:

– Вы на правильной тропе, осталось километров тридцать… – инструктор снял с его плеч одеяло:

– Садитесь, Юсуф… – пригласил он незнакомца, – меня зовут Абу Аммар, я из Сирии, руководитель группы. Это Микаэль, Микеле, он сварит нам кофе… – Абу Аммар протянул парню краюху хлеба:

– У нас есть оливки, овечий сыр, помидоры. Отдохните, разделите с нами трапезу… – парень достал из мешка бумажный пакет:

– Держите финики, инжир, шоколад… – предложил он, – угощайтесь, пожалуйста. Я с удовольствием устроюсь у костра… – насыпая в кувшинчик кофе, Микеле недовольно взглянул на инструктора. Абу Аммар улыбался:

– Пророк учил нас: «Пусть не ждет добра тот, что не оказывает гостям должного приема».

В темноте послышалось уханье совы, кофе зашипел, переливаясь через край кувшинчика. Арафат взял легкую кружку парня: «Добро пожаловать, Юсуф, мы вам рады».

– Смотрите сюда… – длинные пальцы Юсуфа, как его называл Абу Аммар, порхали над переплетением проводов, – расположение цветов могут выучить даже юристы и философы…

Кто-то из парней громко хихикнул. В пещере было сыро, на низких сводах повисли капли воды. Заряды они расположили у входа, однако француз все равно подсвечивал себе фонариком:

– Его отец из Японии, – Микеле рассматривал спокойное лицо гостя, – Япония была союзником Германии во время войны…

За общим завтраком они доели финики и шоколад парня. Юсуф рассказал, что закончил Горную Школу в Париже и сейчас работает на юге Конго:

– Я занимаюсь алмазами, – небрежно сказал он, – я инженер на руднике компании «Де Бирс» … – Микеле оценил неброское, но дорогое снаряжение парня:

– Видно, что у него водятся деньги, – решил Ферелли, – с оружием он тоже управляется отменно… – Юсуф с легкостью попадал прямо в яблочко на мишенях:

– В Конго до сих пор неспокойно, – он пожал плечами, – все инженеры обязаны иметь при себе пистолеты при выезде за пределы охраняемой территории… – кто-то из парней поинтересовался:

– Ты, наверное, тоже участвовал в стычках… – Джо вспомнил выжженную саванну, обгорелые остатки шатров, холодные глаза русского, месье Вербье:

– Разные вещи случались, – коротко сказал он, – лучше показывайте, что у вас за взрывчатка…

Джо понял, что взрывчатку привез в Италию Абу Аммар:

– То есть Ясир Арафат, – поправил он себя, – русские передали Даниэле его досье… – Джо знал, с кем он имеет дело:

– Такую взрывчатку не купишь в магазинах, это армейский товар, его используют войска НАТО. Ферелли и остальным юнцам эти вещи взять негде… – разбирая с ребятами устройство схемы, Джо заметил:

– Надо знать, как обходиться собственными силами. Достаточно мощную взрывчатку можно сделать самим, пользуясь товаром из аптек и химических магазинов. Запоминайте или записывайте… – велел он. Рассказывая об аммиачной селитре, Джо ловил на себе пристальный взгляд Арафата:

– Он знает, что мой отец работал на Советский Союз… – понял граф Дате, – я не скрываю своего имени, а история с казнью папы настолько известна, что про него слышали даже на Ближнем Востоке… – у костра Джо рассказал Арафату, что путешествует по Европе:

– Я почти безвылазно сижу в Африке… – он попивал кофе, – а в отпуске предпочитаю побыть один… – он повел рукой в сторону темных очертаний гор, – в Африке, с обретением независимости, сейчас свободней, чем в душном капиталистическом мире… – Джо добавил:

– Европа прогнила и нуждается в генеральной уборке, Абу Аммар. Надо избавить наш континент и весь мир от гнета капиталистов. Пока я на них работаю, – он помрачнел, – но я уверен, что придет время, когда африканцы потребуют свои природные богатства, как палестинцы требуют свою землю… – Джо не мог не признать, что на Лубянке написали отличный сценарий:

– Немного экзистенциализма и разочарования в настоящем, немного коммунизма и надежды на будущее, поддержка Африки, Кубы и Палестины, и детский сад смотрит мне в рот, как смотрят они в рот Арафату… – Джо претил антисемитизм. Даже сейчас он не мог заставить себя обличать евреев:

– Хотя мне это и не требуется… – он велел парням выйти из пещеры, – Абу Аммар отлично справляется сам… – скривив губы в брезгливой улыбке, Джо вытер влажное от пещерного тумана лицо:

– Все давно используют заряды на радиоуправлении, – сказал он парням, – однако пока надо научиться работать хотя бы с такой техникой… – Джо показал группе кончик бикфордова шнура:

– Здесь сто граммов в тротиловом эквиваленте, – он махнул на вход в пещеру, – здание такая порция не разнесет, но, заложив ее в квартире, вы почти наверняка избавитесь от обитателей апартаментов… – кто-то пробурчал: «Буржуазных свиней». Джо запоминал имена и лица парней:

– Альбер, бельгиец, тоже юрист. Ровесник Микеле, родился в год победы. Герберт, немец, он самый молодой среди них, еще школьник… – фотографировать ребят было бы подозрительно, однако Джо повторял про себя их описания:

– Даниэла права, – он поджег бикфордов шнур, – у меня появятся сведения о мальчишках… – Джо очень скептически относился к левым идеям, – но, что важнее, я попробую завоевать доверие Арафата. Лубянка хочет держать палестинцев под присмотром, но палестинцами интересуется и Израиль. Они примут нас с Даниэлой, защитят от Москвы… – кто-то из парней кинулся на землю, прикрыв голову руками. Джо лениво улыбнулся:

– Нет никакой нужды. Мы стоим за двадцать метров от пещеры, когда свод рухнет, в нашу сторону не полетит ни одного осколка. Но, взрывая апартаменты или машину, – наставительно добавил граф Дате, – постарайтесь отбежать как можно дальше. Такие взрывы несут за собой большое количество разрушений. Для увеличения числа жертв можно начинить бомбу болтами или гайками, как делали русские революционеры в начале борьбы с царским режимом…

Огонек на бикфордовом шнуре дополз до пачек взрывчатки, камни с грохотом покатились вниз. Джо даже не зажал уши руками. Белое облачко пыли окутало вход в пещеру, ребята зааплодировали. Джо поднял руку:

– Сейчас мы разберем завал и каждый потренируется в установке зарядов. Вперед, принимаемся за работу… – парни ринулись к груде камней.

Крепкая рука араба легла на плечо Джо:

– Мне надо с вами поговорить, Юсуф, – спокойно сказал Абу Аммар.