Читать книгу Вельяминовы. За горизонт. Часть вторая. Том третий - Нелли Шульман - Страница 6

На щите у деревянной будочки летнего кафе в Люксембургском саду висело объявление: «Мороженое от Бертильона – ваниль, каштан, шоколад, грецкий орех, карамель».

На кованые столики кафе падала тень пышных деревьев, журчал фонтан Медичи. От пруда доносились детские голоса, звенели бубенчики осликов:

– Лаура всегда просила фисташковое мороженое, – Джованни переложил костыль удобнее, – впервые я привез ее в Париж в двадцать третьем году, на ее день рождения… – старшей дочери исполнилось десять лет. Джованни с Лаурой остановились в пансионе неподалеку от Сорбонны:

– Но не в отеле Дю Фландр, – он поморщился, – Теодор только обустроился в Париже и собирался в Германию на учебу. Покойная Жанна жила на рю Мобийон, я водил Лауру и Мишеля кататься на осликах… – дочь помыкала восьмилетним кузеном.

Барон де Лу лежал на семейном участке кладбища Пер-Лашез, а старшая дочь должна была скоро появиться в Люксембургском саду:

– С нами она не сядет, упрямица, – очередь двигалась медленно, – если она захочет мороженого, она сама его возьмет… – Джованни решил, что Марта, наверное, тоже откажется от мороженого:

– Ей надо поговорить с Джо, она пришла сюда не ради развлечения.

Старшая Лаура пыталась отсрочить разговор:

– У Джо нервное потрясение, – сухо сказала она по телефону, – ему надо побыть в покое, а не отвечать на твои вопросы, Марта… – Марта спокойно отозвалась:

– Двое его родственников ранены, а третья, ребенок, едва не погибла из-за русских. Джо придется со мной встретиться, Лаура. Он может знать подробности произошедшего в пятницу…

Лаура жалела, что они решили отложить регистрацию брака в мэрии на понедельник после венчания.

– Если бы Джо и Маргарита сначала сходили в мэрию, брачный контракт вступил бы в силу… – по контракту сын становился владельцем части акций «Компании де Ла Марков», – а теперь деньги уплыли у нас из рук… – Лаура давно предложила старшему сыну помощь в восстановлении замка:

– Мишель ничего ему не оставил, – она злилась на покойного мужа, – он считал, что Джо взрослый человек и справится сам. Но речь идет о замке, это большие деньги… – сын не принял ее предложения:

– Он гордый, – напомнила себе Лаура, – он хочет всего добиться сам. Но сейчас акции ему бы помогли… – Марта все не отставала:

– Она, как ее мать, – недовольно пробурчала Лаура себе под нос, – вцепится и не отпустит…

Они договорились встретиться в Люксембургском саду. Лаура давно справилась со страхами:

– Моллер мертва, – оставаясь в одиночестве, она победно улыбалась, – неважно, что от нее хотели избавиться беглые нацисты. Главное, что меня они больше не тронут…

Джованни попросил девушку:

– Шоколадное и карамель, пожалуйста. И еще грецкий орех, – он обернулся к сидевшим за столиком Кларе с Мартой, – моя жена любит орехи, – он ласково улыбнулся.

Клара носила льняные летние брюки и жакет цвета фисташек. Она коротко стригла поседевшие волосы:

– Фисташек здесь нет, – понял Джованни, – а маленькая Лаура тоже их любит…

Дочери было двадцать лет, но Джованни не думал о ней иначе. Он не говорил ничего жене, не признавался в таком на исповеди, но Джованни был рад, что младшей Лауре отказывают в пострижении:

– Шмуэль говорит, что она собралась в Южную Америку, – озабоченно подумал Джованни, – но, думаю, что там ее тоже ждет от ворот поворот, как выражаются русские. Святые отцы хорошо разбираются в людях… – несмотря на упорство дочери, он считал, что монашество не ее стезя:

– Пусть защищает докторат, – академическими способностями дочь пошла в него, – возвращается домой, преподает в Кембридже… – Джованни получил докторскую степень за год до начала первой войны:

– В двадцать три года, – усмехнулся он, – тогда родилась старшая Лаура… – он прибавил:

– И три кофе, пожалуйста… – рядом раздался озабоченный голос:

– Мы бы сами взяли поднос, дядя Джованни… – он подмигнул Марте:

– Мне семьдесят пять, но я еще могу поухаживать за дамами. Тебе эспрессо, а нам с Кларой капуччино… – вчера он позвонил в Рим. Дочь вернулась в столицу из Болонского университета:

– Экзамен я сдала на отлично, – весело сказала девушка, – но жаль, что из-за него я не смогла быть подружкой у Маргариты. Расскажи мне, как все прошло, папа… – узнав о пропаже кузины, Лаура пообещала:

– Я буду за нее молиться, папа. В Мон-Сен-Мартене тоже, наверняка, отслужат мессы… – Джованни вздохнул:

– Сейчас служат, но Маргариту это вряд ли вернет… – он знал, что профессор Кардозо жив:

– Старшие в семье знают, – Марта завладела подносом, – и Маленький Джон с Иосифом и Шмуэлем. Но Маргарита ни о чем не догадывается, она считает, что Кардозо погиб, как герой… – Джованни не хотел думать, что ждет девушку в СССР:

– Она откажется помогать Кардозо, – он был в этом уверен, – Маргарита не станет сообщницей в его грязных делишках… – присев рядом с женой, Джованни подвинул ей мороженое:

– Поешь, а то на тебе лица нет… – Клара затянулась сигаретой:

– Марта, – тихо сказала она, – не будь такой строгой с мальчиком. Джо хороший юноша, он любил Маргариту и будет ее любить… – Клара вспоминала вежливого, изящного ребенка:

– Он помогал с маленькой Лаурой, возился с Ханой. Девчонки его гоняли, как хотели, а он только улыбался. Надо было не посылать их с Ханой в Париж, но Лаура мать, как мы могли лишить ее сына… – Клара высморкалась:

– Цветет что-то, – неловко сказала она, – ты с ним помягче, Марта, ты ведь можешь… – Марта подхватила картонный стаканчик:

– Идут, – коротко сказала она, – а что касается мягкости, то я такой была в Гонконге, Клара… – она поднялась. Джованни взял жену за руку:

– Ешь мороженое и не волнуйся, они всего лишь поговорят… – внук пришел в джинсах и рубашке-поло. Старшая Лаура носила дневное платье, седые локоны покрывала широкополая шляпа:

– Она не красит волосы, – понял Джованни, – она на пять лет младше Клары, но седины у нее больше… – попытавшись улыбнуться, Джо помахал им. Марта взяла внука под руку. Лаура, вздернув подбородок, независимо прошла к свободному столику. Джованни поднес к губам пальцы Клары:

– Не волнуйся, – он поцеловал каждый, – все будет хорошо.

Больничную повязку на изящной голове Хана прикрыла шелковым платком от Hermes. В тюрбане она стала больше напоминать японку. По черной ткани летели крохотные белые журавли:

– Символ их рода, – вспомнил Виллем, – как у нас голова вепря. Журавли гораздо красивее, – он поискал слово, – тоньше… – по краю платка бежали иероглифы. Хана перехватила его взгляд:

– Это не мое имя… – хрупкие пальцы стряхнули пепел, – это имя девочки, почти моей ровесницы, пережившей бомбардировку Хиросимы и умершей от лейкемии. Ее звали Садако Сасаки, – Хана посмотрела вдаль, – в Японии есть поверье, что если сложить тысячу бумажных журавликов, то можно загадать желание, и оно обязательно исполнится…

Хана никому, даже брату, не говорила о связке журавлей, принесенной ей в синтоистский храм в Нагасаки. На гастролях в Японии она складывала птиц каждый день:

– Я попросила, чтобы мы с Аароном встретились, – сердце зашлось болью, – опять влюбились друг в друга и никогда больше не расставались. И еще я попросила, чтобы у нас родились дети… – Хана тихонько вздохнула, – или, хотя бы, пусть у меня появится девочка, моя Регина… – она отпила кофе:

– Садако не успела сложить тысячу журавликов, она умерла, – Хана коснулась платка, – здесь ровно тысяча.

Отказавшись от денег, предложенных Hermes за рисунок платка, Хана попросила о перечислении процента с продаж в Японию, для помощи пострадавшим в атомной бомбардировке. Девушка добавила:

– С каждым платком покупатель получает открытку с историей Садако и адресом для перевода пожертвований… – по просьбе Ханы, Сабина делала для осенней коллекции сумки и аксессуары с журавлями. Ателье Майер-Эйриксен пообещало посылать часть прибыли в Японию:

– Сумку я получу первой, – Хана коротко улыбнулась, – она тоже будет бело-черной…

Девушка носила черное, легкое платье. Вырез обнажал острые ключицы и нежную шею. Виллем заставил себя отвести глаза от голубоватой жилки, бившейся у начала груди:

– Я целовал это место той ночью, – вспомнил он, – но сейчас я улечу в Африку, она уедет в Нью-Йорк или в Голливуд и все закончится, не начавшись… – он не знал, хочет ли начала:

– Я должен вернуть Маргариту домой, – сильная рука скомкала пустую сигаретную пачку, – я не имею права оставить ее на произвол русских и ее так называемого отца… – о том, что профессор Кардозо жив, Виллем узнал от тети Марты.

Лимузин забрал его и Хану из вестибюля госпиталя Отель-Дье. Заглянув в палату к дяде Эмилю, Виллем пробормотал:

– Хорошо, что вы поправляетесь, – Гольдберг окинул его понимающим взглядом, – Хану сегодня выписывают, я хотел ей помочь… – дядя Эмиль кивнул:

– Ты смотри, не совершай ничего безрассудного.

Виллем не был уверен, что Гольдберг имел в виду только судьбу Маргариты. За ранним завтраком в квартале Марэ, куда их отвез лимузин, тетя Марта повторила ему то же самое:

– Русские знают, кто ты такой… – заметила женщина, – твои фотографии печатают в прессе, – она сунула племяннику ватиканскую газету:

– Барон де ла Марк финансирует борьбу с коммунистической угрозой… – Виллем буркнул:

– Я только даю деньги на содержание радиостанции в Мюнхене и на подготовку священников для польских приходов… – Марта потрогала выцветшую букву «В» на костяшке его кисти:

– Не надо рисковать, милый… – она легонько, как в детстве, погладила его по голове, – Волк тебе то же самое скажет… – дядя Максим подтвердил:

– Скажу. Не для того мы вывозили тебя из СССР, чтобы ты опять там сгинул… – он помахал официанту, – и сначала надо выяснить, что произошло позавчера в отеле… – Хана молча пила кофе:

– Тетя Марта, – внезапно попросила девушка, – возьмите меня и Виллема на встречу с Джо…

С пятницы Виллем не видел кузена:

– Он сидел на набережной Августинок, – хмыкнул барон, – тетя Лаура сказала, что у него расстройство нервов. Тетя Лаура скажет все, что угодно, она на Джо надышаться не может… – Хана добавила:

– Я его сестра, в Гонконге ему было легче рядом со мной… – Виллем знал о связи Джо с беглыми нацистами, – а Виллем его лучший друг… – Волк их поддержал:

– Я на вашем рандеву не нужен, – сказал он Марте, – не хочется запугивать парня сильнее, чем он напуган сейчас… – Виллем понял, что дядя Максим прав:

– Когда они вдвоем с тетей Мартой, чувствуешь себя словно на перекрестном допросе, – барон даже оглянулся, – но Джо увидит, что мы желаем ему только добра… – по пути в Люксембургский сад тетя Марта одобрила их с Ханой план:

– Вы ловко все придумали, – сказала тетя, – так до него не доберутся ни нацисты, ни русские… – Марта поделилась подозрениями о контактах Джо с советскими службами безопасности:

– Если я права, – невесело сказала женщина, – то Джо не оставят в покое, – она припарковалась у ворот парка, – но с твоей опекой, Виллем, он почувствует себя защищенным… – Хана помолчала:

– Осталось уговорить Джо, но мне кажется, что он согласится, тетя Марта… – в Люксембургском саду они устроились в отдаленном уголке, рядом с пчелиными ульями:

– Тетя Марта приведет сюда Джо… – Виллем увидел две знакомые фигуры, – я должен поговорить с Ханой, должен ей сказать, что… – девушка поднялась:

– Я пойду ему навстречу, – Хана выпрямила спину, – пусть Джо знает, что я всегда останусь с ним… – Виллем не успел взять ее за руку. Проводив глазами покачивающийся тюрбан, он в сердцах швырнул пачку в урну:

– Что говорить, когда нечего говорить… – собрав со стола чашки, он тоже встал:

– Надо заказать еще кофе, – решил барон, – разговор обещает стать долгим… – неслышно ругнувшись, Виллем взбежал на террасу летнего кафе.

Ранним утром Марта поехала в американское посольство на площади Согласия. В подвальной комнате безопасной связи, прижимая наушник к голове, она слушала лай Пирата, шум ветра на террасе особняка в заливе Пьюджет-Саунд. В Сиэтле было девять часов вечера:

– В заливе сейчас белые ночи, – подумала Марта, – солнце еще не село… – терраса тонула в золотом свете заката. На пляже, среди валунов, шуршали волны.

Низкий голос матери ласково сказал:

– Отец твой здесь, – Анна усмехнулась, – он приехал поработать в покое… – они, разумеется, не говорили открыто о Пете, – что у тебя случилось…

Брат исправно писал Марте, однако она не рисковала пересылкой корреспонденции в США. Почту, приходящую в архитектурное бюро отца и по его личному адресу, еще перлюстрировали:

– У Пети все в порядке, – Марта вспомнила июньское письмо, – на Ганновер-сквер он звонить не может… – международная связь пока не добралась в глухой Уайтхорс, – но они с Анастасией Николаевной учатся и работают… – после школы девушка собиралась в региональный колледж штата Юкон, на программу для будущих педагогов:

– Настя получит стипендию, – писал брат, – она тоже считается представителем коренного населения… – фотографии он, правда, не прислал:

– У него камера сломалась, – Марта зажгла сигарету, – в той дыре нет мастера, а он сам не хочет чинить тонкий механизм… Ладно, пришлет позже…

О будущей миссии по ликвидации Трегубова Марта упоминать не могла. Бывший власовец давно обзавелся американским гражданством:

– Мы проводим серую операцию по уничтожению гражданина союзного государства на территории этого государства, – вздохнула Марта, – если Гувер о чем-то узнает, то Маленький Джон и Иосиф получат тюремные сроки, а Трегубов выйдет сухим из воды… – она не сомневалась, что США не собирается экстрадировать власовца:

– С Шуманом я быстро получила ордер на арест, – хмыкнула Марта, – но Шуман гражданин Германии, над ним висел заочный тюремный срок, а Трегубов не интересует ни немцев, ни русских… – она хотела связаться с Петей осенью:

– Надо его предупредить, что ребята приедут в Канаду, а потом двинутся на Аляску, в Хомер. Ладно, Иосиф профессионал, он не подведет… – Марта понимала, что такая миссия у племянника не первая:

– У нас, – она со значением помолчала, – все хорошо, мама, но есть одна проблема… – выслушав новости, мать внезапно спросила: «Где Питер?». Марта удивилась:

– С ним все в порядке. Он уехал бродить по Бретани, пока стоит хорошая погода… – в голосе матери ей послышалось недоверие:

– По Бретани, – повторила Анна, – но ни тебе, ни Волку он ничего не сказал, только Пьеру и Полине… – Марта отозвалась:

– Ты понимаешь, что мы сейчас заняты. Дня через три он вернется в Париж… – Анна заметила:

– Посмотрим. Что касается Джо, то я с тобой согласна… – Марта считала сведения о связах Джо с нацистами дымовой завесой:

– Он работал на них, но его первыми хозяевами стали русские… – она боялась, что племянник стоит на пороге клиники нервных болезней:

– И здоровый человек запутается, служа одновременно двум хозяевам. Джо не Виллем, у него нервы, не как стальные канаты… – мать добавила:

– Думаю, что ты права. Русские посылали миссию в Конго с целью спасения Лумумбы. Узнав о пропаже Маргарите на севере, Джо был готов на что угодно, поэтому он и согласился выполнять задания русских. Должно быть, в Африке появился сам Паук… – Марте не нравился недавний вояж графа Дате в Рим:

– Случилось что-то еще, кроме папского благословения, – поняла она, – но Шмуэля спрашивать бесполезно. Он священник, и не обращает внимания на такие вещи, если он не на задании… – Марта рассказала матери о Кларе. Анна задумалась:

– Вряд ли мы ее теперь найдем, но Адель ни в чем не признается, она заставила себя забыть о ребенке… – Марта кивнула: «Да».

Они сошлись на том, что надо подождать:

– Маргариту отвезут в логово в Средней Азии, о котором говорил Джон, – брезгливо сказала Анна, – русские ее не тронут, она нужна им, как преемник Кардозо. Она сильная девочка, она справится и найдет способ связаться с тобой… – Марта ответила:

– От Теодора-Генриха пока нет новостей, мама. Я не знаю, живы ли они с Марией, жив ли ваш с папой правнук… – Анна уверенно сказала:

– Они не пропали, милая. Они выберутся из СССР и, может быть, даже отыщут твою тезку… – Марта поговорила и с отцом:

– Приезжайте к нам, – весело сказал Федор Петрович, – когда все разъяснится и все вернутся домой… – судя по весточкам Августина, Максим в Южной Америке пока не появлялся. Марта надеялась, что средний сын болтается в Золотом Треугольнике:

– Если он доберется до почты, он отправит письмо на Ганновер-сквер… – она опустилась на кованый стул, – хватит ходить вокруг да около, Джо взрослый человек… – граф откашлялся:

– Тетя Марта, я не понимаю, – он прятал глаза, – я все вам рассказал еще в Гонконге. И что здесь делают Хана с Виллемом, я думал, что у нас частный разговор… – Марта прикурила от зажигалки Виллема:

– Семейный, – поправила она племянника, – твоя единственная сестра и твой лучший друг имеют право знать, как ты стал дважды предателем, Джо.

К летнему кафе, где ждала его мать, Джо вернулся один. Он помнил упрямо сложенные, покрытые старыми шрамами губы Лауры:

– Двадцать лет прошло, – вздохнул Джо, – а мама не сменила гнев на милость. Она не поздоровалась с дедушкой, потому что он сидел с тетей Кларой… – Джо не мог представить себе, что мать когда-нибудь смягчится:

– Она согласилась на приезд тети Клары только потому, что иначе дедушка не появился бы в Париже. Она знает, как я его люблю, как я хотел, чтобы он побывал на свадьбе… – гравий дорожки скрипел под его итальянскими мокасинами. На прощание Виллем пожал ему руку:

– Собирайся, – коротко сказал барон де ла Марк, – извести Shell о своем решении, заканчивай европейские дела и нас опять ждет Африка.

Виллем пообещал загнать Джо, как он выразился по-русски, к черту на кулички.

– Ты знаешь только Катангу, – заметил барон, – но мы занялись разведкой месторождений севернее, в джунглях. В тех краях тебя не отыщут ни нацисты, ни коммунисты… – тетя Марта внезапно улыбнулась:

– Как говорит профессор Судаков, когда и с теми, и с другими будет покончено, он спокойно выпьет капуччино на римской улочке… – тетя посерьезнела:

– Поскольку тебе вынесли первое предупреждение, – Джо рассказал о стрельбе у замка Святого Ангела, – ты должен быть особенно осторожен… – Джо не чувствовал ничего, кроме облегчения:

– Виллем поехал провожать Хану на Монмартр, а тетя Марта пошла по делам, – он остановился у фонтана Медичи, – наверное, она захочет поговорить со Шмуэлем… – Джо не стал рассказывать о Дануте при сестре и Виллеме. Он не мог преодолеть стыда:

– Только тетя Марта знает о той негритянке в Конго, что мне подсунул русский, – Джо подробно описал девушку, – и только она слышала о Дануте и так называемом синьоре Антонио…

Тетя получила словесный портрет русского и примерный адрес его квартирки:

– Он собирается курировать знакомый нам детский сад юного синьора Ферелли, – тетя пометила что-то в блокноте, – с дошколятами мы еще разберемся… – Марта подперла кулаком острый подбородок:

– Надо было тебе раньше признаться во всем, милый… – тетя помолчала, – еще в Конго. Маргарита тебя простила бы, мы бы тебя защитили, а теперь… – Джо вытер щеки мокрым платком:

– Теперь я должен спасти Маргариту, тетя, – твердо сказал он, – поэтому я отвечу согласием на любое предложение русских, если они ко мне вернутся… – Марта помахала дымящейся сигаретой:

– На это не рассчитывай. После твоего сольного номера в Риме… – Джо покраснел, – они дадут тебе остыть, прийти в себя и приползти к ним на коленях с просьбой отыскать Маргариту. Они знают, что ради нее ты готов на все… – Джо похлопал себя по карманам пиджака.

Кованый садовый стул раскалился от солнца. Сизоватый дымок сигареты таял в жарком небе. Джо пробормотал:

– Действительно, на все. Но Хана меня поняла, она и самая такая… – прохладные губы сестры коснулись его щеки:

– Я приеду проводить вас… – Хана отчего-то запнулась, – то есть тебя и Виллема, в Орли. Может быть, я навещу Конго, – серо-голубые глаза сестры повеселели, – если Аарон с Тиквой туда едут. Мы позанимаемся с местными ребятами, поможем с первой постановкой будущего театра. Но ты должен поговорить с тетей Лаурой, – велела сестра, – не откладывай. Пусть она знает о твоих планах…

Обо всем остальном Джо упоминать не собирался. Брат формально оставался гражданином СССР:

– Мама впадет в психоз, если я хоть, словом, обмолвлюсь о беглых нацистах или агентах СССР, – Джо тряхнул головой, – я не в первый раз уезжаю, она привыкла, что я не живу в Париже. Нечего тянуть, решил, так делай…

Мать пила капуччино. Краем глаза Джо заметил привычный костыль Джованни:

– Он всегда его прислоняет к стулу, как сейчас… – он помахал деду и Кларе, – скажу все маме и выпью с ними кофе… – Джо не ожидал, что мать устроит публичный скандал:

– Если она не хочет разговаривать с тетей Кларой, это ее дело… – Джо присел напротив матери, – но мне она такого запретить не может… – он еще держал картонный стаканчик. Джо отхлебнул остывший кофе:

– Мама, – твердо сказал он, – я ухожу из Shell и возвращаюсь в Конго. Виллем подыщет мне должность на государственных шахтах… – темные, словно болотная вода, глаза матери сузились:

– Ты с ума сошел, – отозвалась Лаура, – у тебя докторская степень, отличная карьера. Почему ты решил выбросить все на помойку, Джо… – она ткнула сигаретой в дешевую пепельницу, – в Конго ты не заработаешь и десятой доли твоего оклада в Shell. Тебе надо восстановить родовой замок, Джо, ты не можешь так поступать… – она отодвинула пустую чашку, – сейчас в тебе говорит усталость. Поехали домой, ты отдохнешь и серьезно подумаешь … – Джо едва не отозвался:

– Сначала я должен восстановить свое доброе имя… – он подытожил:

– Я решил и будет так. Я подумал, мама, не беспокойся, – он поднялся, – давай, я провожу тебя до такси. Я еще посижу здесь с дедушкой и…

Джо едва успел отклониться от полетевшей в него чашки. Зазвенел разбитый фаянс, посетители за соседними столиками вытянули шеи:

– Предатель, – свистящим шепотом сказала Лаура, – как ты можешь при мне, твоей матери, упоминать эту авантюристку? Чтобы духу твоего не было в квартире, – она схватила сумочку, – ты мне больше не сын…

Джо стоял, опустив руки. По лицу текли слезы, он слышал перешептывание патронов. Кто-то коснулся его плеча:

– Ничего, милый… – тетя Клара обняла его, – садись сюда. Дедушка здесь… – Джованни устроился рядом, – я тебе мороженого принесу. Ванильное и карамель, как ты в детстве любил, да… – дед ласково привлек его к себе. Джо всхлипнул: «Да. Спасибо, тетя Клара».

Несмотря на почти родственные связи, как шутливо сказал Иосиф, братьям Кардозо не удалось добиться столика в Aux Charpentiers. Отмененная свадьба не освобождала месье Жироля от обязательства готовить обеды в «Рице». Временно заместивший отца Филипп, завидев близнецов, развел руками:

– Я бы и рад, ребята, но я не пойду против наших правил. Осталось две недели до каникул, – в конце июля и августе Париж вымирал, – все спешат побаловать себя хорошей едой, – он кивнул на вьющуюся по тротуару очередь.

Иосиф заметил:

– Вам надо резервировать столики, как делает ваша родня в Британии.

Филипп присвистнул:

– Тогда вы к нам попадете не раньше, чем человек полетит на Луну… – близнецы нашли свободное место в Brasserie Lipp на бульваре Сен-Жермен-де-Пре:

– Устриц нам не поесть, – Иосиф изучал меню, – но надо тебя покормить перед джунглями. Тамошняя кухня не отличается изысканностью. Вино тебе можно, сегодня не среда и не пятница… – в пятницу Шмуэль улетал в Асунсьон, с пересадкой в Мадриде. Тетя Марта снабдила его примерными координатами Адлерхофа:

– Эстансия находится здесь, – она поставила точку на карте, – в глуши, рядом с бразильской границей. Но я бы не советовала тебе появляться в поместье даже приватным образом… – записав адрес резиденции папского нунция в столице, тетя Марта пообещала:

– Августину мы все передадим. Он свяжется с тобой, вы договоритесь о рандеву. Его иногда отпускают в ближайший городок на рынок, пусть и под конвоем… – Марта хотела, дождавшись весточки от Максима, отправить сыну сведения о группе Ферелли:

– Пусть он попробует пробиться в их кураторы, – хмыкнула она, – так он окажется ближе к дому. Хотя для куратора он еще молод… – Марта не сомневалась, что юнцы Ферелли находятся на содержании у беглых нацистов. Она заметила Волку:

– Поездки в тренировочные лагеря боевиков, о которых рассказывал Джо, оплачиваются нашими старыми знакомыми. Макс еще на войне говорил о большом потенциале арабского движения за независимость. Они, что называется, сошлись на почве ненависти к Израилю… – Волк отозвался:

– Думаю, что Ферелли разминается. Юнцов ждут настоящие задания от Макса и Гладиатор, – он коротко улыбнулся, – то есть наш сын, в таком случае придется очень ко двору… – закончив разговор о Парагвае, Марта помялась:

– Шмуэль, – осторожно сказала она, – насчет польской девушки, Дануты, о которой говорил Джо… – отец Симон выслушал настоящую, как он думал, исповедь своего духовного воспитанника:

– Я не имею права раскрывать признания Джо, – подумал Шмуэль, – но вряд ли он сказал мне больше того, что знает тетя Марта… – Шмуэль попросил Джо извиниться перед матерью:

– Не надо разрывать родственные связи, – тихо заметил священник из-за бархатной занавеси кабинки, – твоя мама не виновата в таком поведении. В ней говорила не она сама, а ее болезнь. Мы должны быть снисходительны к страждущим… – Джо собирался покинуть семейную квартиру и переехать в отель на Монмартре, где жила Хана:

– Она твоя сестра, – добавил Шмуэль, – но Пьер твой брат. Ты надолго покидаешь Европу, расстаешься с семьей. Позволь им провести с тобой побольше времени… – Джо со вздохом согласился. Услышав имя Дануты, теперь сестры Даниэлы, Шмуэль твердо сказал тете:

– Я не верю в эту историю… – епископ помолчал, – она не может быть связана с русскими. Вы не были тогда в Мон-Сен-Мартене, а я был, тетя Марта… – он прошелся по комнате, – сестра Даниэла искренний человек. Она решила принять обеты в святом для каждого католика месте последнего упокоения наших праведников. Решила и последовала благой стезе, – Шмуэль перекрестился, – а если она не удержалась от соблазна, – он покраснел, – то даже великие отцы церкви грешили. Сестра Даниэла больше так не поступит. Джо с ней порвал и правильно сделал… – тетя согласилась:

– Правильно. Но мне кажется, что ее пострижение, – она пощелкала пальцами, – не больше, чем дымовая завеса. Русский, синьор Антонио, ее куратор. Он привезет ее в Южную Америку, чтобы подсунуть в твою постель. СССР хочет знать о твоих планах и о планах Ватикана… – Шмуэль неожиданно широко улыбнулся:

– СССР меня недооценивает меня, тетя Марта. Обеты есть обеты, я никогда не сверну с указанной мне Иисусом дороги… – он отогнал мысли о Еве:

– Ради нее я бы свернул, – мучительно понял Шмуэль, – но такого никогда не случится… – расспросив племянника о чернокожей девушке, виденной Джо в Конго, Марта выяснила, что священник понятия о ней не имеет:

– Судя по описанию, это была Светлана, то есть Сара, – сказала она Волку, – хотя теперь неясно, где ее искать. Нехорошо так говорить, но надеюсь, что слежка Гувера за движением пастора Кинга принесет плоды… – Волк отозвался:

– Они очень рискуют, опять отправляя ее в Америку. Судя по словам Пети, она почти вспомнила, кто она такая на самом деле… – Марта помолчала:

– Вспомнила и заставила себя забыть. Русские ее держат на гипнозе, ее настоящие воспоминания давно уступили место лжи, то есть вывернутой наизнанку правде… – Шмуэлю хотелось спросить у брата, не пишет ли ему Ева, однако священник оборвал себя:

– Это никакого отношения к делу не имеет. Ева посылает мне весточки, но мы с ней друзья и никем другим не станем… – попробовав вино, Иосиф кивнул:

– Белое к сырной тарелке и луковому супу, а к петуху в вине мы закажем бордо… – они сидели на улице, в теплом сиянии парижского вечера. Подмигнув торопящейся мимо брюнеточке в короткой юбке, Иосиф благодушно заметил:

– Тетя Марта рассказала мне о сестре Даниэле… – Шмуэль что-то пробормотал, – я тебя спрашивал, нет ли хорошеньких послушниц. Ты от меня скрыл красотку, – он пыхнул дымом, – хотя выяснилось, что красотка – подстилка русских… – Шмуэль взял у брата сигарету:

– Злословить запрещают и Ветхий и Новый Заветы, – холодно сказал он, – нельзя ходить сплетником в народе своем. Мать сестры Даниэлы – героиня Израиля, она сражалась в Варшавском восстании с нашей мамой… – капитан Кардозо пожал плечами:

– Я атеист и я обязан позаботиться о твоей безопасности, падре, – он потрепал брата по плечу, – не забывай, что тебя никто не лишал израильского гражданства.

Шмуэль давно получил ватиканский паспорт, но не отказался от старых документов.

– Ты моя ответственность, – брат рассмеялся, – я твой сторож, как ты был моим в Африке, – он налил Шмуэлю белого бордо.

– Я могу ее проверить, – небрежно заметил брат, – я появлюсь в Риме на несколько дней, якобы по делам курии. Если наша монахиня задалась целью залучить тебя в постель, она такой возможности не упустит… – Шмуэль ткнул окурком в пепельницу:

– Я тебе запрещаю, – коротко отозвался он, – нельзя сбивать с пути слепого, как учит нас Писание, нельзя подвергать человека, стряхнувшего путы плотских соблазнов, еще одному испытанию. Хватит об этом, – решительно добавил епископ, – я не собираюсь поддерживать слухи, не имеющие под собой никакого основания… – брат принялся за сырную тарелку.

Иосиф неслышно буркнул: «О чем ты, святоша, еще пожалеешь».

Сквозь тонкие гардины пробивалось полуденное солнце.

Гостиница Ханы стояла по соседству со станцией метро Abbesses, в узком переулке, карабкающемся на вершину холма. Девушка весело говорила, что знает район до последнего камня:

– Здесь жил Аарон, когда работал в Париже, – ее каблуки цокали по булыжнику, – до войны здесь пела Момо, – они с Виллемом нырнули в прокуренный бар.

– Дате, – парень за стойкой расплылся в улыбке, – добро пожаловать домой… – он пустил по темному дубу два стакана перно, – фортепьяно и аккордеон без тебя заскучали… – на Монмартре Дате не была звездой Бродвея и Голливуда:

– Я здесь выросла, – она выбрала аккордеон, – подростком пела я по барам, как Момо. Здесь я дома… – Дате уселась на расшатанный стул, – я могу быть собой, а не играть роль, как рядом с Краузе… – ей не хотелось думать о немце.

Черное платье обнажало острые коленки. Она пела старые песни Момо, хрипловатым, низким голосом:

– Я ни о чем не жалею, – поймав тоскливый взгляд Виллема, Хана отвела глаза, – надо жить здесь и сейчас… – ее долго не отпускали с маленького подиума, завешанного старыми киноафишами. Аннет Аржан носила старомодное декольтированное платье: «Человек-зверь, 1938 год».

По дороге в отель Хана показала Виллему одну из мастерских, где работала мадемуазель Аржан:

– Она еще застала стариков, – задумчиво сказала Хана, – помнивших Модильяни. Она позировала Сюзанне Валадон, став одной из последних ее натурщиц, ее писали Пикассо и Жорж Брак… – Хана добавила:

– Я тоже бегала на сеансы в студенческие годы. Для актрисы это хорошо, – она коротко улыбнулась, – лучше чувствуешь тело… – крепкая рука Виллема лежала в ее узкой ладони:

– Не волнуйся, – внезапно сказал кузен, – о Джо я позабочусь. Он мой ровесник, – Виллем помолчал, – но я чувствую себе старше своих лет. Это Африка, – барон усмехнулся, – у нас один год идет за пять.

Они пока избегали разговоров о будущем:

– Но и с тетей Мартой я такого не обсуждала… – устроившись в сбитой за ночь постели, Хана курила первую утреннюю сигарету, – мы вообще не упоминали о делах…

О Краузе на девичьем полднике, как сказала тетя Марта, речь не заходила:

– Я не хочу о нем вспоминать, – Хана сладко потянулась, – не хочу думать об Иосифе… – к ее облегчению, старший близнец Кардозо обходил девушку стороной, – о Генрике и вообще обо всем, что случилось раньше… – она взглянула на хрупкое запястье:

– Только о нем я забыть не могу, – сердце закололо, – не могу и не забуду… – за кофе в кондитерской Fauchon тетя ласково сказала Хане:

– Поезжай в Конго, как собиралась. Виллем обеспечит тебе охрану, – она внимательно взглянула на девушку, – навестишь Джо на шахтах, поработаешь с Аароном и Тиквой. У тебя сейчас есть время на путешествия…

Съемки нового фильма о Бонде начинались в ноябре, в Лондоне. Хана должна была поселиться в Хэмпстеде, у Джованни с Кларой:

– Поезжай, – повторила тетя, – привезешь новости о внуке. Они будут скучать по Джо, а письма оттуда идут долго… – сверившись с блокнотом, Марта заметила:

– Мы с Волком тоже будем в Лондоне, – она помолчала, – если не случится ничего непредвиденного, но при нас останутся только Ник с Полиной. Питер поедет на производство в Ньюкасл… – перелистнув страницу календаря, Марта добавила:

– Пора бы ему вернуться из Бретани, мы скоро улетаем в Израиль… – Хана поиграла чайной ложкой:

– Я ничего не могу сказать Виллему, – вздохнула девушка, – получается, что я его обманываю. Он не знает о Регине, о случившемся в Далласе, обо мне и Джоне… – хрупкая шея девушки дернулась. Марта привлекла ее к себе:

– Не загадывай, – шепнула женщина, – что будет, то и будет. Когда мы с покойным дядей Питером встретились за линией фронта, я потом считала, что он погиб в бомбежке. Той ночью, – Марта обняла Хану, – я тоже ничего не загадывала, а вот что вышло. Ты тоже не знаешь своего будущего… – Хана кивнула:

– Не знаю. Но, – она собралась с духом, – что будет с Краузе, если все… – она повела рукой, – серьезно. Я не смогу лгать, тетя Марта, не смогу притворяться перед ним… – Хана покраснела, – то есть перед Виллемом… – Марта повторила:

– Посмотрим. Пока надо разобраться с происходящим сейчас, милая… – в переулок доносился шум утреннего рынка. Лотки ставили у входа в метро.

Дверь заскрипела, веселый голос сказал:

– Кофе в постель, милая, и фрукты для тебя. О себе я тоже позаботился, – Виллем удерживал картонный поднос со стаканчиками кофе, – купил круассаны с шоколадом и миндалем… – он носил потрепанные джинсы и белую футболку:

– Встал с постели и пошел, – утром он поцеловал дремлющую Хану, – в Леопольдвиле я всегда так делаю. Правда, у меня в коттедже есть бассейн, в майке я хожу именно туда… – Хана хихикнула:

– Дядя Авраам рассказывал, что в Кнессет депутаты являются чуть ли не в шортах… – Виллем отозвался:

– В таком случае из меня выйдет не плохой депутат. Но на официальные встречи я, разумеется, хожу в костюме…

Директор Горной Школы, после обеда с Виллемом, согласился принять осенью трех стипендиатов фонда де ла Марков:

– Надо отыскать главу медицинского факультета Сорбонны, – напомнил себе Виллем, – Маргарита обещала с ним поговорить, нельзя оставлять дела незавершенными… – он велел себе пока не думать о кузине:

– Когда от нее придет весточка, – тетя Марта считала, что это случится довольно скоро, – я первым полечу за ней в СССР и тетя Марта меня не остановит… – присев на кровать, Виллем потянул к себе Хану:

– Тебе клубника и черешня, белая, как ты любишь… – он него пахло кофе, табаком и выпечкой, уютным ароматом летнего утра:

– Иди в душ, – озабоченно сказал Виллем, – полдень на дворе, а у тебя еще репетиции и занятия… – днем Хана ездила в учебный корпус Парижской консерватории, – только дай я тебя поцелую… – он прикоснулся губами к припухшим, раскосым глазам, к короткому ежику черных волос:

– Она приедет в Конго, как обещала, – понял Виллем, – скоро я опять ее увижу. Но мы не знаем, что случится дальше… – он не хотел говорить о таком с Ханой:

– Мы друг друга не любим, – вздохнул Виллем, – то есть пока не любим. Незачем тратить время на пустую болтовню… – завернувшись в белый шелк кимоно, Хана прошлепала в ванную комнату:

– Не загадывай, – он высыпал клубнику на тарелку, – что будет, то и будет.

– Это больничный заяц, тетя Марта, – деловито сказала Мишель, – надо его отнести в игрушечную комнату… – Марта пощекотала девочку:

– В игровую. Игрушечная в твоем кукольном домике, милая… – шахтеры подарили младшей дочке месье Монаха искусно выточенную копию особняка доктора Гольдберга:

– Здесь тоже есть кукольный домик, – сообщила девочка Марте, – только пластмассовый, для Барби, а у меня деревянный. В нем даже постельное белье настоящее, а у кровати лежит Гамен, – девочка повертела зайца, – как будто все, по правде. Тетя Марта, – горестно сказала Мишель, – это я виновата, что тетю Маргариту украл плохой дядя… – пухлые губы задрожали. Марта отставила саквояж с вещами девочки:

– Иди сюда, – она устроила Мишель у себя на коленях, – нет, конечно, милая. Я обещаю, что мы найдем тетю Маргариту и вернем ее домой… – Мишель уткнулась лицом в ее плечо:

– Я виновата, – девочка хлюпнула носом, – но я не знала, что дядя плохой. У него была лодка, он обещал мне Барби…

В разговоре с Монахом в госпитальной курилке Марта заметила:

– Не волнуйся. Во-первых, Паук не стал бы фотографировать Мишель, она для него расходный материал. Во-вторых, если он и сделал ее снимки, он понятия не имеет, кто она такая… – Мишель, по ее словам, только сказала, как ее зовут, – не забывай, что Кепка считает Ладу погибшей… – Гольдберг выпустил дым в форточку:

– Маргарита не сообщила ему фамилию Мишель, – задумчиво ответил он, – она всегда была осторожна. Вряд ли Паук понял, что Маргарита знает девочку… – Ладе Гольдберг сказал, что дочка отравилась лимонадом:

– Я не хочу ее волновать, – объяснил он Марте, – не хочу обсуждать такое по телефону. Дома мы поговорим, хотя для нее такое будет тяжело…

Лада до сих пор опасалась приезда в Мон-Сен-Мартен кого-то из русских:

– У вас много паломников, – согласилась Марта, – в толпе можно затеряться. Учитывая, что у них есть агенты в Риме, вам надо быть начеку.

Гольдберг получил описание так называемой сестры Даниэлы и синьора Антонио.

– Мы проследим за приезжающими, – пообещал он Марте, – девушка навещала городок, я ее помню… – Монаха отпускали из госпиталя Отель-Дье с жесткой повязкой на ребрах. О его травме Лада тоже не знала:

– Она за меня боится, – вздохнул Эмиль в разговоре с Мартой, – учитывая, что Кепка жив и здоров и он один раз пытался от меня избавиться… – Гольдберг помолчал:

– Ясно, что в Нюрнберге он хотел меня отравить, потому что Роза тогда еще была жива… – теперь им оставалось только ждать. Эмиль тоже считал, что Маргарита найдет способ послать весточку на запад:

– Судя по рассказам Джона, преступная лавочка, которой заправляет Кардозо, устроена в сердце пустыни, – заметил он, – корреспонденция оттуда проходит через руки КГБ. Маргарите не разрешать отсылать статьи в западные журналы… – Марта отозвалась:

– Она настоит на своем. Кардозо мерзавец, но гениальный врач. Он разрешит Маргарите печататься, он понимает, что иначе ее развитие, как ученого, окажется под угрозой… – Эмиль выкинул сигарету в урну:

– Врачей не судили, – неожиданно сказал он, – я имею в виду заключенных врачей, работавших в лагерных госпиталях. Я не был в лагерях, я не имею права рассуждать о случившемся там, но разговоры насчет отсутствия выбора – ерунда, – он смотрел на яркий парижский день в окне, – выбор есть всегда, Марта. Маргарита, – Эмиль запнулся, – примет единственно правильное решение, буде она окажется в таких… – он поискал слово, – обстоятельствах. Она врач моей выучки, она не поступит иначе, не предаст свою честь… – Марта покачала головой:

– Кардозо и не поручит ей ничего… – она затянулась сигаретой, – ничего из того, что покажется ей подозрительным… – Марта ожидала, что Маргарита не поймет, чем занимается Кардозо.

Гольдберг кивнул:

– Девочка всегда считала его героем, – мрачно сказал Эмиль, – он навешает ей лапши на уши насчет благодарности СССР. Он сделает вид, что работает в экспериментальном институте, вдалеке от шума больших городов. Сомнительные операции Кардозо ей не покажет, и не станет распространяться о настоящих заданиях тамошнего персонала. Но я уверен, что рано или поздно Маргарита узнает, что происходит на самом деле… – Марта погладила Мишель по темным кудряшкам:

– Ты ни в чем не виновата, милая. Маргариту мы обязательно спасем и привезем домой… – девочка потерлась носиком о ее ухо:

– Вы как рыцарь, тетя Марта, – зачарованно шепнула малышка, – Маргарита рассказывала, как папа и шахтеры прятали ее в подвалах замка. Она играла, что она принцесса и живет в заключении, а потом рыцарь ее освободит, – Марта поцеловала теплую щечку.

– Твой папа и все жители поселка стали рыцарями, милая. Они выполняли свой долг, что делаю и я, каждый день… – Мишель с сожалением взглянула на зайца:

– Он подружился с моим медведем, – заметила девочка, – но теперь придется оставить его в больнице… – Марта покачала ее:

– Я тебе сошью зайца, – пообещала она, – мадам Дарю, консьержка, собирает обрезки тканей. У нее наверняка найдется кусочек серого меха. Повезешь домой еще одного друга… – Мишель обняла ее за шею:

– Приезжайте к нам, тетя Марта, – выдохнула девочка, – с вами так хорошо… – малышка добавила:

– У нас сейчас живет Ник, – в карих глазах заиграли искорки смеха, – вы знаете, что Роза с ним переписывается, а Элиза пишет Моше.

Марта подмигнула ей: «Сплетница».

Спрыгнув с ее коленей, Мишель подхватила саквояж:

– У нас нет мальчиков, – со знанием дела сказала она, – то есть их много, но они все поселковые, мы их знаем. Элиза поедет в Израиль, она хочет служить в армии. Я тоже поеду, – добавила Мишель, – когда подрасту… – Монах ждал их в госпитальном вестибюле. Маленькая ладошка девочки лежала в руке Марты:

– Она похожа на Эйтингона, – подумала Марта, – но Мишель не его дочь, она ребенок Эмиля. Дети за отцов не отвечают, никто ни о чем не узнает. У меня не было дочки, – пожалела она, – но маленькая Марта моя крестница, все равно, что дочка. Она обязательно вернется домой, хотя она большая, ей пятнадцать, как Полине. И Теодор-Генрих с Машей найдутся. Феденька у них есть, пусть теперь появится Анечка, как у Монаха…

В гулком вестибюле, она неожиданно увидела именно Полину. Девочка с недовольным лицом маячила за спиной Маленького Джона:

– Он что здесь делает, – удивилась Марта, – он должен быть у Люксембургского Сада, в резиденции Службы Внешней Документации… – французские коллеги поделились с Мартой материалами о левых активистах, – он сверяет данные с нашими сведениями о группе Ферелли… – Марта даже остановилась:

– Тем более, что здесь делает Волк… – муж говорил с прислонившимся к колонне Гольдбергом. Завидев отца, Мишель заторопилась к нему. Марта опустила саквояж девочки на кафельный пол:

– Что случилось, – она заставила свой голос звучать спокойно, – почему вы все приехали… – перед ее носом оказалась сегодняшняя «Юманите». Марта слышала голос мужа откуда-то издалека:

– Он просит меня не волноваться, – женщина изучала черно-белую фотографию, – что Питер делает в СССР… – она прочла заголовок заметки:

– Дюмон-Дюрвиль» привез товары для советской кондитерской промышленности. Наш корреспондент взял интервью у молодого матроса, товарища Сержа Гренеля… – товарищ Серж Гренель, ради снимка переодевшийся в белую рубашку, широко улыбался:

– Он оставил письмо, тетя Марта, – донесся до нее почти плачущий голос Полины, – держите конверт… – Марта покрутила измятое послание:

– Простите, – отчаянно добавила Полина, – это наша с Пьером вина.

Волк сварил жене кофе, хотя Марта заявила, что справится без его помощи:

– Я накормила десяток человек, – мрачно сказала жена, – истинно, мама была права. В такие дни надо занимать руки, чтобы дать голове покой…

С довоенных времен Марта помнила сосредоточенное лицо матери, склонившейся над кухонной доской. Анна стучала ножом:

– За хлопотами у плиты я продумывала детали операций, – призналась мать, – поэтому салат я всегда нарезала мелко, а ты удивлялась такой тщательности…

Марта обнаружила, что она планирует будущую миссию в СССР, стоя над фаянсовой ступкой прошлого века. Заглянувший на кухню Волк забрал у нее пестик:

– Петрушку больше толочь не надо, – ласково сказал он, – у тебя получился хороший соус… – петрушка превратилась в зеленое озерцо.

Петровский пост закончился. Марта сделала томатный суп со сливками и парижский салат с говядиной. Полина помогала ей, виновато пряча глаза:

– Все равно мы бы его не остановили, – поняла Марта, – Питер этим и всем остальным пошел в отца… – она знала об упорстве сына:

– Если он что-то решил, он все сделает. Питер никогда не останавливался перед трудностями, и Волк перед ними не пасует… – она коснулась руки Полины:

– Ничего страшного, милая, – устало сказала Марта, – я понимаю, что вы хотели, как лучше… – она помолчала:

– Тогда, в госпитале, ты об этом хотела со мной поговорить… – Полина вытерла ладонью покрасневшие глаза:

– Лук злой, – девочка сглотнула слезы, – да, об этом, но он тогда еще ничего не сделал, а только собирался, тетя… – Марта зажгла сигарету:

– Он долго запрягает, но быстро ездит, – сказала она по-русски, – но вашей вины в случившемся нет… – то же самое услышал и приехавший на рю Мобийон Пьер:

– Джо решил остаться дома, – нарочито бодро сказал юноша, – я имею в виду до отлета в Конго. Мама вроде сменила гнев на милость и даже извинилась перед ним за сцену в парке… – Пьер никому не говорил, что он боится отъезда Джо:

– Мама только стала лучше себя чувствовать, со свадьбой, с надеждой на внуков, – вздохнул юноша, – а теперь все опять может вернуться на круги своя… – он помнил времена психоза матери:

– За ней надо было следить, прятать ножи и все острое, но ведь она может позвонить любому из старых товарищей по Сопротивлению и достать пистолет… – Пьер не хотел думать о последствиях такого звонка:

– Я не успею ничего сделать, если я вообще буду дома, а не на работе, – сказал себе юноша, – и кроме ножей, есть еще и окна. Один раз мама пыталась выпрыгнуть из окна, значит, может случиться и второй… – Пьер ненавидел себя за то, что берет неурочные дежурства:

– Мне страшно, – понял он, – страшно ночевать с ней под одной крышей. Но она моя мать, я не могу бросить ее одну и снимать студию на Монмартре, где жил Аарон… – Пьеру иногда хотелось поступить именно так. Дед давно сказал, что Пьер должен немедленно позвонить в Лондон, в случае, как выразился Джованни, затруднений:

– Дедушке семьдесят пять лет, и он инвалид, – угрюмо подумал юноша, – пока он сюда долетит, пусть и с тетей Кларой, может случиться все, что угодно.

По дороге в пятый аррондисман Пьер готовился к разносу от тети, но Марта только развела руками:

– По крайней мере, мы теперь знаем, какие еще таланты ты унаследовал от покойного отца… – Марта коротко усмехнулась, – будешь нашим парижским Фокусником, пока настоящий застрял в СССР… – о кличке Павла Юдина они знали от Маленького Джона:

– Питер постарается отыскать Павла, – по словам Полины, она передала Питеру все нужные сведения, – и позаботиться о нем и девочках Эмиля, – Марта приняла от мужа кофе, – может быть, он даже увидит Марту… – Волк бесцеремонно поднял ее с плетеного кресла:

– У меня на коленях посидишь, – улыбнулся он, – пока в доме покой и тишина… – старшие после обеда отправились отдыхать. Молодежи Марта велела найти себе занятие. Иосиф с Маленьким Джоном ушли пешком в особняк Службы Внешней Документации. Шмуэль поехал в посольство Парагвая. Южноамериканцы посылали копии его верительных грамот в столицу, Асунсьон:

– Шмуэль вне подозрений, – напомнила себе женщина, – он отец Кардозо, но это распространенная фамилия. Вряд ли бывшие нацисты окопались в тамошнем министерстве иностранных дел… – Марта все равно велела племяннику не болтаться в столице дольше необходимого:

– Иначе туда приедет какой-нибудь подручный господина Ритберга фон Теттау, вроде Рауффа, – Марта поморщилась, – а он сразу тебя узнает… – Шмуэль и сам не собирался сидеть в Асунсьоне:

– Я апостольский викарий, – заметил он, – но я прежде всего священник. Мое место не на приемах, а рядом со страждущими… – Пьер увел Полину в музей Клюни:

– Они бы и Мишель с собой взяли, – вспомнила Марта, – но бедняжка еще напугана, она отказалась расставаться с отцом… – Мишель тихо возилась с игрушками в гостиной:

– Я ей круассан дал, – Волк покачал Марту, – девица все время жует, как наши парни в ее возрасте… – Марта заставила себя не плакать:

– У нас теперь нет парней, – она отпила кофе, – нам остается только ждать их, милый… – Волк поднес зажигалку к ее сигарете:

– Ларчик «Юманите» открывался просто, – заметил он, – хватило пары звонков в редакцию и имени покойного Маляра… – капитан «Дюмон-Дюрвиля» оказался старым коммунистом:

– Он сражался в Сопротивлении, – добавил Волк, – кроме ванили, он возит на продажу подержанное барахло… – в этом Волк был уверен, – но французские коммунисты не против свободной торговли… – Марта неожиданно весело сказала:

– Питер тоже, наверняка, потащил в Ленинград розничный товар. Он не упустит прибыли, даже в таких обстоятельствах. Но, думаю, «Дюмон-Дюрвиль» больше не увидит матроса Гренеля…

Над черепичными крышами клонилось за горизонт солнце. Небо Парижа словно купалось в расплавленном золоте:

– Зато увидим мы, – Марта выпрямила спину, – я уверена, что Питер вернется домой, милый. Все наши мальчики вернутся… – привалившись головой к надежному плечу мужа, Марта послушала ровный стук его сердца:

– Вернутся, – повторила она, – и очень скоро.