Читать книгу Вельяминовы. За горизонт. Часть вторая. Том третий - Нелли Шульман - Страница 2

Приглашение отпечатали на атласной бумаге цвета слоновой кости. Каллиграф щедро украсил надпись росчерками и завитушками:

– 10 июля 1965 года, суббота. Венчание в церкви Сен-Сюльпис, торжественный обед в отеле «Риц». Баронесса Лаура де Лу и доктор Эмиль Гольдберг имеют честь пригласить вас на свадьбу ее сына, графа Жозефа Лорана Дате и его воспитанницы, доктора Маргариты Мендес де Кардозо…

Рядом красовалась фотография в резной деревянной рамке. Высокий рыжеволосый подросток носил форму израильских скаутов:

– Песах 1965, наш подъем на Масаду… – внизу он приписал:

– Элишеве на добрую память, твой друг Моше Судаков…

С разоренной постели в спальне Элизы раздалось сочное чихание. Раскинувшийся на ковре черный пес недовольно помахал закрученным в бублик хвостом. Роза подсунула сестре пачку салфеток:

– Ты можешь поехать в Париж, – заметила девочка, – у тебя на лице уже не идет атомная война… – Роза хихикнула. Элиза кинула в сестру сопливой салфеткой:

– Хорошо тебе говорить, – девочка шмыгнула носом, – ты переболела ветрянкой малышкой, а меня она миновала. Тогда миновала, – мрачно добавила девочка, – но догнала сейчас. Хорошо еще, что у меня нет кори, как у Лады…

Мачеха, не болевшая ветрянкой и корью в детстве, свалилась вместе с Элизой. Девочке казалось особенно несправедливым, что Мишель, принесшая болезни из поселкового детского сада, провела в кровати всего пару дней:

– У нее почти не было температуры и зеленкой ее не мазали… – кузен Ник смешливо называл Элизу зеленой пантерой, – папа объяснял, что чем старше больной, тем тяжелее он переносит заражение… – у Лады, как девочки называли мачеху, температура поднималась до сорока градусов.

Роза выдернула из-под мышки сестры градусник:

– Тридцать семь и восемь, – девочка поправила пенсне в стальной оправе, – лежи, пиши каникулярные сочинения… – Элиза скорчила гримасу, – или нет, пиши своему драгоценному Моше Судакову… – Роза вовремя отклонилась от второй салфетки, упавшей рядом с дремлющим Гаменом:

– Ты тоже пишешь, – сладко сказала Элиза, – то есть писала. Сейчас ты точишь ему карандаши и носишь кофе чуть ли не в постель… – кузен Ник, в сопровождении неприметных, вежливых мужчин в скромных костюмах, появился в Мон-Сен-Мартене третьего дня:

– Я решил сначала заглянуть к вам, – объяснил парень, – все равно семья едет в Париж на венчание Джо и Маргариты… – Роза вздернула изящный нос:

– Тетя Сабина тоже носит дяде Инге кофе, когда он работает. И он ей носит в мастерскую. И Лада носит папе чашки, нечего цепляться к ерунде… – Роза вытянула из вороха простыней привезенную Ником The Times:

– Смотри, – восхищенно сказала она, – здесь пишут, что тетя Хана согласилась играть девушку Бонда… – Элиза опять чихнула:

– Новый фильм выходит в конце года… – премьеру «Шаровой молнии» обещали в декабре, – значит, она снимается в следующем… – Роза хмыкнула:

– Надеюсь, что Шон Коннери останется Бондом… – Элиза кивнула:

– Кроме него, вообще никто не может быть Бондом… – они считали, что Коннери напоминает отца. Доктор Гольдберг смеялся:

– Бонда в очках не бывает. И вообще, мои милые, кино редко напоминает настоящую жизнь. В жизни в таких делах мало героического. На войне я в основном ждал, пока сработает очередная мина на железной дороге… – Роза зашуршала газетой:

– Больше ничего интересного, – заметила девочка, – во Вьетнаме воюют, Маринер-4 болтается у Марса… – кузен Ник знал устройство аппарата НАСА назубок, – а Париж готовится к самой элегантной свадьбе сезона… – Роза хлопнула газетой по руке сестры:

– Не ковыряй болячки, – строго сказала она, – иначе останутся шрамы… – в The Times объявления о свадьбе не поместили, но бельгийские газеты не преминули сообщить о венчании наследницы «Угольной и сталелитейной компании де ла Марков»:

– С участием его преосвященства апостольского нунция в Парагвае, титулярного епископа Симона Кардозо и по личному благословению его Святейшества Папы Римского Павла Шестого… – женские журналы напечатали фотографии тети Маргариты в Конго:

– Ангел Африки не покинет подвижническую стезю, – говорилось в статье, – будущая графиня Дате поможет невинным жертвам войны во Вьетнаме… – после свадьбы Маргарита и Джо возвращались в Гонконг:

– Виллем остается в Африке, – вспомнила Роза, – он теперь официальный советник правительства Конго. Он занимается организацией технического образования в стране, консультирует министерство природных ресурсов… – отец весело сказал:

– Похоже, что Виллем нескоро обоснуется в Мон-Сен-Мартене. Ладно, нашему барону нет и тридцати лет… – снизу раздался шум. Роза склонила голову:

– Мишель проснулась. Папа в госпитале, – она взглянула на часы, – а Ник только к вечеру приедет из Лувена, – кузен, занимавшийся даже на каникулах, отправился в университетскую библиотеку, – я посмотрю, как там Мишель с Ладой и сделаю чай… – Элиза вздохнула:

– Дай мне вышивание. Руки займу, иначе они тянутся к лицу… – в пяльцах Элизы переливался жемчужный шелк, с начатым узором гладью. Роза вскинула бровь:

– Моше салфетка для хал ни к чему, в Израиле они все атеисты… – Элиза выпятила нежную губу:

– Это для Маргариты и Джо. Передашь им, если я не смогу поехать в Париж… – Роза сладко потянулась:

– Завтра пойдем с Ником на Ботранж, я засиделась дома. Папа все передаст, – она оправила постель сестры, – я никуда от нашего, то есть вашего, лазарета не поеду. Папа справится с Мишель, она большая девочка… – Элиза невинно заметила:

– Или ты хочешь остаться дома потому, что здесь кузен Ник… – метнув салфетку в сестру, Роза широко улыбнулась:

– Неблагодарная тварь. Вышивай евангельские изречения, сейчас принесу чай… – девочка загремела длинными ногами по лестнице особняка.

Когда в поселке объявили карантин по ветрянке и кори, Гольдбергу, с помощью Розы, пришлось распаковать и заново собрать багаж:

– Лада в любом случае не собиралась в Париж, – пришло ему в голову, – она редко покидает Мон-Сен-Мартен… – Эмиль изучал «Американский журнал эпидемиологии», со статьей о вакцине против кори:

– Когда девочки родились, – хмыкнул Гольдберг, – ни о каких прививках от кори речь не шла и сейчас клинические испытания едва закончились… – вакцине исполнилось всего два года.

Маргарита написала из Конго о проверке прививки, как выражались эпидемиологи, в полевых условиях. Доктор Кардозо занималась сонной болезнью и черной оспой, однако помогала врачам в проведении вакцинации в африканских деревнях:

– Уровень смертности от кори среди детей, не достигших пяти лет, приближается здесь к пятидесяти процентам, – рядом с машинописными строками Маргарита нарисовала грустную рожицу, – однако доктор Морли в Нигерии успешно вакцинировал около двух сотен ребятишек. Он включил в испытания прививки и собственных малышей, чтобы избежать обвинений в эксплуатации местного населения. Я бы, разумеется, тоже так сделала…

Гольдберг в этом и не сомневался. Он ожидал, что у Маргариты и Джо появится много детей:

– Они верующие католики и не станут предотвращать беременность. Джо боялся последствий атомной бомбардировки, однако японские врачи доказали, что дискриминация выживших в Хиросиме и Нагасаки не имеет под собой оснований… – Эмиль предполагал, что Маргарита будет, как он выражался, играть в паре первую скрипку:

– Она дочь Элизы, у нее сильный характер… – Гольдберг вздохнул, – и ее научная смелость тоже от Элизы, а вовсе не от вши, как его называл покойный Меир… – по мнению Гольдберга, Джо пошел в мать:

– Лаура всегда была неуравновешенной. Пьер напоминает Мишеля, он спокойный парень, а Джо склонен к необдуманным решениям. Он связался с нацистами, ни с кем не посоветовавшись, потому что хотел спасти Маргариту… – Лаура о нацистах ничего не знала:

– Иначе она взовьется до небес, несмотря на скорую свадьбу, – Эмиль отпил кофе из чашки яркого марокканского фаянса, – у Джо хватило ума ничего ей не говорить…

Граф Дате летел в Париж через Рим, где он получал личное благословение римского папы:

– Шмуэль, то есть Симон, тоже сейчас в Ватикане. Они вместе приедут во Францию, – Гольдберг бросил взгляд на календарь, – потом новоиспеченный епископ отправляется в Парагвай, опять под бок к беглым нацистам. Но Марта права, никто не пошлет в Адлерхоф настоящий десант, а наши боеспособные единицы, – он коротко усмехнулся, – не потягаются с отрядом Барбье…

Его преосвященство епископ Кардозо читал на церемонии отрывок из Евангелий о Божественной любви:

– Венчать Маргариту он отказался из уважения к приходскому священнику Джо… – жених посещал мессы в церкви Сен-Сюльпис, – а вести ее к венцу ни я, ни Иосиф не можем, придется это делать Виллему… – в телефонном разговоре барон де а Марк рассмеялся:

– Дядя Эмиль, не волнуйтесь. Я теперь чинуша в костюме, моя вольная жизнь в саванне закончилась. Я даже ношу галстуки на встречи с иностранцами…

Виллем считал себя африканцем:

– Понятно, что так, – подумал Гольдберг, – и он и Маргарита, можно сказать, повзрослели в Конго… – кроме статьи о кори, он нашел в журнале и работу доктора Евы Горовиц о лейшманиозе. В конце мелким шрифтом указывалось:

– С осени 1965 года доктор Горовиц становится специальным представителем Всемирной Организации Здравоохранения. В сферу ее ответственности входит помощь госпиталям развивающихся азиатских и африканских стран… – Ева собиралась заниматься и больницей Святого Фомы в Бомбее, где работала ее покойная мать, и госпиталем в Леопольдвиле, где пока трудилась Маргарита.

Отложив журнал, Эмиль повертел распечатанный конверт с официальными британскими штампами. Он избегал думать о профессоре Кардозо:

– Но я сказал Марте, что ему все равно не жить, – Эмиль затянулся сигаретой, – и добавил, что мои девочки не сгинут в СССР… – он еще не знал, как ему спасти Аннет и Надин, однако не собирался опускать руки. Маленький Джон, гостя в Мон-Сен-Мартене, много рассказывал о Наде:

– Не волнуйтесь за Аню, дядя Эмиль, – горячо сказал юноша, – Надя уверяет, что в колонии сидеть гораздо спокойней, чем… – Гольдберг скрипуче прервал его:

– Чем бегать по СССР, скрываясь от Комитета. Ладно, я хотя бы знаю, что мои девочки живы, а Марта с Волком понятия не имеют, что случилось с их детьми и внуком… – неделю назад Марта позвонила в госпиталь:

– Ник привезет пакет, – коротко сказала женщина, – то есть не сам Ник, а его охрана. Мы получили передачу недавно, надо было проверить содержимое. Личное письмо мы не читали… – личное письмо лежало в еще не открытом Гольдбергом советском конверте.

В дверь кабинета поскреблись. Эмиль быстро убрал пакет в ящик:

– Я все расскажу девочкам и Ладе, но я сначала я должен прочесть письмо сам… – он крикнул:

– Открыто, Роза… – на пороге появилась процессия. Роза несла горячий кофейник, Мишель тащила тарелку с кривыми булочками. Гамен умильно облизывался, помахивая хвостом:

– Ник звонил из Лувена, – старшая дочь зажала под мышкой присланную Гольдбергу из Вены книгу с автографом автора, – он выезжает. Я сделаю рыбный суп на ужин, вы оба его любите… – Мишель звонко сказала:

– Папочка, булочки с корицей, твои любимые. Мы с Розой пекли. Мама и Элиза спят, не беспокойся… – он пощекотал младшую дочь:

– Я и не беспокоюсь, мой пирожок. Лекарства работают, температура у них падает.

Встряхнув темными кудряшками, Мишель повертелась перед антикварным зеркалом.

– У меня болячек нет, – девочка сморщила носик, – папочка, ты пойдешь со мной за платьем… – наряд цветочницы для Мишель шила поселковая портниха. Роза налила отцу кофе:

– Мы с Ником собираемся на Ботранж, – сообщила девочка, – но я могу отвести Мишель к портнихе… – она положила «Человек в поисках смысла» Виктора Франкла на стол:

– Я все прочла, – Роза поправила пенсне, – надо обсудить книгу, папа… – Эмиль кивнул:

– Вернусь из Парижа, и все обсудим. В Вене хорошая аналитическая школа или ты нацелилась на Лондон… – в Лондоне преподавали ученики покойного Фрейда.

Роза отозвалась:

– Лучше я буду учиться у профессора Франкла. Но мне надо подналечь на немецкий язык.

Эмиль сверился с исчерканным вдоль и поперек карманным ежедневником.

– Идите на Ботранж, – разрешил Гольдберг, – завтра у меня операции только после обеда. Элизе можно вставать, она присмотрит за Ладой… – жене Гольдберг пока не позволял подниматься с постели… – он сжевал булочку:

– Очень вкусно, моя хорошая. Завтра утром навестим с тобой портниху… – пухлые ручки обхватили его шею, липкие губки ткнулись в щеку:

– Ты самый лучший, папочка, – горячо шепнула Мишель, – а мамочка увидит платье, когда мы вернемся домой, – Роза подтолкнула сестру к двери:

– Папе надо работать, а тебе чистить морковку для супа, – Мишель скривилась. Роза заметила:

– Но, если хочешь, поменяемся, получишь рыбу… – младшая дочка почти испуганно ответила:

– Нет, морковка лучше… – Гольдберг не мог не улыбнуться.

Девчонки ушли. Гамен с разбега вспрыгнул на продавленный диван. Постучав хвостом, пес угомонился. Щелкнув зажигалкой, Эмиль вернул пакет на стол. Искривленные пальцы подрагивали, но он не хотел рвать конверт. Отложив нож с ручкой слоновой кости, он вытянул на свет листочки из школьной тетрадки в косую линейку. Надин писала так, словно она училась у сестры Женевьевы в поселковой школе:

– Милый, дорогой папа… – читал он изящный почерк, – я очень надеюсь, что это письмо дойдет до тебя. Папа, знай, что мы с Аннет всегда верили в то, что ты жив, – он снял пенсне:

– Не могу, – сказал себе Гольдберг, – не могу. Я потом все прочту, сейчас мне надо…

Он подвинул к себе старую фотографию Розы в свадебном платье де ла Марков.

– Наши девочки живы, – шепнул Гольдберг, – живы, милая. Я обещаю, что привезу их домой.

В спальне уютно пахло миндальным мылом, успокаивающе жужжал фен. Кутаясь в тартановый халат, Лада придерживала руками влажные волосы. Летний вечер был теплым, роса уже не ложилась на траву. Гольдберг открыл створку окна:

– Температура у тебя падает, – он поцеловал выцветшее пятнышко зеленки на щеке жены, – свежий воздух не повредит… – он все равно закутал ее ноги подарком Марты, шотландским пледом. На тарелке Лады остались алые следы земляничного сока:

– Мишель собрала на лужайке, – вымыв жене голову, Эмиль сушил ее локоны, – завтра Роза с Ником пойдут на Ботранж и принесут лукошко ягод…

Июнь и начало июля выдались жаркими. По ночам над плато гремели короткие грозы, лес кишел земляникой и лещиной. В ящиках на окнах шахтерских домов переливались лазурь фиалок и махровые лепестки маргариток. В больничном саду, рядом с бронзовой семьей пеликанов, на темной глади пруда желтели кувшинки. Пчелы толклись вокруг выстроенных у штакетника ульев. Напротив церкви святого Иоанна Крестителя, у памятного знака будущего мемориала погибшим на войне, шелестели высаженные после победы платаны и дубы:

– Деревьям двадцать лет, – понял Гольдберг, – и Аннет с Надин тоже двадцать. Мы с Розой отправились на восток летом. Перед отъездом мы возились с саженцами. Маргарита настаивала, что у больницы надо разбить парк. Госпиталь еще стоял запущенным после немцев, от поселка мало что осталось…

Весной Мон-Сен-Мартен опять получил звание самой цветущей деревни Бельгии:

– И не подумаешь, что мы сидим в окружении шахт и сталелитейного завода, – хмыкнул Гольдберг, – хотя вряд ли добыча угля продолжится еще двадцать лет. Пласт богатый, но Виллем считает, что надо переходить на новые производства, как сделало «К и К». Будущее за тонкими технологиями, как он это называет…

Вспомнив о памятнике, Эмиль подумал о недавнем письме от епископа Кардозо:

– Что касается канонизации покойного отца Виллема, – писал племянник, – то курия, как и Яд-ва-Шем, никуда не торопится. Папа, – так близнецы называли профессора Судакова, – состоит в совете музея, однако, чтобы признать дядю Виллема праведником народов мира, требуется время. Надеюсь, что он получит звание, как и покойный Наримуне, как дядя Максим и дядя Джон, как все жители Мон-Сен-Мартена…

Гольдберг ехал в Париж не только в сопровождении младшей дочери. Свадебное платье де ла Марков отправили во Францию еще месяц назад. Наряд девятнадцатого века приводили в порядок в реставрационных мастерских Лувра:

– Дядя Эмиль, у них большой опыт работы со старинными тканями, – успокаивающе сказал Пьер по телефону, – в платье обвенчаются еще внучки Маргариты… – доктор Кардозо прислала из Конго свои мерки:

– Платье шили для ее тезки, у которой расстроилась свадьба, – вспомнил Гольдберг, – тогдашняя Маргарита приняла обеты и умерла молодой. Ерунда, суеверия, – рассердился он на себя, – Роза стояла под хупой в этом платье. Но Роза тоже умерла молодой… – Эмиль велел себе не думать о таком. Лаура, разумеется, не согласилась бы на венчание в Мон-Сен-Мартене, но Эмиль вез в Париж корзины с цветами поселка:

– Свадебный букет у нее из маргариток, – доктор Гольдберг улыбнулся, – церковь украшают нашими гирляндами… – в честь венчания Маргариты женщины поселка вышили напрестольную пелену для алтаря храма Святого Иоанна:

– Медовый месяц они проведут здесь, – Гольдберг выключил фен, – самое время бродить по окрестностям, лето стоит отличное. Пусть съездят в Остенде, в Брюгге, в Гент. У Джо теперь охрана, как у Ника, все безопасно… – охрана, правда, не сопровождала Розу и ее кузена на Ботранж. За ужином девочка закатила темные глаза:

– Папа, – терпеливо сказала Роза, – я пять лет в скаутах, плато я облазила вдоль и поперек. Я поднималась на Масаду в прошлом году. Элиза сидела на пляже в Эйн-Геди, а мы с отрядом Моше прошли всю дорогу от начала до конца… – Ник примирительно заметил:

– Тетя Марта разрешила, дядя Эмиль. Начальник охраны ей звонил, все в порядке. Я тоже был на Бен-Невисе, с парнями и дядей Максимом… – Роза поинтересовалась:

– В чем ты пойдешь в мэрию, папа? Обязательно надень ордена, все будут при полном параде… – Гольдберг усмехнулся:

– В костюме, который я ношу на аудиенции в королевском дворце и на заседания ВОЗ… – костюму было лет десять, – а что касается орденов, то я возьму планки… – пиджак Гольдберга не выдержал бы груза наград:

– Очень вкусный суп, – похвалил он, – курица тоже ожидается, судя по запаху… – Ник отозвался:

– Сациви. Мама нас к нему приучила. Я сам все сделал, когда вернулся из Лувена… – за сациви Гольдберг добавил:

– Насчет орденов я не уверен. Тетя Лаура наденет награды, но тетя Марта и дядя Максим не любят привлекать к себе излишнего внимания… – старший Джон, по соображениям безопасности, на церемонии не появлялся:

– Он теперь не выездной, как говорят русские, – пришло в голову Эмилю, – но граф Хантингтон появится в Париже с Полиной и остальной молодежью… – из Парижа Марта летела в Израиль:

– Иосиф будет на свадьбе, но мне надо кое-что обсудить с его начальством, – туманно сказала женщина, – дело деликатное. Парни пусть болтаются по стране, в семнадцать лет за ними не нужен присмотр. У Питера последнее свободное лето, экзамены он сдал и в августе едет в Ньюкасл на производство…

Маленький Джон и Полина возвращались в Лондон:

– Младшая Лаура в Италии, у нее экзамены, а Хана прилетит во Францию за день до свадьбы, она занята на съемках… – Адель и Генрик, Инге и Сабина проводили лето в Норвегии, где профессор Эйриксен устроил, как он выражался, полевой лагерь:

– Озеро Мьесен еще не видело такого скопления ученых и артистов, – смешливо сказал Инге, – но для нашей округи это хорошо, все пансионы забиты. Занятия мы проводим в начальной школе, куда я так и не успел походить… – Эмиль посчитал на пальцах:

– Не такое большое венчание, из семьи не будет и двух десятков человек. Остальные гости, Лаура пригласила половину Парижа. Хорошо, что она, наконец, излечилась от страхов, хотя если она узнает, что Джо перешел дорогу беглым нацистам, она опять может скатиться в безумие… – Джованни с Кларой тоже прилетали во Францию:

– Лаура не возражала против присутствия Клары на свадьбе, – облегченно подумал Гольдберг, – должно быть, она действительно изменилась… – в открытое окно доносилась мирная перекличка кур, похрапывание Гамена:

– Мишель спит без задних ног, – смешливо сказала Роза, – рассказы про Марс лучше всяких колыбельных. Уложим ее и я тебе покажу одну книжку, очень важную… – Эмиль не сомневался, что речь идет о томике Франкла:

– Из девочек выйдут хорошие врачи, – ласково подумал он, – Роза более твердая, но в работе с душевными болезнями это пригодится. Элиза хочет стать педиатром, у нее мягкий характер, детишки ее любят… – Лада взяла его руку в свою:

– Неудобно, что Роза решила остаться дома, – грустно сказала жена, – праздник ожидается большим… – Гольдберг подмигнул жене:

– Птичка в поселковом кафе мне напела, что Мон-Сен-Мартен встретит Маргариту и Джо еще одним праздником. К тому времени вы выздоровеете и потанцуете на сельской свадьбе, то есть обеде в честь медового месяца… – он улыбнулся:

– Не волнуйся. Мишель большая девочка, осенью она идет в школу, я с ней справлюсь… – серо-голубые глаза жены взглянули на него:

– Я не поэтому, – тихо сказала Лада, – ты помнишь, что говорил Маленький Джон… – Гольдберг обнял жену:

– Помню. Но его никто не пустит в Париж. Он никогда не узнает о Мишель, никогда не увидит ее. Никогда такого не случится, Лада… – он поцеловал влажные веки жены.

Ник настоял на том, чтобы подняться первым по каменистой тропинке. Утренний туман не рассеялся, над плато плавали клочки белой дымки.

Они с Розой покинули особняк Гольдбергов, когда на старинных часах в передней стрелка не добралась и до семи. Гамен проводил их до штакетника. Открывая калитку, Роза рассмеялась:

– Не смотри на нас так… – пес умильно склонил голову, – твой отец бегал с партизанскими поручениями, а ты у нас лентяй и валяешься на диванах… – шипперке согласно гавкнул. В брезентовом рюкзаке Ника лежали сэндвичи и фляги с кофе. С ремешка рюкзака девочки свисал жестяной чайник:

– У нас наверху, – Роза указала на лесистые вершины холмов, – оборудовано скаутское местечко. Гостиницу мы обойдем стороной, – лыжный отель летом тоже принимал отдыхающих, – хотя там никто еще не проснулся… – воскресное утро в поселке всегда было тихим.

Скауты выстроили в глухом распадке бревенчатую хижину:

– Мы оставляем там дрова, растопку, рядом бьет родник, – девочка широко улыбнулась, – долину нам показал папа. Он шел этим путем с покойной тетей Розой, когда его отряд пустил под откос поезд, где везли арестованных евреев… – неподалеку от хижины помещался вход в пещеру:

– В одну из пещер, – поправила себя девочка, – плато ими изрыто, словно кусок сыра дырками. На той стороне, – она указала на зеленый ковер леса за блестящим Амелем, – есть шахты со времен незапамятных. Не шахты, а ямы, раньше уголь добывали киркой и лопатой. Папу прятали в одной из таких ям, когда покойный дедушка Виллема пытался вывезти его из поселка. Месье барона убили немцы, – Роза погрустнела, – а раненого папу скрывали шахтеры и его тогдашний начальник в госпитале, доктор Лануа. Папа выздоровел и стал партизаном, а доктора Лануа расстреляли за помощь Сопротивлению…

Ник слушал девочку, как он сам выражался, развесив уши. Роза сводила его в поселковый музей, устроенный при здании мэрии:

– Папа и тетя Роза, меня назвали в ее честь, – девочка указала на черно-белую фотографию заснеженного сквера с фонтаном, – на джипе дяди Меира написано: «Just Married». Это их свадьба, после освобождения Мон-Сен-Мартена… – Ник рассказывал Розе о своем отце. Мама, как он называл тетю Марту, часто говорила с ним о покойных родителях:

– Она уверена, что мамы нет в живых, – Ник слышал сзади легкое дыхание Розы, – но моя сестра нашлась, значит, и маму могли спасти русские… – он плохо помнил Марту. Подросток изредка ощущал касание теплой ладошки сестры, слышал сопение большой собаки, свист ветра за окнами:

– Мы с Мартой спали в одной кроватке, – в носу защипало, – папа и мама сидели рядом и пели нам колыбельную о котике… – он услышал колыбельную от Розы. Лада научила падчериц русскому языку. Тетя Марта говорила, что Ник напоминает отца:

– Ты невысокий, как твоя мама, – женщина улыбалась, – а глаза у тебя отцовские, лазоревые. И повадка его, Степан был смелым человеком… – Инге рассказывал подростку, как его отец партизанил в Норвегии. Ник услышал веселый голос:

– Смотри, место заколдованное, – Ник вовремя остановился на обрыве, – здесь в старые времена стоял дом… – рука Розы легла ему на плечо, подросток вздрогнул, – от него почти ничего не осталось. Давай я пойду первой, я знаю тропинку…

На дне оврага в переплетении кустов жасмина и шиповника, виднелись заросшие мхом руины фундамента. Сладко пахло розами. Вдали что-то загремело, Роза сдвинула темные брови:

– Странно, обещали хорошую погоду. Смотри, туча идет с Мааса… – небо на востоке заметно потемнело. Девочка ахнула:

– Быть не может… – она перегнулась вниз, – здесь есть одичавшие розы, времен крестоносцев, но в июле они не цветут… – Роза махнула на противоположную сторону оврага:

– Обычно сюда ходят более удобной дорогой, но я спускалась и по этой тропе… – бархатистые лепестки темно-красной розы лежали на влажном мхе:

– Я сейчас, – пообещала девочка, – здесь близко… – подошвы ее кед скользили по камням, – сорву ее и вернусь… – волосы темного каштана падали на стройную спину в пропотевшей майке:

– Она загорела, – понял Ник, – лето стоит хорошее. Надо ей все сказать… – он приехал в Мон-Сен-Мартен, твердо намереваясь поговорить с девочкой, – но как? Мне только пятнадцать лет, а ей двенадцать. Но я знаю, что мне, кроме нее, никто не нужен и никогда не будет нужен. Это словно у папы с мамой, папа влюбился в нее в Норвегии с первого взгляда…

Роза спускалась по тропинке, горизонт у Мааса осветился белой, яростной молнией. Кусты шелестели под странно холодным ветром. Ник почувствовал, что не может двинуться с места:

– Словно меня кто-то удерживает, – он прищурился, – что это блестит… – длинные ноги Розы ловко ступили на очередной камень:

– Я знаю, что это, – пальцы Ника заледенели, – я должен спуститься туда… – рванувшись вперед, он натолкнулся на невидимое препятствие:

– Как будто меня кто-то не пускает к Розе, – подросток разозлился, – никогда такого не случится, никто не встанет между нами… – он заорал:

– Роза, стой! Не двигайся… – тремя прыжками оказавшись внизу, не обращая внимания на боль в подвернутой щиколотке, он схватил девочку в охапку:

– Там мина, – Ник прижал ее к себе, – старая мина, военных времен… – его оглушил близкий взрыв.

Покатившись с Розой на дно оврага, защищая ее своим телом, Ник так и не выпустил ее из рук.

Сильный поток дождя хлестал по брезентовому рюкзаку. Рубашка Ника промокла насквозь. Устроив Розу под кустами, отдав ей куртку, Ник велел девочке не сходить с места:

– Ты и не сможешь, – парень ощупывал стройную лодыжку, – у тебя, кажется, нога вывихнута… – они отделались ссадинами и царапинами. Роза поморгала длинными ресницами:

– Черт, очки разбились… – от пенсне осталась только перекрученная стальная оправа, – но Ник, я раньше спускалась по тропинке, откуда здесь взялась мина… – подросток мрачно отозвался:

– Мины обычно прячут, так случилось и с этой. Грозы размыли землю, она выступила наружу… – тропинку основательно разворотило, – раньше тебе просто везло… – розу он все-таки сорвал. Девочка приложила к щеке блестящие каплями воды лепестки:

– Я останусь здесь, а ты возвращайся к дороге, может быть, появится машина… – Роза слабо улыбнулась:

– Кофе и сэндвичи у меня есть… – Ник отхлебнул из фляги:

– Еще чего не хватало, – коротко отозвался подросток, – я никогда… – он смутился, – в общем, мужчина так не поступает… – Ник оценивающе взглянул на тропинку:

– Я проберусь наверх даже с тобой на руках… – его растянутая щиколотка болела, но несильно. Поняв, что ему придется нести Розу две мили до деревенского проселка, он густо покраснел:

– Мы с ней ни разу не танцевали, и я ее не целовал, пусть и в щеку. Она не ходит на деревенские танцы, ей всего двенадцать лет… – в свои двенадцать девочка была почти его роста:

– Она еще вытянется, будет меня выше, – Ник развеселился, – но это ничего не значит… – сзади раздалось чихание. Роза позвала:

– Надо было взять запасные очки, но кто знал, что все так случится… – девочка помолчала, – раньше у меня было хорошее зрение, но потом меня ударила шаровая молния… – Ник уважительно сказал:

– Мама, то есть тетя Марта, говорила, что в ночь, когда миссис де ла Марк, наша прародительница, появилась на свет, тоже была гроза. Вы с ней отмечены природным огнем… – Ник в Бога не верил, однако заглядывал в их приходские церкви, святого Георга и святого Михаила, в Мейденхеде. Ему нравилась тихая прохлада храмов:

– Здесь тоже очень красивая церковь, – он внимательно осматривал воронку от мины, где блестело рваное железо, – только в ней не протолкнуться от паломников… – Роза сидела на зеленом от мха обломке старого фундамента:

– Папа боялся, что у меня будет и дальше падать зрение, – добавила девочка, – но офтальмологи в Лувене уверили его, что такого не произойдет… – Роза видела только смутные очертания фигуры Ника. Золотисто-рыжие волосы парня слиплись от дождя. Незаметно вытерев нос рукавом рубашки, Ник буркнул:

– Так я и думал, что она здесь не одна. Волк рассказывал, что мины всегда ставили парами… – вернувшись к Розе, он порылся в рюкзаке:

– Нож я взял, – Ник выпрямился, – дело не займет и пяти минут.

Роза требовательно спросила:

– Что там?

– У нее глаза цвета горького шоколада, – подумал Ник, – если, если… – сердце забилось, – если она меня поцелует, хотя бы в щеку, то у нас все будет хорошо… – он нарочито небрежно повертел швейцарский ножик:

– Там вторая мина, – сообщил Ник, – ты не волнуйся, я ее обезврежу. Я знаю, как это делается… – Роза попыталась приподняться:

– Не смей, – сильная рука вцепилась в его рубашку, – надо вернуться тропинкой на противоположной стороне оврага… – сзади что-то загрохотало. Ник едва успел вскочить на соседний камень:

– Называется сель… – поток грязи промчался мимо, – мы, то есть я, просто не поднимемся по… – Ник оборвал себя, – по этому склону. Тем более, там даже не мины, Роза… – из обрушившегося оврага торчало оперение авиационной бомбы.

– Американская, – весело сказал Ник, – твой папа говорил, что здесь был последний оплот гитлеровцев в Бельгии. Ваши холмы утюжили ковровыми бомбардировками. Если эта дура взорвется… – он осекся, – в общем, на склон нам соваться не стоит. Не беспокойся, я хорошо управляюсь с техникой, дома я всегда чиню розетки и выключатели…

Ник под руководством Инге делал расчеты для нового ускорителя частиц, строящегося Европейской организацией ядерных исследований. Подросток решил не упоминать об этом:

– Роза может решить, что я хвастаюсь, – он изучал переплетение старых проводов второй мины, – и вообще, всем заправляет Инге, а я только на подхвате… – из Парижа Ник, в сопровождении охраны, ехал в Норвегию, в летнюю школу Майер-Авербах-Эйриксен, как называлась новая инициатива Инге и Генрика:

– Оттуда мы с Инге летим в Женеву, в ЦЕРН, а потом я возвращаюсь в Кембридж… – он крикнул Розе:

– Ты видела новый фильм Тиквы… – они все бегали на «Альфавиль» Годара, – ей пора перебираться в Голливуд… – до него донесся смешливый голос:

– Льежский епископ такое кино не одобряет. Тиква играет соблазнительницу третьего разряда… – фильм был антиутопией, – и расхаживает в одном белье… – Роза добавила:

– Они с Аароном сейчас именно в Голливуде, заводят нужные знакомства. Они прилетят в Париж с Ханой, прямо к свадьбе… – спокойно перерезав провод, Ник спустился вниз:

– Вот и все, а теперь ныряй сюда… – он раскрыл руки, – надеюсь, что на проселке появится машина… – гроза уходила на север. Небо еще погромыхивало, но из-за туч показалось яркое солнце. От ее мокрых волос пахло цветами, она засунула розу в вырез майки:

– Не смотри туда, – велел себе Ник, – надеюсь, она ничего не поймет. Две мили до проселка, это часа два с моей растянутой щиколоткой… – он понял, что два часа станут самыми длинными в его жизни:

– Сигареты не промокли, – вспомнил Ник, – и кофе у нас есть. Ладно, будем останавливаться по дороге… – взобравшись наверх, он услышал смущенный голос девочки:

– Тебе, наверное, тяжело… – Ник повел плечами:

– Вовсе нет. Пошли, – он улыбнулся, – то есть я пойду, а ты отдыхай, Роза… – нежные губы коснулись его щеки. Она неслышно шепнула:

– Ты очень смелый, Ник… – загорелые руки обхватили его шею. Устроив ее удобнее, Ник пошел дальше.

Пестик аптечной ступки стучал в мисочке белого фаянса. На газовой плите пыхтела медная кастрюля с бульоном. Ник щедрой рукой подсыпал в миску грецких орехов. Роза утащила половинку:

– Папа сказал, что это была немецкая мина… – Ник кивнул:

– Саперы нашли еще с десяток. В лес ходить пока запрещено, они будут обезвреживать бомбу… – военные саперы приехали по вызову мэра из Льежа. Устроив забинтованную щиколотку на стуле, Роза ловко очищала дольки чеснока. Оглянувшись на дверь, девочка понизила голос:

– Папа должен поехать в Париж. Он спас Маргариту вместе с поселком, он ее вырастил, он ее опекун. Маргарита расстроится, если его не будет на свадьбе. У Мишель глаза на мокром месте, она так хотела стать цветочницей.

В доме было тихо. Лада и Элиза спали, Мишель возилась с куклами на крыльце. Ник разгрыз орех.

– Не волнуйся. Когда твой папа вернется из госпиталя, я с ним поговорю… – Роза вздохнула:

– Папа очень упрямый. Если он что-то решил, его не переубедить. Он считает, что если я теперь плохо хожу… – Роза прислонила к стулу больничный костыль, – то у меня не получится ухаживать за Ладой и Элизой. Но вывих легкий, мне только нельзя наступать на ногу…

Ник с Розой благоразумно не упомянули про обезвреженную подростком мину:

– Иначе папа взовьется до небес, – предупредила его девочка, – он скажет, что мы должны были вести себя разумно и позвать на помощь, а не заниматься партизанщиной…

Ник ухмыльнулся:

– Чем он сам и занимался все пять лет войны… – Роза отозвалась:

– И очень успешно, у него целый ящик орденов. Однако он считает, что сейчас надо поступать обдуманно, не принимая поспешных решений… – Ник вспомнил о силе, словно удерживавшей его на месте:

– Наверное, мне почудилось или это психологический феномен, – решил парень, – можно спросить у Розы, она хочет стать психологом… – девочка собиралась учиться у профессора Франкла, в Вене:

– Потом я хочу работать во Всемирной Организации Здравоохранения, – заметила Роза, – как тетя Ева. Я буду помогать беженцам, жертвам военных конфликтов, пострадавшим при катастрофах… – она пожала плечами:

– Можно открыть кабинет в Брюсселе и сидеть в кресле, принимая пациентов, но мне такое неинтересно… – Элиза после выпуска из школы ехала в Израиль:

– Она делает алию, – сказала Роза, – будет служить в армии, а потом поступит в Еврейский Университет. Папа поворчал, но согласился, дядя Авраам за ней присмотрит. Она хочет стать педиатром, – девочка хихикнула, – медицину можно изучать и в Лувене, но в Израиле живет Моше Судаков… – Ник весело сказал:

– Бурная переписка принесла свои плоды… – Роза выразительно закатила глаза:

– В прошлом году, когда мы ездили в Израиль, Моше отошел от нее только, чтобы подняться со скаутами на Масаду. Они болтались друг с другом, наговориться не могли.

Ник ссыпал толченые орехи в большую миску:

– Я бы тоже, – пришло в голову подростку, – не смог бы наговориться с Розой. Она меня поцеловала, – щеки заполыхали, – значит, у нас все будет хорошо… – Роза подозрительно спросила:

– Что это ты покраснел… – Ник вывернулся:

– Жарко из-за плиты. Если ты будешь учиться в Вене… – он смутился, – мы сможем видеться на каникулах и вообще… – она скрутила темные волосы в узел, над столом витал пряный запах чеснока. Нику отчаянно хотелось коснуться ее длинных пальцев, потрогать локон, вьющийся над ухом:

– Я ее обнимал целых два часа… – он сглотнул, – с остановками, но все равно она была у меня в руках… – Роза согласилась:

– Сможем. Я буду посылать тебе этюды, как и сейчас, а на каникулах мы сыграем в шахматы… – Ник собрался с духом:

– Или не только на каникулах. В Вене хороший университет, немецкий язык я знаю. Может быть, мне удастся организовать семестр по обмену или ты приедешь в Лондон… – вытерев руки полотенцем, Ник полистал лежащую на столе книгу:

– Но вообще, – подросток помедлил, – мне бы хотелось с ним встретиться… – он кивнул на имя Франкла на обложке, – Инге ходил на анализ к дочери Фрейда, когда был в моих годах… – Ник иногда хотел рассказать кому-то о голосе матери в его мыслях, о своей уверенности, что она жива. Роза помолчала:

– Приезжай и встретишься. Я уверена, что профессор Франкл тебе не откажет. Он правильно пишет, послушай… – у нее был красивый, низкий голос:

– Меня пронзила мысль: в первый раз в жизни я увидел истину, воспетую в стихах стольких поэтов и провозглашенную как конечная мудрость столькими мыслителями: любовь – это конечная и высшая цель, к которой может стремиться человек. И тогда я осознал величайший из секретов, которыми могут поделиться поэзия, мысль и вера: спасение человека происходит через любовь и в любви, – Ник зачарованно повторил:

– Через любовь и в любви. Он прав, Роза, любовь побеждает все… – в передней стукнула дверь. Гамен весело гавкнул:

– Твой папа пришел, – Ник снял фартук, – сейчас я с ним поговорю… – Роза позвала ему вслед:

– Безнадежно, папа не меняет своих решений… – водрузив потрепанный портфель на мозаичный столик, доктор Гольдберг развязывал перед зеркалом галстук. Завидев Ника, он смешливо сообщил:

– Я бился с советом директоров компании за новый ультразвуковой аппарат. Откровенно говоря, на войне мне, бывало, легче, чем сейчас… – Ник выпалил:

– Дядя Эмиль, поезжайте в Париж с Мишель. Я останусь здесь и за всеми присмотрю. Охранники тоже никуда не двинутся, все безопасно… – он думал о шахматных партиях с Розой, о вечерней росе на траве сада Гольдбергов, о пятнах земляничного сока на узких ладонях девочки, – не волнуйтесь, на меня можно положиться… – у парня был упрямый, сильный подбородок матери:

– Глаза у него отцовские, – Гольдберг окинул подростка долгим взглядом, – и характер его же. Степан никогда не бросал людей в беде… – он сунул галстук в карман пиджака:

– Да, – наконец сказал Гольдберг, – можно. То есть нужно, Ник. Ладно, я вам буду звонить из Парижа, а через неделю мы с Мишель вернемся домой. Пойдем, – Эмиль указал на дверь, – покормите меня сациви… – он потрепал парня по плечу:

– Ты молодец, Ник, спасибо тебе… – задержавшись у зеркала, Ник даже не стал пытаться согнать с лица довольную улыбку:

– Дядя Эмиль считает, что я молодец, а это словно получить Нобелевскую премию… – встряхнув золотисто-рыжими кудрями, он заспешил на кухню.