Читать книгу Вельяминовы. За горизонт. Часть вторая. Том третий - Нелли Шульман - Страница 3

Июльское солнце заливало вымощенную булыжником узкую улочку на задворках вокзала Термини. Тощий кот, лежавший в тени старого скутера, потянулся, царапая когтями камни. Парни за хлипкими столиками дешевого кафе тянули холодную колу, дымя папиросками, шлепая картами по шаткому столу. Проржавевший фиат пропыхтел по улице, распугивая клюющих всякую дрянь голубей. Кот, оживившись, протяжно мяукнул. Кто-то из парней лениво кинул в его сторону жестяную пробку от бутылки:

– Пошел отсю… – юноша не закончил.

В конце улицы показалась высокая девушка в чем-то белом. Вороные волосы она закрутила в строгий узел. Под мышкой у девицы виднелся студенческого обличья портфельчик из потрескавшейся кожи:

– Синьорита, кофе, – наперебой закричали парни, – лимонад, кока-кола… – девушка независимо вскинула голову, – мороженое, синьорита, сегодня вечером у фонтана Треви… – голоса угасли.

Девушка поравнялась со столиками. Поверх монашеского покроя платья висел деревянный крест на суровом шнурке. Она носила разумные черные туфли на плоской подошве.

Не обращая внимания на парней, сверившись с бумажкой, послушница нырнула в облупившуюся арку двора. Скрывшись из вида, Данута первым делом щелкнула зажигалкой. В женском университете святой Марии Ассунты курить, разумеется, не разрешали:

– Некоторые девчонки покуривают, например, Лаура… – Данута присела на нагретые солнцем ступени подъезда, – но не в общежитии, а в городе… – она иногда ловила запах табака от волос и одежды соседки:

– Если Лаура и поняла, что я курю, – девушка закрыла глаза, – то она ничего никому не сказала, иначе меня давно бы вызвали к матроне. Ладно, в обители найдется укромное местечко для сигареты… – эти выходные для Дануты были последними из вольных, как выражалась девушка. В понедельник она приносила обеты бедности, послушания и целомудрия в польской церкви в Риме, храме святого Станислава Краковского:

– Его преосвященство епископ Кардозо придет на церемонию, – окурок рассыпался искрами, – он едет в Парагвай, но пока мне не удалось пробиться к нему в экономки… – Данута, в общем, и не предлагала ничего такого. Она хорошо знала монашескую иерархию:

– Меня не меньше года продержат в обители, – после пострижения она переезжала под крыло к сестрам-кармелиткам, – потом я смогу просить о переводе в Южную Америку… – Данута и не собиралась долго болтаться в монахинях:

– Джо сейчас в Риме, – она поймала себя на улыбке, – мы свяжемся с израильтянами. Он говорил, что его родственник работает в Моссаде. У Джо есть сведения о беглых нацистах. Израиль всегда даст нам приют… – вчера в келье общежития, где Данута сейчас обреталась одна, раздалось два звонка. Лаура поздравила ее с будущим пострижением:

– У меня шестичасовой экзамен по древнегреческому языку, – вздохнула товарка, – мне отсюда никак не вырваться, – Лаура проводила семестр в Болонском университете, – но я желаю тебе твердости на избранном пути.

Положив трубку, Данута усмехнулась:

– Она мне завидует. Она досрочно закончила университет и начинает докторат, но в пострижении ей упорно отказывают… – Лаура подавала прошение за прошением, однако успеха так и не добилась.

– Сестры считают, что я еще молода, – заметила девушка перед отъездом в Болонью, – но это недостаток, пропадающий с годами… – она скрутила в узел темные, шелковистые волосы:

– После защиты я отправлюсь в Южную Америку, – заметила соседка, – я уверена, что там нет такой бюрократии, как в Риме… – Лауру не принимали даже в послушницы:

– Но я уже послушница, – Данута поднялась, – посмотрим, что от меня надо товарищу Матвееву… – она скривила губы, – понятно, что. Но обещаю, что в это в последний раз…

Второй звонок сделал незнакомый Лауре мужской голос с римским акцентом:

– Он сказал, что меня ждут здесь в три часа дня, – вытерев пот со лба, Данута нашла нужный подъезд – надеюсь, в квартире работает вентилятор… – жара в Риме приближалась к сорока градусам. В темной парадной пахло мочой и кошками:

– Какие вентиляторы, – Данута взбиралась на четвертый этаж, – Советский Союз экономит деньги на безопасных квартирах… – она три раза нажала на грязную кнопку звонка.

К ее удивлению, дверь открыл не товарищ Матвеев и не Падре, которого Данута помнила по предыдущим встречам, а невидный, лысеющий парень лет тридцати. Он носил американские джинсы и затрепанную майку:

– Точно в назначенное время, милочка, – девушка узнала голос телефонного незнакомца, – по вам можно сверять часы. Хорошее начало, – он посторонился, – я ваш новый куратор, синьор Антонио… – он оскалил мелкие зубы:

– Можете звать меня Тони, на американский манер… – убрав протянутую ему руку, Данута сухо сказала:

– Очень приятно, уважаемый синьор. Где наш общий знакомый… – Скорпион проводил важную операцию в Париже:

– О чем ей знать не надо… – Антон Петрович прошлепал на кухню, – нечего с ней церемониться, она теперь под моим началом… – он покосился на коридор. Дверь в спальню была открыта:

– Во всех отношениях, – довольно подумал Антон Петрович, – не стоит отказываться от приятных бонусов… – загудела газовая плита, он пожал плечами:

– Он сейчас занят. Присаживайтесь, синьора Монахиня, – он указал на ободранный табурет, – кофе у меня получается отличный. Позвольте мне вас побаловать, – он взялся за чашки. Закатив глаза, Данута отозвалась:

– У меня мало времени, синьор Антонио… – русский кивнул:

– Обещаю, что наша сегодняшняя встреча не затянется… – Джо ждал ее в семь вечера у замка Святого Ангела:

– Ладно, – хмыкнула Данута, – хорошо, что товарищ Матвеев не явился сюда лично… – она предполагала, что Джо опять снял комнату где-то в Трастевере:

– О нем упоминать нельзя, русские не знают, что он здесь… – девушка приняла свой кофе: «И не узнают».

Антон Петрович, в общем, был не в курсе деталей парижской операции. На совещании, устроенном перед отъездом, он только услышал, что миссия Скорпиона ожидается непростой. Товарищ Матвеев расхаживал с указкой перед фотографиями парижских улиц, пришпиленными на пробковую доску:

– Наша цель, – участникам не сообщали имя объекта, – судя по поступившей информации, будет жить здесь… – он ткнул в снимок элегантного дома на рю Мобийон, – а заседания конгресса, в которых участвует объект, проходят в Сорбонне, по другую сторону Люксембургского сада… – сведения о передвижениях объекта, как Саша думал о докторе Кардозо, поступили от Моцарта:

– Дракона сейчас трогать нельзя, – в разговоре с Сашей товарищ Котов сомкнул кончики сильных пальцев, – учитывая, что он сдал нацистов… – Шуман, сидящий в западногерманской тюрьме, ожидал суда, – он может сдать и тебя, он неуравновешенный человек…

Саша предложил заодно избавиться и от Дракона. Товарищ Котов потер решительный подбородок:

– С одной стороны, оставляя его в живых, мы рискуем тем, что он побежит к твоей кузине… – наставник криво улыбнулся, – с другой, имея в руках его невесту, мы обретем более сильный рычаг влияния… – весенний ветер пах теплом.

Саша приехал на дачу товарища Котова на майские праздники:

– В Куйбышев я загляну в июне, перед операцией, – решил он, – покупаюсь в Волге, схожу на рыбалку. Мышь оттуда уезжает, она теперь будет торчать на Полигоне, где летом только сырость и комарье…

Досрочно закончив училище, Мышь блестяще сдала экзамены на физический факультет МГУ. Учиться подопечная намеревалась заочно, однако на сессии она хотела приезжать в столицу. Саше это было только на руку:

– Она приучится ко мне, а через три года мы сходим в ЗАГС, только настоящий… – он ожидал, что Мышь ему не откажет:

– Она будет счастлива, что я обратил на нее внимание, – хмыкнул Саша, – как говорит товарищ Котов, влюбленная дурнушка на все готова ради предмета любви. Мать Мыши не поленилась притащиться в Советский Союз, желая спасти ее отца… – через три года он хотел стряхнуть с себя нынешнюю супругу:

– Баба с воза, кобыле легче, – товарищ Котов разлил пахнущий зверобоем чай, – но, учитывая побег юного мерзавца, – он помолчал, – Невеста рискует пожизненным тюремным заключением… – Саша сочно отозвался:

– Хоть бы ее вообще повесили, товарищ Котов. Потеря для человечества небольшая, а безопасный адрес в Лондоне не стоит того, чтобы Пиявка всегда болталась рядом со мной… – о появлении в Британии графа Хантингтона им тоже сообщил Моцарт:

– Ради своих таблеток он готов на все, – весело сказал товарищ Котов, – он получил очередной «Грэмми». Жаль, что он не композитор, иначе его непременно ждал бы «Оскар» … – маэстро рассказал и о будущем венчании доктора Кардозо. Саша с товарищем Котовым долго сидели над подробным планом Парижа:

– Учитывая, что с ней на рю Мобийон будет обретаться толпа родственников, – наставник повел дымящейся сигаретой, – включая твою кузину, приближаться к тем краям тебе опасно, – он задумался, – в Сорбонне тоже будет не протолкнуться от докторов.

Им оставался Люксембургский сад и тщательно выбранный будущий отель Саши, приличная гостиница по соседству с Пантеоном.

– Корабль в Гавре будет стоять на всех парах, – наставник задумался, – нужное средство и большой чемодан у тебя при себе, но вряд ли она появится в Люксембургском саду после темноты, а днем в парке много публики… – не упоминая имен, он рассказал Саше о довоенном похищении Джульетты Пойнц:

– Одна из успешных операций твоего отца, – он потрепал Сашу по плечу, – но я думаю, что доктор Кардозо сделана не из камня. Она примет твое приглашение на чашку кофе… – наставник выложил перед Сашей черно-белую фотографию:

– Он тоже, разумеется, приезжает на свадьбу. Его ликвидация вопрос времени… – бывший Монах и на послевоенных снимках не избавился от цепкого взгляда партизана, – сейчас не трать на него силы, но будь осторожен, учитывая, что твое описание имеется на западе… – Саша вздохнул:

– Я уверен, что мерзавцу помогли бежать Фокусник и его дружок Лопатин. Лопатин служит в Кронштадте, у него есть доступ к моторкам, а Фокусник не случайно оказался в городе именно в это время, – он заметил тень в темных глазах товарища Котова.

– Но доказать мы ничего не можем… – Наум Исаакович не сомневался, что все именно так и случилось, – Фокусник утверждает, что провел новый год в дружеской компании… – Эйтингон понимал, почему Павел не подался на запад:

– Он человек чести, он никогда не бросит Анюту и Наденьку, где бы они ни были. Значит, они живы, но, как и где их искать… – Эйтингон, разумеется, не мог передавать с Сашей никаких конвертов:

– Я бы и не попросил помощи у Гольдберга и проклятой Марты, – гневно подумал он, – но фон Рабе жив и мне надо с ним связаться… – от Саломеи он знал адрес безопасного ящика Максимилиана в Цюрихе:

– Невеста возьмет мой конверт, – понял Наум Исаакович, – остается надеяться, что она успеет отправить его по назначению до ареста… – он хлопнул ладонью по карте Парижа:

– Я уверен, что тебе все удастся, – профессор Кардозо с нетерпением ждал дочь, – если девушка окажется в СССР, тебе полагается очередной орден… – Саша кисло сказал:

– Однако Рабе мы так и не нашли. Но они здесь… – серые глаза Скорпиона блеснули холодом, – Моцарт не преминул бы упомянуть, что они добрались до запада, – Наум Исаакович хмыкнул.

– Моцарту тоже не все рассказывают. Кстати, Дракон с нами не искренен до конца. Думаю, что сдал Шумана вовсе не он… – Эйтингон полистал пестрый голливудский журнальчик, – а его сестра… – Саша даже закашлялся:

– Она актриса, певица, какое она имеет отношение к… – товарищ Котов показал ему фото:

– Самое непосредственное. Ее приятель, – Дате сняли на вручении премии «Грэмми», под руку с хорошо одетым парнем лет тридцати, – метит в депутаты бундестага, милый мой, но адвокат Краузе не так прост, как кажется… – запросив справку, Наум Исаакович узнал, что Краузе часто летает в Швейцарию:

– Штази не зря ест свой хлеб, агенты в Западной Германии работают отменно. Брунс станет одним из них… – он не подозревал парнишку в двойной игре, – что нам пригодится в будущем… – Эйтингон предполагал, что Краузе связан с беглыми нацистами:

– В его официальной биографии такого не упоминается, но его отец был членом НСДАП, – нужные документы нашлись в архивах ГДР, – Краузе был подростком, когда закончилась война. Наверняка, нацисты не бросили осиротевшего парня… – Саша скептически сказал:

– Она пьет, курит травку, и вообще, кто станет ей доверять?

Наум Исаакович изучал красивое лицо актрисы.

– У Розы тоже был такой взгляд, – вспомнил он, – так смотрят сидящие в подполье… – он закрыл журнал:

– Дальновидный человек, – коротко сказал Наум Исаакович, – в любом случае, я бы доверял ей больше, чем ее брату…

Антон Петрович знал, что Дракон, как звали агента, сейчас в Риме:

– Мне надо встретиться с ним, получить адрес левака Ферелли, объяснить, что он переходит под мою опеку… – Дракона пока решили законсервировать, – синьора Монахиня от меня никуда не убежит, я не тороплюсь… – он присел напротив девушки:

– Рассказывайте, милочка. Я с удовольствием послушаю последние ватиканские сплетни… – Антон Петрович широко улыбнулся.

Джо вернулся из Кастель-Гандольфо дневным поездом, оставив своего духовника в папской резиденции.

Павел Шестой, в прошлом году основавший комиссию по средствам массовой коммуникации и секретариат по диалогу с нехристианами, собирался реформировать церковь и дальше. Новоиспеченный епископ Кардозо по секрету сказал Джо, что папа хочет создать и секретариат по делам неверующих:

– Более того, – заметил за ранним завтраком его преосвященство, – инквизицию тоже переименовывают. Со следующего года святых отцов называют Конгрегацией доктрины веры… – отец Симон полил овсянку монастырским медом, – должен сказать, что не все инквизиторы этому рады… – Джо поинтересовался:

– Насчет беатификации дяди Виллема пока ничего не известно… – Шмуэль хмыкнул:

– Чудеса, происходящие после возносимых к нему молитв, документируются… – епископ задумался, – таких исцелений набралось несколько десятков, но это дело долгое… – процесс, по словам Шмуэля, осложнялся тем, что тело отца Виллема сожгли в печах Аушвица:

– Папа прислал подробные показания о его жертвенном подвиге, – добавил Шмуэль, – Волк тоже написал несколько сотен страниц, но они… – епископ упер палец в потолок трапезной, – скорее беатифицируют помешанную, заморившую себя голодом, как сестра Изабелла в Картахене…

Готовясь занять пост в Парагвае, Шмуэль основательно изучил открытые папки по возможным кандидатам в местные святые:

– Я должен знать, куда я еду, – объяснил он Джо, – еще работая в Конго, я стал подтягивать испанский и вообще, – он повел рукой, – занялся историей тамошней церкви…

Его святейшество хотел поговорить с епископом Кардозо о будущей работе с медиа, как выражался Шмуэль:

– Телевизор и кино наши помощники, а не враги, – сказал Шмуэль Джо, – неграмотные люди не читают газет, но даже в самые глухие места пришли фильмы, а скоро в деревнях появится и телевизор… – в Конго Шмуэль снялся в серии короткометражек с проповедями и уроками по основам католицизма:

– Кино показывали перед голливудскими лентами, – смешливо заметил епископ, – некоторые зрители решили, что Грегори Пек надел сутану…

Джо мог остаться в Кастель-Гандольфо и приехать в Рим через два дня, вместе с епископом. Они летели в Париж во вторник:

– Сегодня пятница, – Джо шел к мощным стенам замка Святого Ангела, – я сделал вид, что у меня деловые встречи в городе… – ему было стыдно лгать духовнику, да еще и в папской резиденции:

– Его святейшество меня благословил, – вспомнил Джо, – передал освященные четки для Маргариты, обещал молиться за наших будущих детей… – он полез в карман джинсов за сигаретами.

Джо твердо решил порвать и с Данутой и с русскими. Он собирался признаться во всем после свадьбы:

– Маргарита поверила в сказку о беглых нацистах, – вздохнул граф, – и даже тетя Марта купила историю, хотя она славится проницательностью. Я объясню, что в Гонконге мне было неловко говорить всю правду. Маргарита меня простит, она меня любит. Два раза она меня прощала, так случится и сейчас…

Не желая останавливаться в дорогом отеле, Джо обретался в монастыре епископа Кардозо, аббатстве Тре Фонтане:

– Но русские знают, что я здесь, – до отъезда в Кастель-Гандольфо его позвали к телефону в приемной монастыря, – а Дануте я сам позвонил, – его щеки заполыхали.

Джо жалел девушку, но сказал себе, что другого пути у него нет.

– Она принимает обеты, – пришло ему в голову, – может быть, Иисус и Дева Мария вернут ее на истинный путь, и она тоже разорвет связи с русскими, – голос телефонного собеседника был Джо незнаком.

– Но это был не месье Вербье, то есть Паук, – понял он, – внук Горского не знает итальянского языка… – сам Джо объяснялся по-итальянски кое-как:

– Но я услышал, что русский говорил с римским акцентом. Он извинился, перешел на английский… – только в английском Джо уловил тень знакомого ему говора:

– У Волка остался такой акцент, – хмыкнул он, – ясно, что кем бы ни был этот парень, он из СССР…

С русским он договорился встретиться завтра, получив от него адрес кафе рядом с вокзалом Термини:

– Самый паршивый район, – Джо знал окрестности, – они всегда снимают дешевые комнатушки по соображениям безопасности… – он собирался сказать русскому, что прекращает работать на СССР:

– Раз и навсегда, – Джо выбросил окурок в коричневый, обмелевший Тибр, – а что касается левацкого детского сада вкупе с арабами, то пусть русский сам с ними встречается. Я инженер и ученый, я влез в эти игры только ради спасения Маргариты…

Мать присылала в Бруней и Гонконг меню свадебного обеда и образцы тканей для украшения церкви:

– Она всем занимается сама, она и на милю не подпустит тетю Клару к венчанию, – хмыкнул Джо, – но, кажется, она оправилась и расцвела. Пьер не скоро женится, ему еще нет двадцати. Понятно, что мама ждет внуков… – Лаура обещала прилететь в Гонконг, к появлению на свет новорожденного. Джо оглянулся на гудящую пробку, забившую мост:

– Все будет хорошо, – сказал себе он, – родится мальчик или девочка, Наримуне или Эми. Маргарита права, мои страхи насчет влияния бомбы на потомство беспочвенны…

Привыкнув к паре неприметных мужчин, присланных из Лондона в Бруней, сопровождавших его и в Гонконге, Джо чувствовал себя незащищенным:

– Но я намеренно отказался от охраны… – за столиком кафе он увидел черные волосы Дануты, – объяснил, что я буду жить в обители и гостить в папской резиденции. Тетя Марта поворчала, ссылаясь на Черного Князя, то есть Боргезе, однако согласилась отозвать наблюдение. Ладно, не надо затягивать, я все скажу и распрощаюсь с ней навсегда…

Незаметно перекрестившись, Джо пошел к трепещущим на жарком ветру, холщовым зонтикам.

Пчела деловито жужжала над лужицей растаявшего мороженого в стеклянной вазочке. Сироп золотился на солнце, остывал нетронутый эспрессо. На пластике стола рассыпались лепестки увядшего цветка. Маленькие букетики на столах засохли от июльского зноя.

Данута не слышала гомона американских туристов по соседству, не замечала удивленных взглядов местных синьор, завершающих сиесту мороженым и кофе. Девушке в ее наряде не полагалось курить, тем более прилюдно.

Дым сигареты обжигал губы, Данута закашлялась:

– Наплевать. Мне все равно, что обо мне подумают. Мне вообще все равно, что случится дальше… – девушка пыталась выпрямить спину, побороться со слезами. Они текли по щекам, капали на стол, прямо в мороженое. Пчела, недовольно загудев, улетела.

Данута сглотнула:

– Я думала, – голос девушки сорвался, – думала, что ты меня любишь, Джо, что мы останемся вместе… – он залпом допил кофе:

– Я тебя не люблю и никогда не любил, – коротко отозвался мужчина, – ты знаешь, почему мы… – он поискал слово, – сошлись, зачем тебя подложили мне в постель… – Джо подумал:

– Как Клару, еще одну подстилку. О ней ничего не слышно, надеюсь, она попала в руки триад и ее труп гниет на дне бухте Виктории. Дануту я тоже никогда больше не увижу… – он щелкнул зажигалкой:

– Не любил. Все случившееся было моей слабостью, – он запнулся, – но я порываю с прошлым. Я женюсь на любимой девушке. Она меня простила, и я намерен никогда больше не совершать таких ошибок… – Джо говорил искренне. Он был благодарен Маргарите:

– Она в меня верила, – вздохнул мужчина, – она могла давно выйти замуж, но, когда я ей позвонил, когда прилетел в Конго, она сказала, что ей никто, кроме меня не нужен. И мне тоже не нужен. Я поступал неправильно, но я начинаю с чистого листа… – он избегал смотреть на заплаканное лицо Дануты:

– Иначе нельзя, – напомнил себе Джо, – я не имею права поддерживать в ней ложные надежды. Порядочный человек так не поступает… – он мягко сказал:

– В понедельник ты приносишь обеты, Данута. Тебе сейчас надо думать не об этом, – Джо покраснел, – а о жизни, наполненной служением Иисусу и Деве Марии. Тебе надо молиться твоему небесному покровителю, святому Даниилу, отойти от мирских дел и забот.

Данута почти не слушала его. Она вспоминала нежный шепот Павла:

– Ты сама красивая девушка на свете, – он устроил ее в своих руках, – я никогда с тобой не расстанусь. Я тебя люблю, – он поцеловал прядь ее волос, – всю, от уха, – горячие губы коснулись ее, – до самого маленького пальчика на ноге. Подожди, – велел он, – его я тоже поцелую, когда до него дойдет очередь. Слушай, что Пастернак о тебе написал:

– Клянусь, о нежный мой, клянусь, я не неволюсь, когда я говорю тебе – забудь, усни, мой друг… – он покачал Дануту, – я не держу, иди, благотвори, ступай к другим, – Павел приподнялся на локте:

– Правда, – серьезно сказал юноша, – если ты меня разлюбишь, я не стану тебя удерживать. Я хочу, чтобы ты была счастлива, милая. Но я… – он улыбнулся, – я никогда тебя не разлюблю. Меня Бог создал затем, чтобы я любил тебя… – Павел подмигнул девушке, – кажется, у меня это неплохо получается… – Дануте хотелось завыть:

– Я больше никогда не увижу Павла. На поплавке я испугалась и сбежала, а он не знал моей фамилии, не знал, где меня искать. Он остался в СССР, куда я больше не вернусь… – она вспомнила о жадных, оценивающих глазах нового куратора:

– Им всем нужно одно и то же, – брезгливо подумала девушка, – Джо, так называемый аристократ, считает, что я только девка для его развлечений. Но я всегда была такой, еще с университета, когда меня вызвали в службу безопасности и велели переспать с моим профессором. Его подозревали в антикоммунистической деятельности, собирали на него досье. Я могла отказаться, но офицер обещал, что меня отчислят с факультета, запретят учиться и посадят в тюрьму… – она шмыгнула носом, – после первого задания я получила второе и третье. Павел ни о чем не догадывался, а если бы догадался, он бы немедленно меня бросил… – девушка молчала, не обращая внимания на тухнущий в пальцах окурок. Джо забрал у нее сигарету:

– Я желаю тебе твердости на избранной стезе, – он ткнул окурком в пепельницу, – но, пожалуйста, не пытайся искать меня или связываться с моей женой. Она все знает… – Джо рассудил, что Маргарита все узнает к следующим выходным, – она поддерживает мое решение порвать связи с русскими… – Данута высморкалась:

– Русские тебя не отпустят, – губы девушки дернулись, – им наплевать, что ты меня бросил, они не оставят тебя в покое, Джо… – граф высокомерно отозвался:

– Значит, они сядут в тюрьму. Я могу пойти к карабинерам. Я так и сделаю, если они продолжат меня преследовать… – пробка на мосту раздраженно гудела. Бросив на стол несколько купюр, он взял льняной пиджак:

– Я буду молиться за тебя… – Данута едва ни крикнула, что она не хочет приносить обеты, – думаю, что мы больше никогда не встретимся… – Джо пригладил растрепавшиеся, черные волосы, – прощай, Данута… – девушка тоже поднялась:

– Прощай, – изящные ноздри задрожали, – мне, мне… – она справилась с собой, – я могу многое сказать тебе, Джо. Но не буду… – девушка прикусила губу, – прощай, не держи на меня зла… – Данута испуганно взвизгнула, услышав какой-то хлопок.

Пуля, вонзившись в край стола, разворотила пластик. Стайка воробьев защебетала, вспорхнув с булыжника. Стеклянная вазочка обрушилась на стол водопадом осколков, мороженое закапало на горячие камни набережной.

Белый, грязноватый фиат, выскочив из пробки на мосту Святого Ангела, свернул направо, на набережную Тибра. Миновав площадь Цветов, машина скрылась на узких улочках квартала, лежащего вокруг римской синагоги. Микеле Ферелли тяжело дышал:

– Надо было поехать в Трастевере, – недовольно сказал он сидящему за рулем Альберу, – какого черта ты потащился в жидовскую… – Микеле прибавил крепкое словечко.

Пистолет лежал на заднем сиденье, захламленном пустыми бутылками кока-колы, заваленном сигаретным пеплом. Адвокат Ферелли, разумеется, никогда бы не позволил сыну разъезжать на паршивой развалине, помнящей времена дуче Муссолини. Тополино, или Микки Маус, как называли машину, начали выпускать еще до войны.

В подземном гараже виллы Ферелли в Остии, рядом с американским лимузином отца стоял алый Spider Микеле, кабриолет с отделанными черной кожей сиденьями. Юноша смешливо говорил, что автомобилю не хватает только серпа и молота:

– У Альбера тоже такой фиат… – приятель ловко втерся между скутером и мусорным баком, – только черный. Его отчим носит титул графа и представляет Бельгию перед святым престолом. Он не станет покупать Альберу дешевую дрянь…

Их машины знали в Риме, поэтому для акции Микеле получил у одного из ребят Боргезе старый фиат. Парень передал ему и пистолет, Беретту:

– Его не надо убивать, – Микеле вспомнил наставительный голос Абу Аммара, – однако он предал наше дело, отдал в руки полиции нашего товарища по борьбе. Его ждет казнь, но сейчас его надо только напугать…

Абу Аммар позвонил Микеле на римскую квартиру. В прошлом году они с Альбером, наконец, выбили из родителей деньги на аренду трехкомнатных апартаментов с видом на Колизей. Квартира на последнем этаже предлагалась с выходом на крышу:

– Из соображений безопасности, – Микеле подмигнул приятелю, – нам придется устраивать светские вечеринки. Но так даже лучше, мы не вызовем никаких подозрений.

Микеле в городе считали богатым, как стали говорить, плейбоем, прожигателем жизни:

– Альбер тоже такой, – он усмехнулся, – только я после вечеринок оставляю дома девиц, а он парней. Но это предрассудки, новое общество избавится от дискриминации.

Микеле ожидал звонка Абу Аммара с последними инструкциями о их скорой поездке в Сирию. Для всех он с Альбером и Гербертом Штрайблем проводил каникулы в путешествии по греческим островам:

– Мы встречаемся в Афинах и летим в Дамаск, где нас подхватывает Абу Аммар, – Микеле убрал Беретту в студенческую холщовую сумку, – в прошлом году мы тоже проделали такой путь, только в прошлом году с нами занимался Юсуф, то есть Джо…

Микеле предполагал, что теперь они получат другого технического инструктора. Вылезая из машины, он велел Альберу:

– Ключи оставь под ковриком. Я позвоню Черному Князю, груду металлолома увезут отсюда восвояси… – Абу Аммар действительно поговорил с Микеле о будущем путешествии:

– И он дал нам задание, – юноша вскинул сумку на плечо, – все оказалось просто… – Микеле не собирался задавать никаких вопросов:

– В нашей ячейке военная дисциплина, – сказал он Альберу, – арабы наши друзья и наставники. Нам не стоит знать больше того, что мы знаем… – Абу Аммар продиктовал ему настоящее имя Джо, или Юсуфа:

– Он не сегодня-завтра окажется в Риме, – добавил араб, – у него здесь родственник, его духовник, епископ Кардозо… – Микеле весело думал, что Ватикан питается только сплетнями. Его преосвященство Симон был любимцем римских матрон:

– Он похож на Грегори Пека, – ухмыльнулся Микеле, – и он не отирается в коридорах курии, а несет пастырскую миссию в джунглях, как положено воину Христа…

Микеле держал уши открытыми и велел ребятам делать то же самое. До него быстро дошли слухи о том, что к епископу Симону приехал кузен, японский граф Дате. Узнать, где остановился гость Рима, тоже не составило труда:

– Они отправились в Кастель-Гандольфо, о чем мы тоже услышали… – Микеле с Альбером двинулись направо, по улице, ведущей в район Колизея, – а сегодня я позвонил в папскую резиденцию и мне сказали, каким поездом он уезжает в Рим…

Микеле изобразил монаха из аббатства Тре Фонтана, где обретался граф Дате. Ребята Микеле довели его от вокзала Термини в обитель и сопроводили обратно в город, на встречу с неизвестной им красивой девушкой:

– Одевается она, как послушница, – Микеле пристально рассмотрел незнакомку в бинокль, – ладно, она не наша забота. Нам велели припугнуть Джо, что мы и сделали.

Остановившись в подворотне, Микеле недоуменно поинтересовался:

– Какого черта все закрыто в разгар рабочего дня… – на магазинной вывеске над головой красовались кривые еврейские буквы, – квартал словно вымер… – Альбер пожал плечами:

– Пятница у них короткий день, они готовятся к шабату, то есть субботе. Мама говорила, что это священный день у евреев… – мать замечала:

– До войны в Бельгии жило много евреев. У меня были еврейские друзья, но, к сожалению, они все погибли. В этом виноваты немцы, – добавляла мать, – бельгийцы их и пальцем не тронули… – Микеле пнул завалявшуюся на ступеньках подворотни консервную банку:

– С другой стороны, хорошо, что нас никто не увидит… – порывшись в сумке, он достал болтающийся там с майских акций баллон с черной краской:

– Раньше мы писали о гибели капитализма, но на здешних домах надо писать о другом… – вынырнув из подворотни, он поставил Альбера следить за улицей. Быстро намалевав на захлопнутых ставнях магазина жирное: «Смерть Израилю!», Микеле похлопал приятеля по плечу:

– Пошли, а то я проголодался, – юноша полюбовался работой, – надеюсь, нам дадут распоряжение насчет этого квартала. Я с удовольствием выполню такой приказ…

Нырнув в проходной двор, пробравшись среди развешенного белья, они скрылись из вида.

Кофе в захудалой забегаловке неподалеку от вокзала Термини варили не хуже, чем в роскошных отелях на виа дель Корсо. Время завтрака не прошло, в чашках щербатого фаянса поднималась белая пена капуччино:

– Выпечка здесь отменная, – радушно сказал синьор Антонио, как он представился Джо, – угощайтесь, товарищ…

Джо передернулся, услышав русское словечко. Синьор Антонио, впрочем, трещал с хозяином, как истинный итальянец. Над стойкой Джо заметил портрет недавно умершего в СССР главы итальянских коммунистов Тольятти и фотографию Юрия Гагарина:

– Все понятно, – хмыкнул граф, – половина страны голосует за коммунистов, они сидят в парламенте и выбираются мэрами городов. У русских в Италии хватает друзей…

В плетеной корзинке лежали круассаны с миндалем и бискотти с орехами. Русский поболтал печеньем в кофе:

– Пицца здесь тоже хорошая, – сообщил он, – во дворе стоит дровяная печь, как положено…

Джо отчаянно устал. Остаток вчерашнего дня он провел в компании карабинеров, запечатавших кафе у замка Святого Ангела и перекрывших набережную. Автомобилисты, стремящиеся покинуть город в пятницу, окончательно забили мост машинами. Карабинеры отыскали врезавшуюся в булыжник пулю. Джо сделал вид, что так же озадачен случившимся, как и полиция:

– Я встречался с приятельницей, послушницей… – Джо кивнул на Дануту, разговаривавшую с другим полицейским, – она в понедельник принимает святые обеты. Я в Риме проездом, я удостоился аудиенции его святейшества… – граф заставил себя улыбнуться:

– Я венчаюсь в следующие выходные, в Париже, где живет моя семья. Мой брат тоже полицейский, он работает на набережной Орфевр.

Пьер пока патрулировал острова Сите и Сен-Луи, но Джо предполагал, что брат в скором времени переберется в городское управление полиции.

– После выпуска из Эколь де Лувр, – брат занимался по личному расписанию, – но потом он хочет учиться юриспруденции в Сорбонне. Пьер еще станет министром внутренних дел, у него хорошая голова на плечах… – инспектор карабинеров, к облегчению Джо, неплохо знал французский язык. Полистав оба его паспорта, итальянец уважительно приложил два пальца к козырьку фуражки:

– Прошу прощения, ваша светлость, – церемонно сказал полицейский, – скорее всего, произошла хулиганская выходка, волноваться незачем… – устроившись на шатком стуле кафе, Джо с нескрываемым презрением рассматривал русского:

– Либо стреляли они, либо нацисты, – подумал граф, – но, скорее всего, второе. Проследить за мной не составит труда, сплетни в Ватикане расходятся быстро, а Черный Князь вхож в коридоры курии… – Джо понимал, что пуля была предупреждением:

– Если они хотят убить, они убивают, – он отхлебнул капуччино, – но в Париже моя охрана вернется на пост и сопроводит меня и Маргариту в Гонконг. С другой стороны, нацисты рано или поздно потеряют бдительность, начнут маячить совсем близко и тогда охрана их арестует… – Джо, по крайней мере, на это надеялся.

Русский оказался неприметным, лысеющим парнем с мелкими зубами и неприятной привычкой шмыгать носом. Джо почти хотелось вручить ему шелковый платок с монограммой. Синьор Антонио вытащил на свет потрепанную пачку салфеток:

– Сенная лихорадка, – русский шумно высморкался, – знать бы еще, что зацвело. Мимозу я пропустил, – он со значением помолчал, – я приехал в Рим недавно. Как наша общая знакомая, – он подмигнул Джо, – успели вы повидаться… – граф не собирался затягивать встречу:

– Пошел он к черту, – Джо щелкнул зажигалкой, – точно так же, как и с ней… – вчера он даже не попрощался с Данутой, – надо рубить связь одним махом… – он выпустил клуб дыма в лицо синьору Антонио:

– Вам какое дело, – Джо дернул щекой, – я пришел сюда сказать, что наши… – он поискал слово, – отношения закончены. Передайте это вашему начальству, месье Вербье. Где он, кстати, – Джо оглянулся, – вербует очередного несчастного, пользуясь его отчаянным положением или подсовывает агенту девку, на которой пробы негде ставить… – русский спокойно ответил:

– Он занят делами. Я не понял, – синьор Антонио тоже закурил, – у нас имеется документ, подписанный вами, – Джо поднялся.

– Можете им подтереться на пару с месье Вербье, – грубо сказал он, – даже если вы отправите бумагу в газеты, никто вам не поверит. Оставьте меня в покое, если я увижу вас поблизости, я пойду в полицию. Это телефон нужного вам человека, а теперь прощайте… – швырнув на столик мелкие монеты и записку с номером Микеле Ферелли, Джо пошел к вокзалу.

Антон Петрович невозмутимо откусил от круассана:

– Дракон бьет хвостом, изрыгая дым, – он усмехнулся, – я позвоню в Париж и Москву. Нет, товарищ Матвеев предупреждал, что его операции нельзя мешать. Значит, только в Москву… – он сомкнул кончики пальцев над чашкой, – надо предупредить начальство, что Дракон больше не работник. Получается, его не надо консервировать… – он аккуратно убрал бумагу с телефоном в портмоне, – ладно, с юнцом я встречусь сегодня вечером…

Хозяин кафе ловко поменял пустую чашку на полную:

– Нервный у вас приятель, – неодобрительно заметил итальянец, – ему лечиться надо, пить чай с травами… – Антон Петрович широко улыбнулся: «Мы его вылечим, синьор, обязательно».

– На следующей неделе президенты Италии и Франции совместно откроют двенадцатикилометровый Монбланский тоннель. В Риме осквернен кошерный магазин неподалеку от синагоги. Неизвестные хулиганы…

Ногти с алым маникюром покрутили рычажок радиолы. В гостиную апартаментов у Колизея ворвался лихой голос Пола Маккартни:

Микеле Ферелли шлепнул девицу по круглому заду:

– Слышите, что поют битлы, – заорал парень, – don’t spoil the party… – добавил он с тяжелым итальянским акцентом, – опоздавшие пьют штрафную…

Дверь, ведущую к террасе на крыше, распахнули. В жаркой ночи мерцали крупные звезды, у Колизея перемигивались светофоры. Белый свет автомобильных фар выхватывал из темноты полуразрушенные обелиски на Форуме. Вдалеке пышным тортом возвышался мраморный памятник объединителю Италии, королю Виктору Эммануилу. Римляне презрительно называли неуклюжее здание вставной челюстью.

На антикварные ковры гостиной, на низкие диваны, обтянутые шкурами зебры, сыпался сигаретный пепел. По углам звенели пустые бутылки «Абсолюта» и французского шампанского. В апартаментах явственно воняло травкой:

– И вам штрафную, синьор Антонио, – развязно сказал Микеле, – у меня лучшие в Риме коктейли, если говорить о частных вечеринках…

Ванная в квартире была прочно занята, на лестнице, ведущей на крышу и на самой крыше, обнимались парочки:

– Мартини, – весело добавил сын адвоката Ферелли, – смешать, но не взбалтывать. Я уверен, что вы смотрели кино, синьор Антонио… – в телефонном разговоре с юнцом Антон Петрович объяснил, что представляет интересы, как он туманно выразился, левых сил. В гостиной он, едва достигший тридцати, оказался самым старшим:

– Детский сад нам пригодится, – задумался Антон Петрович, – они связаны с нашими арабскими друзьями. Никакие они не коммунисты… – Микеле щеголял золотой цепочкой на шее и массивным перстнем, – но их акции, под верным руководством, могут раскачать Европу… – за леваками и деятелями арабского возрождения, как выражались в Москве, требовался присмотр:

– Пока я этим займусь, – Антон Петрович оставался в Риме, – а когда придет время сопроводить Монахиню в Южную Америку, я передам пост местного резидента кому-то из товарищей… – документы у синьора Антонио были самыми безукоризненными, отлично сработанными пресловутым Фокусником:

– Комар носа не подточит, – довольно подумал он, – до Неаполя я добрался на советском судне, а остальное стало делом техники…

Микеле Ферелли даже не спросил Антона Петровича, посланцем какой партии или движения он, собственно, является:

– Парню наплевать на мелочи, – Антон Петрович пригубил крепкий мартини, – он влез в левацкие дела, чтобы пощекотать себе нервы перед тем, как занять уютное кресло в конторе отца… – по справке, составленной в Москве, выходило, что адвокат Карло Ферелли числится среди доверенных лиц папы:

– Мне надо сидеть здесь, – вздохнул Антон Петрович, – и не выпускать юнца и его дружков из вида. Жаль, что епископа Кардозо пока придется оставить одного, но, думаю, он никуда не денется из сельвы… – связавшись с Москвой, Антон Петрович получил недвусмысленный приказ не трогать Дракона:

– Он человек нервный, – хохотнул товарищ Лаврецкий, курировавший в первом управлении Италию, – учитывая его родственные связи, мы не можем рисковать тем, что он, действительно, побежит в британскую или французскую службу безопасности…

Антон Петрович звонил в Москву из советского посольства, куда его привезли на «Волге» с затемненными стеклами. Снятую задешево квартирку рядом с вокзалом Термини было никак не оборудовать безопасной связью. Набрав в уличном телефоне номер консульства, Антон Петрович поинтересовался возможностью получения визы для гражданина Испании, последний раз посещавшего СССР пять лет назад:

– То есть в шестидесятом году, – хмыкнул он, – итальянская прослушка ничего не заподозрит.

Посольская машина подхватила его ровно через час у Испанской лестницы:

– Товарищ Лаврецкий обещал посоветоваться с более опытным консультантом, – вспомнил Антон Петрович, – но решение очевидно: Дракон нам пока нужен, интересно, для чего…

Он понимал, что такого ему никогда не скажут. Как бы ни хотелось Антону Петровичу лично сбросить труп графа Дате в Тибр, с этим приходилось подождать:

– Надо встречаться с Монахиней, крутиться в левацких кругах, изображая западного коммуниста, и посылать отчеты в Москву. Время акций пока не пришло, хотя Скорпион сейчас на задании в Париже… – он улыбнулся Микеле:

– Смотрел, разумеется… – Антон Петрович видел ленты о Бонде на закрытых сеансах в Москве, – у вас получаются отличные коктейли… – Микеле довольно отозвался:

– Спасибо. Когда я вернусь из каникулярной поездки, – юноша не сказал, куда он направляется, – мы должны встретиться еще раз. Я представлю вас друзьям, разделяющим мои взгляды…

Антон Петрович познакомился с приятным белокурым юношей, соседом Микеле по квартире:

– Тоже сынок богатеньких родителей, – зло подумал Антон Петрович, – они избалованные барчуки, вроде Фокусника… – он предполагал, что синьор Ферелли проведет каникулы на востоке. В прошлом году юноша с приятелями обучался в лагере палестинских боевиков в Сирии

– Надо сообщить в Москву, чтобы тамошние коллеги следили за ними, – сказал себе Антон Петрович, – и надо поддерживать знакомство с Микеле. Ясно, что парню здесь все смотрят в рот, – он кивнул:

– Спасибо. Я позвоню вам в сентябре… – разглядывая отплясывающую под битлов девчонку, Антон Петрович решил завтра вызвать на квартиру Монахиню:

– Случайные связи мне заводить нельзя, а она проверенный человек. Пусть отведает сладкого перед постом, хотя в ее случае обеты только видимость… – Микеле пьяно распорядился:

– Танцуют все! Несите шампанское, бутылки в холодильнике… – оставив недопитый бокал с мартини на столике, Антон Петрович неслышно выскользнул из квартиры.

Письмо с американскими почтовыми марками Шмуэль распечатал за ранним завтраком в обители Тре Фонтана. Оставаясь в монастыре, он всегда, как усмехался епископ, нес кухонное послушание. Каменные, вымытые плиты пола дышали прохладой. Протерев длинные столы темного дерева, он поставил на старомодную газовую плиту медные кастрюли с овсянкой. Выпеченный вчера хлеб с орехами и семечками лежал под холщовой салфеткой.

За изящной аркой окна слоился предутренний туман. В монастырском саду распевались птицы. Пахло соснами и золотистым медом из разломанных на фаянсовой тарелке сот. Обительский кот холеной серой шерсти уютно свернулся в клубочек на скамье Шмуэля:

– Ты такого не ешь, – епископ потрепал кота за ушами, – и вообще, тебе положено ловить мышей, а не отираться при братии, выпрашивая подачки… – кот умильно мяукнул:

– Генрик всегда давал нам поиграть с Тигром, когда мы шли из Польши на юг, – вспомнил Шмуэль, – Тигр умер, но у них с Аделью живут приютский кот, как у Евы живет Корсар. Жаль, что с моими путешествиями мне не завести ни собаку, ни кота. Хотя Ева тоже ездит по всему миру, а сейчас будет странствовать еще больше…

У него оставалось полчаса, чтобы прочесть три страницы, исписанные ее изящным, выученным в хасидских классах почерком. Монахи поднимались в пять утра для молитвы:

– В шесть завтрак, – Шмуэль кинул взгляд на плиту, – Джо к тому времени встанет, а в девять мне надо быть в церкви святого Станислава на пострижении… – кузену, мирянину, вход в церковь был заказан. Джо собирался поработать в университетской библиотеке:

– Передавай привет пани Дануте, – попросил он, – мы с ней встретились в Лизье, у реликвий святой Терезы… – Шмуэль кивнул:

– Непременно. Что касается твоей исповеди, – он замялся, – то, если хочешь, я могу выслушать тебя здесь. Рим особое место, перед венчанием ты сможешь исповедоваться еще раз… – лицо Джо было спокойным:

– Я подожду до свадьбы, – отозвался кузен, – получше подготовлюсь… – Шмуэль отпил кофе:

– Он признался в связи с девушкой, Кларой, – епископ покраснел, – и никогда не скрывал, что, поддавшись соблазну, жил в греховных, плотских отношениях. Но я объяснил, что нельзя желать несчастной душе дурного. Она не виновата в случившемся, она жертва, как и Джо…

Епископ надеялся, что кузен получил хороший урок:

– Он никогда не изменит Маргарите, – вздохнул Шмуэль, – он ее любит… – Джо был благодарен невесте:

– Она верила в меня, – серьезно сказал кузен, – даже когда я разорвал помолвку, и не один, а два раза. Я вел себя, как трус, но сейчас это время прошло…

Шмуэль видел, что кузен говорит искренне. Проглотив овсянку и тосты с медом, епископ сварил себе вторую чашку кофе. Ему хотелось прочесть письмо Евы, никуда не торопясь:

– Она не сможет прилететь на свадьбу, но из Америки летят только Хана с Аароном и Тиквой.

Ева, как она выражалась, подчищала хвосты перед новым назначением в ВОЗ.

– Тетя Дебора занята в летней школе Колумбийского университета, а Хаим с Иреной на все лето отправились в лагерь, – он устроился на пороге трапезной с первой папиросой дня, – Иосиф, наверное, хочет увидеть Еву… – на щеках епископа опять заполыхал румянец. Позвонив из Израиля, брат коротко сказал:

– В Париж прилетаю только я. Папу загнали на сборы резервистов, последние для него, слава Богу… – профессору Судакову исполнилось пятьдесят три, – хотя, зная его, я не удивлюсь, если он будет отправляться туда и добровольцем… – брат намекнул, что им надо поговорить:

– Тетя Марта проведет совещание, – заметил Иосиф, – у нас появился кое-какой план, где может понадобиться твоя помощь. Но это не телефонная беседа… – Шмуэль предполагал, что речь опять пойдет о возмездии беглым нацистам:

– На что я всегда готов, – он затянулся самокруткой, – а еще Иосиф везет мне заатар, йеменский перечный соус и наш кофе.

Шмуэль думал о брате с нежностью:

– Жениться бы ему, – пожелал епископ, – детей завести. Но Ева пока думает только о карьере, и сам Иосиф разъезжает по миру… – он утешал себя тем, что племянников осталось ждать недолго:

– Фрида через два года выйдет замуж за своего Эмиля, и папа повозится с внуками… – Шмуэль иногда думал, что может усыновить сироту:

– В Конго я был слишком молод, но сейчас мне тридцать следующим годом, – он распечатал письмо, – посмотрим, как пойдет дело в Парагвае… – она вложила в конверт яркий снимок. Вышитая индейская юбка билась вокруг стройных ног, ветер раздувал широкие рукава белой блузы. Океан блестел за ее спиной, Корсара фотограф поймал в прыжке:

– Это фотосессия для Harpers’ Bazaar, – написала кузина, – но фотограф щелкнул меня в перерыве… – темные волосы завивались над ее оттопыренными ушами, – кажется, это моя последняя съемка, теперь у меня не останется времени на такие занятия… – в сентябре доктор Горовиц летела в Бомбей:

– Официально у меня есть кабинет в Женеве, – девушка нарисовала веселую рожицу, – но, боюсь, в офисе будут только стирать пыль. В любом случае, ты покидаешь Рим, мы увидимся в Парагвае, куда я непременно загляну вместе с Корсаром… – размеренно забил монастырский колокол. Аккуратно свернув листы, положив снимок в конверт, отец Симон поднялся:

– Я храню все ее письма, – понял Шмуэль, – она пишет каждые два месяца… – с весточками от кузины лежали и ее фотографии:

– Мы скоро встретимся, – он понял, что улыбается, – если Ева обещала приехать, значит, она приедет… – быстро вымыв посуду, епископ пошел в монастырскую церковь на заутреню.

В темном притворе храма святого Станислава белела мраморная чаша для святой воды. Из-за церемонии церковь закрывали для прихожан в девять утра, но еще шла ранняя служба.

Данута в наряде послушницы стояла под фреской Тадеуша Кунце, где Иисус защищал грешницу:

– Если бы Иисус жил сейчас, – горько подумала девушка, – он бы меня простил. Я тоже грешница, блудница, но он бы не дал бросить в меня камень…

Данута ночевала в маленькой комнате приюта для польских паломников, где располагалась церковь. Ее компаньонка, монахиня, тоже полька, принявшая обеты тридцать лет назад, рано отправилась на покой:

– Молись святым Елизавете и Виллему Бельгийским, – наставительно сказала она Дануте за скромным ужином в приютской столовой, – в твоем возрасте… – женщина покачала сухим пальцем, – тебя могут обуревать греховные страсти. Храм оставят открытым, – добавила монахиня, – перед пострижением всегда молятся… – Данута не молилась.

Девушка бросила взгляд в освещенный тусклым золотом фресок зал:

– Я сидела и плакала… – храм был небольшим, в десять рядов скамеек вытертого дерева, – сестра Агата похвалила меня утром, сказала, что я очень набожна… – Данута иногда клала голову на скрещенные руки, пытаясь хоть немного поспать.

Она разглядела среди молящихся знакомую, лысоватую голову:

– Мерзавец, – девушку замутило, – он не собирался сюда приходить… – синьор Антонио, тем не менее, поинтересовался временем ее пострижения:

– Значит, заутреню отслужат для широкой публики, – он подмигнул девушке, – но я не любитель рано вставать…

Приют для паломников пустовал. Социалистическая Польша почти наглухо перекрыла границы страны:

– Даже безнадежно больным не дают выездные визы, – вспомнила девушка, – верующие не могут попасть в Рим или к святым реликвиям Лурда и Мон-Сен-Мартена… – церковь, тем не менее, была полна. В городе с довоенных времен обосновалось много поляков:

– Синьор Антонио, то есть русский, – Данута повернулась спиной к пастве, – знает польский язык. Он сказал, что работал в Варшаве. Понятно, чем он занимался в Польше… – оказавшись вчера в квартирке на вокзале Термини ближе к обеду, Данута покинула неприметный дом перед ужином:

– Проклятая тварь меня не отпускала, – девушка справилась с тошнотой, – но хорошо, что он осторожен. Он понимает, в каком я положении, но теперь мне придется ходить к нему каждую неделю… – по лицу русского Данута видела, что он доволен:

– Вы горячая штучка, – одобрительно сказал синьор Антонио, – кричите, стонете. Его преосвященству такое придется по душе. Вам придется разыграть девственницу, но я уверен, что вы справитесь… – шлепнув Дануту пониже спины, он развалился на скрипучей кровати, дымя сигаретой:

– Сварите кофе, – велел русский, – покурим и продолжим, милочка… – перед тем, как покинуть квартирку, Данута долго стояла под обжигающе холодной водой душа:

– Я себя наказывала, – поняла девушка, – словно средневековые святые. Жаль, что у меня нет плети или кнута… – ей хотелось стянуть с себя кожу:

– Это не поможет, – всхлипнула Данута, – можно быть чистой снаружи и грязной внутри, как я… – русский велел ей писать епископу Кардозо:

– Сейчас в Парагвай вас не пошлют, – заметил синьор Антонио, – но вы должны приучить к себе серого прелата, то есть теперь серого епископа… – Данута вздрогнула от вкрадчивого шепота:

– Вы как Мария Магдалина, милочка… – русский, в неприметном костюме клерка, указывал на фреску, – блудницу словно с вас писали. Иисус бы не устоял, – он оскалил мелкие зубы, – и епископ Симон точно не устоит… – ловкая рука незаметно похлопала ее по заду:

– По воскресеньям вы теперь будете заняты, – задумчиво сказал русский, – жду вас в субботу. Приберетесь в квартире, приготовите обед и получите десерт, милочка. Вчера вам понравился мой… – Дануте хотелось зажать уши, – вы просили еще и еще… – девушка сжала руки в кулаки:

– Вы в церкви, – гневно сказала она, – как вы можете так себя вести… – синьор Антонио небрежно усмехнулся:

– Я атеист, милочка, а вы не монахиня, вы… – прибавив крепкое русское словцо, он предупредительно распахнул дверь перед входящими в храм священниками.

Данута даже не обратила внимания на то, как русский покинул церковь. Епископ Кардозо пришел не в облачении, а в миланского кроя сером костюме и белой рубашке с пастырским воротничком. Завидев девушку рядом с чашей святой воды, отец Симон ласково улыбнулся:

– Я вижу, что вы молились, – епископ подошел ближе, – вы все правильно сделали, сестра Даниэла… – девушка робко сказала:

– Я еще не… – Симон окунул пальцы в чашу:

– Будете через полчаса, – он начертил на ее лбу крест, – пожалуйста, не волнуйтесь, – Данута вздрогнула, почувствовав его руку, – но что я говорю, – он рассмеялся, – когда я постригался, я едва в обморок не упал, стоя на коленях перед алтарем… – прихожане покинули церковь. Данута слышала негромкие голоса священников:

– Я должна обо всем рассказать, – поняла девушка, – отец Симон не удивится моей просьбе. Тайна исповеди свята и незыблема… – Данута была уверена в епископе Кардозо, – однако я не знаю, кто сейчас его духовник. Епископ Войтыла в Кракове, отец Симон не может ему исповедоваться… – Данута решила не рисковать:

– Если русские услышат хоть краем уха, что я их предала, они убьют меня… – ей очень хотелось жизни:

– Мне нет и двадцати трех лет, – слезы катились по лицу, – я не хочу погибать… – Данута не знала и не могла знать, что, по благословению своего духовника, Шмуэль исповедовался Его Святейшеству.

Епископ не отрывал руки от ее лба:

– Если вы хотите что-то сказать, – мягко заметил отец Симон, – у нас есть время перед церемонией, кабинки для исповеди свободны… – он вытянул из кармана пиджака носовой платок:

– Я готов вас выслушать, пани Данута… – промокнув глаза, девушка помотала черноволосой головой:

– Нет, ваше преосвященство. Спасибо, – Данута выпрямила спину, – я готова принять обеты.