Читать книгу Вельяминовы. За горизонт. Часть вторая. Том третий - Нелли Шульман - Страница 4

На блистающем чистотой стальном столе расставили десертные тарелки белого фарфора. Дегустация проходила в отдельном кабинете по соседству с большой кухней «Рица». Дверь закрыли, но Маргарита слышала скороговорку поваров, стук ножей, гудение электрического миксера. Закуски и горячие блюда они пробовали вчера:

– Мусс из лосося с цитроном и базиликом, паштет из куриной печени с грецкими орехами, суши, квашеные овощи… – Маргарита рассматривала тарелки, – в Рице работает японский повар… – кухню «Рица» отдавали под начало владельца Aux Charpentiers на условиях обоюдной выгоды, как сказал месье Жироль:

– Мой зять тоже так делает в Лондоне, – весело объяснил ресторатор, – отель предоставляет помещение и персонал, мы приносим имя и неделю трудимся бесплатно, ради репутации… – «Риц» объявил о последних обедах лета, с участием владельца трех мишленовских звезд:

– У моего зятя две, – довольно добавил ресторатор, – пусть у него несколько заведений, а у меня одно, но в этом я его обогнал… – на горячее подавали утиную грудку с апельсинами, форель в миндале и темпуру:

– Европейско-азиатский обед, – вспомнила Маргарита, – для оформления церкви тетя Лаура разыскала в японском посольстве преподавателя икебаны… – Клару, разумеется, не подпустили ни к украшению храма, ни к декорированию большого зала в «Рице».

Маргарита бросила косой взгляд на бесстрастное, покрытое старыми шрамами, лицо будущей свекрови. Девушка была уверена, что Лаура не видела жену отца:

– С дедушкой Джованни она встречалась на набережной Августинок… – вчера, по прилету Джо, Лаура устроила небольшой семейный обед, – но тетю Клару она не пригласила. Вместо этого мы с ней и Полиной ездили в ателье месье Сен-Лорана… – Маргарита шла к алтарю в родовом платье де ла Марков, но наряд подружки невесты шил молодой кутюрье:

– Тетя Лаура не стала заказывать у него платье матери жениха, – тихо усмехнулась Маргарита, – она не изменяет мадам Шанель, несмотря на то, что Шанель сотрудничала с гитлеровцами… – девушка не видела наряд свекрови, но подозревала, что он так же консервативен, как ее обычный твид:

– Сейчас она, правда, во льне с шелком, – Лаура носила темно-зеленое платье и шляпку с перчатками, – но на улице такая жара, что Полина собиралась нести мой шлейф в купальнике… – шлейф, отреставрированный в мастерских Лувра, расшитый бисером и жемчугом, тянулся на три метра за платьем:

– Было бы очень смело, – заявила кузина в ателье Сен-Лорана, – а тебе надо снять старые тряпки, – девочка сморщила нос, – и надеть такое платье… – на манекене красовался вязаный кокон цвета слоновой кости, украшенный бантами и кружевом, – оно очень скромное… – Маргарита блеснула белыми зубами:

– Тетю Лауру хватит удар прямо в церкви. Достаточно и того, что ты носишь короткое платье… – наряд Полины не достигал колена:

– Я бы надела белые сапоги до середины бедра, – мечтательно сказала кузина, – распустила волосы… – она тряхнула рыжими локонами, – и пригласила в церковь битлов вместо органиста… – Маргарита уверила ее:

– В «Рице» сыграют рок, когда старики уедут на покой… – так они называли поселившихся на рю Мобийон гостей из Лондона и Мон-Сен-Мартена, – я переоденусь в платье второго дня… – его тоже шил Сен-Лоран, – и мы потанцуем, благо молодежи на свадьбе достаточно… – они привезли в ателье и наряд цветочницы. Сен-Лоран хмыкнул:

– Для провинциальной портнихи сделано неплохо, – он пощупал тафту, – она сохранила вашу цветовую схему… – церковь украшали белыми розами и маргаритками, фиалками и анютиными глазками Мон-Сен-Мартена:

– Настоящая летняя свадьба, – подумала Маргарита, – в «Рице» распахнут окна, в зале ставят белые свечи… – Лаура настаивала на соблюдении традиций. Жениха Маргарита не видела, но говорила с ним по телефону. Кузен Виллем передал ей короткую записочку от Джо:

– Нам надо встретиться, я должен сказать тебе что-то важное. Я приеду на рю Мобийон в пятницу… – сегодня была среда. Маргарита предполагала, что Джо хочет с ней посоветоваться насчет работы:

– О чем еще, – пожала она плечами, – должно быть, это не ждет до свадьбы…

На рю Мобийон, как смеялась тетя Марта, не хватало только многоярусных кроватей:

– Мы словно в студенческом общежитии, – заметила тетя за завтраком, – хорошо, что здесь две ванных комнаты, но вторая кухня не помешала бы… – Полина громко поинтересовалась:

– В какой из них убили Марата, тетя… – Маленький Джон отозвался:

– В той, что рядом с твоей и Мишель комнатой, если верить легенде… – днем на двери ванной появилось рукописное объявление: «Здесь Шарлотта Корде заколола Жан-Поля Марата». Полина хихикнула:

– Мы с Мишель хотели брать деньги за посещение комнаты, но внутри все перестроено…

На рю Мобийон обретался с десяток гостей. Маргарите, как невесте, выделили свою комнату. Клара с Мартой не подпускали ее к плите:

– В Мон-Сен-Мартене тоже не думай готовить, – подмигнул Маргарите дядя Эмиль, – Лада и девчонки к тому времени выздоровеют. Ник молодец, он каждый день отчитывается мне по телефону, как идут дела в нашем лазарете… – Гольдберг поцеловал ее в лоб, – вам с Джо останется только отдыхать. Побродите по округе, съездите в Брюгге и Остенде. Лето стоит замечательное… – тридцать парижских градусов после Конго казались Маргарите прохладой:

– Здесь вообще холодно, – она сдержала чихание, – из-за кондиционеров… – десерты представляла жена месье Жироля, заведующая шоколадным производством в гастрономии Фошона:

– Наш Филипп приложил руку к сладкому столу, – заметила мадам Мадлен, – у мальчика хорошие способности… – Лаура взглянула на золотые часы:

– Закончим с этим, – она повернулась к девушкам, – и мне надо вернуться домой. Джо встречает в аэропорту Хану, она отобедает на набережной Августинок… – Полина, не разжимая губ, шепнула Маргарите:

– Об Аароне и Тикве она даже не заикается… – Маргарита так же тихо ответила:

– Без шансов. Я не удивлена, что Хана живет на Монмартре. Я бы тоже ногой не ступила в квартиру, если бы ко мне так относились… – Майеры и Хана сняли комнаты в гостинице:

– Хана поет в кабаре, а у Тиквы несколько спектаклей, – вспомнила Маргарита, – но ясно, что тете Лауре Хана неинтересна. Она думает только о Джо и Пьере… – Лаура, правда, согласилась приютить Виллема. Кузен после свадьбы возвращался в Конго:

– Джо меня сманивает в Royal Dutch Shell, – признался он Маргарите, – но я еще не отдал долг Африке… – Полина добавила:

– Завтра мы с Маленьким Джоном и Питером идем на Монмартр, на спектакль Тиквы… – кузина играла Шарлотту Корде в «Марате/Саде», – Иосиф с Виллемом появятся в кабаре, они небольшие любители театра. У Пьера дежурство, – Полина скорчила гримасу, – ты с нами или нет… – Маргарита развела руками:

– У меня вечернее заседание. Но конгресс заканчивается в пятницу, в субботу я буду свободна… – Полина ухмыльнулась:

– В субботу нас заберет с рю Мобийон белый лимузин. Виллем поведет тебя к алтарю, Пьер будет шафером, а я одна потащу твой хвост… – так кузина называла шлейф. До Маргариты донесся резкий голос будущей свекрови:

– Мусс из горького шоколада с перцем чили или эклеры с соленым карамельным кремом? Насчет торта со сливами и зеленым чаем я согласна, он получился отлично… – Маргарита, даже не думая, ответила:

– С перцем чили, тетя Лаура… – бесцеремонно ткнув палец в тарелку, Полина облизала его:

– Правильно, – одобрительно сказала девочка, – должен быть какой-то перец в этой тягомотине.

Маргарита не сдержала улыбки:

– Дай и мне попробовать.

Ключи от захламленной квартиры Механика, в избыточно пышном доме времен барона Османа, Марта получила у его коллег:

– Пожалуйста, не вздумай убираться, – сказал ей по телефону месье Ламбер, – в любом случае, в апартаментах открыта только одна комната… – в трубку донесся требовательный голосок:

– Папа, это тетя Марта, – Нина выхватила у отца телефон, – тетя Марта, здравствуйте, у нас теперь живет котик, а у Виктории появились еще зубы…

Оказавшись в квартире, Марта отыскала на кухне засохшую тряпку. В ванной, судя по всему, ремонт делали еще до первой войны:

– И в кабинете у него надо побелить стены… – по стенам Механик развесил черно-белые фотографии и даже дагерротипы клана Ламберов, – здесь реклама гаража его отца… – отец месье Марселя занялся обслуживанием машин тоже до первой мировой, – дагерротип его прадеда… – сюртук на, как знала Марта, владельце каретной мастерской, сидел плохо:

– Его дед ремонтировал фиакры. У них, можно сказать, семейный бизнес, как у Жиролей… – под потолком комнаты висела паутина, в углах Марта заметила трещины. На кованом балконе в старых ящиках чернели остатки растений:

– Ничего, – бодро сказала себе Марта, – они вернутся из Марокко и Механик все приведет в порядок. У него Тата и девчонки, он останется в Париже и не поедет больше в Россию…

Марта, по крайней мере, на это надеялась.

Распахнув дверь на балкон, она сварила кофе и выложила на фаянсовую тарелку свежие круассаны из соседской булочной. Сегодняшнее совещание было приватным, на квартире Механика собирались всего три человека. Женщина покуривала на балконе:

– Волку я все рассказала, но на Волка можно положиться… – о плане знали в Моссаде, но Набережная, как сказал сэр Дик Уайт, не собиралась вмешиваться во внутренние дела суверенного государства:

– То есть США, – он пощелкал костлявыми пальцами, – в конце концов, интересующий ваших… – он замялся, – ваших друзей человек является гражданином этой страны…

Сэр Дик мерил шагами скрипучие половицы кабинета. За окном, среди зеленеющих деревьев, сверкала Темза. Начальник остановился:

– Учитывая подготовленные вами документы, – он бросил взгляд на папку в руках Марты, – можно пойти официальным путем, запросить Государственный Департамент, начать процесс экстрадиции Трегубова… – Марта пожала плечами:

– Экстрадиции куда, сэр Дик? Для русских он мертв, они списали его в расход… – она сказала это на родном языке, – посчитав погибшим при побеге. Он гражданин СССР, то есть был таковым, судили его тоже в СССР… – Марта отпила чая, – даже если мы передадим папку русским по официальным каналам, они отправят бумаги в макулатуру. После войны миновало двадцать лет, Трегубов более никому не интересен…

Паспорт сына Трегубова, Тихона Егоровича, они получили от старшего помощника британского сухогруза, вернувшегося из рейса в Стокгольм и Ригу. Моряк, к неудовольствию Марты, мало что помнил:

– Мы гуляли с ребятами в ресторане рядом с портом, – старший помощник смутился, – к нам подсела очень красивая девушка, она отлично говорила по-английски. Она попросила меня взять конверт, здесь написан телефон, куда я и позвонил, когда мы прибыли в Лондон… – телефоном оказался приватный, нигде не указанный номер Марты на Ганновер-сквер:

– Маленький Джон все объяснил, – Марта выкинула с балкона расколотые, заплесневевшие горшки, – письмо Надин отцу я передала с охраной Ника, а паспорт Трегубова остался у нас. Жаль, что мы не знаем, что с девочками, что с Павлом и Мартой. И где Теодор-Генрих, с Машей и Феденькой.

Марта думала о старшем сыне каждый день.

Вручив конверт британцу, очень красивая девушка, как выразился моряк, немедленно исчезла из ресторана:

– Более того, – добавила Марта в разговоре с сэром Диком, – учитывая новости о леди Августе… – она побарабанила по сукну стола, – то, что моя собственная мать находится на особом режиме охраны, а моего брата не вычеркнули из списков интересующих ФБР людей, вряд ли наши предполагаемые контакты с русскими или американцами принесут нужные плоды… – сэр Дик усмехнулся:

– Мистер Волков рассказывал о русской охоте. Вы словно загонщик, миссис М, искусно меня обложили. Забирайте паспорт, делайте с документом все, что хотите… – Моссад, как и предполагала Марта, времени терять не стал:

– Но надо все тщательно подготовить… – она услышала шаги на лестнице, – связаться с Петей в его дыре, Уайтхорсе. Анастасия Николаевна расскажет миссии о привычках Трегубова. Мы решим, как к нему лучше подобраться. Теперь, когда у нас есть паспорт Тихона и даже сам Тихон, – Марта поднялась, – нам не нужен Шмуэль… – она велела епископу Кардозо спокойно лететь в Парагвай:

– Когда Августин и Гладиатор в следующий раз выйдут на связь, – пообещала Марта, – мы сообщим ребятам, где тебя искать. Неизвестно, правда, как скоро это случится… – она предполагала, что сын сейчас где-то в Золотом Треугольнике:

– Такие миссии не проводятся толпой народа… – в передней затрещал звонок, – младшему Трегубову, то есть Джону, мы придумаем хорошую легенду, а дальше в дело вступит Иосиф… – Шмуэль, с остальной молодежью, как звала их Марта, отправился на экскурсию, организованную Пьером:

– Запасники Лувра, музей Клюни, музей Же-де-Пом, – она лязгнула щеколдой, – потом все, кроме священника, идут в театр и кабаре… – младший сын ничего ей не говорил, но Марта знала, что Луиза Бромли пила с ним кофе перед университетским каникулами:

– С тех пор он ходит мрачнее тучи, – Марта отпихнула с дороги ведро с засохшими малярными кистями, – ладно, ему семнадцать, у него еще все случится по-настоящему… – Маленький Джон тащил багет в коричневом пакете. Иосиф держал свертки в полосатой бумаге гастрономии напротив:

– Товарищ Трегубов поедет в театр, – ухмыльнулся Иосиф, – а я отправлюсь в кабаре, на выступление Ханы. Мы просидим здесь до вечера, надо что-то поесть… – наследный герцог подтолкнул его:

– Такая же наседка, как и твой брат, – юноша улыбнулся, – из тебя выйдет настоящая еврейская мама, то есть папа… – Иосиф покраснел. Марта забрала у него провизию:

– Кофе готов, – она пропустила ребят в квартиру, – начинаем работать.

Голос тети Марты был спокойным, монотонным.

Шуршали бумаги в папке, она передавала Иосифу и Маленькому Джону фотографии. Материалы доставили в Лондон из архивов Западной Германии:

– Трегубов, Егор Никифорович, – читала женщина, – уроженец поселка Локоть Брянской области, одна тысяча девятьсот пятнадцатого года рождения, социальное происхождение – из крестьян, член ВЛКСМ, освобожден от службы в РККА по причине плоскостопия, последняя должность перед началом войны – шофер на спиртзаводе, женат, сын Тихон сорокового года рождения.

Документы Тихона тоже лежали перед ними. Марта зажгла сигарету:

– Трегубова мобилизовали, как вольнонаемного шофера, однако Красная Армия покинула Локоть в октябре сорок первого года. Трегубов стал водителем у главы так называемого Локотского самоуправления Воскобойника. После его убийства партизанами он перешел на машину нового начальника, будущего бригадефюрера СС Бронислава Каминского… – Марта поморщилась:

– Трегубов служил у него шофером и ординарцем. Он участвовал в подавлении восстаний в Варшаве. После расстрела Каминского немцами, вместе с его отрядами он присоединился к армии Власова… – в папке нашлась так называемая идеологическая характеристика на Трегубова. Марта увидела знакомый росчерк:

– Хайль Гитлер, СС-штурмбанфюрер Петр Арсеньевич Воронцов-Вельяминов… – она брезговала даже касаться бумажки:

– Арестовали Трегубова вместе с Власовым, – задумчиво сказала Марта, – он сидел за рулем машины, которая везла генерала в Плзень на переговоры с американцами… – Власов хотел обеспечить политическим убежищем своих солдат:

– Но судили его отдельно, – Иосиф поднял от папки светловолосую голову, – на процесс Власова вывели только офицеров, то есть бывших офицеров… – Марта кивнула:

– Рядовой и сержантский состав армии Власова и не судили. Им сразу выписывали четвертак, то есть двадцать пять лет лагерей… – у Власова Трегубов получил звание унтер-офицера:

– Ему помогло то, что он, в общем, штатский человек, – заметила Марта, – и то, что советские органы не имели доступа к этим документам… – Трегубов обучался на курсах водителей нового, как было сказано в бумаге, специального транспорта:

– В концлагере Хелмно, – Марта показала ребятам соответствующие распоряжения, – на курсы его зачислили по личному ходатайству тогда еще живого Каминского. После Хелмно его перевели в Аушвиц, для испытаний транспорта на подлежащих ликвидации заключенных… – Марта увидела в прозрачных глазах Маленького Джона вопросительное выражение:

– Мы не знаем, – покачала она головой, – в рапорте о том рейсе… – женщина помолчала, – имя шофера не указывается. Не надо ничего говорить Виллему, иначе он посчитает себя обязанным… – Иосиф согласился:

– Разумеется. И вообще, у него нет особой подготовки. Пусть он хоть трижды Грешник, но одно дело, вольно гулять по саванне с бойцами своего отряда, а другое, проводить точечный удар на территории суверенного государства против его гражданина… – Маленький Джон хмыкнул:

– Насчет экстрадиции вы правы, тетя Марта. Трегубов гражданин США. Несмотря на вашу папку, процесс может занять годы. Он успеет сбежать в какой-нибудь Адлерхоф, – юноша покривился, – где ему будут только рады.

Джон думал не о выжившем власовце, водителе машины уничтожения, Трегубове. Перед отъездом в Париж он, по просьбе дяди Джованни и тети Клары, отвез Пауля в Банбери. Они ехали в машине Маленького Джона, с Томасом в плетеной корзинке, с пакетом выточенных Паулем игрушек. Почти детская рука Пауля коснулась его плеча, тихий голос спросил:

– Где второй… – Пауль склонил голову набок, – я помню, вас было двое… – Маленький Джон понял, что Пауль принимает его за покойного дядю Питера:

– Двое, – повторил он, – мы приехали к маме Кларе. Там было две девочки, мы спали в одной комнате, играли с котиком… – Маленький Джон улыбнулся:

– У нас девочка и мальчик, Эмили и Чарли… – Пауль почти обиженно отозвался:

– Я знаю, поэтому я сделал куклы и поезд… – он внимательно посмотрел на Маленького Джона:

– У тебя тоже будет девочка и мальчик, – заявил Пауль, – хотя нет, – он нахмурил светлые бровки, – подожди, – еще одна девочка…

За чаем в кабинете отца юноша смешливо рассказал герцогу о разговоре. Отец облизал серебряную ложку:

– Малиновый джем у Клары всегда слаще, – заметил герцог, – у нее малина садовая, а наша лесная… – он подвинул сыну резную шкатулку с папиросами:

– Знаешь, – отозвался отец, – я склонен верить Паулю. Он обещал тебе, что я вернусь, и я вернулся. Надо спросить у него о Теодоре-Генрихе и Марии…

Маленький Джон вспомнил:

– Мы катали Пауля, Чарли и Эмили на барже, а потом тетя Вера позвала нас к ужину. В общем, руки не дошли, но папа прав, Пауль иногда говорит разумные вещи. Трое детей, – он понял, что краснеет, – но неизвестно, когда я увижу Надин. И вообще, она сказала, что я ей не нравлюсь. То есть не нравился в России… – перед его носом появилась отпечатанная мелким шрифтом бумага:

– Не мечтай, а зубри легенду, – строго сказала тетя Марта, – вы с Иосифом подельники, вместе бежавшие из колонии… – пробормотав извинение, юноша взялся за документ.

Вывалившись из «Зебры» на рю Лепик, они решили заглядывать в каждый бар по дороге.

Представление «Марата/Сада» в Театре Ателье закончилось грудами цветов на сцене. На поклонах Тиква ту же носила испачканную бутафорской кровью рубашку, что она надела в сцене убийства Марата:

– Я бы не смог жениться на актрисе, – весело шепнул Маленький Джон Питеру, – как подумаю, что мою жену каждый день будет разглядывать публика в таком виде… – он указал глазами на сцену. Аарон, вызванный на поклоны с главным режиссером, месье Барзаком, как раз целовал Тикву:

– Ворон на такое внимания не обращает, – добавил юноша, – жаль, что ему не удалось приехать, он бы и здесь подцепил девчонку…

Юный сэр Стивен Кроу проводил лето в своем последнем кадетском лагере, перед поступлением в авиационную академию на базе Кранвелл в Линкольншире, где учился его отец. Что-то пробурчав, Питер взглянул на часы:

– В кабаре я с вами не пойду, – коротко сказал он, – дядя Эмиль завтра выступает на конгрессе, он попросил меня присмотреть за Мишель. Тетя Клара занята с Полиной на последней примерке, а мама… – Питер только повел рукой, – в общем, остаюсь только я, Шмуэль и Волк. Но Волк встречается с деловыми партнерами, а Шмуэль едет в церковь Сен-Сюльпис, у него и тамошних священников репетиция венчания… – распрощавшись с ними перед театром, Питер нырнул в метро:

– Он с Лондона какой-то не такой, – Маленький Джон посмотрел вслед кузену, – должно быть, Луиза с ним объяснилась. У меня было похожее лицо, когда Фрида мне все сказала в пещере… – из Парижа кузен, с тетей Мартой и Иосифом, летел в Израиль. Джон удерживал себя от просьбы передать привет Фриде:

– Хватит, – разозлился юноша, – неужели не понятно, что она меня не любит? Я стал для нее развлечением, и Надин я тоже не нравился…

Рассказывая дяде Эмилю о его дочери, Джон предусмотрительно обошел случившееся в поезде стороной:

– Мне пришлось признаться, что я убил Трегубова, – вздохнул юноша, – дядя Эмиль все равно бы обо всем узнал от тети Марты… – услышав об убийстве, доктор Гольдберг коротко сказал:

– Спасибо. Ты правильно поступил, такая мразь, – он поморщился, – не должна топтать землю. Тем более, выяснилось, что он сын власовца. Это как с Гурвичем, – Монах дернул щекой, – ты знаешь, кто был его отец… – Джон кивнул, – яблочко от яблоньки недалеко падает… – Джону показалось, что в темных глазах дяди Эмиля промелькнула тень:

– Но Густи, – спросил себя юноша, – она дочка дяди Стивена, что с ней могло случиться… – юный Ворон о старшей сестре ничего не говорил, а Джон, разумеется, не собирался рассказывать кузену о подробностях своего пребывания в СССР:

– Все, кому надо знать о Густи, о ней знают, – вздохнул юноша, – папа, кстати, тоже сказал, что я был прав, убив Трегубова… – герцог закинул удочку в зеленую воду речушки Червелл:

– Тебе тяжело было, – отец приобнял его за плечи, – но все через такое проходили. Я тоже, на испанской войне. Потом я попал под бомбежку в Мадриде, где погибла невеста Ворона… – он помолчал, – после такого не обращаешь внимания, как говорится, на одиночные жертвы… – с лужайки доносился смех Чарли и Эмили. Звонко лаяли собаки:

– Вера с Полиной учат их ставить палатку, – герцог улыбнулся, – их и спаниелей… – отец помолчал:

– Я боялся, знаешь, – он не снимал руки с плеч Джона, – насчет Веры и малышей. Не из-за ответственности… – он взял у сына папиросу, – с ней я всегда справлялся и вроде неплохо, а из-за вас с Полиной. Однако она сразу приняла Веру и детей, а тебя тогда не было в стране… – Джон, как в детстве, боднул отца головой в лоб:

– Тетя Вера замечательная, Чарли и Эмили тем более. Я рад, что ты счастлив, папа… – герцог прислушался к голосам детей:

– Счастлив, – кивнул он, – как с твоей мамой, во Франкфурте, всего три дня… – его голос сорвался. Джон поцеловал небритую щеку:

– Обещаю, что сейчас будет три года и тридцать лет, папа… – герцог посчитал на пальцах:

– Это ты загнул, милый. Мне за восемьдесят получится, вряд ли я доживу до нового века. Но внуков я увижу, так что постарайся… – он добавил:

– Насчет Иоганна, – герцог отдал сыну окурок, – я той связью не горжусь, но что случилось, то случилось. Мать ему сказала перед смертью, чей он сын и парень поступил так, как должно ему. Но вряд ли мы встретимся, он на другой стороне баррикад… – Джон вытащил на свет плотвицу:

– Котам пойдет, – он метнул рыбешку в ведро, – а что касается баррикад, то этого, ты, папа, знать не можешь… – герцог отозвался:

– Ты прав, милый. Кто мог подумать, что маленькая Марта жива, а все оказалось именно так. Ника в СССР никто не пустит, но мы позаботимся о девочке, привезем ее домой… – вспоминая разговор в ложе Театра Ателье, Джон подумал:

– Интересно, на кого Марта похожа? Ник внешностью пошел в дядю Степана, но он невысокий, как тетя Констанца. Малышкой у нее были зеленые глаза, но сейчас Марта могла измениться… – Джону казалось, что он где-то видел карие, с золотистыми искорками, глаза Мишель, ее упрямый подбородок:

– У дяди Эмиля и видел, – хмыкнул юноша, – она на него больше похожа, чем Роза и Элиза вместе взятые… – из театра они перекочевали в кабаре «Элизе-Монмартр» на бульваре Рошешуар, где выступала кузина Дате:

– Там я и подцепил девицу… – Джон обнимал пьяненькую брюнетку в юбке, едва прикрывающей зад, – но куда делись остальные? Хотя нет, – он обернулся, – Хана с Тиквой и Аароном пошли в отель, у них и завтра спектакли. Но где Виллем… – юноша нахмурился, – в кабаре он сидел с нами за столиком, а потом пропал. И где Полина с Иосифом? В «Зебре» я велел Полине не наливать, она несовершеннолетняя… – Джон тащил недопитую бутылку коньяка:

– Иосиф довезет Полину на Левый Берег, ему можно доверять… – юноша обернулся на неоновую вывеску «Зебры», – у меня и Фриды впереди еще бары… – ему казалось, что девушку зовут именно так. Девица потянула его за собой:

– К черту бары… – жарко шепнула она в ухо Джона, – на углу поздняя лавка, там продают все, что надо, и вино и… – Джон пошатнулся, но удержался на ногах:

– Очень хорошо, Фрида… – он приложился к горлышку, – ты знаешь, что со мной таких вещей понадобится много… – Фрида хихикнула, он добавил:

– Надо найти отель на ночь Я остановился у родни, а ты, наверное, живешь с семьей… – Фрида повисла у него на шее:

– Одна, милый, то есть с соседкой, но она уехала в отпуск, в провинцию. Только я не Фрида, – девушка отстранилась, – я Франсуаз… – Джон уверенно поцеловал ее: «Это все равно, милая».

Иосиф тоже недоумевал, куда мог пропасть Грешник.

Вернувшись из-за кулис кабаре за стол, где сидела их компания, он не нашел кузена Виллема. Аарон Майер пожал плечами:

– Понятия не имею, куда он делся, – лицо режиссера было спокойным, – Тиква, ты не видела Виллема… – девушка похлопала густо накрашенными ресницами:

– Не-а. Вообще нам пора двигаться, – заявила она, – завтра у меня спектакль, а у Дате представление…

Стрелка часов не добралась и до одиннадцати вечера, что, по мнению Иосифа, было детским временем. Дате выступала в первом отделении кабаре.

Иосиф подхватил стаканчики с текилой, пущенные барменом «Зебры» по прилавку старого дуба:

– Поэтому я и пошел к ней в перерыве. Я хотел предложить вместе вернуться в ее отель…

По-хозяйски открыв дверь гримерки, он застал кузину в черных кружевных трусиках. Из ведра со льдом торчало запотевшее горлышко зеленого стекла. Она держала бокал с шампанским. Не обременяя себя поисками стакана, Иосиф отхлебнул прямо из бутылки:

– Ей двадцать четыре года, но она плоская, как доска, а ребра у нее торчат, как у заключенных концлагерей, – он понимал, почему ему нравится такое, – Еву я теперь увижу не скоро…

О новом назначении доктора Горовиц он узнал от родни. Ева не отвечала на его письма. Иосиф, впрочем, сдаваться не собирался:

– Но пока мне нужна девчонка… – вернув шампанское на место, он попытался обнять Дате, – непонятно, почему она решила ломаться. Я с ней спал и один и вдвоем с Тупицей, в Тель-Авиве… – накинув черное кимоно, расшитое журавлями, Дате отступила к стене:

– Выйди отсюда, – холодно сказала девушка, – в кабаре работает охрана. Тебя выкинут на улицу несмотря на то, что ты мой родственник. Вряд в твоем положении тебе нужны неприятности с полицией и тетя Марта с Пьером тебя не прикроют…

Иосиф не считал нужным уговаривать Хану:

– На ней свет клином не сошелся, – хмыкнул Фельдшер, – должно быть, у нее это время месяца. Научно доказано, что женское поведение регулируют гормоны. Для сцены это хорошо, а для научной работы не годится. Но Маргарита другая, у нее на первом месте ее исследования… – Иосиф предполагал, что детей сестры и Джо вырастят восточные няньки:

– Денег у них много. Маргарите принадлежит половина компании де ла Марков. Джо хорошо зарабатывает, у него трастовый фонд, но дядя Мишель по завещанию оставил все Пьеру… – будущий зять не обижался:

– Пьер его единственный сын, – Джо развел руками, – а мне перешли все владения рода Дате, то есть земля и развалины замка… – вклады в японских банках после капитуляции страны превратились в фантики. Иосиф о недвижимости не думал:

– За мной закреплена комната в Кирьят Анавим, – хмыкнул капитан Кардозо, – моя жена приедет в кибуц. Я вырос в Кирьят Анавим и не собираюсь его покидать… – он любил свою безопасную квартиру во Флорентине, но считал, что детям лучше жить в деревне.

Фрида с Эмилем тоже не хотели перебираться в город:

– Здесь есть детское крыло, – заметила сестра, – а в городах очередь на ясли. В первые три месяца ясли вообще не полагаются… – Фрида сморщила нос, – мать должна справляться сама… – сестра подытожила:

– Когда малыши подрастут, я повезу их на раскопки, но, пока они маленькие, удобнее оставаться в кибуце… – в гримерке Ханы Иосиф пожал плечами:

– Извини. Я никогда не навязывался женщинам, не буду и сейчас. Ты отлично выступала, спокойной ночи… – во втором отделении начался канкан, которым славилось кабаре:

– Тогда Джон и подцепил брюнетку, – Иосиф поставил текилу на столик, – мы выпили и двинулись сюда… – Полина подняла растрепанную рыжую голову:

– О, здорово, – язык кузины заметно заплетался, – это что такое… – он положил руку на острую коленку, не прикрытую коротким платьем:

– Текила. Дай пальцы, – Иосиф бесцеремонно потянул к себе ее ладонь, – я научу тебя, как правильно пить текилу… – по его подсчетам, в кузине плескалась бутылка шампанского:

– Когда Джон уходил танцевать с той птичкой, – усмехнулся он, – я подливал Полине водки, то есть коктейлей. Она лыка не вяжет, как Лаура в Тель-Авиве, она ничего не запомнит.

Иосиф, впрочем, не хотел рисковать:

– Если Маленький Джон и его отец что-то узнают, от меня и мокрого места не останется, – напомнил себе он, – Полина не пиявка Густи. Она не сирота, у нее есть отец и старший брат. Нельзя ее трогать, по крайней мере, серьезно… – насыпав соли на нежную руку, выжав ломтик лайма, он велел:

– Лижи и глотай… – Иосиф не мог не улыбнуться, – выпьем и прогуляемся покурить на свежий воздух… – Полина залпом проглотила текилу:

– Можно здесь… – девушка почти мычала, – здесь покурить… – Иосиф помог ей подняться:

– У нас голова проветрится. Твой брат сегодня на Левый Берег не вернется… – Полина хихикнула:

– Он и завтра не вернется, то есть приедет к ужину. Где он сейчас, – девушка оглянулась, – куда он делся, – Иосиф бережно повел ее к выходу:

– Он уехал с той девицей, то есть ушел пешком… – Фельдшер вспомнил:

– Хана тоже уехала с Майерами. Их отель в пяти минутах ходьбы от кабаре, почему Аарон упомянул о такси… – несмотря на шампанское и коктейли Иосиф хорошо помнил, что за столом речь шла именно о такси:

– И куда исчез Виллем… – он толкнул заднюю дверь бара, – надо действительно протрезветь. Святоша давно спит, – подумал он о брате, – дядя Джованни и тетя Клара тоже, но старые партизаны… – так он называл Монаха и Волка, – у нас полуночники, не говоря о тете Марте. Обед с де Голлем закончился, они вернулись домой с Елисейских полей… – он решил, что Виллем уехал на набережную Августинок:

– Тетя Лаура тоже была в президентском дворце и она поздно ложится спать, Виллем ее не потревожил бы, – Иосиф нахмурился, – а Пьер сегодня на дежурстве… – в кармане его пиджака лежал купленный в мужском туалете кабаре косячок:

– Наркоту мне тоже толкали, – усмехнулся Фельдшер, – но я таким никогда не увлекался. Тем более, я все могу достать на работе… – он иногда курил гашиш, но героин пробовал только раз:

– На вечеринке в Тель-Авиве, где я спал с Ханой, – Иосиф затянулся косяком, – подворотня пустынная, нас никто не увидит… – он строго сказал Полине:

– Только из моих рук. Это травка, ты еще несовершеннолетняя… – развернув девушку к себе спиной, он запустил свободную руку за вырез ее платья. Ночь была жаркой, от Полины пахло фиалками и потом:

– Еще спиртным и сигаретами… – он нашел маленькую грудь, – ей всего пятнадцать, она пока не развилась, но скоро вырастет… – Иосиф отодвинул прядь волос с ее уха:

– Ты кури… – почти нежно сказал он, – тебе станет хорошо, раздвинь немного ноги… – она слабо стонала, но потом не сдержала вскрика.

С булыжника захламленного двора испуганно вспорхнули воробьи. На рю Лепик гудели машины, где-то зазвенело разбитое стекло. Полина, тяжело дыша, привалилась к нему спиной:

– Хорошо, – ее голос угас, – хочу еще… – Иосиф в этом не сомневался:

– Иди ко мне, – он расстегнул джинсы, – мужчинам тоже хочется, чтобы было хорошо… – ее платье сбилось к талии. Полина туманно улыбалась:

– Она ничего не запомнит, – Иосиф направил ее руку, – все безопасно… – лунный свет играл в прозрачных, голубых глазах девушки:

– У Фриды они тоже голубые, но яркие, – вспомнил Иосиф, – они похожи, они могли быть сестрами… – он кивнул:

– Давай, работай. Молодец, ты быстро схватываешь… – как и всегда, он думал о Еве:

– Поэтому мне и достаточно нескольких минут, чтобы все закончилось… – вытерев руку Полины носовым платком, одернув на ней платье, он выбросил потухший остаток косяка:

– Пошли, – добродушно сказал Иосиф, – время позднее, я поймаю такси на Левый Берег.

Окна ресторана в отеле Дю Фландр раскрыли в звездную парижскую ночь.

После Дня Бастилии, четырнадцатого июля, город затихал. Театры уходили на каникулы, кабаре показывали только накатанные программы для развлечения туристов:

– Не ожидайте обычных обедов для гурмэ, – Виллем смешливо помахал меню, – сезон устриц давно закончился, американцы обойдутся стейками. Но для нас кухня обещала приготовить вишисуаз и дуврскую камбалу.

Барон позвонил в ресторан с телефона-автомата в служебном коридоре кабаре «Элизе-Монмартр». Виллем знал гостиницу по рассказам Джо. Кузен часто обедал в отеле, учась в Горной Школе:

– Он занимался в библиотеке Сорбонны, – Виллем указал на окно, – а гостиница стоит, что называется, дверь в дверь с университетом… – Хана кивнула:

– Завтра дядя Эмиль выступает там на конгрессе. Маргарита упоминала о здешнем баре, она заходила сюда на кофе… – Виллем покраснел:

– Кофе еще принесут, кузина, или вам сейчас заказать чашку… – немного раскосые глаза девушки припухли от усталости и сигаретного дыма:

– Можно сейчас, – ласково сказала Хана, – кофе мне никогда не помешает, кузен. Шампанского мне не подливайте, у меня завтра опять выступление… – Аарон Майер открыл бутылку:

– Я тоже слышал о гостинице, – добавил он, – здесь жил Артюр Рембо. Маркес закончил в отеле «Полковнику никто не пишет» … – Тиква со значением взглянула на мужа.

Аарон отозвался:

– Если я найду тебе хорошего партнера, мы сделаем инсценировку. Я свяжусь с Маркесом, он мне не откажет… – Хана заметила:

– Ты сам отлично играешь, ты можешь выйти на сцену… – Аарон хмыкнул:

– Учитывая предложение советника конголезского правительства, – он подтолкнул Виллема, – и учитывая, что обед оплачен… – Аарон широко улыбнулся, – в ближайшие месяцы меня ждет только режиссерская работа, но не на сцене, а за камерой… – Виллем покраснел еще сильнее:

– Я не хотел обсуждать такое в кабаре, – объяснил барон, – в зале шумно, а дело это важное. Что касается обеда, то это инициатива нашего министерства культуры… – Аарон и не думал отказываться:

– Нельзя терять такой шанс, – сказал он Тикве в такси по дороге на Левый Берег, – где еще мне, в двадцать пять лет, дадут деньги на собственный документальный фильм? Если с лентой все пройдет удачно, то я вернусь к продюсерам за средствами на ленту о Че Геваре.

Несмотря на протекцию Ханы, воротилы в Голливуде и слышать не хотели о документальном кино:

– Снимите игровое, мистер Майер, – посоветовал ему мистер Джейк Рубин, – видите… – он повел рукой в сторону ненужного в Лос-Анжелесе мраморного камина, – у меня три «Оскара». Но я получил статуэтки потому, что вкладывал деньги в надежные предприятия, а не в темных лошадок, вроде вас… – пыхнув сигарой, он сцепил руки на пухлом животе:

– Вам двадцать пять лет, и вы никто… – он вздернул бровь, – театральный опыт в Старом Свете не считается. Но вы мне нравитесь, – Рубин оценивающе склонил голову, – я готов продюсировать ленту о команданте Че с условием, что я получу карт-бланш касательно сценария… – он окинул Тикву долгим взглядом:

– Ваша жена будет отлично смотреться, как любовный интерес Че… – Тиква невольно одернула скромную юбку от Миссони, – побольше эротики и касса гарантирована… – Рубин задумался:

– Нам нужен Брандо. Он всего на четыре года старше команданте, разница в возрасте невелика. Он привлечет в залы всех женщин Америки… – Рубин подмигнул Тикве:

– Вы привлечете всех мужчин. Английский у вас хороший. Мы сделаем вас студенткой, сбежавшей в джунгли к Че. Он введет вас в мир чувственных наслаждений… – на следующий день Рубин, позвонив Тикве, пригласил ее на приватный обед:

– В Голливуде всегда так, – объяснила Хана, – ему идет седьмой десяток, но это ничего не значит. Путь к «Оскару» лежит через диван в гримерке, то есть кровать продюсера… – Аарон гневно сказал:

– Он даже не стесняется, он видел меня, он знает, что я муж Тиквы…. – Хана затянулась сигаретой:

– Многие мужья подкладывают своих жен, актрис, под полезных для карьеры людей. Рубин привык к такому поведению, ничего необычного здесь нет… – Дате помолчала:

– Меня такие вещи минуют потому, что у меня репутация характерной актрисы. В роли девушки Бонда я стану только экзотическим развлечением. И за «Бонда» еще никому не давали Оскаров… – предложение министерства культуры Конго звучало очень заманчиво:

– Ты снимаешь документальный фильм о стране, – Виллем поймал взгляд официанта, перед Ханой появилась вторая чашка кофе, – мы даем тебе бюджет, транспорт, ребят на технические роли… – Аарон усмехнулся:

– Надеюсь, они видели камеру хотя бы на экране. Ничего страшного, я их обучу… – Тиква положила ладонь на руку мужа:

– Я хорошо управляюсь со съемками, – заметила девушка, – я могу побыть оператором, пока Аарон занимается с местными кадрами… – Виллем попросил десертное меню:

– И это тоже, – согласился он, – но еще мы хотим собрать молодежь, интересующуюся театром. Художественная академия у нас есть, но никто не учит актерскому мастерству… – Тиква полезла в сумочку за блокнотом:

– Три месяца, начиная с сентября. В мое расписание поездка укладывается отлично. У меня спектакли только перед Рождеством, а съемки и того позже… – Виллем тихо сказал Хане:

– Я помню, что вы не едите сладкого, кузина. Я заказал для вас фрукты. Позвольте, – он взялся за мандарин, – у вас маникюр и вам надо беречь руки… – Хана бросила взгляд на его сильные пальцы. На смуглой коже виднелась выцветшая русская буква «В»:

– Он, как и я, круглый сирота, – поняла Хана, – он никогда не знал отца, а мать потерял четырехлетним ребенком. Он тоже рос в детском доме, но у меня был Джо, а у него никого не было. Тетя Марта и Волк спасли его, вывезли из СССР… – она забрала у Виллема оранжевые дольки:

– Шкурки от мандарина в общем не опасны для рук, – лукаво заметила Хана, – но спасибо, кузен… – отведя от нее взгляд, Виллем откашлялся:

– Если вы согласны, то в понедельник, после свадьбы, вас ждут в нашем посольстве для подписания контракта… – Хана взялась за бокал:

– Я позволю себе несколько глотков, кузен Виллем… – серо-голубые глаза взглянули на него, – спасибо, что Конго поверило в Аарона и Тикву, за это надо выпить… – Виллем велел себе:

– Не смей. Усадишь их… то есть ее в такси, и поедешь на набережную Августинок. Зачем я ей нужен, она звезда Бродвея и Голливуда… – Виллем только и мог, что подлить ей шампанского:

– Выпьем, кузина Хана, – он скрыл вздох, – я тоже очень рад, что все так сложилось.

Белая, с легким румянцем щека лежала на большой руке. Черные ресницы касались русской буквы «В».

Шторы в мансардном номере на верхнем этаже Отеля Дю Фландр задернули, но Виллем слышал шуршание автомобильных шин и гудки на улице:

– Восемь утра, – он скосил глаза на стрелку хронометра, – в одиннадцать у меня репетиция венчания, – Виллем вел к алтарю тетю Лауру, изображавшую невесту, – потом обед с директором Горной Школы. Хорошо, что я еще застал его в городе, что он пока не уехал на каникулы.

Виллем хотел поговорить о возможности дальнейшей учебы для стипендиатов фонда де ла Марков. Каждый год они с Маргаритой оплачивали места в университете Леопольдвиля для десяти будущих инженеров и врачей:

– Первые ребята скоро получат дипломы, – понял Виллем, – как время летит. Если Горная Школа согласится, мы сможем послать пару выпускников в Париж. Маргарита обещала поговорить с медицинским факультетом Сорбонны насчет стажировки для врачей… – ресницы Ханы щекотали его руку, однако Виллем не хотел шевелиться. Он боялся разбудить девушку:

– Мы поздно легли, если это можно так назвать, – он невольно улыбнулся, – пусть она отдыхает, она устает на концертах…

Глядя на Хану, он думал о цветах саванны. На юге, в Катанге, за несколько весенних недель, равнина и холмы покрывались радужными лепестками:

– Потом начинается жара и все вянет, – он закрыл глаза, – но весенним утром на траве лежит роса. Когда мы с Клэр ночевали в саванне, я всегда собирал ей букет… – он, было, подумал выскочить на улицу и принести Хане цветы:

– Ее каждый день заваливают цветами после выступлений… – Виллем аккуратно протянул свободную руку к телефону, – но кто ей варит кофе по утрам, кто готовит завтрак? Она живет одна, вернее, не живет, а кочует. Я знаю, что это такое. Я сам долго был один, то есть и сейчас один… – он шепотом заказал кофе и фрукты:

– Еще круассаны, джем и масло, но это для меня, она такого не ест… – положив трубку, Виллем спохватился:

– Она говорила, что любит сыр… – извинившись перед парнем с кухни, он добавил к заказу сырную тарелку и яйца:

– Яйца ей можно. Она вчера смеялась, что студенткой жила на яйцах. Тетя Лаура не обращала на нее внимания, после смерти дяди Мишеля она росла одна…

На ковре валялась пустая бутылка шампанского и подсохшие шкурки мандарина. Виллему не хотелось отрываться от ее нежного плеча. Она коротко стригла черные волосы, красивые губы улыбались во сне. Хана уютно сопела, прижавшись к его боку:

– Нам повезло, – подумал Виллем, – в отеле остался единственный свободный номер. Пусть комната маленькая и взбираться сюда надо по лестнице, – на шестой этаж лифт не ходил, – но нам повезло… – вчера Майеры уехали на Монмартр ближе к полуночи:

– Хана хотела выпить коктейль, – вспомнил Виллем, – мы заглянули в гостиничный бар. Я решил, что посажу ее в такси и пойду пешком на набережную Августинок, здесь близко. И до церкви близко, только перейти Люксембургский сад. Мне некуда торопиться, я могу остаться в постели… – он так и собирался сделать. Один коктейль превратился во второй:

– Я сказал, что если она не хочет ехать на Монмартр, то можно проверить, есть ли номера здесь… – за дверью раздалось шуршание, – получилось, что был только один номер. Я проводил ее наверх и… – Хана поцеловала его первой:

– Еще в лифте, – Виллем все улыбался, – потом на лестнице, потом в номере, потом… – холодный нос потерся о его небритую щеку:

– У тебя борода рыжая, – весело шепнул хрипловатый голос, – доброе утро, Арденнский Вепрь… – стриженый затылок колол его ладонь. Виллем с сожалением оторвался от ее губ:

– Доброе, – он поцеловал серо-голубые глаза, изящный кончик носа, сладкое ухо, – доброе, Хана… – она приподнялась на локте:

– Глаза у тебя серые, – задумчиво сказала девушка, – я видела в Лондоне довоенные фотографии твоего папы. Ты на него очень похож, Виллем, но подбородок у тебя, как у Маленького Джона… – он привлек Хану к себе:

– У всех Экзетеров он такой. Ты напоминаешь мадемуазель Аржан, только ты ниже ростом… – Хана кивнула:

– Я видела ее старые фильмы. Момо мне говорила, что у нас одинаковая повадка.

Хана сначала решила сказать Виллему, что все было ошибкой, что у них разные дороги:

– Но зачем, – спросила себя девушка, – зачем загадывать? Я загадывала с Аароном, я думала, что мы поженимся, но все получилось иначе. Я надеялась, что моя Регина будет жить, что Джон никогда нас не оставит, но вышло… – горло сжал комок.

Она провела узкой ладонью по шрамам и татуировкам на его груди:

– Это все с тех времен, когда ты был Грешником… – Виллем закинул руки за голову:

– Когда я вольно гулял по саванне, а не сидел в кабинете в столице, со званием правительственного консультанта… – ему хотелось позвать Хану в Африку, однако Виллем оборвал себя:

– У нас нет театра, не петь же ей на стадионе… – стадион пока был пыльной площадкой с деревянными скамейками, – но завтра мы породнимся еще ближе, моя кузина и ее брат женятся. Мы будем видеться, в Гонконге, в Европе… – словно услышав его, Хана шепнула:

– Я обещала прилететь в Гонконг, когда появится на свет мой племянник или племянница. Но тетя Лаура тоже не преминет приехать к первому внуку… – Виллем отозвался:

– Я ее отвлеку. У меня неплохо получается, Пьер меня хвалит… – Виллем не понимал, как Пьер справляется с постоянной опекой матери:

– Я приноровился, – признался кузен, – с тех пор, как я стал ажаном, у меня всегда находятся объяснения моим отлучкам, вроде неурочных дежурств, – Пьер добавил, – надо понять маму. Она болела, ей было тяжело после гибели папы. Джо давно не живет дома, я у нее единственный свет в окошке. Но хорошо, что ты поселился у нас, – заметил кузен, – маме нужен собеседник, – Виллем терпеливо слушал рассуждения тети о будущей свадьбе и даже давал советы.

– Африканцы никуда не торопятся, – сказал он Пьеру, – они ценят, когда с чиновником можно поговорить. Маргарита тоже обстоятельно ведет госпитальные приемы… – он поцеловал теплую щеку Ханы:

– Мы увидимся в Гонконге, или я прилечу в Америку, где я еще не бывал… – девушка не хотела говорить Виллему о связи с Краузе:

– Я сошлась с ним с ним потому, что хотела забыть Аарона, – вздохнула Хана, – но мне так и не удалось этого сделать. Может быть, сейчас все получится. Мне было хорошо с Виллемом, почти как тогда, с Аароном… – Хана заставила себя не вспоминать об огненном рассвете над Негевом:

– Он скоро женится, и не на мне… – Хана обняла Виллема, – пусть идет своей дорогой, а я пойду своей. Наши ниточки давно порвались, нас больше ничего не связывает… – ее взгляд упал на часы. Хана потормошила Виллема:

– Девять утра, у тебя скоро репетиция венчания. Иди в душ, я закажу завтрак… – Виллем уместил ее у себя в руках:

– Я все давно заказал. Кто-то болтался в коридоре, когда ты спала. Наверное, поднос оставили под дверью… – Хана потянулась:

– Я все заберу. Очень хочется кофе… – она легко соскочила с кровати, Виллем остановил ее:

– Подожди. Не могу тебя не поцеловать… – он опустился на колени, – это аванс, я через пять минут вернусь. В саванне у нас не было душа, мы мылись из ведра у родников. Я не привык долго плескаться… – положив руки на его коротко стриженую голову, Хана коротко застонала:

– Продолжишь, обязательно… – она прикусила губу, – так хорошо, Виллем… – в ванной загремели старые трубы. Накинув смятую рубашку Виллема, Хана выглянула в коридор:

– Он заказал сырную тарелку, – ласково подумала девушка, – он запомнил, что я люблю сыр… – сунув в рот спелую ягоду клубники, она подняла поднос. За поворотом коридора Хана заметила высокого, светловолосого мужчину в хорошем костюме. Постоялец запирал номер:

– Похож на Паука, – поняла девушка, – но что здесь делать Пауку? Ерунда, мне привиделось… – сладкий сок потек по губам. Захлопнув дверь, она прислушалась. Из ванной доносился немелодичный свист:

Неслышно хихикнув, Хана нырнула в тепло разоренной постели.

Отель Дю Фландр Саше рекомендовал наставник, товарищ Котов:

– Я останавливался в гостинице до войны… – они изучали подробную карту Левого Берега, – для твоих целей все складывается, как нельзя лучше…

Отель находился напротив классических колонн парадного входа медицинского факультета Сорбонны. Заседания конгресса эпидемиологов устроили в большом лекционном амфитеатре, со старомодной черной доской. Скамейки обтянули выцветшей кожей цвета бордо.

Кофе для участников подавали в профессорском, как его звали на факультете, фойе, с паркетом наборного дуба и бюстами знаменитых врачей по углам. По стенам развесили дагерротипы и фотографии, сделанные до первой войны.

Доктор Маргарита Кардозо с удовольствием показала новому знакомцу, корреспонденту московских «Известий», свою родню:

– Барон Пьер де Лу, известный хирург, он погиб на первой войне, при бомбежке госпиталя в Бельгии…

На длинном пальце мадемуазель Кардозо переливался южноафриканский бриллиант. Саша оценил камень:

– Пиявка лопнула бы от зависти, – хмыкнул он, – чистый кабошон размером карата в два. Жених не подвел, его работа в De Beers не прошла даром…

К жениху доктора Кардозо Саша приближаться не собирался. Связавшись из советского посольства с товарищем Котовым, он узнал о демарше Дракона:

– Судя по всему, наш приятель бросил Монахиню, – услышал Саша знакомый хохоток, – страшное дело, католическое чувство вины. Но я думаю, что беспокоиться не о чем… – щелкнула зажигалка, – вряд ли он признается в связи с нами даже на исповеди, а если и признается, то его духовник, епископ Кардозо, никому ничего не скажет. Тайна исповеди – основа католической веры. Нет более истовых христиан, чем крещеные евреи… – по мнению товарища Котова, ситуация складывалась в их пользу:

– Монахиня не будет отвлекаться на посторонние связи, – сказал наставник, – год посидев в Риме, она поедет в Парагвай, в объятия его преосвященства. Он может серьезно относиться к исповеди, но целомудрие дело другое, он молодой мужчина…

Товарищ Котов напомнил Саше об осторожности. Париж кишел родственниками доктора Кардозо. Саша, правда, пока видел только покойников на фото в Сорбонне:

– Это отец дяди Пьера, доктор Анри де Лу, – девушка повела его дальше, – один из первых врачей-педиатров в Европе. Он погиб в восстании Парижской Коммуны, его расстреляли на кладбище Пер-Лашез…

Саша заглянул на Пер-Лашез украдкой, не желая столкнуться с могущей навещать семейный склеп родней Маргариты. Он вооружился ручкой и записной книжкой. С ними Саша не расставался на заседаниях конгресса, делая вид, что конспектирует доклады.

На кладбище он взял простой черный блокнот на резинке. Товарищ Котов снабдил его адресом писчебумажной лавки в Латинском квартале:

– И мне привези с десяток, – велел наставник, – в нашем каталоге все в крокодиловой коже с золотым обрезом, а коммуниста и комсомольца красит скромность…

Саша купил целую коробку записных книжек. Он уложил блокноты в невидный чемодан с его вещами. Второй чемодан, побольше, пока оставался пустым. Покинув советский сухогруз, стоящий в гавани Гавра, ночью, с одним рюкзаком, Скорпион купил багаж в Париже.

Пресс-бюро конгресса Саша предъявил все нужными штампы в паспорте, авторства Фокусника. На совещании было решено не делать его ученым:

– Тебе слишком много надо запомнить, – заметил товарищ Котов, – и доктор Кардозо может тебя раскусить. Она далеко не дура, доктораты в ее годы защищают редко… – он пыхнул дымом, – дочка Ягненка теперь тоже доктор, однако я больше, чем уверен, что ее новая должность в ВОЗ только прикрытие для разведывательной работы… – сведения об интересующих их лицах они исправно получали от маэстро Авербаха:

– Он сидит в норвежской глуши… – на кладбище Саша бродил между памятниками, – и до осени отрезан от всех средств связи…

Последним среди похороненных на Пер-Лашез оказался отец нынешнего Пьера де Лу:

– Между прочим, советского гражданина, – хмыкнул Саша, – ладно, это запасной вариант. Узнав, что его невеста находится в СССР, Дракон приползет к нам на коленях и принесет любые данные, как говорится, на блюдечке с голубой каемочкой… – он постоял над серым гранитом надгробия с короткой латинской надписью: «Resurgam».

– Барон Мишель де Лу, командор ордена Почетного Легиона, Соратник Освобождения… – так назывались кавалеры Ордена Освобождения, учрежденного президентом де Голлем, – кавалер Воинской Медали… – дальше шли награды иностранные.

Еще один орденоносец, доктор Эмиль Гольдберг, как представитель ВОЗ, выступал сегодня на конгрессе. Саша и не думал показываться на глаза бывшему Монаху:

– Доктор Кардозо на его доклад, вернее, речь не идет, – Саша ждал зеленого света напротив кованой решетки Люксембургского сада, – она с утра засела в библиотеке, готовиться к последнему заседанию своей секции… – Саша лично принес доктору Кардозо кофе:

– Я взял у нее интервью, якобы для «Известий» … – он отхлебнул свой кофе из картонного стаканчика, – восхищался ее работой, говорил, что она борется с колониализмом… – мадемуазель доктор нежно покраснела:

– Для меня идеалом всегда служил мой отец, – она показала Саше маленький альбом с довоенными фотографиями, – профессор Кардозо, мученик еврейского народа, погибший в Аушвице, – профессор Кардозо напоминал голливудскую кинозвезду. – Моя мама, написавшая книгу о труде врачей, – книгу Саша тоже полистал, – и одна из первых женщин Европы, получивших медицинский диплом. Моя дальняя родственница, тоже доктор Кардозо…

Саша ожидал увидеть старуху в белом халате:

– На снимке бабушке Мирьям почти шестьдесят лет, – лукаво улыбнулась доктор Кардозо, – это ее машина, одна из первых в Париже… – сидящей за рулем красавице в широкополой шляпе Саша не дал бы и сорока:

– Вы похожи, – сказал он искренне, – простите мою откровенность, доктор Кардозо, но вашему жениху повезло.

Мадемуазель поздравили с будущим венчанием на первом заседании конгресса, вручив ей корзину цветов. Соблазнять доктора Кардозо было бесполезно.

– Дракон у нее с языка не сходит, – усмехнулся Саша, – она не станет пить со мной коктейли и тем более подниматься в номер. Ладно, на этот случай у нас есть еще один план…

Светофор, наконец, замигал зеленым светом. Саша вежливо пропустил даму с детской коляской. Ребенок грыз кусок багета. Саша весело подумал:

– Истинный парижанин или парижанка. Девять утра, день рабочий, но идут каникулы, в парке много детей… – солнце золотило его светлые волосы. Он весело подсвистел песенке битлов в кассетном магнитофоне у прохожего:

– К и К их выпускает… – Саша проводил глазами болтающуюся на ремне джинсов парня технику, – магнитофон и диктофон в одном устройстве. Удобная вещь, надо заказать себе… – он сверился с часами:

– Заседание секции начинается после обеда. Но на обеде доктор Кардозо не появится. Пора Спящей Красавице погрузиться в сон…

Саша выписался из отеля и расплатился за место на парковке. Небольшой ситроен он взял в аренду в восемнадцатом аррондисмане, рядом с рынком Гут д» Ор. Хозяина прокатной конторы интересовали только деньги:

– Я сказал, что еду в Гавр. Он дал мне адрес приятеля в городе, велел оставить ситроен у него, – в парке Саша огляделся:

– Совсем дитя мне не нужно, а подросток тем более. Девчонка, лет пяти-шести. Доктор Кардозо не откажет в помощи малышке… – достав из студенческой сумки деревянный кораблик, Саша двинулся к обсаженному розами пруду.

За завтраком на рю Мобийон речь шла о Конго.

Аарон Майер позвонил в апартаменты, не дождавшись девяти утра:

– У него всегда так, – заметила Клара, – сначала он говорит все Тикве, а потом связывается с нами. Из Голливуда он звонил каждый день, рассказывая о встречах… – завтрак накрыли на кухне:

– За столом почти никого нет, – сказала Марта, – незачем перебираться в парадные покои… – обычно они обедали за антикварным столом орехового дерева, под обновленной после войны фреской с пышнотелыми нимфами:

– Дядя Джованни спит, – мать принесла корзинку с багетом и круассанами, – Иосиф с Полиной тоже, Джон заночевал на Монмартре, а Шмуэль завтракает в шесть утра… – его преосвященство поднимался на рассвете, для посещения мессы. Мишель звонко поинтересовалась:

– Папа, ты заберешь меня из Люксембургского сада? Или вы заберете, тетя Клара… – девочка захрустела тостом, – не забудьте взять мое платье на примерку… – Клара кивнула:

– Мы с Полиной за тобой заедем. Питер, жди нас на детской площадке, к полудню мы появимся… – Клара собиралась накормить девочек в бистро гастрономии Фошона и отправиться в ателье Сен-Лорана:

– Волк тоже поднялся ни свет ни заря, несмотря на вчерашний прием у президента, – мать разлила кофе, – у него деловой завтрак в «Рице», а потом переговоры… – отчим не мог заниматься делами «К и К», но приватным образом представлял интересы компании перед европейскими партнерами:

– Но теперь мы можем не уходить от фирмы Бромли, – кисло подумал Питер, – после моего разговора с Луизой…

Он сидел на кованом парковом стуле за оградой площадки. Мать снабдила его термосом с кофе. По дороге Мишель выпросила у него пару круассанов из булочной:

– Ты сама, как пышка, – весело сказал Питер, – твой папа так тебя зовет… – девчонка вздернула носик:

– В Париже круассаны вкуснее, чем в поселковой булочной. С миндалем, – она мечтательно закатила темные глаза, – с шоколадом, с орехами… – услышав о будущем контракте Аарона и Тиквы, Марта бодро сказала:

– Не волнуйся, Клара. Гражданская война в стране закончилась, и они не поедут в джунгли. Снимут все, что надо, в Леопольдвиле и окрестностях, и через три месяца вернутся домой. Виллем за ними присмотрит, международная связь в стране работает… – Клара повертела серебряную вилку:

– Для имиджа, как сейчас говорят, это хорошо, – вздохнула женщина, – но потом Аарон отправится на Кубу или в Южную Америку, за команданте Че… – Клара поджала губы, – надеюсь, что он не возьмет Тикву в сельву, а сам станет и режиссером, и оператором… – мать подняла бровь:

– Че еще надо отыскать. Вряд ли с его занятиями он дает интервью налево и направо…

Питер просматривал почти свежую, позавчерашнюю The Times. Он, впрочем, не ожидал увидеть в светском разделе объявление о помолвке Луизы:

– Мистер Бромли никогда в жизни не позволит ей выйти замуж за повара… – юноша не мог поверить, что его, наследника «К и К» предпочли парню, не закончившему школу, – а если они сбегут в Гретна Грин, мистер Бромли найдет зацепки и добьется аннулирования брака…

Встретившись с ним за пятичасовым чаем у Fortnum & Mason, Луиза была очень вежлива:

– Надеюсь, ты поймешь меня, Питер, – девушка покрутила пенсне в золотой оправе, – я люблю другого человека, мы дали слово друг другу… – аккуратно уложенные светлые волосы падали на ее строгий твидовый жакет, – он уехал из Британии, но скоро вернется… – Луиза помолчала, – это Сэм Берри… – Питер едва не поперхнулся чаем, – но я была бы тебе обязана, если бы ты не упоминал о нашей помолвке, мы пока не… – Луиза повела рукой.

Питер коротко отозвался:

– Я джентльмен. Я желаю тебе счастья, Луиза, – он помахал официанту, – но мне кажется, ты делаешь большую ошибку. Сэм хороший парень, но вы люди разного круга, и всегда такими останетесь. О чем тебе говорить с поваром, он ограниченный человек… – заметив холодный блеск в глазах Луизы, Питер благоразумно решил замолчать:

– Или заткнуться, как выражается Максим, который, сейчас, наверное, рядом с Сэмом.

Мать объяснила, что старший брат работает с беглыми нацистами. Питер знал, что Сэм где-то в Южной Америке. Он решил не волновать мать.

– Мы с Луизой не были помолвлены, я за ней только ухаживал, – вздохнул юноша, – я не желаю Сэму зла, но вряд ли мистер Бромли обрадуется такому браку внучки.

Он захватил газету в парк, с новым томиком Маршалла Маклюэна о понимании средств массовой коммуникации. Питер интересовался исследованиями медиа:

– В правильном размещении товара на рынке и верной рекламе лежит ключ к повышению продаж… – не поднимая головы от книги, он услышал топот детских ног и французскую скороговорку, – учитывая экспансию японских, вернее, собранных в Тайване товаров на европейские рынки, нас ждет соперничество, больше похожее на торговую войну…

Кассетные магнитофоны расходились отлично, несмотря на высокую цену. Питер считал, что скоро такая техника станет массовым товаром:

– Мы сотрудничали с японцами в работе над моделью, – он задумался, – но будущее лежит за компьютерами. Я бы нанял Инге в главы научного отдела, но боюсь, даже «К и К» не предложит ему зарплату, ради которой он покинет академическую кафедру. Джо геолог и строитель, а не специалист по электронике… – он надеялся на кузена Ника:

– Учитывая, что Кембридж он закончит года через два, – Питер усмехнулся, – а докторат защитит к двадцати годам, он станет руководить нашими перспективными разработками…

На него повеяло сладким ароматом мороженого. Утро было еще нежарким, но стайка девчонок, во главе с Мишель, запыхалась:

– Мы катались на канате, – зачастила племянница, – как обезьяны в джунглях… – в темных волосах девочки застряли лепестки цветущего жасмина. Питер добродушно хмыкнул:

– Отчего же «как»? Вы они самые и есть… – девицы захихикали. Мишель требовательно протянула ладошку:

– В одиннадцать часов начинается кукольный театр, – объявление висело на деревянном, ярко раскрашенном павильоне, – а сейчас мы хотим сбегать к пруду, Кло сказала, что там дают напрокат игрушечные яхты и катера.

Тощая брюнеточка в плиссированной юбке сосала леденец:

– Дают, – подтвердила она, – только нам нужны деньги, месье. Мишель говорит, что вы англичанин, – Кло похлопала глазами, – у вас красивый акцент… – Питер не мог не рассмеяться:

– Английский, но льстить ты умеешь… – он полез за портмоне, – держите на аренду плавсредств… – Кло пискнула: «Чего?».

– Катер возьмите напрокат, – ласково усмехнулся Питер, – а это на мороженое… – девчонки расхватали монеты. Он крикнул вслед Мишель:

– За ограду ни ногой! Когда вернетесь, покатаетесь на осликах… – осликов приводили в Люксембургский сад к десяти утра. Питер отпил кофе из термоса:

– Пруд отсюда, как на ладони. Мишель не одна, а с целой девичьей бандой… – он щелкнул зажигалкой, – ничего опасного, мы в центре Парижа…

Поставив термос на подстриженный газон, он вернулся к чтению.

Доктор Кардозо носила портативную пишущую машинку, Olivetti Valentine, в чемоданчике, сделанном в ателье Сабины. Алую телячью кожу снабдили золоченой монограммой: «М.М.К». Медальон украшал и машинку красного лака, подарок Джо.

В библиотеке медицинского факультета разрешали пользоваться техникой:

– Раньше все скрипели перьями, – заметил служащий, – а теперь стучат по клавишам. Я вас посажу за стол первой доктора Кардозо, где имеется соответствующая табличка… – Маргарита бросила взгляд на тусклую бронзу надписи:

– Доктор Мирьям Кардозо, первая женщина – выпускник медицинского факультета Сорбонны… – табличку с именем отца Маргариты добавили к решетке сада Кардозо в Амстердаме. Иосиф и Шмуэль, унаследовавшие родовой дом Кардозо, передали особняк еврейской общине города. Маргарита, разумеется, не возражала:

– Шмуэль священник, Иосиф никогда не покинет Израиль, а мы с Джо будем кочевать по миру… – девушка поймала себя на улыбке. Жених намеревался привести в порядок родовое гнездо графов Дате:

– Не сейчас, конечно, – развел руками Джо, – сначала мне надо скопить деньги… – Маргарита, богатейшая невеста Бельгии, как ее звали в женских журналах, и не думала предлагать Джо помощь:

– Он японец, пусть и наполовину, – напомнила себе Маргарита, – на востоке такое не принято. Он хочет со всем справляться сам, и он чувствует себя виноватым передо мной… – Маргарита не могла не простить жениха. Она понимала, почему Джо во второй раз разорвал помолвку:

– Он поддался на шантаж проклятого Доктора, – девушка поморщилась, – и считал, что я откажусь от брака, узнай я о его работе на беглых нацистов… – Джо не скрыл от нее и связи с подстилкой, как брезгливо думала Маргарита о пропавшей Кларе:

– Но это не по-христиански, – одернула себя девушка, – священник в церкви Сен-Сюльпис сказал мне то же самое. Нельзя таить зло на людей. Клара тоже жертва, как и Джо… – Маргарите было неприятно, что ее жених не сохранил чистоту, однако девушка вздохнула:

– Сейчас новое время. Ровесницы Полины ходят на вечеринки, пьют, знакомятся с мужчинами… – кузина, судя по всему, интересовалась только одним мужчиной:

– Команданте Че… – Маргарита вытащила последний листок из машинки… – но он, слава Богу, далеко отсюда… – Шмуэль за завтраком сказал ей, что Аарон и Тиква едут в Конго:

– Я дам им нужные адреса, – пообещала Маргарита, – они будут под опекой правительства, но Конго не СССР. Их никто не заставить снимать панегирики или ходить по городу в сопровождении работников МГБ. Ты знаешь этих ребят, – она улыбнулась, – они художники, музыканты, литераторы. Аарону и Тикве будет полезно с ними встретиться…

На рю Мобийон Маргарита всегда завтракала с братом. Шмуэль шел пешком на раннюю мессу в церковь Сен-Сюльпис, Маргарита пересекала пустынный в половине седьмого Люксембургский сад. Заседания конгресса начинались в девять, но Маргарита спускалась в анатомический театр. Она предпочитала не торопиться на вскрытиях:

– Дядя Эмиль прав, – она сидела с карандашом над листами доклада, – врачу надо набивать руку… – девушка сверилась с часами. После заседания секции она ехала на Правый Берег, в косметический салон:

– Джо меня встретит и отвезет туда… – она оправила темно-синее летнее платье, – он хочет сказать мне что-то важное… – Маргарита любила традиции, но не считала, что она не должна видеться с Джо:

– Я почти его жена, – девушка покраснела, – а жена должна во всем поддерживать мужа. Джо еще тяжело, а на исповеди не всегда можно поговорить по душам, даже со Шмуэлем… – после салона ее ждала последняя примерка свадебного наряда. Платье, с букетом невесты, доставляли утром на рю Мобийон:

– Жаль, что мне не услышать дядю Эмиля… – доктор Гольдберг говорил о борьбе с черной оспой, – но я председатель секции, надо подготовиться к заседанию и последнему докладу… – Маргарита рассказывала о программе вакцинации от оспы в Конго:

– Теперь меня ждут азиатские болезни, – она упаковала машинку, – но в Азии тоже много оспы.

От дверей библиотеки донесся шум. Маргарита нахмурилась:

– Парень, журналист, – она плохо запоминала фамилии, – у него русское имя… – заметив, что она нравится юноше, Маргарита немного с ним флиртовала:

– Почему он такой бледный, – девушка подхватила футляр, – что случилось… – его акцент во французском языке стал сильнее:

– Потому, что он волнуется… – Маргарита взглянула в серые глаза, – он в первый раз в Париже, – так ей сказал журналист, – у него что, неприятности с полицией… – русский вытер пот со лба:

– Я бежал, – он тяжело дышал, – надеялся вас найти. Хорошо, что вы здесь…

Он забрал у Маргариты машинку: «Мне нужна ваша помощь, доктор Кардозо».

Машины парижской полиции появились у Люксембургского сада через десять минут после звонка Питера на рю Мобийон. Он зашел в телефонную будку напротив ворот, обегав весь парк. Девчонки вернулись на детскую площадку, измазанные мороженым:

– Мишель сейчас придет, – безмятежно заявила Кло, – она выиграла в лотерею. Призы лежат в багажнике машины дяди. Мишель заберет Барби, – в голосе девчонки слышалась зависть, – у дяди была игрушечная лодка. Он приехал из Le Bon Marche проводить лотерею в честь каникул… – Питер похолодел:

– Никуда не двигайтесь, – велел он компании, – я сейчас… – он заглянул в каждый уголок Люксембургского сада. Девчонки только помнили, что якобы представитель магазина был высоким и светловолосым:

– Он француз, – добавила Кло, – он говорит так, как мы, непохоже на вас или Мишель… – Питер быстро все объяснил матери. Марта помолчала:

Мы сейчас приедем. В Сорбонну пока звонить не надо, дядя Эмиль только начал выступление на конгрессе… – вместе с раскрашенными черно-белыми полосами полицейскими рено у парка остановился лимузин матери:

– У нее своя охрана, – вспомнил Питер, – из-за ее особого статуса. Ника тоже охраняют, но у нас такого сопровождения нет. Все моя вина, нельзя было отпускать девчонок гулять одних… – кузен Пьер, покинувший одну из машин, неожиданно не носил форму:

– Я сменялся с дежурства, – он пожал руку Питеру, – и вообще, инспектор Люсьен, – он кивнул в сторону плотного мужчины, – взял меня под свое крыло. Я почти переехал на набережную Орфевр … – инспектор тоже обменялся с Питером рукопожатием:

– Эме-Блан, – коротко представился он, – полиция нравов. Рассказывайте, месье Кроу, что случилось… – мать коснулась плеча юноши:

– Не волнуйся, – тихо сказала Марта, – ты этого не видишь, но квартал запечатали. Близлежащие улицы кишат полицейскими, у них есть приметы Мишель… – Питер помотал растрепанной головой:

– Но если у мерзавца есть машина, как сказали девчонки, он может быть далеко отсюда… – мать взглянула на золотые часы:

– Я поговорю с компанией Мишель, – она щелкнула зажигалкой, – нужно подробное описание незнакомца… – зеленые глаза матери холодно заблестели:

– Здесь что-то не то, – понял юноша, – она что-то подозревает, но никогда о таком не скажет… – Марта вернулась ко входу в парк ровно через десять минут. Питер успел описать инспектору Люсьену их прогулку:

– Девчонки хотели взять напрокат игрушечный катер, – обреченно добавил юноша, – с места, где я сидел, я хорошо видел пруд.

Инспектор пожевал мятую сигарету:

– Но ничего подозрительного вы не заметили… – почти утвердительно сказал он. Питер покраснел. Ему еще никогда не было так стыдно:

– Я читал, – он не представлял, как посмотрит в глаза дяде Эмилю, – зачитался и не следил за девочками. Но мы в центре Парижа, я думал, что здесь безопасно… – кузен Пьер вздохнул:

– Такие мерзавцы почти всегда болтаются именно в центре. В обычных районах все на виду, люди друг друга знают, а здесь… – он махнул в сторону парка, – можно затеряться в толпе… – участок Пьера, острова Ситэ и Сен-Луи наполняли карманники и мошенники:

– Такую шваль мы тоже арестовывали, – вспомнил юноша, – туристы приезжают в город с детьми, за малышами трудно уследить… – до репетиции венчания в церкви Сен-Сюльпис оставалось полчаса. Пьер позвонил на набережную Августинок, будучи одной ногой во дворе своего полицейского комиссариата на бульваре Бурдон:

– Инспектор Люсьен велел мне двигаться сюда. Мадам М, то есть тетя, позвонила на набережную Орфевр, она не стала бы поднимать тревогу из-за пустяков.

Пропажа шестилетней девочки, разумеется, пустяком не считалась.

Пьер объяснил матери, что должен остаться на работе:

– Но ты шафер, – возразила Лаура, – ты должен быть на репетиции… – Пьер отозвался:

– Причетник подаст Виллему, кольцо. У меня срочный вызов, мама… – он слышал недовольство в голосе матери, но с этим было ничего не поделать:

– Если что-то случится с Мишель, – Пьер не хотел думать о таком, – то свадьбу придется отложить… – карандаш бегал по страницам школьного блокнота:

– Высокий, светловолосый, говорит без акцента, одет в джинсы и рубашку, при себе сумка… – неизвестный не представлялся девчонкам, – почему тетя Марта нахмурилась… – тетя что-то шепнула инспектору Люсьену. Наставник Пьера кивнул:

– Улицы прочесывают. Она могла уронить проклятую игрушку. Мы хотя бы поймем в каком направлении они пошли… – Пьер взялся за рацию:

– Я передам его приметы на набережную. Может быть, он значится в нашей картотеке… – Марта видела бледное лицо младшего сына, однако велела себе пока думать о деле:

– Если бы он был менее рассеян, ничего бы не случилось… – она прикурила новую сигарету от окурка, – высокий светловолосый парижанин… – Марта не верила в совпадения:

– О конгрессе печатали газеты, упоминая выступление Эмиля. Но Эйтингон ничего не знает о Мишель, он считает Ладу мертвой, и Эйтингона сюда не выпустят. Он и не приехал, – поняла Марта, – он прислал в Париж Паука, но зачем? Мишель подвернулась Пауку под руку, он понятия не имеет, что это за девочка. Она нужна Пауку, как приманка для Эмиля… – жаркое солнце грело бронзовую, в легкой седине, голову Марты.

Она стянула льняной жакет:

– Мама говорила мне о Сорбонне, о Латинском квартале. До войны Эйтингон бывал в Париже, НКВД устраняло здесь перебежчиков… – она услышала голос матери:

– Кепка, как вы его называете, не любил роскошных отелей, но и в клоповниках не останавливался. В тридцать восьмом году, проводя операцию по убийству сына Троцкого, Льва Седова, Эйтингон жил в приличной гостинице, отеле дю Фландр, где писал Артюр Рембо… – Марта выбросила сигарету:

– Надо немедленно отправить туда наряд. Пауку нужна вовсе не Мишель, а ее отец. Эмиля в СССР заочно приговорили к смертной казни… – она не успела открыть рот. Рация в кармане куртки комиссара Люсьена захрипела:

– Выстрелы, – полицейский прислушался, – неподалеку, в отеле дю Фландр.

У Маргариты не было при себе докторского чемоданчика, но девушка уловила слабый пульс на руке Мишель. Измятое, выпачканное в уличной пыли платье девочки испачкала подсыхающая рвота. Маргарита заметила и запах мочи:

– Повреждений в области гениталий нет, по крайней мере, внешних… – девочка лежала на хлипком диванчике в номере советского журналиста, – бедное дитя, юноша нашел ее в Люксембургском саду… – Маргарита, наконец, вспомнила имя русского:

– Матвеев, месье Матвеев. Он называет себя Алексом, но он, кажется, Алексей… – журналист показывал ей паспорт с французской визой:

– Я заглянул в дальний уголок парка, – он смутился, – сами понимаете, мне надо было… – он покраснел, – а туалеты в Париже платные. Нам выдают суточные, но хочется привезти родне подарки… – Маргарита вздохнула:

– Вы могли зайти в любое кафе. Хотя простите, вы первый раз за границей… – по словам русского, он не рискнул звонить в полицию из-за неловкого французского языка:

– Мы вызовем полицию, – твердо сказала Маргарита, – вам отыщут переводчика. Надо найти мерзавца, поднявшего руку на малышку… – она ощупала темные кудряшки Мишель:

– Голова цела, сотрясения мозга, кажется, нет. Почему она без сознания, почему ее вырвало… – в Леопольдвиле Маргарита сталкивалась с последствиями насилия почти на каждом госпитальном приеме. Доктор Кардозо на собственные деньги открыла в Леопольдвиле небольшую клинику для пострадавших женщин и девочек:

– Пять коек, капля в море, – горько подумала девушка, – они выписываются и возвращаются в бидонвили, где их опять ждет такая участь… – перед отъездом из Конго она добилась государственного финансирования для клиники. Министерство здравоохранения страны обещало организовать приют для женщин:

– В Конго нет такого понятия, как насилие в браке, – гневно подумала Маргарита, – мужья бьют жен и детей и не только бьют… – она не собиралась отступать от задуманного:

– Я и по телефону могу быть настойчивой, – она внимательно осматривала нежные ручки девочки, – я добьюсь своего и в Леопольдвиле появится приют… – под ногтями Маргарита обнаружила только обычную для детей темную каемку:

– Крови нет, она не сопротивлялась. Питер собирался повести ее на детскую площадку, в песочницу – вспомнила Маргарита, – наверное, он не уследил за Мишель. Она растет в маленьком поселке, где все друг друга знают, она привыкла доверять людям. Любой мог увести ее за собой… – доктор Кардозо велела русскому:

– Принесите стакан воды. Девочка обезвожена из-за рвоты, она испытывает жажду. Она, кажется, приходит в себя… – Мишель задышала чаще, – я попробую ее напоить… – Маргарита подумала, что Мишель могла съесть что-то в парке:

– Но отравления не развиваются так мгновенно, за исключением вызванных лекарствами. Где Мишель могла найти таблетки? Или это попытка изнасилования, преступник хотел ее обездвижить… – Маргарита не подала вида, что узнала девочку:

– Месье Матвеев может быть не тем, за кого он себя выдает, – дождавшись, пока закроется дверь ванной, она сняла телефонную трубку, – надо позвонить в полицию, – зашумела вода.

Маргарита быстро решила:

– Нет. Медицинский факультет в соседнем здании… – служитель обещал немедленно сообщить доктору Гольдбергу названия отеля и номер комнаты:

– Это вопрос жизни и смерти, – тихо сказала Маргарита, – я доктор Кардозо, я сейчас с его дочерью, девочка плохо себя чувствует… – она едва успела опустить трубку на рычаг:

– Вам я тоже принес воды, – озабоченно сказал русский, – здесь нет вентилятора, а на улице жара… – средство, выданное Саше, мгновенно растворялось в любой жидкости, не меняя ее вкуса.

У ограды Люксембургского сада девочка выпила купленный им у лоточника стакан лимонада:

– Выпила и ее вырвало через пять минут, – недовольно подумал Саша, – может быть, доза для нее слишком велика, она ребенок…

Девчонка его нисколько не интересовала. На совещании Саша предложил не обременять операцию ребенком, а сделать вид, что он нашел на улице нуждающуюся в помощи девочку. Товарищ Котов окинул его долгим взглядом:

– Доктор Кардозо работала в джунглях. Она выжила в плену у бандитов, возглавляемых беглым нацистом, – заметил наставник, – она не наивная простушка и не вчера на свет родилась… – товарищ Котов боялся, что Саше не удастся достаточно достоверно солгать:

– Вообще он прав, – девушка большими глотками пила воду, – я еще молод, – Саша всегда относился к себе самокритично, – у меня нет такого опыта, как у товарища Котова… – доктор Кардозо отдала ему стакан:

– Большое спасибо, при пациенте всегда забываешь о собственных… – она не успела договорить. Красивая голова склонилась набок, Саша подхватил девушку:

– Все, надо выбираться из Парижа… – доктор Кардозо что-то пролепетала, – как говорится, чемодан, вокзал, пролив Па-де-Кале. Только на вокзал мне не надо… – Саша купил самый большой из имевшихся в магазине чемоданов:

– Дырки я провертел, она не задохнется… – Скорпион аккуратно оправил платье девушки, – через два часа я окажусь в Гавре… – Саша собирался бросить ситроен на задворках порта:

– Дождусь темноты и поминай, как звали, – он легко подхватил багаж, – завтра наше судно выйдет в Зунд, а через два дня мы пришвартуемся в Ленинграде… – у него имелся и несессер со шприцами. Саше велели держать девушку в забытье:

– В Ленинграде ее заберут и на этом все закончится, – он понятия не имел, куда отвезут доктора Кардозо, – задание почти выполнено… – судя по весу чемодана, девушка не дотягивала и до шестидесяти килограммов. Саша без труда поднимал такую ношу:

– Правда, придется спуститься по лестнице, но это всего один пролет… – не думая о девчонке, он захлопнул дверь номера, – ладно, лифт идет в подземный гараж…

Сзади послышался шорох. Обернувшись, Саша увидел дуло наставленного на него маленького вальтера:

– Она что здесь делает, – успел удивиться Скорпион, – она должна жить с семьей, а не болтаться по отелям… – слегка раскосые глаза взглянули на него. Хана Дате носила платье черного хлопка, не прикрывающее костлявые коленки:

– Она босиком, – понял Саша, – она что, ночевала в гостинице… – девушка раздула ноздри:

– Ни с места, тварь, – коротко велела Дате, – опусти чемодан, руки вверх… – Саша спокойно поставил багаж на вытертые лилии гостиничного ковра:

– Я не понимаю, в чем дело… – он медленно поднял руки, – вы меня с кем-то путаете…

Выхватив Беретту из внутреннего кармана пиджака, Саша ударил актрису рукояткой пистолета в висок.

Служитель принес записку в аудиторию, когда Эмиль заканчивал отвечать на вопросы. Их накопилось много. Эпидемиологи, судя по всему, решили насесть на него, как смешливо подумал доктор Гольдберг, со всех сторон. Он откашлялся:

– Как вы знаете, семь лет назад, по инициативе СССР, ВОЗ приняло резолюцию о глобальном искоренении вируса черной оспы. На настоящий момент американский континент, за исключением Аргентины, Бразилии, Колумбии и Эквадора, свободен от заболевания.

Здоровый парень с тропическим загаром крикнул с места:

– В Азии и Африке от оспы ежегодно умирает два миллиона человек. Я работаю в Эфиопии, где вакцинировано всего пять процентов населения! В Бельгии, наверняка, эта цифра больше… – молодежь зашумела. Гольдберг вздохнул:

– Больше. Но в следующем году ВОЗ формирует особую комиссию по уничтожению вируса черной оспы, под руководством известного вам доктора Дональда Гендерсона, нынешнего главы отдела вирусных инфекций в Центре по контролю эпидемических заболеваний… – в зале зааплодировали. По инициативе отдела Гендерсона американское Агентство по Международному Развитию создало программу по борьбе с черной оспой в восемнадцати странах западной и центральной Африки:

– Программа ставит своей целью в течение пяти лет избавиться от оспы в этом регионе, – добавил Гольдберг, – а со стороны ВОЗ мы обязуемся ежегодно тратить два с половиной миллиона долларов на уничтожение заболевания…

Гендерсон, наставник Евы в университете Джона Хопкинса, предложил ее кандидатуру на пост специального представителя ВОЗ. Гольдберг присутствовал в Женеве, на обсуждении будущих работников:

– Некоторые наши бюрократы считали, что она слишком молода, – вспомнил Эмиль, – ей всего двадцать три, но у нее пять лет опыта полевой работы. Гендерсон сказал, что она сочетает качества врача и администратора, что очень полезно в нашем деле… – кандидатов тоже пригласили в Женеву, для выступления перед комиссией. Доктор Горовиц отлично держалась на публике:

– Такой человек нам и нужен, – Эмиль протер очки, – глобальная программа вакцинации хороша на бумаге, но в Африке и Азии нам придется иметь дело с местными властями, то есть безвластьем, – он заметил, – хочу напомнить уважаемым коллегам, что речь идет не только о прививках в крупных городах, например, в Аддис-Абебе. Нашим силам быстрого реагирования, – Эмиль слегка улыбнулся, – надо достичь самых отдаленных уголков тропических стран, где во многих случаях царит вовсе не законная власть, а всякие банды…

Давешний парень опять приподнялся:

– Вам надо возглавить борьбу с черной оспой, доктор Гольдберг, – уважительно сказал он, – вы успешно воевали с нацистами… – Эмиль услышал одобрительный шумок, – вам и карты в руки… – он хмыкнул:

– Коллега, мне идет шестой десяток… – с Ладой и девчонками Гольдберг редко думал о возрасте, но сейчас понял:

– Действительно, пятьдесят три. Как время летит, тридцать лет назад я был ровесником Евы и едва приехал вторым врачом в Мон-Сен-Мартен, а она стала специальным представителем ВОЗ. Нет, надо уступать дорогу молодому поколению… – он так и ответил парню, добавив:

– Впрочем, и в небольших госпиталях тоже много работы, уважаемый коллега… – мальчик смешливо отозвался:

– Я знаю, доктор Гольдберг. Я из штата Огайо, мой отец единственный врач в нашем городке… – Эмиль подмигнул ему:

– Штатом Огайо или Мон-Сен-Мартеном все не ограничивается. Известная вам доктор Кардозо тоже начала карьеру в провинциальной Бельгии. Мы, старшее поколение, – он поклонился, – обеспечим медицинскую помощь в развитых странах. Молодежь пусть отправляется туда, где пока нет госпиталей и врачей… – он услышал еще один голос:

– Доктор Гольдберг, но если черная оспа будет искоренена, человечество обязано избавиться и от штаммов вируса… – Эмиль развел руками:

– Как вы знаете, ВОЗ не всесильна. Мы можем запретить хранение штаммов, но, говоря откровенно, мы не в состоянии контролировать военные лаборатории… – на этот раз шум в аудитории был недовольным:

– ООН должна потребовать остановки всех разработок биологического оружия… – предложили с задних скамей. Гольдберг подозревал, что именно этим занимается вошь, как он звал профессора Кардозо:

– Русские дали ему полигон для удовлетворения его амбиций, – гневно подумал Гольдберг, – у него, наверняка, есть и подопытные кролики вроде Джона. Советский Союз снабжает его заключенными, умственно отсталыми или сиротами. У вши никогда не было никаких принципов, пусть он и гениальный врач… – в его руку сунули записку.

Гольдберг рассеянно извинился:

– Одну минуту… – он не понимал, как Мишель оказалась в отеле Дю Фландр:

– Питер должен был забрать ее на прогулку… – о Питере Маргарита ничего не писала, – и как в гостиницу попала Маргарита? Мишель плохо себя чувствует… – Эмиль подумал, что дочка могла чем-то отравиться в парке. Гольдберг невольно похлопал себя по карманам пиджака:

– Словно в военные времена, тянусь за пистолетом. У меня почти двадцать нет не водилось никакого пистолета, со времен израильской войны за независимость… – он громко сказал:

– Прошу прощения, срочный вызов. Продолжим дискуссию вечером, коллеги…

Сбежав по широкой лестнице факультета, Гольдберг нырнул в крутящиеся двери соседнего отеля Дю Фландр.

Номер был на шестом этаже, куда, к неудовольствию Гольдберга, вела по-парижски узкая и крутая лестница. Он только что почти час простоял на трибуне. Обычно Эмиль избегал пользоваться тростью, тем более на людях, но раненое колено иногда давало о себе знать:

– Я не помню, сколько у меня ранений, – понял он, – в моей больничной карточке ничего не написано… – карточку Гольдберг завел по настоянию заместителя, доктора ван Леера:

– Что я туда внесу, коллега, – сварливо спросил он фламандца, – рос, вес и показатели давления крови… – ван Леер отозвался:

– Хотя бы это для начала. Вы сами знаете, что таковы требования компании для начисления пенсии… – кроме ноющего колена, Гольдберга ничего не беспокоило:

– Я даже гриппом не болею, когда начинается эпидемия, – мимолетно подумал он, – американцы на войне прививали солдат от гриппа, но, откровенно говоря, люди еще настороженно относятся к вакцинам. Они привыкли к прививкам от туберкулеза и оспы, но шахтеры не считают грипп чем-то серьезным… – в разговоре о медицинской карточке Гольдберг заметил, что ему еще нет шестидесяти лет:

– Я не собираюсь уходить на пенсию, коллега, – весело сказал он, – вы меня на пятнадцать лет младше. Вы займете мое место, а я буду скрипеть вам в ухо, то есть консультировать… – ван Леер, со фламандской обстоятельностью, прогнал Гольдберга через полный осмотр:

– Иначе выходит сапожник без сапог, – заметил врач, – узнаем, наконец, что творится у вас внутри, – если бы не нога, Гольдберга, по выражению коллеги, можно было отправлять в космос:

– Сердце у меня работает отлично, – он нисколько не запыхался, – Теодор теперь тоже не жалуется на стенокардию, диета и спорт ему помогли… – месье Драматург бросил курить, но здесь Гольдберг был непреклонен:

– Докурю свое, – заметил он ван Лееру, – с девчонками дома я позволяю себе сигарету только в кабинете или в саду… – ван Леер хотел занести в карточку его ранения, но Гольдберг сварливо сказал:

– Первое случилось в сороковом году, когда покойный месье барон вывозил меня из городка, а последнее в Израиле. Сколько раз меня ранили в оставшиеся годы, я понятия не имею…

Они так ничего и не выяснили, а шрамы считать было бесполезно:

– Первый давно пропал, – понял Гольдберг, – ранению четверть века… – добравшись до шестого этажа, Эмиль едва не оступился:

– Какого черта здесь делает пистолет… – он узнал бельгийскую модель, – это оружие Виллема… – племянник развел руками:

– Я его ношу по старой памяти, дядя Эмиль. В Леопольдвиле спокойно, в Париже тем более, но привычка есть привычка… – Гольдберг остановился:

– Тем более, какого черта здесь делает Виллем… – из-за поворота коридора раздался слабый стон.

Это оказался не Виллем. Проклиная ноющую ногу, Эмиль опустился на колени. Она лежала ничком, уткнувшись лицом в вытертый гостиничный ковер с геральдическими лилиями. На стене Эмиль заметил выбоины от пуль. На нежном виске Ханы, среди ежика черных волос, набухал кровоподтек. Эмиль не забыл, как выглядят удары рукояткой пистолета.

– Но это был не вальтер, – он сунул оружие в карман пиджака, – от него таких травм ждать не стоит. Ее ударили чем-то более тяжелым, в нее стреляли… – он аккуратно перевернул Хану. Длинные ресницы дрогнули, девушка попыталась приподняться:

– Не двигайся, – велел Гольдберг, – у тебя может быть сотрясение мозга. Где Маргарита, где Мишель, что случилось… – она разомкнула сухие губы:

– Не видела… никого… я здесь ночевала, дядя Эмиль… – горло Ханы задергалось, – я услышала шум в коридоре и заметила его в глазок. Я взяла пистолет… – девушка подалась вперед, Гольдберг уложил ее на пол, – пистолет Виллема. Он нес большой чемодан… – Хана закашлялась, – кажется, тяжелый. Он вышел из номера… – дверь комнаты была закрыта, – я не пустила его к лифту, он ударил меня, потом начал стрелять и больше я ничего не помню… – кровоподтек был совсем свежим:

– Паук… – выдавила из себя Хана, – это был Паук, я не знаю, куда он делся… – Эмиль вспомнил, что именно Хана одной из первых видела Паука в Гамбурге:

– Его узнал Леон в Мюнхене, он болтался в Далласе, когда убили Кеннеди. Что он делает в Париже, зачем он сюда приехал…

В конце коридора виднелась дверь с облупившейся надписью: «Escalier de secours».

Эмиль оглянулся на номер:

– Мишель может быть в комнате. Но если Кепка что-то узнал, если он прислал сюда Паука за моей девочкой? Паук нес чемодан… – кончики пальцев похолодели, – но как в гостинице оказалась Маргарита и почему Мишель было плохо…

Он не думал, что ему делать дальше. Семь пролетов пожарной лестницы Гольдберг проскочил меньше, чем за минуту. Очки косо сидели на носу, он вытащил на свет вальтер:

– Я его не отпущу, – он обнаружил, что оружие, разумеется, не заряжено, – черт с ним, Паук об этом не знает… – Эмиль вылетел в темный, пахнущий сыростью подземный гараж:

– Он мог уехать на такси, но вряд ли. Мы всегда предпочитали проводить операции с собственным транспортом… – Эмиль услышал скрип шин. По стенам гаража метнулся белый свет фар. Прихрамывая, он побежал к выезду, перегороженному хлипким барьером.

Он успел увидеть лицо водителя:

– Паук. Марта мне показывала его фотографии, сделанные ФБР. Он не увезет отсюда Мишель, я не позволю…

Стоя перед барьером, Эмиль поднял бесполезный пистолет. Отбросив Гольдберга с дороги, снеся шлагбаум, машина выехала на улицу.

Сначала Хана ощутила знакомый, сладкий аромат жасмина. Голова немного болела, ей хотелось пить:

– Словно я опять в Далласе, – поморщилась девушка, – тетя Марта принесла мне мою девочку, мою Регину. Я спряталась под одеяло, укачивала ее… – Хана пела мертвой дочери японские колыбельные:

– От папы я помню одну, – вздохнула девушка, – и то, не от папы, а от Джо. И он меня научил колыбельной на идиш, потому что от мамы я вообще ничего не помню… – у Ханы защипало в носу. Сильные руки обняли ее, она узнала голос тети Марты:

– Все хорошо, милая. Попей воды… – прохладная вода пахла лимоном, – ты в Отель-Дье, у тебя легкое сотрясение мозга. Насчет концертов не беспокойся, Аарон с Тиквой обо всем позаботятся. Дядя Джованни и Клара сейчас придут… – Хана открыла глаза.

На госпитальной тумбочке возвышался букет белых роз. Под ленту сунули карточку с неряшливым почерком:

– От Виллема, – поняла девушка, – он смеялся, что даже став чиновником, не выучился чистописанию… – кузен развел руками:

– Хорошо, что теперь везде стоят машинки. Больше не приходится краснеть за мои каракули… – тетя сидела на крутящемся стуле у изголовья кровати. Жалюзи закрыли, но Хана видела в окне полоску расплавленного золота:

– Вечер, – она устроилась удобнее, – вечер пятницы. Завтра Джо и Маргарита венчаются. Но что произошло, почему Паук был в гостинице… – Марта не собиралась расспрашивать племянницу о ночи с четверга на пятницу:

– Аарон и Тиква уехали на Монмартр, а Хана с Виллемом остались в отеле. Они взрослые люди, незачем лезть в их жизнь… – полиция окружила старинный особняк гостиницы через несколько минут после сообщения о перестрелке:

– Не было никакой перестрелки, – устало подумала Марта, – Паук ударил Хану рукоятью пистолета в висок, но она пыталась его остановить. Она никогда не сдается, наша Хана… – Марта взяла хрупкую руку девушки, – Паук начал палить в белый свет, как в копеечку, а потом появился Эмиль…

Взломав дверь номера, полиция обнаружила рыдающую Мишель. По словам врачей, девочка должна была провести в больнице несколько дней:

– Судя по анализу крови, ей дали мощное снотворное, – объяснил Марте заведующий педиатрическим отделением, – доза была рассчитана на взрослого… – Марта горько подумала:

– То есть на Маргариту. Именно за ней и приехал Паук. Кардозо хочет обеспечить себе преемника… – близнецы, разумеется, рвались отправиться в Советский Союз. Шмуэль заявил, что он неплохо говорит по-русски:

– Тетя Марта, это наша сестра, – измученно сказал епископ, – мы не можем позволить, чтобы… – Марта резко оборвала его:

– Я и ваш отец не позволим вам сгинуть в СССР. Отправляйся в Парагвай, а Фельдшер и Маленький Джон временно поступят в распоряжение парижской полиции… – Марта считала, что Паук покинет Францию морем:

– У него на руках похищенная доктор Кардозо, – заявила она на быстром совещании в коридоре отеля Дю Фландр, – надо немедленно задержать все авиарейсы в Москву и через Москву и послать соответствующие приказы в Гавр, Кале и Дьепп… – оставался Роттердам, куда Паук мог добраться часа за три:

– С Нидерландами мы тоже свяжемся, – подытожила Марта, – что вы стоите, господа, выполняйте мои распоряжения… – кто-то из инспекторов осторожно кашлянул:

– Мадам М, речь идет о нарушении дипломатического протокола… – Марта отозвалась:

– На который я плевать хотела. Президент де Голль знает о происходящем… – Марта позвонила на Елисейские Поля из уличной будки у отеля Дю Фландр, – он дал разрешение на особые меры расследования… – Маленький Джон, едва вернувшись с Монмартра, отправился с полицейскими в аэропорт Орли. Иосифа Марта послала в Гавр:

– Переверните все в тех краях, но найдите его машину, – велел Марта, – его самого мы вряд ли задержим, но он мог оставить следы… – она подозревала, что машину Паук сожжет:

– Эмиль не запомнил номера, но заметил, что это темный ситроен… – Гольдберг отделался сотрясением мозга и в который раз сломанными ребрами, – мы ищем иголку в стоге сена… – Аарон и Тиква сегодня уезжали в Мон-Сен-Мартен:

– На спектаклях меня заменят, – спокойно сказала девушка, – я должна быть с моими сестрами и Ладой, пока дядя Эмиль оправляется… – Марта только кивнула.

Хана смотрела на потухшее лицо тети:

– Кажется, что ей давно исполнилось пятьдесят. У нее вся семья на руках, от старых до малых, как говорится… – тетя подала ей серебряную переносную пепельницу и пачку сигарет:

– Покури, пока твой дед с Кларой не пришли, – она ласково коснулась исцарапанной щеки Ханы, – ты молодец, девочка… – рука почти не дрожала. Хана затянулась ароматным тетиным табаком. Марта всегда курила виргинские сигареты:

– Тетя, – девушка помолчала, – что произошло в отеле? Зачем сюда приезжал Паук?

Марта поднялась, придерживая наброшенный на плечи белый халат. Она носила льняное платье цвета васильков, от Сен-Лорана.

– Мы с Волком хотели после переговоров пообедать в бистро на Левом Берегу, сходить в музей Клюни, побыть вместе… – муж проводил телефонное совещание с бельгийскими юристами, занимающимися делами «Угольной и Сталелитейной Компании де ла Марков». Джо и Маргарита, по настоянию совета директоров, подписали брачный контракт:

– Документ вступает в силу после венчания, – Марта попыталась разгладить измятый подол наряда, – и после регистрации брака в мэрии. Ерунда, Джо ни в чем не замешан, но надо с ним как следует поговорить… – Марте казалось, что случившееся в Гонконге было только верхушкой айсберга:

– Здесь есть что-то еще, – она взяла сумочку, – и я выясню, что… – Марта забрала у племянницы окурок:

– Маргариту похитили русские, – коротко сказала она, – Мишель пытались отравить, а дядю Эмиля сбили машиной, но он вне опасности. Я позову твоего дедушку с Кларой, потом мы поговорим подробнее… – Хана подалась вперед:

– Но Джо, тетя… – девушка побледнела, – что случилось с Джо… – Марта помолчала:

– С ним все в порядке. Он придет к тебе позже, пока отдыхай… – она осторожно закрыла дверь палаты.

– Мог бы попросить помощи у медсестры, – Марта разглядывала царапины на щеках Гольдберга, – не обязательно со сломанными ребрами бриться самому…

На госпитальной каталке стоял алюминиевый дешевый кофейник, но кофе в Отель-Дье подавали крепким:

– Круассанов ни тебе, ни Мишель пока нельзя, – Марта вытащила из сумки пакетик, – я испекла бискотти с миндалем… – Эмиль поболтал печеньем в кофе:

– Я со сломанными ребрами водил машину, взрывал железнодорожное полотно и стрелял из пулемета, – скрипуче сказал Монах, – с бритвой я справлюсь. И когда ты только успеваешь печь… – Марта затянулась сигаретой:

– В три ночи, – коротко ответила она, – надо было занять руки, чтобы освежить голову…

Рейсы на Москву задержали якобы по техническим причинам. Маленький Джон провел четыре часа в нейтральной зоне аэропорта Орли, внимательно разглядывая всех пассажиров. Самолеты обыскали, но ребята из Службы Внешней Документации, французской контрразведки, не обнаружили никаких следов Паука:

– Он не мог улететь из страны на частном самолете, – сказала Марта на совещании, – ваши силы ПВО не зарегистрировали незаконных попыток пересечения границы, а все согласованные вылеты мы тщательно проверили.

Она вернулась на рю Мобийон после полуночи, когда контрразведка приняла звонок из Гавра. Фельдшер, с присущей ему дотошностью, настоял на прочесывании всего района порта:

– Он поджег ситроен, – устало сказал Иосиф по телефону, – как вы и боялись. От машины осталась груда обгорелого металла, никакая лаборатория ничего не определит… – Фельдшер помолчал:

– Сухогруз «Валериан Куйбышев» покинул Гавр в пять вечера. Судно идет из Гаваны в Ленинград, с остановками в Бордо и Гавре. Корабль сейчас в нейтральных водах, неподалеку от голландских берегов.

Марта угрожающе сказала:

– Даже не думай. Все остальные рейсы задержали… – Иосиф щелкнул зажигалкой:

– Всего один, французское судно «Дюмон-Дюрвиль». Оно тоже направляется в Ленинград, через Гамбург. Они пока стоят на приколе. Тетя Марта, – Фельдшер запнулся, – я не прошу вертолет, мне нужен только катер. Французские ребята помогут, мы догоним «Куйбышева», и … – Марта отрезала:

– И вас перестреляют, как кур. Не надейся на удачу миссии, это полное безрассудство… – дома она застала Джованни с Кларой в компании Шмуэля и Волка:

– Полина в госпитале, с Мишель, – вспомнила Марта, – Виллем, наверное, поехал к Хане, Джо на набережной Августинок, – она решила пока отложить разговор с племянником, – а где Питер… – младший сын болтался где-то с Пьером де Лу:

– Они звонили, предупредили, что появятся поздно. Наверное, они на набережной Орфевр… – Марта не дождалась возвращения Питера домой:

– Волк загнал меня в постель в четыре ночи, а в семь я была на ногах и разговаривала с Мон-Сен-Мартеном… – Марта присела на постель:

– Тиква с Аароном добрались до поселка, дома у тебя все в порядке. Они не сказали, что Мишель в больнице, не хотели пугать Ладу… – Гольдберг вздохнул:

– Я сегодня им позвоню, когда сюда принесут телефон… – Марта изучала его хмурое лицо:

– Только не вздумай никуда ездить, – она помахала рукой, разгоняя дым, – у тебя Лада и девчонки на руках. Эмиль, я прошу тебя… – кадык дернулся, он проскрипел:

– Ей было четыре года, меньше, чем сейчас Мишель. Элиза брила ей голову наголо, чтобы немцы не заподозрили в ней еврейку. Маргарита плакала и тогда Элиза связала ей красную шапочку к ее красному пальтишку… – по царапинам на щеках текли слезы, – когда немцы арестовали Элизу и увезли детей из приюта в Льеж, Маргарита успела убежать. Шахтеры привели ее ко мне в лес, мы прятали ее четыре года в подвале замка… – Гольдберг помотал седеющей головой:

– Я не позволю, слышишь, не позволю СССР сломать ее. Она не Кардозо, она никогда не преступит честь врача. Я ее вырастил, она моя ученица, но она и моя дочь… – Марта ласково вытерла его заплаканное лицо платком:

– Никто не позволит, Эмиль, – тихо сказала она, – как никто не позволит Кардозо продолжать его грязные дела, только теперь на службе СССР. Но ты не имеешь права погибать, ты не увидел Аннет и Надин, не дождался внуков… – Эмиль коснулся губами сильной руки:

– Ты дождалась, Марта… – она погладила его по голове:

– Я только знаю, что Феденька родился, но где он сейчас, где Теодор-Генрих с Машей… – в дверь поскреблись. Марта поднялась:

– Полина привела твою дочку, Монах… – Мишель разрешили вставать с постели:

– Она похудела, бедная моя… – Гольдберг раскрыл руки, – побледнела. Ничего, отравление не оставило следов, а дома мы ее откормим…

Дочка носила домашнюю тартановую пижаму и серый халатик с кружевами. Под мышкой Мишель тащила вытертого медведя с пуговицами вместо глаз. Забравшись на кровать, девочка нырнула в объятья Гольдберга. Он послушал стук маленького сердечка:

– Ровно бьется, – Эмиль прижал дочку к себе, – медведя сшила покойная Роза, когда мы жили в бараке после войны. Она занималась с девочками рукоделием и забрала мою заячью жилетку на тряпки. Я сердился, говорил, что я в ней всю войну проходил и еще двадцать лет прохожу… – одна пуговица болталась:

– Я пришью, – Мишель шмыгнула носиком, – Полина принесет нитки и иголку. Папочка, – она свернулась клубочком, – папочка, милый, ты не умрешь? Я так боялась за тебя… – из коридора Марта услышала веселый голос Гольдберга:

– Никто не собирается умирать. Круассаны нам пока запретили, но где-то здесь я видел миндальное печенье… – на лестнице отделения Марта наткнулась на Полину. Девочка торопливо сказала:

– Тетя Марта, я присмотрю за Мишель. Насчет Питера, он хотел… – рация в сумочке Марты ожила:

– Потом, – рассеянно сказала Марта, – потом поговорим. Мне надо ехать… – каблуки женщины застучали по гранитным ступеням. Привалившись к стене, Полина мрачно пробормотала: «Как бы потом не стало поздно».

Сделать копию ключей в мастерской рядом с церковью Сен-Сюльпис не заняло у Полины и пяти минут:

– Настоящие я вернула на место, – девочка возилась с дверью квартиры месье Ламбера, – тетя Марта ничего не заметила… – Питер вздохнул:

– Разумеется. Мама сейчас вообще ничего не замечает. Она пьет кофе на ходу и выкуривает по две пачки сигарет в день… – замок щелкнул, грохнула дверь подъезда.

В пролете показалась белокурая голова кузена Пьера де Лу. Юноша тащил военных времен саквояж и большую сумку:

– Ты вовремя, – сказал Питер, – мы открыли дверь… – по виду кабинета месье Ламбера он понял, что мать убиралась в комнате:

– Она проводила в квартире совещание с Иосифом и Маленьким Джоном, – Полина узнала адрес апартаментов от брата, – интересно, что они обсуждали… – Питер велел себе не думать о посторонних вещах.

Ему, в общем, все было понятно:

– Я совершил ошибку, я должен ее исправить, – Пьер вручил ему холщовую сумку, – только маме и Волку ничего говорить нельзя, иначе меня никуда не пустят… – оказавшись в прохладной ванной, Питер разозлился:

– Мне семнадцать лет, я почти совершеннолетний. Я делаю то, что должен сделать любой порядочный человек. Из-за моей халатности и легкомыслия пострадали люди, едва не погиб ребенок… – он покопался в сумке, – значит, я обязан позаботиться о том, чтобы больше такого не случалось…

Еще в парке, услышав о пропаже Маргариты и ранениях дяди Эмиля и Ханы, Питер решил действовать именно так:

– Мишель могла умереть, – он натянул потрепанные джинсы и застиранную майку, – хватит прятаться за спинами мамы и Волка. Мои братья выполняют свой долг, пришла пора заняться делом и мне…

Вечер вчерашнего и утро сегодняшнего дня Питер провел в деловых хлопотах. Прежде всего он зашел на почтамт на рю Вожирар, где Питер позвонил в Лондон из кабинки автоматической связи. Он не сомневался, что несмотря на пятничный вечер в июле, мистер Бромли окажется в своем кабинете:

– Ему восемьдесят лет этим годом, – хмыкнул Питер, – он дождется королевского поздравления со столетним юбилеем… – адвокат спокойно выслушал его распоряжения:

– В понедельник я напишу совету директоров «К и К», – пообещал мистер Бромли, – и отдам соответствующие указания банку… – Питер добавил:

– Мне нужна некоторая сумма наличными в американских долларах… – из рассказов Маленького Джона он понял, что зелененькие, как их называл кузен, в СССР расходятся, словно горячие пирожки. Услышав сумму, мистер Бромли позволил себе сухой смешок:

– Это и не деньги вовсе, мистер Кроу… – адвокат, судя по всему, сверился с часами, – запишите адрес конторы моего парижского партнера, я сейчас ему позвоню…

В блистающем мрамором и бронзой роскошном офисе на Елисейских полях в приемной восседала девушка, достойная сниматься для модных журналов. Уважительно проводив месье Кроу в кабинет старшего партнера, она принесла посетителю чашечку эспрессо. Девушка откровенно заигрывала с Питером, хлопая длинными ресницами, невзначай обнажая стройную коленку в нейлоновом чулке:

– Я наследник «К и К», – весело подумал Питер, – но скоро мистер Кроу исчезнет с лица земли… – ему выдали десять тысяч долларов в потрепанных, мелких купюрах. Питер предложил оставить расписку. Месье Шарантен, адвокат, повел рукой:

– Нет нужды, месье Кроу. У меня и месье Бромли свои расчеты… – Питер взял из шкатулки севрского фарфора предложенную ему сигарету:

– Вы ведете переговоры с моим отчимом, месье Шарантен, королевским адвокатом Волковым… – отчим получил почетное звание в начале лета, – я бы не хотел, чтобы ему стало известно… – полное лицо юриста озарила легкая улыбка:

– Месье Кроу, вы пока не наш клиент… – он со значением подвигал бровями, – однако не беспокойтесь. Мы славимся безукоризненной репутацией в делах деликатного толка…

В приемной Питер заметил фотографию военных лет. Шарантен, на двадцать лет моложе и значительно худее, держа немецкий автомат, размахивал французским триколором. Питер узнал Елисейские поля:

– Он, кажется, стоит на тротуаре у особняка, где сейчас его контора… – секретарша объяснила:

– Патрон воевал в Сопротивлении. Это сорок четвертый год, освобождение Парижа. Год моего рождения, а вы когда появились на свет, месье Кроу… – Питер смешливо отозвался: «Позже, мадемуазель».

– Но по новому паспорту я стану старше, – рассмотрев себя в зеркале, он остался доволен, – иначе мне не наняться на корабль… – внимательно слушая обрывки разговоров матери, он понял, что «Дюмон-Дюрвиль» завтра снимается с якоря:

– Судну разрешили следовать в Ленинград, – Питер пригладил каштановые волосы, – значит, сегодня мне надо оказаться в Гавре…

Сначала он оказался в кабинете месье Механика. Устроившись на покойном диване, Полина возилась с брезентовым рюкзаком:

Завидев Питера, кузина кинула ему багаж:

– Готово. Как говорится, и комар носа не подточит. Но здесь тебя никто не проверит, а в Ленинграде ты быстро покинешь судно… – сегодняшним утром Питер сфотографировался в мастерской по соседству с Люксембургским садом:

– Мне все это не очень нравится, – кузен Пьер разогнулся, – но держи, – он передал Питеру книжицу, – паспорт подлинный, я его позаимствовал… – кузен пощелкал длинными пальцами, – на набережной Орфевр хранят такие документы для наших нужд. Прошлым месяцем на рынке Гут д’Ор парню сунули перо в бок. Он военный сирота, вырос в приюте, родни у него нет…

Питер повертел аккуратно отклеенную фотографию месье Сержа Гренеля, двадцати лет от роду, уроженца Парижа. На него смотрел хмурый верзила. Покойному Гренелю не доставало нескольких зубов:

– Он выбивал долги, крутился на побегушках у наших марсельских гостей, – Пьер усмехнулся, – то есть марсельских банд, возящих сюда героин. Но в Гавре тебя, то есть Сержа, никто не знает, опасности нет… – Питер проверил тайник в рюкзаке:

– Ловко ты, – похвалил он Полину, – вообще ничего не видно, – кузина безмятежно отозвалась:

– Тетя Вера меня научила. На войне они перевозили документы и секретную информацию, – девочка помялась. – Питер, может быть, не надо? Что мы скажем твоей маме и Волку?

Сняв золотой хронометр, юноша надел старые часы, нашедшиеся в тюке с одеждой.

– Пьер все купил в лавке подержанных вещей, потратив меньше, чем я отдал за кофе с Луизой… – он вскинул на плечо рюкзак. Разбитые кеды оказались неожиданно удобными:

– Ничего не скажете, – Питер взглянул на часы, – то есть скажете через четыре дня, когда «Дюмон-Дюрвиль» пришвартуется в Ленинграде. Я уехал в Бретань, изучать бывшие семейные владения, – он пожал плечами, – в какой гостинице я остановился, вы не знаете… – он вытащил пачку дешевых сигарет:

– Я тебе оставлю письмо для мамы и Волка, – сказал он кузине, – передашь им через четыре дня… – Пьер неожиданно сказал:

– Ты молодец. Я бы так же поступил на твоем месте… – паспорт Гренеля искать никто не собирался. Пьер был доволен своей работой:

– Никто не поймет, что фотография переклеена. Папа успел научить меня своему ремеслу военных лет… – Питер намеревался выкинуть документ месье Сержа в первую же ленинградскую канаву. Он не хотел рисковать:

– Со связями мамы, – невесело заметил он Пьеру, – меня снимут с «Дюмон-Дюрвиля» даже на границе нейтральных и советских вод. Я должен добраться до СССР, мне надо исправить свою ошибку…

Питер аккуратно записал в школьный блокнот нужные ему московские адреса. Все сведения принесла Полина, незаметно порывшаяся в вещах брата:

– В замке я тоже кое-что слышала, – заметила кузина, – самый безопасный адрес – арбатская квартира Лопатиных… – Питер кивнул:

– На месте разберусь, что к чему. Паук с Кепкой меня никогда в жизни не видели и не знают, кто я такой… – за язык Питер не беспокоился:

– Маленький Джон долго болтался в СССР, а все равно не потерял акцента, но у меня, как и у Максима, вообще его нет… – он потушил сигарету:

– Долгие проводы, лишние слезы, – бодро сказал юноша, – поезд на Гавр меня ждать не собирается. Спасибо вам… – пожав руку Пьеру, он поцеловал Полину в щеку, – скоро увидимся… – Питер улыбнулся:

– Или не скоро, как дело пойдет.

Сбежав по гулкой лестнице, он потрогал спрятанный под футболку крестик:

– У Марты второй, – вспомнил юноша, – но Марту я вряд ли встречу. Ее пасут, как выражается мама…

Помахав курящим на балконе Полине и Пьеру, он пошел к метро «Шарль-Мишель».