Читать книгу Вельяминовы. За горизонт. Книга вторая. Том пятый - Нелли Шульман - Страница 4

Гулкая лестница буржуазного дома затряслась под топотом детских ног. Нина Ламбер мчалась наверх, таща за собой младшую сестру. Виктория размахивала плетеной марокканской корзинкой. Из-под крышки слышалось жалобное мяуканье:

– Девочки, – раздался снизу голос Таты, – не бегите, ключи все равно у папы…, – Нина отозвалась:

– Ты говорила, что котик должен быть первым…, – девчонки уткнулись носом в высокую дверь:

– Ты здесь жила, – зачарованно спросила Виктория, – ты помнишь квартиру…, – Нина помотала черноволосой головой:

– Не-а, то есть почти нет. Я жила у тети под Орлеаном, куда мы скоро поедем…, – Виктория открыла крышку. Соскочив на площадку, обнюхав порог, полосатый кот потерся о косяки:

– Дома он тоже так делал, – Виктория погладила мягкую шерстку, – теперь ты будешь жить в Париже, а не в Марокко…, – кот одобрительно мяукнул. С лестницы раздался требовательный голосок:

– Дай, папа, дай…, – забренчали ключи. Нина хихикнула:

– Валентина попрошайка. Ты тоже такая была…, – она потискала младшую сестру, – но потом выросла…, – Виктория похлопала ресницами:

– Мама сказала, что я пойду в школу, – девочка погрустнела, – но в другую, не с тобой…, – Нина утешила малышку:

– Рядом, через двор. Мы будем играть на перемене. Тебе понравится в школе, только осликов в Париже нет…, – они услышали добродушный голос отца:

– Отчего нет? Мы сходим в Люксембургский сад, вы покатаетесь на осликах…, – Механик держал младшую дочь. Годовалая Валентина проспала весь полет до Парижа, проснувшись только в машине. Черные кудри девочки были всклокочены, она еще позевывала:

– Ключи, – Нина ловко подпрыгнула, – где ключи…, – связка полетела на каменный пол, кот зашипел, Валентина заревела. Тата взобралась на площадку:

– Давай ее сюда, – Валентина сопротивлялась, – девочки, помогите папе…, – Механик нес два чемодана. Подняв ключи, Марсель смешливо шепнул жене:

– С нашим бродячим цирком нас скоро выселят из здания…, – Тата коснулась губами небритой щеки:

– Подумай, что бы случилось, появись мы здесь с осликом, как хотели девчонки…, – Валентина размазывала слезы по щекам. Жавшийся к стене кот вернулся к порогу. Марсель заметил:

– Хоть ты не путайся под ногами, – он отодвинул кота в сторону, но тот рвался вперед, – сейчас зайдешь первым, не волнуйся…, – кот проскакал по щелястым половицам. Девчонки, перекликаясь, понеслись по квартире. Валентина оживилась:

– Дома…, – девочка вертелась на руках матери, – дома…, – Марсель подмигнул жене:

– Поставь ее на пол. Может быть, в Париже она зашагает сама…, – годовалая Валентина пока вела себя осторожно, не отрываясь от родительских рук. Оказавшись на полу, девочка скривила нежные губки, но, заслышав голоса сестер, несмело двинулась вперед:

– Сейчас упадет, – озабоченно сказала Тата, – носом в пол…, – Марсель ласково привлек жену к себе:

– Упадет и поднимется, помяни мое слово…, – кот ошалело метнулся наперерез девочке. Валентина с размаха грохнулась на половицы. На кухне что-то зазвенело, Нина вскричала:

– Виктория, ничего не трогай…, – Марсель поцеловал мягкую щеку жены: «Добро пожаловать домой, милая».

С кухни доносились приглушенные стенами распоряжения Таты. Квартира, на удивление, оказалась почти не запущенной:

– С семейных фото пыль не вытирали, – Механик возлежал на продавленном диване, – но в остальном здесь порядок…

Ключи от апартаментов на углу рю Жавель и авеню Эмиля Золя оставались у коллег Марселя по Службе Внешней Документации. Механик подозревал, что квартиру использовали для оперативных целей. Кот, устроившись у него в ногах, мирно посапывал:

– Не кабинет, поэтому здесь пыльно, – он чихнул, – но на кухне и в других комнатах навели чистоту…, – Марсель надеялся, что в квартире никого не убивали:

– Ребята бы так не поступили, – успокоил себя он, – и вообще, лидера марокканских оппозиционеров, например, передали нашим тамошним коллегам…, – Механик подозревал, что Мехди Бен-Барка не доехал до Марокко:

– Марокканцы избавились от него еще здесь и закатали в асфальт, – он прислушался к шагам в коридоре, – хорошо, что я отказался от участия в операции…, – похищение Бен-Барки из «Брассери Липп» прошло с помощью агентов Моссада:

– Говоря об одном из них, надо позвонить в Тель-Авив, – Марсель зевнул, – поговорить с Фельдшером насчет очередного африканского вояжа. Но придется ждать отпуска, это дело приватного характера…, – в отпуске он находился и сейчас:

– До конца августа, представляешь, – удивленно сказал Марсель коту, – тебе такого не понять, у тебя пожизненный отпуск…, – кот потянулся, царапая когтями истертую кожу на диване:

– Я тоже так умею, – лениво заметил Механик, – не одному тебе сибаритствовать…, – закинув руки за голову, он сладко зевнул:

– На работе меня ждут через полтора месяца, – Марсель закрыл глаза, – съездим в Орлеан, побудем на природе. Оставим старших в деревне и отправимся на море с Татой и малышкой. Девчонки накупались вдоволь в Марокко, а Валентина раньше боялась волн…, – с сентября Марсель возвращался в Службу Внешней Документации:

– Опять придется ездить, – пожалел он, – надо было пойти в президентскую охрану…, – в Марокко Тата заметила:

– Но ты заскучаешь на Елисейских полях, милый…, – Механик согласился:

– Заскучаю. Но не хочется надолго оставлять вас одних…, – Тата поцеловала его в нос:

– Мы заведем календарь и станем вычеркивать дни…, – по коридору что-то покатилось, пробежали деловитые ноги. Марсель поставил на пол чашку с недопитым кофе. На кухне почти не оказалось провизии:

– Надо помочь Тате…, – Механик приподнялся, – она сейчас отправится по магазинам…, – дверь стукнула, Тата просунула в кабинет белокурую голову:

– Ты спи, – велела она, – ты девчонок в самолете развлекал. Я куплю продукты, – жена загибала пальцы, – швабру, мыло, цветы на балкон…, – Нина выглянула из-за спины Таты:

– Валентина сама ходит, папа, – восторженно сказала девочка, – даже коляски не надо…, – Тата весело добавила:

– Коляску все равно привезут. Хорошо, что мы не оставили ее в Марокко, вещь еще пригодится…, – Марсель согласился:

– Непременно. Идите, – он с облегчением вернулся на диван, – только позвоните от консьержки, не таскайте тяжести наверх…, – багаж должны были доставить из Орли к вечеру:

– Вечером свожу всех в ресторан, – решил он, – а завтра возьму девиц в Люксембургский сад. Тата примется за уборку, не след мешаться у нее под ногами…

Старомодный телефон на столе затрещал. Кот повел ушами. Механик отыскал в глубинах пледа сигареты:

– Кому неймется, – хмыкнул Марсель, – я два часа, как прилетел во Францию…, – голос был юношеским, вежливым:

– Месье Ламбер, – молодой человек помялся, – не знаю, помните ли вы меня. Я инспектор уголовной полиции Парижа, Пьер де Лу. Я знаю, что вы только сегодня вернулись в страну, – Механик усмехнулся:

– Но дело не терпит отлагательств, да…, – Пьер подтвердил: «Именно так».

Портье небольшой, но приличной гостиницы в пятом аррондисмане, на рю Паскаль, долго изучал паспорт независимой Гвинеи. На голубом дерматине золотились свежие, не истертые очертания герба страны. Слон поднимал хобот вверх:

– Чего ждать от Африки, – портье аккуратно списал данные паспорта в конторскую книгу, – либо слоны, либо обезьяны…, – постоялец, тем не менее, выглядел цивилизованным человеком. Месье Ланге говорил на отменном французском языке, но тенью акцента:

– Не американский, – портье прислушался, – хотя он и не выглядит американцем…, – месье отличался изысканными манерами.

Номер он заказал по факсу из Конакри, где, судя по паспорту, и проживал постоялец. Документ выдали в мае этого года:

– Интересно, какое у него раньше было гражданство, – хмыкнул портье, – хотя почему было, может быть, и осталось…

За окном вестибюля на круглой площади журчал фонтан. Брусчатка раскалилась под июльским солнцем, легкий ветер трепал холщовые полотнища лотков на рынке. Немногие туристы, не спасающиеся от жары в музеях, спрятались под навесом кафе «Сан-Медаро», напротив гостиницы. Портье незаметно отер пот со лба:

– Ему, кажется, и не жарко, – месье Ланге рассеянно листал яркий «Paris Match», – что и понятно, после Африки…, – портье решил, что постоялец имеет отношение к добыче полезных ископаемых:

– Газеты пишут, что в Гвинее чего только не водится, от бокситов до алмазов, а здесь рядом Горная Школа…, – месье Ланге мог приехать на какую-то конференцию. Именно так и оказалось:

– Я инженер, – постоялец забрал паспорт и ключ от номера с тяжелой медной бляхой, – я приехал на семинар в Горной Школе. Заодно я поброжу по музеям, – он подмигнул портье, – страна у нас красивая, но я скучаю по цивилизации…, – месье взглянул на стальной хронометр:

– Через полчаса у меня деловая встреча, – он кивнул в сторону площади, – пусть мой багаж отнесут наверх…

Месье получил один из лучших номеров в гостинице, с кованым балконом, выходящим на площадь. Лифт в отеле, как и во многих парижских зданиях, не поднимался выше четвертого этажа. Месье жил на шестом. Кроме потертого саквояжа, другого багажа у Ланге не имелось. Портье предложил ему помощь горничной:

– У нас очень быстрый персонал, – уверил он постояльца, – ваш костюм и рубашки отпарят и выгладят за полчаса…, – голубые глаза Ланге окружала едва заметная сеточка морщин.

Он мимолетно улыбнулся:

– Спасибо, но не стоит. У меня свидание без галстука, если можно так выразиться…

Несмотря на указанные в паспорте скорые пятьдесят лет, месье Ланге щеголял подтянутой, почти юношеской фигурой:

– Осанка у него военная, – понял портье, – наверное, кроме геологии он занимается еще чем-то. Хотя в тамошних краях всегда неспокойно, а шахты надо охранять…

Месье Ланге носил потрепанные джинсы, легкомысленную футболку с портретами битлов и помятый льняной пиджак. Он коротко стриг светлые, побитые сединой волосы. Сдвинув на лоб темные авиаторские очки, он подхватил со стойки ключ:

– Спасибо, – постоялец сунул документы в студенческого вида холщовую сумку, – мне пора…

Проводив глазами прямую спину гостя, портье вспомнил свой арест весной сорок третьего года. Юношей он бегал с поручениями в Сопротивлении:

– Мы устроили взрыв лимузина эсэсовского бонзы фон Рабе, – он захлопнул канцелярскую книгу, – машину разнесло на клочки, но никто не пострадал, даже шофер не пострадал. Потом из Берлина приехал старший брат фон Рабе, он проводил следствие…

– Он тоже был Макс, – постоялец перебежал улицу, – ерунда, парень совершенно на него не похож. Только цвет глаз совпадает, но таких глаз на свете миллионы…, – после ареста портье, почти подростку, пришлось пройти концлагерь Дора-Миттельбау:

– Не хочу о таком вспоминать, – он поморщился, – этот Ланге – просто Ланге…

Просто Ланге нырнул в прохладный зал кафе:

– Эспрессо и апельсиновый сок, – попросил он бармена, – мой приятель ждет за столиком…, – неслышно остановившись за спиной патрона, шуршащего Figaro, месье Ланге поинтересовался:

– Что интересного пишут…, – обернувшись, Адольф радостно сказал: «Здравствуйте, дядя Макс».

Механик позвонил Тате из городской телефонной будки, торчавшей неподалеку от главного входа в полицейское управление на набережной Орфевр. Он слышал в трубку прыжки девчонок, требовательный голосок Валентины: «Мама, дай, дай!».

Марселю стало неудобно:

– Первый день дома и я ее бросаю. Тата никогда не была в Париже. Я ей рассказывал о городе, но она не знает нашего района, не знает магазинов…, – Валентина затихла, удовлетворенно причмокивая:

– Она круассан схватила, – безмятежно сообщила Тата, – пусть помусолит. Девчонки побежали на балкон, заниматься цветами. Я обещала им пальму, оливковое дерево, апельсиновое дерево, фонтан и клетку с попугаями…, – Механик весело отозвался:

– Еще шатер и верблюдов. Обещала, значит, получат…, – Тата и сама что-то жевала:

– Булочная у вас отличная, – бодро сказала жена, – я познакомилась с мадам Антуан, с месье Флери…, – Механику всегда казалось смешным, что хозяина цветочной лавки зовут именно так, – мясник обещал мне на завтра пикардийскую баранину, а с фруктовщиком мы поговорили о Марокко, он сам оттуда. Консьержка у вас тоже замечательная, она мне помогла с девчонками и поклажей…, – Марсель почувствовал, что краснеет:

– Ты на работе, – утвердительно сказала Тата, – ничего страшного…, – он что-то пробормотал, – я к вечеру сделаю пирог с сыром и ветчиной, он хорош и холодным. Придешь и поешь, – он услышал в голосе жены улыбку, – а завтра отправитесь с девочками в Люксембургский сад, как ты хотел…, – она прибавила:

– Я тебя люблю, милый. Послушай, как Валентина жует…, – Валентина жевала отменно.

Повесив трубку, Механик решил покурить на летнем солнышке:

– Инспектор ждет меня через четверть часа, – он смутно помнил долговязого ушастого подростка, – ему двадцать два, а он уже инспектор. Его отец был членом правительства и любимцем де Голля…, – Механик блаженно закрыл глаза, – но Пьер не по протекции занял свою должность. Он, скорее всего, как Тата, хорошо сходится с людьми, в его профессии такое важно…, – жена быстро обживалась на любом месте:

– И что она во мне нашла, – Марсель изумленно покрутил немного поседевшей головой, – я старше ее на двадцать лет и характер у меня не самый приятный. Но она намекала, что нам опять понадобится коляска…, – Механик поймал себя на улыбке.

Судя по сведениям от мадам М, у его старшего сына тоже был легкий нрав:

– Виктор такой в Нину, – он все улыбался, – Тата тоже на нее похожа. Нину все любили, парни в Мюнхене за ней бегали, однако она выбрала меня. Я тогда был моложе, но характер у меня и той порой был не из лучших…

Характер Механику пришлось проявить в унылом каменном вестибюле Сюртэ. Сдав дипломатическую карточку, он пока не обзавелся удостоверением Службы Внешней Документации:

– Меня ожидают, – терпеливо повторил Марсель молоденькому ажану, – инспектор Пьер де Лу, вот его внутренний телефон…, – судя по всему, ажан очутился в полиции прямо со школьной скамьи. Парень, наморщив лоб, сверялся со списком:

– Де Лу, – он шевелил губами, – у нас таких нет. И телефон какой-то неизвестный…, – изящная рука с выцветшими пятнами краски выхватила у него бумагу:

– Я есть, – смешливо сказал инспектор, – потрудитесь справиться в особом приложении, – он ткнул пальцем в страницу, – и сразу меня найдете…, – ажан покраснел:

– Извините, я новичок…, – инспектор отмахнулся:

– Все мы когда-то начинали за стойкой, коллега…, – юноша приосанился.

По пути наверх Пьер добродушно сказал:

– Я, правда, в приемной никогда не подвизался. Я с семнадцати лет на ногах, – длинные ноги в потрепанных джинсах легко шагали по ступеням, – я четыре года патрулировал острова Ситэ и Сен-Луи. Пойманными мной карманниками можно забить собор Нотр-Дам…

Белокурые волосы инспектора были пострижены, как решил Механик, в артистической манере:

– Он больше напоминает художника, – парень носил бородку в стиле битников, – я никогда не видел полицейских в кедах и майке с Микки-Маусом…, – в длинном коридоре Пьер предупредил его:

– Курить у меня нельзя, по крайней мере, сейчас, – он весело улыбнулся, – пока художественный музей в Лионе не получит своего Ватто…, – картина стояла на мольберте в углу захламленного кабинета. Инспектор приподнял холст:

– Отличный образец творчества зрелого мастера, – сказал парень, – взгляните, как искусно выписаны складки на платье покупательницы. Это этюд к «Вывеске лавки Жерсена». Полотно хранится во дворце Шарлоттенбург, в Берлине…, – он прикрыл голубые глаза:

– Ватто пришел ко мне и спросил, соглашусь ли я поселить его у себя и позволить ему, как он выразился, размять руки и написать вывеску, чтобы я мог повесить ее над входом в лавку. Мне не хотелось принимать это предложение, я предпочитал занять его чем-нибудь более основательным, но, заметив, что работа доставит ему удовольствие, я согласился…, – Пьер добавил:

– Жерсен упоминает, что Ватто считал картину единственной, льстящей его самолюбию…, – инспектор спохватился:

– Извините, я вас заговорил. Кража в Лионе случилась прошлым месяцем, но я ждал, что Ватто всплывет у серых дилеров, что и произошло…, – он склонился над спиртовкой, – у меня есть свои информанты в таких местах…, – Механик закрыл рот:

– Вы похожи на отца, – наконец, сказал Марсель, – Маляр был замечательный оратор, я его слышал несколько раз…, – юноша разлил кофе по антикварным чашкам:

– Фарфор не вещественное доказательство, – заметил он, – посуда с барахолки. Это Севрская мануфактура, вещи времен моего предка, месье Робеспьера…, – Пьер вздохнул:

– Папа и писал очень хорошо, а у меня нет времени на статьи. Мой отдел, состоящий только из меня, сбивается с ног…, – он подсунул механику корзинку с круассанами, – в Сюртэ я единственный, кто разбирается в искусстве. Все такие преступления, то есть их расследование – моя ответственность. Поэтому в общем списке меня не найти, я прохожу, как особая часть уголовного розыска, отдельной строкой…, – он указал в сторону открытого на Сену окна:

– Музей Клюни любезно предоставил мне кабинет, то есть каморку. Мне нельзя терять навыков реставрации, – он размял пальцы, – я занимаюсь консервацией одной из шпалер «Дамы с единорогом» …, – Марсель заметил на его руках следы от иголки:

– Но я не об этом, – Пьер взял с заваленного бумагами стола серую папку, – я подумал, что если вы в отпуске, то вы сможете нам помочь. Тетя Марта, то есть мадам М, со мной согласилась…

Механик изучал шуршащие факсы. Черно-белый снимок коротко остриженной девушки аккуратно уложили в конверт:

– Насчет нее немцы все засекретили, – недовольно сказал Пьер, – в материалах Интерпола вы этого не найдете, как не отыщете никаких сведений о месье Штрайбле. О нем мне рассказала только тетя Марта…, – в папку сунули вырезку с газетным фото, – речь идет о девяти убитых, месье Марсель…, – парень помолчал:

– Кроме искусства, я занимаюсь и леваками, – он погладил бородку, – меня знают в Сорбонне и Латинском Квартале. Я не смогу работать под видом студента, – юноша пощелкал пальцами, – и на Монмартре я тоже известен…, – он забрал у Марселя папку:

– Операция согласована с моим начальством…, – Пьер покачал пальцем у себя над головой, – вишистский прихвостень Папен подал в отставку. У нас теперь достойный шеф, месье Гримо…

Механик слышал, что именно благодаря Гримо Париж миновал кровопролитие во время весенних протестов в Сорбонне:

– Вы тоже были среди студентов, – поинтересовался он у Пьера, – но с какой стороны…, – парень ухмыльнулся:

– Я проявлял так понравившиеся вам ораторские способности, уговаривая ребят не идти на радикальные акции. Я знаю лидеров студенческого движения, – добавил Пьер, – среди них есть достойные люди. Но это, – он похлопал по папке, – обыкновенная нацистская шваль. Они расстреляли в упор стариков, не моргнув глазом. С вашими шефами мы связались, – заметил инспектор, – они не возражают, если официально вы в отпуске…, – Механик почесал нос:

– Предположим, я соглашусь, – он не ожидал, что задание продлится долго, – но из меня вряд ли получится студент…, – Пьер вскинул бровь:

– Не получится. Но из вас выйдет отличный клошар, месье Механик.

В свободные от дежурств вечера Пьер обедал дома. Мать смирилась с его работой в полиции, больше не называя юношу ажаном, однако не уставала намекать, что Пьер может приняться за докторат. За речной форелью со шпинатом он помахал серебряной вилкой:

– Мама, – с чувством сказал юноша, – я знаю, что папа в мои годы стал ассистентом куратора и писал об испанской живописи, однако у меня едва остается время чиркнуть в ежедневнике, что у меня нет времени на все остальное…

Золотое солнце едва закатывалось за Сену, но Лаура зажгла высокие свечи. Кофе они пили в гостиной. Блики огня играли на белом мраморе скульптуры Джакометти, на сугробах этюда Моне. Сорока сидела на деревенской калитке. Рядом висел купленный Генриком на закрытом аукционе в Швейцарии этюд Ренуара к портрету двух девочек. Темноволосая малышка с ярким бантом напоминала Пьеру детские фотографии его матери:

– Она тоже была серьезная, – подумал юноша, – и у младшей Лауры на послевоенных фото похожее выражение лица. Где ее сейчас искать? Она, наверное, давно мертва…

При матери Пьер не говорил о ее младшей сестре:

– Или о тете Кларе или об Адели, или о Сабине, – он щелкнул зажигалкой перед сигаретой Лауры, – мама не покупает вещи Сабины и не слушает записи Адели. На «Че» она тоже не ходила, потому что фильм снял Аарон…

Пьер напомнил себе позвонить в Вену. Мать болтала с дедушкой Джованни, однако о Кларе и остальных она, разумеется, не заикалась. Пьеру хотелось узнать, как идут дела на фестивале:

– Тиква играет в «Превращении», – Пьер любил Кафку, – семья Замзы тоже от него отвернулась. Я не имею права поступать так с мамой. Ее нельзя оставлять одну, она не перенесет, если я съеду с квартиры…, – Пьер мог обосноваться в старой студии Аарона Майера на Монмартре, однако не заводил с матерью таких разговоров.

Он ненавидел себя за страхи:

– С мамой все в порядке, – повторял себе Пьер, – она излечилась и не пьет таблетки…, – он не держал в доме оружия, но не считал для себя возможным рыться в вещах матери:

– Один звонок, и она достанет себе десяток пистолетов, – Пьер налил себе еще кофе, – она на «ты» с президентом де Голлем и половиной кабинета министров…

Товарищи родителей по Сопротивлению занимали важные правительственные посты:

– Никто из них не сдавал трофейное оружие после войны, но мама такого не сделает, – успокоил себя юноша, – она работает, ходит со мной в кино и театр…, – по воскресеньям они брали билеты на дневные представления, а потом обедали у месье Жироля на рю Мобийон. Словно услышав его, мать заметила:

– Театры на каникулах, надо посмотреть, что нового в киноафише…, – Пьер тоже закурил:

– Хана снимается в фильме Сидни Поллака. Интересно, какая получится лента? Роман Маккоя очень хороший…, – мать фыркнула:

– Вы считаете ее актрисой, а она все лишь певичка кабаре, вроде покойной Пиаф, – Лаура повела сигаретой, – в ней нет истинного таланта, роли она получает на диване в гримерке…, – Пьер предпочел не спорить:

– Кроме меня с Джо, дедушки и покойного папы, остальные ее враги, – вздохнул юноша, – даже тетя Марта…, – язык матери не потерял остроты. Пьер, правда, заметил, что в последнее время мать стала более любезной:

– Только когда она говорит о девушках, – усмехнулся Пьер, – она считает, что мне пора жениться…, – Лаура поджимала испещренные шрамами губы:

– Джо тридцать лет, – недовольно говорила она, – пора забыть юношеские, – мать щелкала пальцами, – иллюзии, надо крепко встать на ноги…, – иллюзиями Лаура называла пропавшую Маргариту:

– Сидя в Конго, он никого не встретит, – говорила мать, – пора ему возвращаться домой…, – рассуждения о будущих невестах Пьер пропускал мимо ушей. Он не торопился жениться:

– Сначала надо стать шефом инспекторов, – напомнил он себе, – и найти наши картины…

От довоенных коллекций отца и дедушки Теодора осталось ровно три полотна:

– Не говоря об украденном фон Рабе рисунке Ван Эйка, – хмыкнул Пьер, – работы много, даже не считая треклятой диссертации…, – отговорившись ранним подъемом, после обеда он отправился в свою комнату:

Швырнув кеды в угол спальни, юноша подошел к зачехленной пишущей машинке:

– На диссертацию у меня совсем нет времени…, – он хотел писать о «Даме с единорогом».

Машинка печально звякнула, он оседлал стул:

– Я сегодня весь день думаю о ней, – понял юноша, – то есть не о ней, а о мадемуазель Брунс…, – девушка с гобелена напомнила ему бесследно пропавшую в Гамбурге Магдалену:

– Она может быть мертва, – Пьер порылся в кармане рабочего, как он говорил пиджака, – такие твари, как Штрайбль, не церемонятся со свидетелями преступлений…, – Штрайбля еще требовалось найти. Пьер всматривался в угрюмое лицо на фото:

– Мы его отыщем, – сказал он Магдалене, – отыщем и передадим под суд…, – он осторожно коснулся снимка:

– Зло будет наказано, – Пьер не отводил глаз от девушки, – я обещаю, Магдалена.

Месье Ланге заглянул в парфюмерный отдел Galeries Lafayette ближе к вечеру. Толпа туристов схлынула, он спокойно бродил среди зеркальных стоек. Длинные пальцы перебирали бутылочки духов. Помахав перед носом глянцевой полоской бумаги, он задумался.

Рыжеволосая девушка в карнавальной маске и вечернем платье таинственно улыбалась с рекламного плаката:

– Fracas, легендарный аромат, месье, – зажурчал голос продавщицы, – в нем сочетаются драгоценная индийская тубероза, тунисский флердоранж, жасмин и корень ириса. Он подойдет раскованной, чувственной женщине…, – голубые глаза месье Ланге улыбались:

– Я имею честь водить близкое знакомство именно с такой…, – обручального кольца он не носил, – думаю, ей понравится подарок…, – черный флакон улегся в пурпурный бархат изящной коробки.

Сам Максимилиан не изменял туалетной воде от Santa Maria Novella:

– Слава Богу, теперь есть факсы, – хмыкнул он, – жаль, что на войне мы не додумались до такой техники…, – он заказывал товары из Европы именно по факсу. Рассеянно изучая прилавок Hermes, Макс покачал головой:

– Для факса нужно электричество, то есть полевой генератор. Он бы только обременял айнзацгруппу, мы всегда связывались с ними по рации. И что им было посылать по факсу, отчетность об уничтожении евреев…, – он расплатился за платок и сумочку, – все документы и так всегда были в полном порядке…, – вещи Адольф забирал в Швейцарию.

Макс чувствовал себя виноватым перед Фредерикой. Он каждую неделю звонил дочери, однако хотел и побаловать девочку:

– Осенью мы встретимся в Италии…, – перед акцией Макс думал показать дочери Венецию, – потом она вернется в Швейцарию, а я поеду домой, к Полине…

Дочери Макс купил платок из коллекции «Амазония». Голубовато-серые тона подходили к ее глазам. Сумочка была небольшой, черной кожи, с золотой застежкой в виде седла:

– Вещица дневная, – Максу понравилось качество выделки, – в университет она ходит с массивной сумкой, но ей нужна и маленькая…

Успешно сдав экзамены, Фредерика проводила лето на раскопках свайного поселения времен бронзового века, на Цюрихском озере:

– Удивительно интересная культура, дядя, – восторженно сказал Адольф, – ты знаешь, что в погребения они непременно клали каменный топор? Смотри, – парень вытащил альбом, – мы нашли такие топоры, шнуровую керамику…, – страницы заполняли снимки черепков, – получится отличная статья и кое-что даже останется для дипломной работы. Фредерика пишет статью о кинжалах тех времен, она интересуется оружием…, – Макс заметил:

– Ее кинжал тоже старинный, хотя, разумеется, вещица младше возрастом…, – Адольф кивнул:

– Шестнадцатый век. Дамасская сталь, ножны очень искусной работы…, – в конце альбома нашелся и снимок Фредерики. Девушка сидела на борту яхты:

– Мы взяли лодку напрокат, – объяснил племянник, – Фредерика хорошо управляется с парусом…, – дочь стянула рыжие волосы в небрежный узел. Длинные ноги облегали черные штаны с дырками:

– Сейчас так модно, – вспомнил Макс, – кажется, брюки у нее тоже от Hermes…

Он каждый месяц переводил на счет девочки крупную сумму, но все равно считал себя обязанным снабжать ее подарками:

– Пока не след торопить события, – решил Феникс, – но хорошо, что Фредерика и Адольф встречаются на каникулах. За общими научными интересами возникнет взаимное влечение, откуда недалеко и до брака…, – он, разумеется, не сказал племяннику, где провел зиму:

– У меня дела, – небрежно заметил Макс, – после Парижа я полечу на Сардинию, на виллу Боргезе…, – акция в Риме планировалась на первые числа ноября:

– Еврейские праздники пройдут, – вспомнил Феникс, – но в синагоге все равно соберется тамошняя жидовня. Мы одним ударом покончим и с ними, и с половиной еврейского квартала…, – акция требовала тщательной подготовки:

– Полина не заскучает, – утешил себя Макс, – я ей звоню, и она занята книгой…, – рукопись была почти готова, но Полина настаивала на тщательной редактуре:

– Дотошностью она пошла в отца, – понял Макс, – но ее дотошность не распространяется на любимых людей. Она верит мне и ни о чем меня не расспрашивает…, – как и ожидал Макс, в Гвинее его приняли с распростертыми объятьями.

Неся легкий пакет с покупками, он поднялся по мраморной лестнице в кафе под куполом:

– Помогла моя дружба с шейхами, – он нашел глазами светловолосую голову племянника, – президент Секу считает меня не только военным советником, но и, как говорится, конфидентом…, – месье Ланге получил в дар от государства белокаменный дом на берегу океана:

– Не виллу, а скромное бунгало, – он опустился рядом с Адольфом, – я не гонюсь за роскошью…, – он знал, что Полина обрадуется подарку:

– Она меня любит, – Макс ласково улыбнулся, – она тоже не стремится к богатству, однако надо ее побаловать…, – они завели дворнягу и гуляли вечерами по пляжу.

Макс предпочитал породистых собак, но, неожиданно для себя, привязался к бойкому щенку:

– Он какая-то помесь, – хмыкнул Феникс, – уйдя из страны, французы бросили не только недвижимость, но и псов…, – он заказал кофе и тосты с копченым лососем:

– В моем возрасте надо менять диету, – подумал Макс, – Отто был прав насчет вегетарианства…, – не доверяя местному мясу, он перешел на рыбу и чувствовал себя гораздо лучше.

Макс не собирался становиться престарелым отцом:

– В новом паспорте мне скостили десять лет, – он закурил, – Полина считает, что мне нет пятидесяти…, – он хотел получить сына или дочь к юбилею:

– Так и случится, – Макс отпил крепкий кофе, – но сначала надо разобраться с моими врагами…, – Адольф хмуро сказал:

– Герберт навещал квартиру дилера, получившего картину из Лиона…, – Макс дернул щекой:

– Но до квартиры он не дошел, потому что на улице болтались ребята в темных очках…, – племянник кивнул:

– На Монмартре Герберту рассказали, что такими делами в Сюртэ ведает инспектор Пьер де Лу. Местные парни…, – парень указал на панораму Парижа за окном, – зовут его Красильщиком. Дилера арестовали и Ватто ушел из наших рук…, – Макс ткнул окурком в пепельницу:

– Важен не результат, а принцип, – он раздул ноздри, – проклятый мальчишка не перейдет мне дорогу. У него дома, наверняка, имеются картины…, – Феникс усмехнулся, – значит, мы навестим его мать, мадам Монахиню.

– Так и сиди, не двигайся…, – заросший полуседой щетиной клошар что-то буркнул, – час проведешь на солнышке и получишь деньги на бутылку…

Уличные художники с забитой туристами площади Тертр практиковались в ремесле на задворках Монмартра, на площади Эмиля Гудо. Местные бродяги собирались на теплых булыжниках мостовой, под пышными каштанами. Клошары были не против заработать несколько франков, устроившись рядом со скамейкой, где обосновались живописцы.

На углу площади торчал обветшалый барак Бато-Лавуар. Бывшее артистическое общежитие напоминало выброшенную на берег баржу. Изредка забредавшие сюда туристы равнодушно проходили мимо рассохшихся оконных рам и заваленной хламом, наглухо заколоченной парадной двери. Окна унылого серого дома по соседству тоже забили досками. Над аркой, ведущей во двор, виднелась выцветшая вывеска:

– Ночной Клуб Черный Кот. Танцы до утра, каждая вторая выпивка бес…, – позолоченные буквы обрывались на отломанном конце доски. Из пыльного окошка над аркой высовывалась труба буржуйки:

– Студенты сегодня на улицу не выходили, – художник ловко рисовал, – должно быть, у них еще осталась выпивка…, – по ночам из бывшего клуба доносились залихватские голоса певцов. Гремела ударная установки, звенели гитары. Художники встречали в ближних магазинах кое-кого из ребят, самовольно занявших апартаменты:

– Вообще они хорошие парни, – клошар задремал на солнцепеке, – напоминают нас в молодости…, – старик, рисовавший бродягу, появился на площади Тертр пареньком, после первой войны:

– Представляешь, – сказал он посапывающему клошару, – я помню Модильяни. Ты, конечно, не знаешь, кто он такой…, – он покусал карандаш, – а до войны я рисовал мадемуазель Аржан. Ее потом убили боши. Она была актрисой, – сообщил старик клошару, – о ней ты тоже не слышал…, – бродяга носил истасканное, не по сезону теплое пальто:

– Мадемуазель Дате мне тоже позировала, – художник усмехнулся, – она стала подружкой Бонда и может получить Оскара…, – старик помолчал:

– Видишь, как получается. Картины моих приятелей висят в музеях, а я рисую американцев по пять франков за портрет. Но пять франков за десять минут – неплохой заработок. Надо сказать спасибо, что на восьмом десятке я крепко держу карандаш…

Клошар носил воняющую гнилью, траченую молью шерстяную шапку. Пахло от него дешевым вином:

– Я его встречаю второй день подряд, – понял старик, – он не здешний, наших завсегдатаев я знаю в лицо…

Он решил, что клошар перебрался на холм в надежде на легкие деньги. Монмартр наполняли туристы, не отказывающие бродягам в мелочи или даже в паре купюр:

– Сидя на улице с кепкой, зарабатываешь больше, чем стоя с мольбертом, – понял старик, – наверняка, он отирается у базилики Сакре-Кер. Он может быть и вором, – живописец выпятил губу, – хотя он не похож на лихих парней. Обыкновенный пьяница, Париж ими кишит…, – он велел клошару:

– Можешь отдохнуть пять минут, – бродяга не двинулся с места, – студенты, наконец, появились на улице…

Невысокий темноволосый парень миновал арку, ведущую на площадь. Юноша носил помятую гавайскую рубаху и старые джинсы. Оглянувшись по сторонам, он пошел в сторону метро:

– Перерыв закончен, – сердито сказал художник, – куда собрался, приятель? Эскиз не готов, надо продолжить сеанс…, – на альбомном листе красовалась половина лица клошара.

Отхлебнув вина из почти пустой бутылки, бродяга что-то пробормотал. Замотав вокруг шеи дырявый шарф, клошар вразвалочку направился вслед за юношей.

Адрес бывшего ночного клуба Механик получил от инспектора Пьера:

– Место бойкое, настоящее осиное гнездо, – недовольно сказал парень, – после майских волнений помещение самовольно заняли радикалы и пока их никак не выкурить…, – открыто навестить апартаменты они не могли.

Скомкав исчерканную записями бумагу, Пьер метнул импровизированный мячик в привинченное к стене кабинета баскетбольное кольцо:

– Я играю, когда успеваю, – заметил юноша, – жаль, что времени остается все меньше и меньше…, – рядом с кольцом висел яркий плакат. Алые буквы кричали: «Крестьяне, рабочие, студенты – соединяйтесь!». Марсель усмехнулся: «Почти что «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!». Он зорко посмотрел на юношу:

– Ваш покойный отец был коммунистом. Вы что, тоже член партии… – легко соскочив со стола, инспектор поднял бумагу:

– Три очка, но из-за картин мяч здесь никак не завести, – он отправил комок в корзину для мусора, – нет, месье Механик, я государственный служащий, – он подмигнул Марселю, – папа был политик, а я чиновник и не имею права официально принадлежать к партии…, – Механик не отставал:

– Но вы поддерживаете левых…, – Пьер отозвался:

– Не во всем, но войну во Вьетнаме действительно надо прекратить…, – Механик перебирал фотографии в выданной ему папке:

– Я тоже так думаю, – вздохнул Марсель, – хорошо, что Франция не замешана в тамошней неразберихе и мы сейчас не воюем…, – Пьер почти весело заметил:

– Узнай русские о моих взглядах, они бы обрадовались. Формально я советский гражданин, я родился в СССР…, – за кофе он рассказал Марселю историю своего появления на свет:

– Но не думаю, что Комитет мной заинтересуется, – подытожил юноша, – я для них мелкая сошка. Хотя в сквоте могут быть их агенты. В апартаментах засели некоторые горячие головы, хороший материал для вербовки…

Пока им требовалось найти Герберта Штрайбля и Магдалену Брунс. Носить фотографии на задание было нельзя, но Марсель хорошо запомнил лица молодых людей.

Штрайбль, в гавайской рубашке, невозмутимо шествовал перед ним. Судя по всему, немец направлялся к метро Abbesses:

– Вчера из квартиры никто не выходил…, – вспомнил Марсель, – правильно сказал художник, у них пока не закончились выпивка и травка…, – вечером Механика сменил неприметный паренек, приехавший к сквоту на потрепанном пежо:

– Я от Красильщика, – уважительно сказал юноша, – поспите на заднем сиденье, месье, я понаблюдаю за зданием…, – Пьер успел сообщить Механику свою кличку:

– Почти как у папы, – заметил парень, – мой кузен в Америке тоже пользуется оперативным псевдонимом покойного отца…, – Пьер знал, что Хаим сейчас во Вьетнаме:

– Он сбежал от ФБР, – поправил себя юноша, – но это, как говорится, дело семейное…, – он в очередной раз порадовался, что стал только полицейским.

Пьер не очень доверял Службе Внешней Документации. Во Франции, как и в Германии, ведомства, занимавшиеся безопасностью страны, кишели бывшими нацистами и коллаборационистами. Почти все старшие коллеги Пьера служили в парижской полиции во время войны:

– Наш бывший шеф, Папен, депортировал евреев из Парижа, – заметил юноша Механику, – его отправили в отставку, – Пьер скривился – однако другие сидят на своих местах…

Они вышли покурить на набережную. Удерживая стаканчики с кофе, Пьер щелкнул зажигалкой:

– Меня в полиции считают l’enfant terrible, – голубые глаза улыбались, – однако я обладаю уникальными знаниями и не подумайте, что я хвастаюсь…, – Механик добродушно отозвался:

– Даже представить такого не могу. Значит, у вас есть своя полиция внутри полиции…, – Пьер покраснел:

– Называйте меня на «ты», – он откинул с лба белокурые волосы, – да, молодые ребята, вроде меня. Кое-кто работает в отделе нравов, – он повертел снимок Магдалены, – я попрошу их держать глаза открытыми…, – Механик, правда, считал, что девушка давно мертва:

– Она случайно попала в переделку, – Штрайбль завернул в булочную за кофе и круассаном, – бандиты утащили ее с собой для развлечения, но ее труп сейчас лежит на дне какой-нибудь реки…, – они понятия не имели кто, кроме Штрайбля, участвовал в налете на инкассаторские машины:

– Тетя Марта считает, что Штрайбль замешан в нападении, – заметил Пьер, – юридическая контора его отца работала с пострадавшим банком, однако это косвенная улика…, – по досье юный Штрайбль, наследник адвокатской практики, выглядел почти святым:

– Он выступает на конференциях католической молодежи, обличая аборты и ездит в Рим на аудиенции к его святейшеству, – сказал Пьер, – у него скоро нимб над головой вырастет. Но если он в Париже, то мы его найдем…

В досье имелись только газетные фотографии немца, но Марсель сразу его узнал. Складывающаяся ситуация Механику не нравилась:

– Зачем богатенькому парню ночевать во вшивом сквоте, – Марсель обосновался на другой стороне улицы, – это не каникулярная поездка. Он решил уйти на дно, пока все не уляжется…, – Штрайбль распивал кофе с видом довольного жизнью туриста, – посмотрим, куда он направился…

За спиной юноши болтался холщовый рюкзак, увешанный значками с покойным команданте Че Геварой. Марсель вдохнул аромат кофе:

– Я тоже встал у двери кафе, очень удачно…, – не оборачиваясь, он щелкнул пальцами:

– Приятель, держи…, – подлетевший к нему бармен принял сантимы, – двойной эспрессо, пожалуйста…, – пальто и шапка Марселя никаких вопросов у заведения не вызвали:

– Я плачу. Значит, я имею право на обслуживание, как и другие гости…, – он жалел, что утром так недолго поговорил с Татой. Марселю удалось улучить пару минут в телефонной будке за углом:

– До Люксембургского сада недалеко, – успокаивающе сказала жена, – мы справимся, а ты работай…, – Марсель помолчал:

– Я скучаю, – тихо сказал он, – прости меня, пожалуйста…, – Тата смешливо заметила:

– Я тебя год ждала, милый, и не в Париже, а в Сахаре. Я тоже скучаю, но мы скоро увидимся…, – Штрайбль покуривал, забросив ногу на ногу:

– Окажись Тата и девочки на его пути, он бы их тоже не пожалел, – гневно подумал Механик, – нацист есть нацист, пусть его родители и жертвы режима…

Он вспомнил газетную фотографию старшего Штрайбля и известного Марселю ныне депутата бундестага Краузе. Лицо адвоката показалось Марселю смутно знакомым:

– Согласно досье, он сидел в Дахау, – вспомнил Механик, – мы работали по наряду в лагерных механических мастерских. Наверное, именно там я его и видел…, – допив кофе, юноша, к удивлению Марселя, двинулся на стоянку такси:

– Зачем он тащит рюкзак…, – Механик нашел глазами припаркованный поодаль давешний пежо, – значит, у него с собой что-то, с чем не спускаются в метро. Миллион долларов наличными, например…, – паренек за рулем машины кивнул: «Месье».

Марсель первым делом открыл окно:

– Я закурю и перебью вонь, – обнадежил он парня, – здесь я спал без пальто, а дух идет именно от него. Кажется, наш подопечный собрался навестить центр города…

Паренек нажал на газ: «Куда отправимся, и мы».

Продолжается горячее лето шестьдесят восьмого, – развязно сказал диктор, – парижане устремились к морю, но где сейчас действительно жарко, это в Ираке…, – раздался записанный на пленку смех, – вчера, семнадцатого июля, в стране произошел военный переворот. К власти пришли социалисты, возглавляемые неким Саддамом Хусейном…, – имя он произнес по складам, – а теперь о погоде…

Радио бубнило за полуоткрытой дверью. В темной комнате плавал сладковатый запашок травки. На полу хрустела стеклянная крошка разбитого шприца. На просевший паркет кинули засаленный матрац. Вокруг разбросали покрытые следами от окурков подушки. Забитое досками окно загородили массивным шкафом. На древних обоях виднелась неряшливая надпись краской: «Полицейские – свиньи! Свиней на мясо!».

Портрет президента де Голля, с нарисованной поверх мишенью, приколотили рядом:

– В яблочко, – пьяно сказал кто-то, – но надо практиковаться на живых мишенях…, – нож воткнулся прямо в лоб де Голля. Долговязый парень в грязных джинсах и затрепанной майке вытащил лезвие из стены:

– Бош здорово бросает ножи, – он икнул, – он ездил на Ближний Восток, тренироваться с борцами за свободу палестинского народа…, – второй юноша, с нечесаной гривой волос, кивнул:

– Я тоже хочу туда попасть, – он затянулся косячком, – моя мать была из Алжира, – он скривился, – папаша, буржуазная свинья, бросил ее в стране. Он забрал меня и был таков…, – он поскреб в черных кудрях, – а что касается живой мишени, то у нас есть дурочка…

Они понятия не имели, как зовут девушку, привезенную Бошем:

– Развлекайтесь, сколько хотите, – заметил гость, – она все равно, что немая. Французского языка она не знает. Думаю, она даже не поняла, где она сейчас…

Худые руки девушки покрывали следы от старых и свежих уколов. На запястьях и сгибах локтей виднелись тонкие шрамы и заживающие болячки:

– Она полосовала себя бритвой, – со знанием дела сказал кто-то из обитателей сквота, – девчонки часто так делают…, – к шрамам прибавились следы от потушенных окурков. Прошлой ночью под героином один из парней хотел отрезать дурочке ухо:

– Это художественный проект, – заявил он, – словно у Ван Гога. Мы пошлем ухо полицейским свиньям, как манифест нашего несогласия с режимом капиталистического угнетения…, – он потряс опасной бритвой, – надо сделать ей кляп…

Они решили отложить перформанс, как выражался художник, на конец недели.

Девушка ничего не понимала, только изредка что-то мыча. Пару раз ее мыли из шланга в проржавевшей ванне. В голубовато-серых глазах появлялось осмысленное выражение. Девушка обводила взглядом прокуренные, усеянные пустыми бутылками апартаменты:

– Надо вмазать, – немедленно говорил Бош, – давай руку, птичка…

Бош привез в Париж полный пакет травки и завернутый в целлофан темный шмат уличного, плохо очищенного героина. Долговязый парень оживился:

– Хорошая идея, – он схватил бутылку виски, – но сначала попробуем на ней это…, – он вытряхнул последние капли жидкости себе в горло:

– Я такое видел в одном кино, – он подмигнул приятелю, – девушка стонала…, – второй юноша повертел нож:

– Потом поставим ее к стене, – решительно сказал он, – но сначала надо найти спиртное…, – бутылка полетела в угол. Долговязый парень пнул девушку под ребра:

– Мы скоро вернемся, птичка. Не скучай…, – дверь заскрипела.

Коротко стриженая голова поднялась с матраца. Магдалена попыталась встать. Девушку затошнило, она смогла только оказаться на четвереньках:

– Надо выбраться отсюда, – она плохо помнила последние дни, – надо бежать, но куда? Меня, наверняка, ищет полиция…, – в ушах зазвучали выстрелы, – как я здесь очутилась, что это за место…, – Магдалена поползла к двери, – где я сейчас…, – из глубин квартиры доносились голоса, звякало стекло.

Она ухитрилась выпрямиться, ухватившись за ободранную стену:

– Лестница, – по голым ногам ударил ветерок – надо спуститься, выйти на улицу и мне обязательно помогут…, – она вспомнила холодный голос фрау Майер-Авербах:

– Прекратите нас преследовать, – сверкнули золотые браслеты певицы, – вы не имеете никакого отношения к моему мужу, вы авантюристка и больше ничего…, – Магдалена кусала губы:

– Мне помогут, – на площадке когда-то разжигали костер, – не все люди такие, как они…

Нащупывая перила, Магдалена робко спускалась вниз.

Золотистые ломтики мирабели разбегались по слегка подрумяненному миндальному пирогу:

– Это тебе можно, милый, – добродушно сказал Макс племяннику, – здесь почти нет сахара…, – девушка за прилавком кондитерской подтвердила:

– Именно так. Мадам Жироль первой в Париже стала готовить такие десерты…

Заведение помещалось на небольшой улочке неподалеку от набережной Августинок. Узкая мостовая блестела чистотой. За витринами ювелирных магазинов переливались драгоценности, лежали россыпи дорогих ручек и отделанных перламутром зажигалок. В цветочной лавке на углу торговали орхидеями. Блондинка средних лет, сидевшая под феном в парикмахерской, проводила Макса откровенно томным взглядом. Рядом с креслом дамы свернулась мохнатая собачонка.

Кондитерскую Chez Amelie наполняли похожие твари, как о них думал Макс. Создание размером с крысу на руках старушки в очереди заворчало, оскалив острые зубки:

– Оскар, – церемонно сказала пожилая дама, – помни о манерах, милый…, – Адольф потрепал песика по гладкой шерсти. Собака утихомирилась:

– Он чувствует достойных людей, – сказала старушка, – мне пять круассанов и пирог со сливами…, – принимая пирог, Макс заметил девушке:

– За выпечкой к вам приезжает весь Париж…, – очередь выплескивалась на улицу, – это вас зовут Амели…, – продавщица покраснела:

– Нет, что вы. Это жена месье Жироля-младшего, наследника Aux Charpentiers. Они обвенчались в июне, у них сейчас медовый месяц. Мадам Жироль-младшая тоже кондитер. У них своя кулинарная программа на телевидении, очень популярная…, – судя по цене пирога, Париж был готов потратиться на дорогие десерты:

– Я слышал, что ресторан тоже отличный, – заметил Макс Адольфу, – однако нам не стоит болтаться в бойких местах…, – за коваными столиками кондитерской, под полосатой бело-розовой маркизой, мест все равно не нашлось.

Феникс и Адольф дошли до ближайшей площади. Под купами деревьев, рядом с журчащим фонтаном, расставили дубовые скамейки:

– Кондитерскую я помню, – Макс блаженно вытянул ноги, – там и в сорок третьем году была кондитерская…, – Адольф облизнулся:

– Пирог действительно хорош. Наверное, и во времена доброго короля Генриха на том месте помещалась булочная. Французы постоянны в своих привычках…

Мадам де Лу, Монахиня и ее сын, инспектор парижской полиции, тоже отличались размеренной жизнью. Макс набросал в блокноте расписание. Женщина покидала квартиру нечасто, ограничивая прогулки ближайшими кварталами:

– Зеленщик, – Макс отхлебнул кофе, – где мы купили ренклоды, – Адольф бросил в рот сливу, – мясник, бакалейщик, кондитерская и косметический салон…, – он задумался.

Пару раз у подъезда появлялся курьер в мотоциклетном костюме. Парень привозил книги и пакеты. Пользуясь биноклем, Адольф разобрал на одном из них черные буквы Gallimard:

– Она работает на издателей, – сказал Макс племяннику, – хотя Gallimard сотрудничал с нами во время войны. Впрочем, и она сотрудничала, – Феникс тонко улыбнулся, – сама того не зная…, – он добавил:

– Скорее всего, она переводчик. Она знает восемь или десять языков, даже японский…

Он хорошо помнил расположение комнат в квартире. Макс несколько раз навещал апартаменты, где во время войны обретался ставший предателем генерал Штюльпнагель:

– Он командовал вермахтом во Франции, – сказал Макс Адольфу, – но связался с заговорщиками, покушавшимися на твоего отца в сорок четвертом году. Я лично казнил мерзавцев, включая твоего дядю Генриха…, – Адольф кивнул:

– Я помню ленту…, – сцены казни, снятые Отто, Макс достал из боннских архивов с помощью Краузе, – у вас не дрогнула рука, дядя Макс…, – Феникс пыхнул сигаретой:

– И сейчас не дрогнет, – он кивнул в сторону Сены, – но сначала надо, чтобы из города убрались все, кому здесь быть не след…, – Адольф взглянул на часы:

– Я посадил Штрайбля на южный поезд, – наследник адвокатской конторы отправился в Биарриц, – я его встретил у банка, проследил, чтобы все было в порядке и отвез на вокзал…, – миллион долларов Феникса не интересовал:

– Пусть французские леваки тратят его на героин и девок, – Макс зевнул, – главное, чтобы они выполняли наши указания…, – Адольф велел Герберту не возвращаться в притон, как он выразился, на Монмартре:

– В Биаррице купишь себе все необходимое, – сказал он приятелю, – за фургон не беспокойся, в тамошних дворах его никогда не найдут…, – развалюху загнали в заброшенный гараж и завалили хламом. Герберт решил не говорить Адольфу о дурочке, как он называл девчонку:

– Пусть она сдыхает в притоне, – хмыкнул парень, – она ничего не ест, вернее, ее не кормят. Достаточно одного передоза героина, и она не проснется…, – девица не знала его имени и была сумасшедшей:

– Но Адольфу не понравится, что я притащил ее в Париж, – решил юноша, – незачем выводить его из себя…, – мягкость наследника фюрера была обманчивой. Герберт помнил, как приятель вел себя в Сирии:

– Лучше не переходить ему дорогу, – рассудил парень, – рано или поздно девица все равно умрет… – из Биаррица он намеревался поехать в Испанию:

– Привези родителям паломнические сувениры, – наставительно сказал Адольф, – а в остальном, мы с Красным Волком встречаемся в Риме осенью, а ты сидишь дома и не вызываешь подозрений, наша жена Цезаря…, – он весело подмигнул Герберту.

Максимилиан кивнул:

– Теперь ничто не мешает нам навестить мадам Монахиню…

Сжевав спелый ренклод, он лениво кинул косточкой в стайку воробьев на газоне. Птицы, отчаянно щебеча, поднялись на крыло. Париж дремал в раскаленном июльском полудне. Макс послушал отдаленный колокол собора Нотр-Дам:

– В общем, – подытожил он, – учитывая наш опыт, ничего опасного в будущем визите нет. Подъезд без консьержки, на первых этажах помещаются конторы…, – в выходные дни офисы не работали, – мы войдем в квартиру и выйдем оттуда минут через десять, но с картинами…, – Адольф помялся:

– Входную дверь мы откроем…, – дядя мог справиться с любым замком, – но если она услышит посторонних на площадке, она забеспокоится…, – Макс потрепал его по плечу:

– Нет, милый, она сама впустит в квартиру сына…, – Адольф удивился:

– Какого сына? Старший сидит в Африке, а младший будет на работе…

Феникс сдвинул на нос темные очки:

– Видишь ли, милый, у нее был и третий сын…, – он широко улыбнулся, – он долго искал мать и, наконец, нашел.

Над расплавленной коркой сыра поднимался ароматный дымок. Потрепанная маркиза хлопала на вечернем ветру. Хозяин Au Roi Des Halles открывал заведение для обеда в семь часов вечера. Центральный рынок Парижа к этому времени утихал. В мясных рядах еще шла оживленная торговля, но цветочница напротив складывалась:

– Хорошенькая девушка, – весело заметил Механик, обмакивая хлеб в сыр, – она на тебя посматривает, инспектор…, – Пьер быстро расправился с закопченным горшочком супа:

– Может быть, и на вас…, – он вытер стенки куском багета, – хотя не в этом наряде…, – от шапки Механик избавился, но старое пальто висело на спинке его стула.

Мимо них по булыжнику прогромыхала телега с окровавленными тушами:

– Через три года здесь ничего не останется, – уверенно заявил Пьер, – мэрия решила снести рынок…, – Механик поперхнулся луковым супом:

– Как снести, это памятник архитектуры…, – Пьер взялся за блюдо с сырами:

– В котором живет четверть миллиона крыс, если верить санитарной инспекции…, – крыса метнулась на обочину, спасаясь от колеса тележки, – город достоин того, чтобы здесь возвели музей или что-то, – он покрутил рукой, – похожее…

Несмотря на очередь к прилавку заведения, они легко получили места на отполированных поколениями посетителей скамьях:

– В «Голубой блузе» тоже неплохо готовят, – Пьер указал на вывеску соседнего бара, – однако здесь, – он похлопал по столу, – лучший луковый суп в Париже. Даже месье Жиролю, при всем уважении, он удается не таким наваристым…, – Механик отозвался:

– Это ты у меня дома еще не обедал. Когда все закончится, – он вздохнул, – мы тебя накормим настоящей парижской едой и заодно русскими пельменями…

Они пока не знали, как и когда все закончится. Механик довел месье Штрайбля до буржуазного здания неподалеку от Елисейских полей. Расплатившись с таксистом, юноша скрылся в охраняемом швейцаром подъезде:

– Туда мне хода не было, – сказал Марсель, – но твой паренек покрутился рядом. В особняке располагаются дантист, адвокат и представительство некоего швейцарского банка…

Пьер помолчал:

– Вряд ли Штрайбль лечил зубы, а с адвокатом мы разговаривали…, – в юридической конторе немца не видели. Несмотря на судебный ордер, срочно полученный Пьером, банкиры отказались сообщать имена клиентов:

– Они в своем праве, – хмуро сказал инспектор, – они считают информацию банковской тайной…, – тайной оставалось и нынешнее местоположение месье Штрайбля:

– Никакая это не тайна, – невесело сказал Механик, – подъезд проходной. Он выводит во двор здания, а оттуда прямой путь к станции метро…, – с пропажей Штрайбля исчезла одна из немногих имевшихся нитей к случившемуся в Гамбурге:

– Ты думаешь, что он принес в банк деньги, – Механик отпил кофе, – или только использовал подъезд, чтобы скрыться…, – Пьер щелкнул зажигалкой:

– Скрыться он мог с Монмартра. Он приехал в центр с рюкзаком, но мы не знаем, что случилось с ним и с самим Штрайблем. И вообще, – инспектор вытянул ноги, – сначала нам шла карта, как со сквотом, а теперь мы наткнулись на глухую стену…

Пьер объяснил Марселю, что послал его на Монмартр, пользуясь, как выразился парень, шестым чувством:

– Папа первым учил меня реставрации, – голубые глаза юноши засветились, – он говорил, что надо доверять интуиции. Если тебе кажется, что участок картины или часть манускрипта скрывают что-то, скорее всего, так и есть…

Пьер никому не признавался в своей мечте, но ему хотелось вернуть людям неизвестный рисунок Ван Эйка:

– Его отвезут в Прадо, на законное место, – говорил себе юноша, – но мы устроим и выставку в Париже. У нас есть один Ван Эйк, сюда привезут и другие картины. Но сначала надо призвать к ответу проклятого фон Рабе, убийцу моего отца…

Он не обсуждал с матерью военные времена и не упоминал при ней беглых нацистов. Пьер знал, что мать получила шрамы в концентрационном лагере:

– Фон Рабе арестовал ее в Лионе, ее отправили в Германию, – он прислушался к шуму за стойкой заведения, – а об остальном она молчит и я не собираюсь ничего спрашивать. Ее нельзя волновать, иначе вернется болезнь…, – Пьер подытожил:

– Интуиция интуицией, а завтра мы отправимся на Монмартр. Пора навестить притон и поинтересоваться, куда делся месье Штрайбль…, – хозяин крикнул:

– Месье барон, – несколько голов повернулось в их сторону, – вас к телефону…, – Пьер усмехнулся:

– Он роялист. У нас новый титул, времен королевы Марии Медичи, однако он всегда величает меня церемонным образом. Надеюсь, с набережной Орфевр звонят не просто поболтать…, – разговор оказался коротким.

Вернувшись к столу, Пьер широко улыбнулся:

– Можете передать пальто настоящим клошарам, месье Механик…

Юноша подхватил пиджак: «Поехали. Нашлась Магдалена Брунс».

Окна палаты выходили на Сену. Пьер мог разглядеть очертания дома на набережной Августинок:

– Когда мама заболела, мы с Джо вызывали врача отсюда, – он повертел черно-белое фото, – он меня узнал, спрашивал, как дела у мамы и Джо…, – Пьер скучал по старшему брату, но понимал, что из соображений безопасности Джо лучше оставаться в Африке:

– Он не виноват в случившемся, – вздыхал юноша, – он сотрудничал с беглыми нацистами, надеясь спасти Маргариту. И с русскими он связался тоже именно поэтому…, – Пьер знал о бывшем знакомстве брата с Пауком:

– Но мама ни о чем не подозревает, – он слушал легкое дыхание девушки, – пусть все остается, как прежде…

Палата госпиталя Отель-Дье находилась под полицейской охраной, но Пьер уговорил начальство пока не звонить в Интерпол:

– Дело не в украденных трех миллионах, – рассудительно сказал он, – мадемуазель Брунс поможет раскрыть не только это преступление…, – юноша успел поговорить с тетей Мартой. Пьер уверил ее, что все находится, как он выразился, под контролем. По пути в госпиталь они с Механиком заглянули в Сюртэ:

– Пока вам не надо прилетать, – заметил Пьер по телефону, – мадемуазель Брунс еще не пришла в себя, а месье Штрайбль пропал с радаров…, – выслушав его, тетя велела:

– Все равно навестите сквот. Может быть, тамошние обитатели знают, куда делся Штрайбль…, – она помолчала:

– Держи меня в курсе насчет случившего и будь осторожен. В городе могут болтаться советские агенты, а ты формально гражданин СССР…, – Пьер сомневался, что его собираются похищать:

– Я полицейский и не нужен Советскому Союзу, – он вернулся к кровати девушки, – но ведь русские опять захотят шантажировать Джо. Мое исчезновение может нести за собой именно такую цель…, – за мать Пьер не волновался.

Лаура почти не выходила на улицу и не открыла бы дверь постороннему человеку:

– У меня при себе пистолет, – кобуру он носил под мышкой, на американский манер, – и ко мне никак не подобраться, – парень усмехнулся, – я вожу знакомство с проверенными кадрами…, – Пьер предпочитал легкие связи, выбирая приятельниц, актрис или моделей:

– У них на уме карьера, а не брак, – он смотрел на бледные щеки девушки, – мадемуазель Магдалена готовилась стать оперной певицей, но случилось несчастье…, – Пьер узнал о произошедшем в Гамбурге от тети Марты:

– Шесть лет назад сгорела ферма родителей фрейлейн Брунс, – сказала тетя, – ее мать и отец, то есть приемный отец, погибли. Младший брат тоже, вернее, все считали, что он мертв…, – тетя добавила:

– Разумеется, все сведения засекречены. От немцев ты ничего не дождешься, однако они ничего и не знают, то есть не знают многого из того, что я расскажу тебе…, – Пьер услышал, что перед ним младшая сестра маэстро Авербаха:

– Мать мадемуазель Магдалены служила надзирательницей в концлагерях, – юноша взял с тумбы медицинскую карту, – а ее младший брат выжил и оказался в ГДР…, – тетя Марта велела пока ничего не говорить девушке:

– Подожди, пока я приеду, – тетя затянулась сигаретой, – у нас горячая пора, несмотря на каникулы, но я обязательно вырвусь на несколько дней. В каком состоянии Магдалена…, – состояние девушки не вызывало опасений, хотя ее доставили в Отель-Дье в карете скорой помощи:

– Таков протокол, – объяснил Пьеру лечащий врач, – она потеряла сознание в табачной лавке на углу площади Эмиля Гудо…, – доктор помолчал, – учитывая, что она разгуливала по Монмартру в чем мать родила и не могла связать двух слов, владелец вызвал скорую…

Фотографии мадемуазель Брунс имелись в каждой больнице Парижа:

– Немцы держали ее в сумасшедшем доме, – вспомнил Пьер, – ее обвиняли в поджоге фермы и убийстве ее семьи, но тетя Марта считает, что на ферме побывал посланец беглых нацистов…, – тетя устало сказала:

– Известный тебе Максимилиан ничего не забывает. Они вынесли матери Магдалены приговор, как предательнице дела фюрера и рейха…, – Пьер осторожно погладил худые пальцы девушки:

– Бедняжка, она весит меньше сорока килограммов…, – Магдалена напоминала фотографии женщин-узниц концлагерей, – ее пичкали героином, били, издевались над ней…, – врач заметил:

– У нее на руках есть и старые шрамы. Она резала себя бритвой, что случается при психических заболеваниях. Когда мы снимем ее с героина, – из руки девушки торчала капельница, – вы сможете с ней поговорить, но я не уверен, что она…, – доктор выразительно покрутил пальцем у виска:

– Еще у нее венерическое заболевание, – добавил врач, – но беременности нет, не пришлось делать ей аборт. Я бы и не сделал, – он недовольно хмыкнул, – я католик, но у меня есть коллеги, – доктор поискал слово, – без подобных принципов…, – Пьер возмутился:

– Она совершеннолетняя, нельзя проводить такие вмешательства без ее согласия…, – доктор пыхнул дымом за окно:

– Делайте домашнюю работу, инспектор. Умалишенные не дееспособны, решение принимает их опекун или, в ее случае, – он помахал карточкой, – государство, но я не слышал, чтобы судья отказывал в аборте такой пациентке. Я бы вообще стерилизовал всех сумасшедших…, – Пьер обернулся на пороге ординаторской:

– Именно так делал Гитлер, месье доктор…, – юноша нарочито аккуратно закрыл за собой дверь:

– Механик со мной согласился, – месье Марсель поехал к семье, – она психически здорова, – длинные ресницы девушки дрогнули, – если бы меня шесть лет продержали в закрытой психиатрической больнице, я бы тоже напоминал сумасшедшего…, – Пьер не знал, какого цвета глаза у мадемуазель Магдалены:

– Фотография из Германии черно-белая, – девушка облизала искусанные губы, – на снимке ничего не разобрать…, – юноша взялся за госпитальный стакан с пластиковой соломинкой:

– Все хорошо, – тихо сказал инспектор, – мадемуазель Магдалена, вы в безопасности. Вы под охраной парижской полиции и моей личной охраной…

Пьер пообещал себе немедленно разобраться с обитателями сквота:

– Прямо сегодня, – он незаметно сжал кулак, – отсюда я поеду в Сюртэ, возьму ребят, и мы разгоним паршивый притон. Мерзавцы получат тюремные сроки, я от своего не отступлюсь…, – девушка неслышно что-то прошептала. Ресницы приподнялись, Пьер понял:

– У Генрика такие глаза. Она на него похожа, она тоже высокая, но все равно ниже меня…

Под серыми глазами Магдалены залегли темные круги. На рассеченную бровь девушки прилепили пластырь, ожоги от окурков на шее забинтовали. Ее каштановые волосы золотились в вечернем солнце:

– Меня зовут Пьер, – юноша пожал ее ладонь, – инспектор Пьер де Лу. Теперь все будет в порядке, мадемуазель Магдалена.

Медленно крутились бобины переносного магнитофона. Магдалена сидела в кровати, прижав наушники к коротко стриженой голове. По полу палаты разбросали листы из альбома для набросков и карандашные очистки:

– Я все уберу, – заверил ее инспектор, – вы не думайте, я только за работой неряха, – он подмигнул девушке, – моя мама болела, когда я был подростком. Мне пришлось справляться с уборкой, мой старший брат геолог, он живет в Африке. Наши апартаменты больше вашей комнатки, – он развалился в кресле с альбомом, – не волнуйтесь, мадемуазель…

Кресло в палату инспектор принес вместе с вкусно пахнущим пакетом:

– Кофе здесь варят хороший, – он подал Магдалене стакан, – но круассанов в госпитале не дождешься. Я спрашивал врачей, – полицейский улыбнулся, – вам разрешили выпечку. Я взял мороженое у Бертильона, на острове Сен-Луи…, – картонная коробочка лежала в пакете с сухим льдом.

За окном палаты сверкала лазоревая вода Сены, гудел прогулочный пароходик:

– Словно дома, – глаза Магдалены наполнились слезами, – когда мы приезжали в Гамбург на праздники, папа с мамой покупали нам с Иоганном мороженое и катали по Эльбе…, – она напомнила себе, что родители и Иоганн давно мертвы:

– Я опасная сумасшедшая, – Магдалена избегала смотреть на инспектора, – с меня никто не снимал клейма приговоренной к пожизненному содержанию в психушке, как говорили в Гамбурге…, – инспектор, правда, весело сказал:

– Вы перешли под покровительство французской полиции. Наши немецкие коллеги или Интерпол пока не знают, что вы нашлись, – он вытянул длинные ноги в потрепанных джинсах, – и никто не помешает мне дарить вам розы, мадемуазель…, – букет белых роз он поставил в госпитальный пластиковый кувшин.

Утром на обходе неприветливый врач объяснил Магдалене, что с ней, как выразился доктор, более-менее все в порядке:

– Вас по уши напичкали героином, – он показал девушке рентгеновский снимок, – и у вас треснули два ребра из-за побоев. С наркотика вас сняли, а об остальном, – он повел рукой, – позаботятся повязки и антибиотики…

Магдалена понятия не имела, знает ли инспектор Пьер о заболевании, подхваченном ей в притоне:

– Стыдно о нем говорить, – щеки девушки загорелись, – я словно проститутка, только они этим болеют…

Она никогда в жизни не видела таких полицейских. Магдалена решила, что инспектор только немногим старше ее. Долговязый парень со светлой бородкой носил старые джинсы, кеды и майку с неизвестным Магдалене лицом:

– Джим Моррисон из The Doors, – она непонимающе смотрела на инспектора, – черт, простите, – он смутился, – я забыл, что вы…, – Магдалена вспомнила рассказ, прочитанный на уроках английского в школе:

– Рип Ван Винкль, – боясь заново обретенного голоса, девушка шептала, – я будто проспала шесть лет, месье де Лу и могу опять вернуться ко сну…, – инспектор хмыкнул:

– В хрустальный гроб я вас не пущу, пусть я вас и не целовал, – Магдалене стало неловко, – я устрою вам знакомство с миром шестьдесят восьмого года, но сначала мы должны заняться делом…

Пьер пообещал себе, как он выразился, костьми лечь, но добиться пересмотра приговора мадемуазель Магдалены:

– В Германию ей возвращаться опасно, – сказал он Механику, – но тетя Марта все устроит с бошами, – Пьер иногда не удерживался от шпильки в адрес немцев, – и заберет ее в Лондон, под свое крыло…

Он еще не говорил Магдалене, что ее старший брат играет на венском музыкальном фестивале. Генрику он тоже решил не звонить:

– Вернее, тетя Марта велела мне не торопиться, – карандаш бегал по бумаге, – сначала надо понять, куда делся Штрайбль и второй налетчик…, – Магдалена опознала наследника адвокатской конторы по газетной фотографии:

– Из Гамбурга я почти ничего не помню, – губы девушки зашевелились, – только выстрелы и что меня бросили в какой-то фургон. Очнулась я в другом месте…, – фургон вели месье Штрайбль и парень, которого сейчас рисовал Пьер:

– Обойдемся без полицейского художника, – сказал он мадемуазель Магдалене, – я неплохо владею карандашом и кистью…, – он велел:

– Посидите пять минут, не двигаясь, и увидите сами…, – серые глаза широко раскрылись:

– Месье…, – Пьер приноровился разбирать ее шепот, – вы настоящий мастер…, – Пьер вложил набросок в ее руку:

– Только потому, что вы отличная модель. Когда все закончится, – он помолчал, – я поведу вас в Музей Клюни. Я на досуге занимаюсь реставрацией знаменитого гобелена, «Дамы с единорогом», она очень похожа на вас…, – у девушки было тонкое, серьезное лицо:

– Она хорошо ест, – облегченно подумал Пьер, – и врачи считают, что ей не нужны успокоительные таблетки. Но очную ставку с мерзавцами из притона мы устраивать не станем, незачем ей вспоминать о таком…, – обитателям сквота грозили приличные тюремные сроки.

В квартире нашли героин, но так называемые студенты понятия не имели, куда делся месье Штрайбль:

– Ушел и не вернулся, – Пьер закрыл глаза, – вместе с рюкзаком. Фургон мы нашли…, – развалюху вытащили из-под хлама, прочесав близлежащие дворы, – тачка приобретена за наличные в Гамбурге, неизвестно кем, но, судя по описанию, не Штрайблем. Мерзавец осторожен и не станет подставляться….

Покупатель предъявил насквозь фальшивое водительское удостоверение. В фургоне обнаружили следы героина:

– И больше ничего, – Пьер дернул щекой, – если мы поймаем Штрайбля, мерзавец рассмеется нам в лицо. Он сделает вид, что впервые слышит и о притоне, и о мадемуазель Магдалене…, – спутника Штрайбля, по словам Магдалены, звали Боровом:

– Это кличка, – Пьер задумался, – среди наших леваков я такого не помню. Но вы считаете, что они говорили по-английски…, – девушка несмело кивнула:

– Я почти ничего не понимала, но язык я узнала…, – Пьер похвалил ее французский:

– Для человека, промолчавшего шесть лет, вы отлично справляетесь, – ласково сказал юноша, – и простите меня насчет музыки…, – он предложил Магдалене принести в палату радио или пластинки. Девушка покачала головой:

– Не надо, месье. Мне пока…, – она низко опустила голову, – пока тяжело слушать музыку…, – Пьер обругал себя:

– Мог бы подумать, дурак. Мама тоже после войны не просто так стала затворницей…, – Магдалена сняла наушники:

– Этот акцент, – она впервые не шептала, а тихо заговорила, – у меня хороший слух, я думаю, что не ошиблась…, – Пьер принес ей записи разных англоязычных акцентов.

Он предполагал, что парень ирландец, но оказалось, что Боров приехал из Южной Африки:

– Он исчез из фургона по дороге из Гамбурга в Париж, – Пьер представлял, где расстались преступники, – героин в тех краях можно купить только в Амстердаме…, – он собирался отправить информацию о Борове тете Марте:

– Джон может его знать, – решил юноша, – он работал среди леваков…

Пьер показал девушке эскиз:

– Похож…, – она ахнула:

– Одно лицо, он выглядел именно…, – инспектор неприязненно взглянул на здорового парня:

– Тебя мы тоже поймаем, – пообещал он, – и выпишем пожизненное заключение…, – прибрав в палате, он взял у девушки пустой стаканчик:

– Знаете, что, – Пьер присел на ее кровать, – врачи разрешили вам гулять. Завтра я вас заберу отсюда. Мы пройдемся вдоль Сены, покатаемся на кораблике…, – в ее глазах отразилось золотое, вечернее солнце:

– Я думаю, что это сон, месье Пьер, – неслышно сказала Магдалена, – что я открою глаза и передо мной окажется клиника или другое…, – Пьер осторожно погладил ее руку:

– Нет, мадемуазель, – он помолчал, – я не позволю вам больше заснуть. Пока я жив, такого не случится.

– Guantanamera, guajira Guantanamera

Guantanamera, guajira Guantanamera…

Над кормой прогулочного пароходика хлопала холщовая маркиза. Каблуки девушек стучали по танцевальному полу. Парень с аккордеоном прервался:

– Larga vida a Cuba! Todos bailan! – провозгласил он с сильным французским акцентом. Пьер смешливо сказал:

– Со времен кубинской революции прошло почти десять лет, но Кастро пока остается в моде. Впрочем, о Кастро и Че Геваре вы слышали…, – Магдалена робко улыбнулась:

– Мне тогда было всего шестнадцать, и я не интересовалась политикой. Значит, Че Гевара погиб в Южной Америке…, – инспектор кивнул:

– И он, и президент Джон Кеннеди, и его брат Роберт и доктор Мартин Лютер Кинг…, – Магдалена открыла рот:

– Так много смертей, – девушка помолчала, – а что с музыкой…, – она не хотела упоминать о старшем брате или его жене, – что с битлами…, – Пьер успокоил ее:

– С ними все в порядке, хотя они больше не выступают на публике, а только записывают альбомы…, – Магдалена отпила кофе:

– Получается, что я больше никогда не услышу их в концерте, – девушка помолчала, – когда все случилось…, – она повела рукой, – битлы были молодой группой, их почти никто не знал, а теперь они ушли со сцены…, – Пьер подмигнул ей:

– Может быть, они еще вернутся. Вы услышали о случившемся в политике…, – он рассказал Магдалене о войне во Вьетнаме, – теперь пойдемте танцевать…, – утро Пьер провел в телефонных переговорах с Лондоном и Германией:

– Я бы позвонил в Вену, – пожалел юноша, – но тетя Марта права, надо всех подготовить…, – ему хотелось посоветоваться с дедом, однако Пьер велел себе держать язык за зубами:

– Что знает дедушка, то знает тетя Клара, а от нее один шаг до Адели и Генрика…, – тетя Марта считала, что маэстро должен вернуться в Лондон:

– И это правильно, – согласился Пьер, – пусть они в Вене ходят по театрам и ездят на экскурсии, а я поработаю…

Сначала ему надо было организовать, как выражался Пьер, гражданское платье для девушки. Он не хотел забирать мадемуазель Магдалену из госпиталя в больничном халате:

– Мерки ее я знаю, – к полицейскому делу присовокупили выписку от медиков, – дело на мази…, – Пьер появился в палате девушки с россыпью пакетов:

– Примеряйте, – весело сказал инспектор, – джинсы, футболки, кеды и все остальное…

Хрупкая шея девушки, еще украшенная кое-где пластырями, торчала из ворота темно-синей льняной рубашки:

– Вам очень идет такой цвет, – одобрительно сказал Пьер, – и вы правильно выбрали белые джинсы, лето еще в разгаре…, – Магдалена надела плетеные эспадрильи:

– Здесь каблук, – объяснила девушка, – я шесть лет носила тапочки и бесформенные халаты…

У нее начали отрастать волосы. Трогательные завитки спускались к нежным, немного покрасневшим ушам:

– Я не умею танцевать сальсу, – призналась Магдалена, – я танцую классические танцы, вроде вальса. Но я пела в детском хоре оперы, нас учили и характерному танцу…, – Пьер подал ей руку:

– Ничего страшного, мадемуазель. Я уверен, что вы все схватите, у вас отличный слух. И женщина не может ошибиться в танце…, – под ее рубашкой торчали острые, детские лопатки. После первых неуверенных шагов на танцполе она быстро освоилась:

– Я никогда не танцевала, – шепнула Магдалена, – кроме театра. То есть танцевала один раз…, – девушка посмотрела в сторону, – но там все было…, – Пьер торопливо сказал:

– Не вспоминайте ничего, пожалуйста. Что случилось, то и случилось. У вас теперь новая жизнь, мадемуазель…, – ему стоило большого труда добиться от Бонна соответствующего разрешения:

– Тетя Марта нажала на них, с другой стороны, – торжествующе подумал Пьер, – и вуаля, они прислали необходимые документы…

Магдалена переходила под юрисдикцию французской полиции:

– Потом для вас устроят консилиум, – сказал ей Пьер, – врачи обсудят необходимость дальнейшего лечения в психиатрической больнице…, – она отшатнулась:

– Но я не смогу туда вернуться, – серые глаза заблестели слезами, – это все равно, что смерть, месье, то есть хуже смерти…, – Пьер сварливо отозвался:

– Это всего лишь проформа, чтобы удовлетворить требования дотошных немцев, – девушка хихикнула, – вы совершенно здоровы, мадемуазель. Я знаю, о чем говорю, – Пьер запнулся, – я видел настоящих сумасшедших…, – он в который раз сказал себе, что мать теперь здорова:

– Джо найдет Маргариту, – Пьер не сомневался, что так и случится, – я тоже женюсь, – он понял, что покраснел, – может быть, даже…, – юноша оборвал себя:

– Сначала надо призвать к ответу мерзавцев, начиная с месье Штрайбля…, – о немце ничего слышно не было, – и Борова…, – Пьер отправил эскизы в Лондон:

– Тетя Марта покажет наброски Маленькому Джону, – он скрыл вздох, – она заберет Магдалену в Лондон. Мы увидимся нескоро, если увидимся вообще…, – ему стало грустно.

Пароходик погудел, разворачиваясь. Солнце блестело в рядах окон на набережной Августинок. Пьер оживился:

– Мама работает в кабинете и ничего не услышит, – решил юноша, – я хочу подольше побыть с Магдаленой…, – ловко закружив девушку, он поинтересовался:

– Давайте посмотрим, как я живу…, – она удивленно открыла рот, – вот мой дом…, – Магдалена удивилась:

– Но здесь нет причала…, – Пьер отмахнулся:

– Мой покойный отец останавливал поезда и самолеты. С баржой я справлюсь. Побежали, капитан нам не откажет…, – пароходик притерся боком к гранитному спуску к Сене.

Магдалена пискнула:

– Месье Пьер, что вы…, – легко подняв девушку на руки, Пьер шагнул на набережную.

Лаура провела тихое утро за разбором семейных документов. Она считала себя обязанной хорошо обеспечить сыновей:

– Я не кукушка, – золотое перо скользило по бумаге, – Марта всегда думала только о себе, она эгоистка, каких поискать. Ее сыновья болтаются по миру без гроша за душой, а она пользуется благами наследницы «К и К», хотя она едва полгода пробыла в браке с Питером…, – Лаура на наследство не рассчитывала:

– Девчонка пропала, – так она называла младшую сестру, – но папа навесил себе на шею авантюристку и ее отродье. Они разворовали папины деньги, его законным внукам теперь ничего не отойдет…

Джованни оставалось два года до восьмидесяти, но Лаура ожидала, что отец проживет еще десяток лет:

– Он здоровый человек и свыкся с инвалидностью, – женщина промокнула чернила, – у него был сердечный приступ, но сейчас все прошло. Врачи отпустили его в Вену, – Лаура поджала исковерканные шрамами губы, – пусть и под присмотром авантюристки…

Она всегда пользовалась паркером, не признавая новомодных шариковых ручек. От них, по мнению Лауры, почерк непоправимо портился:

– Но Джо и Пьер пишут отменно, – она нашла на дубовом столе письмо от старшего сына, – хорошее образование никому еще не помешало…, – Лаура признавала, что Пьер упорством пошел в отца:

– У него характер Робеспьера, – улыбнулась женщина, – он в семнадцать лет обещал, что закончит Эколь де Лувр, так и случилось. Надо, чтобы он получил звание главного инспектора парижской полиции…, – она понимала, что младший сын не покинет Сюртэ, – но сначала пусть он женится…

Лаура давно хотела въехать в апартаменты на рю Мобийон. Кузина Марта, по ее мнению, отличалась пронырливостью:

– Как авантюристка, – она рассматривала цветные снимки из письма Джо, – они все такие. Джо очень пригодилась бы квартира, но Марта вцепилась в нее мертвой хваткой. Она может забыть об образовании для детей, что она и сделала, но о недвижимости она никогда не забудет…

С утра Лаура открыла окна в комнатах. Она не собиралась обзаводиться американской техникой, кондиционерами. Ставить уродливые ящики на фасад старинного дома было варварством:

– Но сегодня ветрено, – она полюбовалась сверкающей Сеной, – жара спала. Хорошо, пусть квартира проветрится. В августе надо съездить с Пьером в Довиль на морские купания…, – Лаура надеялась, что погода останется теплой. Она давно излечилась от страхов, но предпочитала в путешествиях компанию сына:

– Пьер понимает меня с полуслова, – она коснулась искривленным пальцем фотографии, – я его вырастила с пеленок, а Джо долго жил без матери. И он похож на Наримуне, такой же скрытный…, – по фото Лаура видела, что старший сын похудел:

– И почернел от загара, – вздохнула женщина, – как они питаются, на государственной шахте…

Джо отвечал за горнодобывающий район в глухой местности на восточной границе Конго, рядом с озером Танганьика:

– Иногда я выбираюсь в столицу, в гости к Виллему, – писал сын, – но чаще он прилетает сюда. Здесь рядом горы и не так жарко…, – Лаура считала, что Джо пора вернуться домой:

– Хватит торчать в тропической дыре, – она изучала разложенные на столе банковские выписки, – я отложила достаточно денег, чтобы он купил себе квартиру. И не в новом доме, а в приличном месте…, – Лаура слышала о строящихся кварталах на западе Парижа:

– Ла Дефанс, – вспомнила она, – там, кажется, одни небоскребы…

Лаура покидала привычные улицы вокруг набережной Августинок, только ради визитов к могиле мужа. На Пер-Лашез она ездила на правительственной машине.

Лимузин пригоняли на набережную по первому звонку Лауры кому-то из старых товарищей по Сопротивлению. В церковь Сен-Сюльпис, где крестили покойного мужа и Пьера, она ходила пешком:

– Мишеля и отпевали там, – Лаура полюбовалась общей суммой на банковской выписке, – и там будут крестить моих внуков…, – Джо мог без труда купить небольшую квартиру в центре:

– Три-четыре комнаты, – задумалась Лаура, – на рю Мобийон шесть, но Марта никогда не отдаст нам недвижимость, а ведь она даже не сдает апартаменты…, – Пьера она хотела оставить при себе:

– Он мог жениться на Полине, – Лауре послышался шум в передней, – но девочка тоже пропала. Она выросла без царя в голове, как покойная Тони. Наверное, она давно мертва…, – стукнула рама, Лаура откинулась в кресле:

– Просто ветер. Пусть Джо женится первым, – она задумалась, – на семье свет клином не сошелся, вокруг достаточно достойных девушек…, – к планам сына отыскать Маргариту она относилась скептически:

– Он не знает, что такое русские, а я знаю, – Лаура убрала документы во встроенный в стену сейф, – я обвела вокруг пальца даже Кепку, то есть Эйтингона. Маргарита либо мертва, либо она приняла их условия и сидит в закрытом военном институте…

Пьер не заглядывал в ее спальню или гардеробную, но Лаура не держала оружие на виду. Сильная рука скользнула по ряду пистолетов на нижней полке сейфа:

– Три, четыре, пять, – она задержала пальцы на рукояти бельгийского браунинга, – у Пьера тоже есть пистолет, мы сможем себя защитить…, – Лаура успокоила себя:

– Ничего не случится. Мы в безопасности, никто сюда не придет. Самое большое волнение в нашей жизни – это забытые дома ключи…, – издалека зажужжал дверной звонок:

– Суббота, – усмехнулась Лаура, – Пьер прибежал домой пообедать…, – она сделала парижский салат и испекла пирог с вишней, – посидим на балконе, полюбуемся Сеной…, – сын часто выскакивал из дома без ключей:

– Должно быть, ему открыли парадную дверь, – Лаура сунула браунинг в карман домашнего льняного жакета от Сен-Лорана. Ей понравился стиль сафари:

– Для венчания Джо надо сшить новое платье, – Лаура вышла в украшенный фресками коридор, – заказать шляпу и понятно, что не у дочери авантюристки…

Из-за высокой двери приглушенно крикнули: «Мамочка, это я!». Не посмотрев в глазок, Лаура щелкнула замком.

Магдалена никогда не видела таких комнат. Она выросла на ферме, среди беленых потолков и сосновой мебели. Родители заказывали обстановку по каталогам, выбирая дешевые шкафы. На кухне фермы стоял массивный рабочий стол прошлого века, из темного дуба, а в спальне Брунсов возвышалась резная кровать с балдахином:

– Но в остальном у нас все было очень скромно, – Магдалена вспомнила фрески и античные бюсты в вестибюле квартиры, – а месье Пьер сказал, что здесь десять комнат…, – апартаменты занимали целый этаж здания, выходящего окнами на Сену:

– Лучший вид в Париже, – заметил инспектор, – но моя спальня смотрит во двор, то есть на улицу…, – спальня больше напоминала музейный зал:

– Только размером, – поняла Магдалена, – здесь нет фресок и статуй…

В углу возвышалась колеблющаяся конструкция из проволоки и тонких листов алюминия:

– Замечательная вещь, – благоговейно сказал Пьер, – мобиль работы американского скульптора, месье Калдера. Знаете, – он скинул с полосатого черно-белого дивана стопку ярких журналов, – провозвестником кинетической скульптуры был Леонардо. В его дневниках есть наброски двигающихся элементов…, – парень спохватился:

– Садитесь, пожалуйста. Я сделаю коктейли, – он подмигнул Магдалене, – для вас безалкогольный, но когда все закончится, я устрою вам приватную экскурсию по барам на Монмартре…, – стены комнаты усеивали плакаты и литографии:

– У меня есть Пикассо и Хуан Миро, с автографами, – сообщил инспектор, – а мой отец и дед собрали отличную коллекцию импрессионистов. Нацисты во время войны ее украли, – Магдалена вздрогнула, – осталось только две картины, которые я вам покажу…, – он откинул крышку блистающего металлом коктейльного кабинета:

– Вещь ар деко, – весело сказал Пьер, – я спас ее с барахолки. Такси от рынка сюда стоило больше, чем сам комод…, – он потряс шейкером:

– Мяты у меня нет, а лед только на кухне, – заметил парень, – но это вовсе не помеха…, -он передал Магдалене большой стакан:

– Содовая вода с лимонадом, напиток летний, – он указал на загороженный медным экраном камин, – а зимой я вам сварю глинтвейн. С живым огнем получится уютно…

Магдалена не заметила в комнате кровати:

– Сплю я в гардеробной, – объяснил инспектор, – она выходит в ванную комнату. Балкон у нас со стороны Сены, что очень удобно, – взяв коктейль, он устроился рядом. Магдалена повела носом:

– Коктейли к нам завезли американцы, – смешливо заметил инспектор, – порядочный француз должен пить вино, но я не отказываю себе в мартини. Его надо взболтать, но не смешивать…, – заметив ее удивленное лицо, Пьер добавил:

– В кино мы с вам тоже сходим. Вернее, я вам все покажу прямо здесь…, – в комнате стоял проектор и индустриального вида светильники, напоминающие прожекторы:

– Они и есть, – подтвердил юноша, – у меня много приятелей на киностудиях. У них есть доступ к списанной технике…, – в отдельном шкафу хранились пластинки в ярких конвертах:

– Здесь большей частью рок, – заметил инспектор, – но и классика тоже есть…, – серые глаза в темных ресницах серьезно посмотрели на него. Магдалена сглотнула:

– Я хочу…, – девушка помолчала, – хочу, чтобы вы знали. Я услышала обо всем только шесть лет назад перед тем, как…, – она прервалась, – перед тем, как погибли мои родители и брат…, – Пьер заставил себя молчать:

– О Иоганне ей пока рассказывать не стоит, – сказал себе юноша, – этим займется тетя Марта…, – он поднял руку:

– Я все знаю, мадемуазель, я полицейский…, – она прерывисто дышала, – я никогда не позволил бы себе зряшного любопытства, но в вашей папке все указано, и насчет вашей матери, и обо всем остальном…

Магдалена уставилась на шкуру зебры, брошенную поверх дубового паркета:

– Он…, маэстро Авербах, мне не поверил, – тихо сказала девушка, – а его жена приезжала ко мне в психиатрическую лечебницу и велела не преследовать их семью…, – Пьер погладил ее ладонь:

– Шесть лет прошло, люди меняются. Я уверен, что сейчас все будет в порядке. Я включу другую пластинку, – он отставил стакан, – вы не слышали этой песни…, – голос Пола был грустным:

Его рука вернулась к хрупким пальцам Магдалены:

– У вас следы от иголки, – изумленно сказала девушка, – и здесь краска…, – Пьер отозвался:

– Иголка – это от гобелена, о котором я вам говорил. Я занимаюсь и реставрацией картин. Я закончил Эколь де Лувр, я искусствовед, как мой покойный отец. Он был директором Музея Оранжери и заместителем министра культуры, героем Сопротивления…, – Пьер прислушался:

– У нас большая квартира, часто непонятно, есть ли кто-то дома. Моя мама обычно не покидает кабинет во время работы. Она переводчица, знает даже японский язык. Мой старший брат наполовину японец, – юноша поднялся, – Джо родился до войны. Мама была офицером, тоже сражалась в Сопротивлении…, – Магдалена не поднимала глаз:

– Такое неважно, – Пьер подал ей руку, – мы другое поколение. Война случилась двадцать лет назад, Магдалена, – он помолчал, – скоро о ней никто не вспомнит…, – на пластинке зазвенела гитара. Девушка вскочила с дивана:

– Пьер, – она метнулась к двери, – в прихожей шумят…, – затрещали выстрелы.

Пьер услышал отчаянный голос матери:

– Нет, – кричала Лаура, – нет, ты был мертв, я убила тебя своими руками, я убила…

Магдалена рванула бронзовую ручку. Пахло порохом и сандалом. Лаура забилась в угол, не опуская браунинга:

– Нет…, – темные глаза вращались, – он не мог выжить, не мог…, – на изуродованных губах пенилась слюна. Магдалена застыла на пороге комнаты:

– Это она, – пробормотала девушка, – женщина в черном плаще, я узнаю ее…, – Лаура пронзительно взвизгнула:

– И ты не могла! Вы мертвы, вы только видения…, – Пьер едва успел оттолкнуть девушку. Пуля, оцарапав ему висок, застряла в дверном косяке:

– Мама, какого черта…, – он заметил следы крови на паркете, расколотый мрамор античного бюста, – что с тобой…, – отшвырнув расстрелянный пистолет, Лаура завыла:

– Вы мертвы, оставьте меня, уйдите…, – Магдалена рыдала, прижавшись к стене, – вы трупы, и ты тоже труп…, – мать ринулась в гостиную.

Едва держась на ногах, Пьер побежал следом:

– Мама, – он поймал край ее платья, – мама, не надо, стой, пожалуйста…, – тонкий лен затрещал, Лаура подняла руки:

– Он не жил, – донесся до Пьера стон, – я его убила, а теперь он пришел за мной…

Мать шагнула с подоконника пятого этажа на залитые солнцем булыжники набережной Августинок.

Максимилиан наблюдал за машинами скорой помощи и полиции, сгрудившимся у гранитных перил Сены, с безопасного места на противоположном берегу реки. Адольф, с присущей мальчику тщательностью, настоял на хорошей подготовке операции:

– Но все зазря, – недовольно подумал Феникс, – картины нам забрать не удалось…

Они приехали к дому Монахини на арендованном рено. Максимилиан не хотел рисковать прочностью своего положения:

– Festina lente, милый мой, – наставительно сказал он племяннику, – парижская полиция будет рыть землю носом в поисках неизвестных грабителей, а мы спокойно поедем на юг, в сторону Лазурного Берега…, – время подготовки к римской акции Макс намеревался провести в гостях у Боргезе на Сардинии:

– За Красными Волками необходимо приглядеть, – добавил он, – чем ты и займешься в Риме. Я буду держать с тобой связь по телефону…, – им требовалось сделать новые фотографии жида, на котором зиждился их план:

– Он, кажется, занимает важную должность в израильском посольстве, – хмыкнул Феникс, – он непременно заглянет в синагогу. Может быть, он даже займется обеспечением безопасности тамошних мероприятий, – добавил Макс, – вернее, не может быть, а скорее всего. Надо, чтобы он работал на нас и снимки…, – он постучал пальцем по глянцевой бумаге, – нам помогут…

Припарковав рено неподалеку от подъезда мадам де Лу, они сначала увидели юного инспектора Сюртэ, месье барона, как его смешливо называл Макс. Адольф поднес бинокль к глазам:

– Парень решил весело провести обеденный перерыв, – сказал племянник, – наверное, стоит отложить операцию, дядя Макс…, – долговязая девица в джинсах показалась Максимилиану знакомой:

– Нет, у нее всего лишь еврейское лицо, – успокоил себя Феникс, – она похожа на музыканта, Авербаха…, – сейчас он корил себя за торопливость:

– Кто знал, что сучка с порога начнет стрелять, – труп, как он предполагал, накрыли простыней, – хотя нет, я мог ожидать такого исхода…

Он помнил, как Монахиня бросилась на стекло, за которым стоял ее муж:

– Потом она сбежала в Патагонии, расправившись с охраной и украв сына Эммы…, – Адольф почти не упоминал о старшем брате:

– Мы враги, – коротко замечал парень, – как были вы с дядей Генрихом. У меня не дрогнет рука его убить…, – пуля Монахини только зацепила бок Макса:

– Ерунда, царапина, – сказал он Адольфу в машине, – не стоит беспокоиться…, – перегнав рено на другой берег Сены, юноша настоял на перевязке:

– Хорошо, что здесь есть аптечка, – Адольф затянул бинт, – но потом надо сходить к врачу, дядя…

Макс прихлебывал коньяк из фляжки, следя в бинокль за суетой под кованым балконом апартаментов. Сын Монахини стоял на коленях, обнимая тело матери. Парня тронули за плечо, он помотал растрепанной головой. Какой-то здоровяк средних лет с сединой в голове аккуратно поднял юношу на ноги. Цейсовская оптика позволяла разглядеть искаженное рыданиями лицо.

Санитары взялись за окровавленную простыню. Макс отлично знал, как выглядят мертвые тела:

– Теперь никто не сможет меня опознать, – он поймал себя на улыбке, – Монахиня мертва, а с ней умер военный преступник фон Рабе. Никто не призовет меня к ответу…, – он велел Адольфу:

– Поехали. Отобедаем в Фонтенбло, – племянник завел рено, – ресторанчики, которые я помню со времен оккупации, исправно работают и посейчас…

Влившись в поток автомобилей на набережной, машина скрылась из вида.

Марта приехала в госпиталь Отель-Дье из аэропорта Орли, в сопровождении Механика, встретившего ее на служебном ситроене с затемненными окнами. В дороге они молчали, слушая радио:

– В Кливленде, штат Огайо, продолжаются волнения негритянского населения, – бодро сказал диктор, – вызванные перестрелкой радикально настроенной группы молодежи с полицейскими. Напоминаем, что мэр Кливленда, первый чернокожий, возглавивший крупный американский город, отказался допустить белых полицейских в черные кварталы…, – Механик внезапно поинтересовался:

– Как себя именуют эти радикалы, – он кивнул на радио, – почему-то мне кажется, что ты знаешь…, – женщина хмыкнула:

– Черные националисты новой Ливии…, – Марта закурила, – теперь леваки кинулись принимать ислам. Их лидера, – она повела сигаретой в сторону динамика, – раньше звали Фред, но недавно он стал Ахмедом…, – Механик включил синюю мигалку на крыше ситроена:

– Попробуем миновать пробки, – заметил он, – а что касается ислама, то у Франции все впереди…

Скороговоркой сообщив о вчерашней энциклике Его Святейшества, запрещающей любой контроль над рождаемостью, диктор весело продолжил:

– Однако достаточно о неприятностях, впереди отличные выходные. Погода на курортах жаркая, на Лазурном Берегу до тридцати градусов тепла…, – Марта щелкнула рычажком радио:

– Мадемуазель Брунс еще в психиатрическом отделении…, – поинтересовалась она, – или…

Марта вылетела в Париж коммерческим рейсом, через два часа после звонка Механика на Набережную. Марсель покачал головой:

– Скорая помощь вкатила ей успокоительное, она была в истерике, однако консилиум считает ее полностью вменяемой. Шесть лет назад боши сделали ее козлом отпущения…, – он сочно выругался, – и украли у нее молодость…

Магдалену поместили как можно дальше от отделения травматологии, где лежала умирающая Лаура:

– Ты вовремя приехала, – хмуро сказал Механик, – она пережила ночь, однако врачи не дают ей больше суток. У нее множественные переломы, включая позвоночник, пневмоторакс, за нее дышит машина…, – Марсель помолчал:

– Пьер от нее не отходит, однако ее отцу мы пока не звонили. Мальчик считает, что лучше подождать, пока месье Джованни вернется в Лондон…

Волк сказал Марте то же самое, когда она швыряла вещи в раскрытый саквояж на полу гардеробной:

– Меня ждет машина, – она застыла с ворохом белья в руках, – в Париже несчастье, Лаура выбросилась из окна квартиры…, – Волк прислонился к косяку двери:

– Ее навещал фон Рабе, – утвердительно сказал муж, – теперь лично, а не в видениях…, – Марта вздохнула:

– Скорее всего, да. Она бы никогда не выступила свидетелем на процессе против него, она не сказала бы ни слова о случившемся в Лионе, однако он не был полностью в этом уверен. Поэтому он пришел к ней и теперь не осталось никого, могущего опознать фон Рабе в Ритберге фон Теттау…,

Волк открыл рот. Марта покачала головой:

– Циона все равно, что мертва, и, может быть, давно мертва. Есть еще я…, – Марта видела деверя на пляже и в бассейне, – однако меня он, кажется, списал со счетов…, – она недобро добавила:

– И очень зря. Он мог явиться к ней не один…, – покойная Эмма рассказывала Марте о мертвом ребенке Лауры, – Макс всегда отличался злопамятностью…, – Марта предполагала, что деверь притащил на квартиру Адольфа:

– И заставил его разыграть того ребенка. Однако Лаура начала стрелять, и они сбежали. Может быть, все и обошлось бы, однако она увидела Магдалену…

Припарковав машину на госпитальной стоянке, Механик принес им кофе:

– Сейчас обход, – объяснил он, – через полчаса тебя пустят в реанимацию и вообще, везде…, – он отхлебнул тягучий эспрессо, – значит, ты считаешь, что маэстро Авербаху звонить пока не стоит…

Марта проглотила свой одним глотком, как лекарство. Механик немедленно подсунул ей второй стаканчик. Женщина помотала головой:

– Пусть все вернутся в Лондон после будущей свадьбы. Мне кажется, что шесть лет назад маэстро не обрадовался нашедшейся сестре, – она была уверена, что Генрик и Адель солгали, утверждая, что не встречались с Магдаленой, – посмотрим, что случится сейчас…

Она, тем не менее, собиралась рассказать девушке о Иоганне:

– Разумеется, – пожал плечами старший Джон, – привози ее к нам, пусть поживет на свежем воздухе, оправится…, – Марта отозвалась:

– Посмотрим, куда она захочет податься, но ясно, что в Германию бедная девочка не вернется…, – она убрала в конверт эскизы, присланные из Парижа:

– Отлично, теперь мы знаем, кто это такой…

Отправленные по факсу в Ньюкасл рисунки вернулись в Лондон с нацарапанным рукой Маленького Джона именем: «Роланд де Витт, Южная Африка». Герцог поинтересовался:

– Что говорят тамошние коллеги…, – Марта поджала губы:

– Он бывший воздушный десантник, уволился из армии, хотя нареканий к нему не было. Вырос на ферме, не закончил среднюю школу. После военной службы он пропал с радаров…, – Джон заметил:

– И выплыл здесь. Если он и совершал вылазки против негров, то в Южной Африке это не считается преступлением…, – информация о де Витте ушла в Дублин, но Марта сомневалась, что ирландская полиция найдет преступника:

– Даже с ордером на арест от Интерпола они не пошевелятся, – сердито подумала женщина, – а ордера мы не получим, как не получим распоряжение о задержке Штрайбля, где бы он не обретался, как не призовем пока к ответу проклятого Макса…

Забрав у нее пустой стаканчик, Механик ловко метнул его в ближнюю урну:

– Насчет Штрайбля, – он помялся, – то есть его отца, я кое-что вспомнил…, – выслушав его, Марта потянулась за жакетом:

– Мать юного мерзавца осудили в Берлине, в тридцать пятом году, за убийства стариков с целью наживы, – она зло затолкала руки в рукава, – а теперь она и ее муж, бывший сутенер, изображают жертв режима…

Старший Джон рассказал Марте о подпольном публичном доме в Нюрнберге, где жила покойная Гертруда Моллер:

– Там она встретила Каммлера, – заметил герцог, – и сдала его, в обмен на новые документы и новую жизнь. Я помню Магдалену, – он улыбнулся, – совсем малышкой. Неудивительно, что парочка промышляла торговлей живым товаром…, – Марта хлопнула дверью ситроена:

– Только нам ничего не доказать, – она повернулась к Механику, – документы давно сгорели в печах концлагерей…, – Марсель засунул руки в карманы обтрепанного пиджака:

– Тата грозилась купить мне новый костюм, – признался он, – я теперь кто-то вроде тебя, кабинетный червь. Надо одеваться прилично…, – Марсель пока обходился без галстука, – а что касается документов, то тайное всегда становится явным, Марта…

Она толкнула тяжелую дверь под вывеской: «Hotel Dieu. Liberte. Egalite. Fraternite»:

– Да.

В проволочной урне рядом со скамейкой громоздились пустые картонные стаканчики. Пьер сгорбился, уронив растрепанную голову в руки. На стене коридора тикали часы. За поворотом, на сестринском посте, негромко разговаривали. Рядом с юношей стоял недопитый стакан. Кофе принес Механик, месье Марсель:

– Ты бы подремал, милый, – он обнял Пьера за плечи, – пока мадам Марта сидит с твоей мамой…, – Пьер посмотрел на него запавшими глазами:

– Магдалена…, – он запнулся, – мадемуазель Брунс…, Можно мне ее увидеть…, – ночью, сидя рядом с кроватью матери, Пьер убеждал себя, что девушка ошиблась:

– Мама не могла такого сделать, – он слышал пронзительный крик, – Магдалена обозналась, мама не убила бы всю ее семью…, – он помнил, как шесть лет назад мать отправилась навестить, как выразилась Лаура, старых товарищей:

– Мы с Джо обрадовались, что она стала выходить из дома, – курить здесь было нельзя, Пьер жевал измятую сигарету, – она вернулась отдохнувшей, повеселевшей…, – инспектор стер слезы с лица. Услышав его, месье Марсель покачал головой:

– Не стоит, милый…, – он запнулся, – не сейчас, по крайней мере. Ни о чем не беспокойся, – добавил Механик, – я позвонил Виллему, он свяжется с твоим братом…

Пьер услышал голос кузена Виллема на рассвете, в ординаторской госпиталя. Барон звонил через телефонистку:

– Я все сообщил по рации, – Виллем помолчал, – два часа назад на восток ушел самолет, скоро Джо будет здесь. Билет в Париж я купил, он доберется до госпиталя. Мне очень жаль, Пьер…, – вздохнул кузен, – я помолюсь за душу тети Лауры…, – по расчетам Пьера, брат сейчас подлетал к Европе:

– Пусть он успеет, пожалуйста, – высохшие губы зашевелились, – пусть попрощается с мамой…, – мать не могла говорить, но врачи объяснили Пьеру, что она в сознании:

– Мы держим ее на обезболивающих, – устало сказал заведующий отделением, – прогноз летальный, – он взглянул на Пьера, – я не сторонник ходить вокруг да около. Это вопрос времени, но не беспокойтесь, ваша мать не страдает…, – мать не отводила глаз от лица Пьера:

– Джо скоро приедет, – он не выпускал ее руку, – мамочка, милая, – Пьер всхлипнул, – не волнуйся, ты его увидишь…, – ресницы дрогнули, он прочел по губам:

– Хорошо. Поспи, сыночек…, – Пьер целовал жесткие от пишущей машинки кончики пальцев:

– Я никуда не уйду, мамочка…, – инспектор выплюнул изжеванную сигарету в корзину для мусора:

– Но пришлось уйти, сейчас с ней тетя Марта…, – тетя была и рядом с отцом Пьера, когда он умирал.

Юноша не знал русского языка и читал эти стихи в английском переводе, но сейчас пробормотал:

– Il est des femmes proches de la terre humide…, Она именно такая, каждый ее шаг – гулкое рыдание…

Стук ее каблуков отзывался эхом среди высоких стен коридора. На Пьера пахнуло сладким жасмином, тетя присела рядом:

– Я позвонила дяде Эмилю, – Марта погладила руку племянника, – он поможет с похоронами. Президент пришлет официальные соболезнования, погребение пройдет с государственными почестями…, – Пьер, наконец, поднял голову:

– Тетя…, – Марта увидела в нем Мишеля:

– Он повзрослел, бедный мальчик, – поняла женщина, – словно ему идет четвертый десяток. Наверное, Мишель так выглядел на войне…, – его голос сломался:

– Тетя…, – юноша попытался справиться с собой, – скажите, Магдалена, то есть мадемуазель Брунс, она ошиблась…, – за окном коридора горел ясный летний закат. Голубые глаза Пьера отливали золотом:

– Он справится, – Марта не выпускала его руки, – он весь пошел в отца, в своих предков. Он справится, нельзя ему лгать…, – Лаура ничего не могла подтвердить официально, но Марте было достаточно и ее опущенных век:

– Я ей все рассказала, – женщина вытащила сигарету, – от начала до конца. Ее посетил кто-то из пособников Макса, скорее всего Краузе. Она получила адрес фермы и поехала туда. Но вчера к ней приходил Максимилиан, пусть она и не может его описать…, – Марта отозвалась:

– Нет, милый, не ошиблась…, – она помолчала, – мадемуазель Брунс действительно видела ее на семейной ферме…, – Пьер больше ничего не хотел слушать:

– Забудь о ней, – приказал себе инспектор, – она на тебя и не взглянет. Моя мать убила ее родителей, лишила ее брата. Забудь, вы больше никогда не встретитесь…, – за его спиной тетя Марта тихо сказала:

– Милый, твою маму нельзя судить строго. Она страдала, пожалуй, больше, чем все мы. Мать мадемуазель Брунс работала в концлагере Нойенгамме, где содержали вашу маму…, – об остальном Марта решила умолчать:

– Лаура умирает, не надо ее мальчикам знать о таком…, – Пьер бросил через плечо:

– Я не собираюсь никого судить. Я должен быть с мамой до конца…

В палате подняли жалюзи. Мать лежала с закрытыми глазами, перемигивались огоньки приборов. На каменной галерее госпиталя перекликались птицы. Заходящее солнце освещало бесстрастное, испещренное шрамами лицо. Пьер не хотел смотреть на почерневшие кровоподтеки на впалых щеках матери. Ее рука была неожиданно теплой:

– Я здесь, – он прижался лицом к ладони, – я больше никуда не уйду, мамочка и Джо скоро приедет…, – Лаура велела себе:

– Надо дожить и попрощаться с мальчиками. Они останутся одни, но семья о них позаботится. Бедный папа, сначала ушла младшая Лаура, потом я…, – она услышала щебет воробьев, плеск воды в фонтане:

– Здесь нет фонтана, – удивилась Лаура, – откуда этот звук…

Девичий голос сказал на латыни: «In Salerno et conversi estis vos?». Юноша отозвался:

– Tres menses autem novi te. Tu domine Constantiam ex Anglia. Professor Philippus de vobis…, – он перешел на деревенский говор:

– Я Бруно, – весело сказал парень, – Бруно Амальфи, уважаемая дама.

Медная сковорода, стоявшая на треноге в небольшом очаге, раскалилась докрасна. В каменной арке окна виднелся лазурный залив. Воробьи прыгали вокруг мраморного фонтана.

Порывшись в кармане затрепанной рясы, Бруно бросил птицам крошки:

– В школе кормят пусть и не вкусно, но сытно, – сказал парень, – и хлеба дают, сколько унесешь…, – он взял плетеную корзинку с яйцами:

– Поедим на наш манер, – юноша улыбался, – у нас ничего изысканного не готовят, все скромно…, – Констанца рассеянно отозвалась:

– У нас тоже. Я выросла в деревне. У нас не замок, а обыкновенный дом, – девушка подняла голову от рукописи, – хотя мой отец герцог, то есть был герцогом…, – яйца зашипели.

Бруно взглянул на нее:

– Он умер?

Перекинув рыжие косы на грудь, девушка вздохнула:

– Прошлым Рождеством. Он был замечательный человек, таких теперь и не встретишь. Титул унаследовал мой брат. Поэтому он не смог отправиться в университет…, – Констанца скорчила гримасу, – что, конечно же, косность…

Перевернув железной лопаточкой яйца, Бруно добавил к ним вареной фасоли из горшка:

– В Англии есть университет, – недоверчиво спросил парень, – я никогда о нем не слышал…, – Констанца покусала перо:

– Оксфорд. Он в маленьком городке, неподалеку от Лондона. Пока факультетов нет, профессора только читают лекции. Мой брат очень хотел учиться, но после смерти папы надо было заниматься землями и состоять при королевском дворе. Матушке такое не пристало, это не женское дело, – она состроила еще одну гримасу, – а я…, – Бруно прервал ее:

– Вы выйдете замуж…

Она носила летнее платье синего шелка, но голову не покрывала:

– Наверное, когда она занимается с профессором Филиппо, она накидывает платок, – Бруно почувствовал, что краснеет, – у нее красивые волосы, как палая листва…, – он с удивлением заметил на веснушчатых щеках девушки легкий румянец:

– Я приехала в медицинскую школу не затем, чтобы выходить замуж, – отчеканила Констанца, – это я могла сделать и в Англии. Кажется, ваша фасоль подгорела, – мстительно добавила она, – брат Бруно…, – парень развел руками:

– Потому, что я думал о другом, – он не хотел признаваться благородной девице в таких мыслях, – о наших будущих занятиях…, – профессор объяснил ему, что в Салерно почти не осталось евреев:

– Герцог Рожер Борса выселил их из города, – недовольно сказал глава медицинской школы, – хотя они, как и мавры, лучшие врачи…, – ходили слухи, что у Филиппо тоже есть мавританская кровь, – у меня нет времени преподавать тебе древнееврейский, но я знаю человека, который тебе поможет…

У человека была хрупкая, не тронутая южным загаром, нежная шея. Маленькие, почти детские пальцы, покрывали выцветшие пятна чернил:

– Она грызет перья, – понял Бруно, – у нее на губах похожие пятна…, – от девушки пахло горьким цитроном:

– Не называйте меня братом, – он разложил яичницу по глиняным тарелкам, – я монах, бенедиктинец, – юноша опять смутился, – но это только для учебы…, – Бруно помолчал:

– Вы благородная дама, человек чести…, – девушка взглянула на него голубыми, прозрачными глазами, – вы никому о таком не расскажете…, – парень опустился на грубый табурет, – если бы я не принял обеты, я бы не мог учиться, а я хочу стать врачом…

Констанца еще никогда не видела таких мужчин:

– Он головой подпирает потолок, а здесь высокие потолки, – девушка жила в дальней келье медицинской школы, – папа был лишь немногим выше меня и Маленький Джон тоже такой….

Его каштановые волосы выгорели на солнце и отливали золотом. Глаза у юноши были темные, большие, в длинных ресницах. Он засучил рукава рясы. Констанца отвела взгляд от сильных, загорелых рук:

– Я рыбак, – парень отправил в рот деревянную ложку с фасолью, – я еще ребенком начал выходить в море. Я вырос на побережье, поэтому и фамилия у меня такая. Я пришел к монахам, когда умерла моя матушка, – юноша перекрестился, – десять лет назад. Мне сейчас двадцать…, – фасоль оказалась на удивление вкусной:

– Беру свои слова назад, – хмыкнула Констанца, – ничего не подгорело. У меня всегда все убегает в очаг или превращается в угольки, – девушка прыснула:

– Меня больше интересует, как горит огонь, чем для чего он горит. Мы с вами ровесники…, – она упорно смотрела в беленую стену кельи, – мне девятнадцать…, – Бруно подмигнул ей:

– Все равно, я старше. Договорились, – он вытер миску краюхой хлеба, – вы меня учите древнееврейскому языку в обмен на уроки морского дела…, – Констанца кивнула:

– Мы сюда плыли. На континенте война…, – английский король с армией не вылезал из Нормандии, – путешествие по суше опасно, хотя на море тоже неспокойно…, – Бруно признался:

– Я дальше Рима не бывал. Мой отец с севера, издалека, – парень помолчал, – матушка познакомилась с ним в Риме, когда она готовилась принять обеты. Но не приняла, – Бруно собрал грязную посуду, – вместо обетов получился я, но папа умер до моего рождения. Матушка говорила, что он был рыцарь, – парень остановился, – он мне и дал такое имя, вернее, просил меня так назвать…, – Констанца задумалась:

– Может быть, он был немец, имя похоже на тамошнее…, – она, наконец, взглянула на парня.

Бруно немедленно зарделся. Посуда с грохотом полетела в деревянный чан, стоящий при входе в келью:

– Я все вымою, не беспокойтесь, – пробормотал парень, – и я вас могу научить готовить. Моя матушка отлично готовила…

Констанца разложила на столе рукописный учебник, переплетенную в телячью кожу Библию, крепко сшитые тетрадки:

– Принесите несколько перьев из курятника, – велела девушка, – чернила я варю свои…, Как звали вашу матушку…, – Бруно ласково улыбнулся: «Дама Лаура».

Констанца мечтательно повторила: «Лаура. Красивое имя».

Растрепанная черноволосая голова вынырнула из-за плеча Марты. Нина Ламбер прочла по слогам:

– Ге-ро-и-ня Споро…, – девочка ойкнула, – то есть Сороп…, – Марсель помог дочери:

– Сопротивления. Как у вас дела, вы багаж пакуете…, – Нина уперла пальчик в машинописный черновик некролога в руках Марты:

– Лаура – красивое имя, – одобрительно сказала девочка, – мы с мамой Татой занимаемся поклажей, а Магдалена развлекает младших…, – Нина помялась:

– Это ее мамочка, поэтому Магдалена такая грустная…, – Марта свернула листы:

– Нет, это мама месье Пьера, инспектора полиции, вы его знаете. Но мама мадемуазель Магдалены тоже умерла…, – Нина цапнула со стола выпеченное Татой безе:

– И моя мама тоже, – девочка вздохнула, – папа, я возьму пару пирожных для Магдалены…, – девочка сунула безе в карман платья:

– Она просила назвать ее именно так. Папочка, – лукаво добавила Нина, – можно, Магдалена поедет с нами в деревню? Пожалуйста, папа…, – старинные часы на белой шестигранной плитке стены пробили два пополудни. Марсель добродушно отозвался:

– Поедет, если захочет. Беги, – он подтолкнул дочь, – у вас сложен всего один чемодан и то не до конца, а у нас их то ли пять, то ли шесть и корзинка с котом…

Нина застучала босыми ногами по гулкому коридору буржуазной квартиры. Марта вернула некролог в сумочку:

– Это из президентского дворца, – Механик зажег ей сигарету, – но мальчики решили отложить похороны до конца августа…, – Марсель кивнул:

– Приедет их дед, и весь Париж вернется в город…, – Лаура опускали в землю рядом с мужем, на кладбище Пер-Лашез. Марта не хотела нарушать покой Джо и Пьера:

– Мне надо поговорить с Джо, – решила она, – но это подождет до конца лета. Мы с Волком приедем на похороны, и я с ним посижу…, – получивший отпуск Джо оставался в Париже до осени:

– Он поможет Пьеру, – Марта отпила кофе, – а Эмиль приедет сюда немного позже…, – доктор Гольдберг вез Розу в Вену, на занятия летней университетской школы. Выслушав Марту по телефону, он заметил:

– Разумеется, я ничего не скажу месье Джованни. Я, кстати, не уверен, что мы увидимся. Они сняли шале в Альпах на ближайший месяц, но к родам Тиква вернется домой, в Мон-Сен-Мартен…, – Монах помолчал:

– Насчет фон Рабе ты права, именно он навещал Лауру…, – Марта отозвалась:

– Он скрылся в неизвестном направлении, прихватив Адольфа. И немецкий парень, Штрайбль, тоже пропал с радаров…, – Марта надеялась на весточку от Фриды или от израильтян:

– Макс не просто зачищает хвосты, – подумала она, – готовится что-то крупное, знать бы еще где…, – судя по полицейской папке, Магдалена не помнила лиц других преступников:

– Она слышала выстрелы, ее бросили в фургон, но, кроме Штрайбля и южноафриканца де Витта, она больше никого не знает…

Марте хотелось забрать девушку в Лондон для более тщательной работы:

– Но это подождет, – решила она, – ей надо отдохнуть, прийти в себя…, – Механик поставил чашки в раковину:

– Я и не заметила, как все выпила, – изумленно сказала Марта, – мне надо отоспаться…, – засучив рукава рубашки, Марсель взял губку:

– Нам всем надо, – усмехнулся он, – но ты права, тебе первой. Насчет лета не беспокойся, – добавил он, – моя сестра считает, что чем больше народа вокруг, тем веселей. Особняк стоит на реке, девчонкам и Магдалене понравится в деревне. Мы с Татой возьмем малышку и поедем к морю…, – Марсель прислушался:

– Что они делают…, – Марта сунула ноги в туфли:

– Кажется, кто-то звенит бубном. У вас есть бубен?

Механик споткнулся о стоящие в коридоре пустые коробки. Кот испуганно выскочил на паркет.

Марта вовремя поддержала Марселя под локоть:

– Заклею в коробке и никуда не выпущу, – пообещал Механик коту, – ты совсем ошалел с нашими переездами…, – независимо дернув хвостом, кот устроился у двери комнаты, ставшей детской:

– У нас чего только нет, – заметил Марсель, – видишь, и бубен нашелся…, – Валентина, сидя на кровати, увлеченно трясла игрушкой:

– Магдалена, она не в такт трясет, – обиженно сказала из-за двери Виктория, – она тебя собьет…, – в голосе девушки слышалась улыбка:

– Не собьет. Пирожные мы съели, пора за работу. Подпевай, у тебя хорошо получается… – зазвенел серебристый, робкий голос Магдалены:

Механик шепнул Марте:

– Ты хочешь с ней поговорить…, – женщина покачала головой:

– Нет, Марсель. По крайней мере, не сейчас.

Запечатав в пакет найденные в сейфе пистолеты матери, Джо отдал их месье Ламберу. Он отложил уборку ее комнат на потом:

– Я достану документы, – он сидел за кухонным столом, – съезжу в банк со свидетельством о смерти, займусь остальными делами…, – горлышко бутылки виски звякнуло о край стакана, – но все это случится потом…, – он раздвинул на кухне шторы.

Утреннее солнце играло в начищенных медных сковородах, висевших над плитой. Теплые лучи скользили по бело-голубой плитке из Делфта, по закопченному фермерскому брусу под потолком, привезенному из заброшенной гасконской деревни. Связки сушеного красного перца и чеснока пахли уютом. Джо почти послышался голос матери:

– Ты похудел, милый, – Лаура всегда откармливала его в отпуске, – садись, сегодня потофе, а на десерт клубничный мусс…, – слезы капали в янтарный виски. Джо вытер смуглое лицо рукавом футболки. Он не смог поговорить с матерью:

– Но и Пьер не смог, – он чувствовал на языке соль, – мы держали ее за руки, когда она уходила, а она смотрела на нас, шевелила губами…, – он плакал, не сдерживаясь:

– Дедушка не переживет ее смерти, – подумал Джо, – сначала младшая Лаура, потом мама…, – он заставил себя собраться:

– У него остались мы с Пьером и Хана, он всегда считал ее внучкой…, – Джо хотел позвонить сестре днем, – и тетя Клара о нем позаботится. Тем более, у Аарона и Тиквы скоро родится сын или дочка. Аарон меня младше, а у него будет ребенок…

Джо в который раз пообещал себе отыскать Маргариту. Виллем, впрочем, не торопился в СССР:

– Без должной подготовки вояж превратится в коллективное самоубийство, – хмуро сказал барон, – или ты забыл, на что способны твои бывшие хозяева, я сейчас имею в виду русских…

Джо только что-то пробурчал. Кузен обычно не позволял себе шпилек в его адрес, но иногда не удерживался:

– Если бы русские шантажировали его судьбой Клэр, когда она еще была жива, – подумал Джо, – он бы тоже пошел на предательство…, – он вспоминал угрюмые серые глаза Виллема, наголо бритую голову, татуировки на груди и выцветшую наколку с русской буквой на руке:

– Нет, он бы такого не сделал, – вздохнул Джо, – он еле выжил в СССР и там пропала его младшая сестра…, – Виллем заодно намеревался найти Марию и своего племянника:

– Посмотрим, как все сложится, – заметил он, встретив Джо в аэропорту Киншасы, – тетя Марта говорит, что осенью в СССР летит еще одна миссия, – Джо понимал, что, не доверяя ему до конца, кузен не будет распространяться о деталях плана, – если у них все пройдет удачно, то, может быть, наше участие и не понадобится…, – Джо залпом допил виски:

– Я хочу, чтобы Маргарита опять была рядом со мной, – подумал он, – мне все равно, что с ней случилось в России…, – Джо, впрочем, подозревал, что русские сдувают с девушки пылинки, – я хочу, чтобы она вернулась. С ней рядом я становлюсь лучше, только с ней одной…, – он считал, что Маргарита не пойдет на предательство:

– Однако ее отец работает на СССР, – Джо потер лицо руками, – а Маргарита всегда считала его героем. Зря, конечно, однако кто знал, что все так сложится…, – Иосиф тоже собирался лететь с ними:

– Я пробыл достаточно в стране и разбираюсь, что к чему, – заметил майор Кардозо, – и не закатывай глаза, Виллем. Я профессионал, и знаю, о чем говорю. Но Шмуэль никуда не поедет, разумеется. Пусть он дает мне уроки русского языка по переписке и сидит в своей епархии…, – Джо поболтал бутылку:

– Почти на дне. Хорошо, что Пьер не пьет, – пришло ему в голову, – он выпил со мной бокал, когда мы вернулись из госпиталя и пошел спать…, – голубые глаза брата были заплаканы. Джо понимал, что юноша еще не верит в случившееся:

– Не в смерть мамы, – он вылил в стакан остатки виски, – а в то, что она убила семью мадемуазель Магдалены…, – Джо не виделся с девушкой, но не сомневался, что она и не захочет встречаться ни с ним, ни с Пьером:

– Но, кажется, она нравилась Пьеру, – Джо прислушался, – я видел по его глазам, что он тоскует…, – в коридоре раздавался какой-то шум:

– Там все прибрали, – Джо поднялся, пошатываясь, – сюда приходил мерзавец фон Рабе, но где теперь его искать…, – тетя Марта коротко сказала:

– С смертью вашей матери ушел последний свидетель, могущий его опознать, – Джо не собирался расспрашивать о подробностях случившегося на войне, – теперь его пластические операции окончательно достигли результата…, – кровь и осколки разбитого бюста исчезли из вестибюля:

– Тетя Марта и месье Ламбер обо всем позаботились, – Джо распахнул окно кухни, – надо проветрить, я здесь накурил…, – в темном коридоре он увидел знакомую фигуру брата.

Пьер стоял у телефона, водруженного на мозаичный столик прошлого века. Прошагав вперед, Джо бесцеремонно отобрал у него трубку:

– …время работы с девяти утра до часу дня, – сказал механический женский голос, – по вопросам возвращения в гражданство СССР обращайтесь к консулу, время приема…, – Джо швырнул трубку на рычаг:

– Совсем с ума сошел, – он развернул брата за плечи в сторону его комнаты, – отправляйся спать и не предпринимай никаких демаршей…, – Пьер попытался высвободиться:

– Русские мне поверят, пусть я и формально не коммунист…, – он встряхнул всклокоченной головой, – ты не понимаешь, Джо…, – старший брат грубо сказал:

– Все я отлично понимаю. Ты хочешь сбежать, но сбежать легче всего, – он упер палец себе в грудь, – посмотри хотя бы на меня…, – Джо подвигал челюстями:

– Русские тебя съедят и не подавятся, мой милый…, – Джо помолчал, – оставайся на месте и делай свою работу, инспектор де Лу…, – дверь хлопнула.

Пьер с размаха кинулся на разоренный диван:

– Здесь я ей обещал сварить глинтвейн зимой и показать кино о Бонде. Здесь я хотел ее поцеловать, – он застонал, – здесь сказал, что нашего поколения война не коснулась…

Пьера пока ни разу ни ранили, однако он чувствовал себя так, словно пуля засела у него в груди:

– Словно в меня стрелял фон Рабе, а не в папу, в Мадриде, тридцать лет назад, – он пошарил под диваном, – словно у меня шрам на сердце…

Водка обожгла губы. Он жадно пил спиртное, словно воду. Транзистор, брошенный на пол, зашуршал:

– В последнее воскресенье июля, – сказал диктор, – для вас поют битлы. Послушайте историю одной любви…, – голос Пола был грустным:

Пустая бутылка покатилась в угол комнаты. Уткнув лицо в подушку, юноша зарыдал.

Пролог Вена, август 1968

Зрители теснились на облупившихся золоченых балконах Театра в Йозефштадте. Большую люстру под потолком погасили. Работали только тусклые светильники на обтянутых красным бархатом стенах. Зал и сцену Аарону показывал директор, герр Штосс:

– Ремонт делали во временя Макса Рейнхардта, – заметил он, – еще в двадцатых голах, по тогдашней моде. С тех пор обстановка немного, – он поискал слово, – поизносилась…, – Рейнхардт, еврей, покинул Австрию после аншлюса и умер в Голливуде:

– Покойная тетя Ривка дружила с ним, – вспомнил Аарон, – но здесь все делают вид, что он отправился в Америку по собственной воле…, – отъезд евреев из страны в Австрии объясняли именно так. Отчим кисло сказал Аарону:

– Разумеется, все евреи одним махом купили билеты на запад, потому что они так захотели. Более того, они сами решили оставить в стране свои художественные коллекции…

Венские газеты сравнивали Адель со знаменитой натурщицей Климта и ее тезкой, женой банкира Блох-Бауэра. Сам банкир, успев вовремя покинуть страну, скончался в Цюрихе, однако его коллекция картин попала в руки нацистов:

– Как у дедушки Теодора, – хмыкнул Аарон, – и здешние музеи, словно мистер Рубин, тоже не стесняются выставлять полотна, попавшие к ним сомнительным путем…, – пока в стране не существовало никакого закона о реституции, но Джованни считал, что все еще впереди:

– Когда наследники Блох-Бауэра подадут в суд на здешние музеи, – отчим помахал ножом, – то австрийцам придется расстаться с «Золотой Аделью», – сестра добавила:

– Надеюсь, куда бы ни отправился холст, публика получит к нему доступ. Нельзя лишать людей такой красоты…, – Адель вытащила из сумочки накрахмаленный носовой платок:

– Я возьму претцель для Генрика, – сестра потянулась за выпечкой, – он давно уселся за рояль в Филармонии, – Адель посмотрела на часы:

– Он не откажется от чашки кофе, сейчас почти одиннадцать утра…, – сестра, как она весело говорила, съедала два завтрака:

– У вас гораздо лучше кормят, – объяснила Адель, – хотя наш отель дороже…, – Адель и Генрик жили в гостинице «Захер»:

– В двух шагах от Оперы, – вспомнил Аарон, – музыкальный фестиваль закончился, но у нее и Генрика все равно почти каждый день идут концерты…, – в августе Вену наполняли туристы:

– Было бы глупо отказываться от ангажемента, – Аарон подтащил стул ближе к светильнику, – как нам было глупо отказываться от предложения театра…, – «Превращение», взявшее главный приз для камерных спектаклей, ждало еще несколько представлений. На следующей неделе они собирались поехать в Альпы:

– Пусть едут остальные, – карман Аарона жгло письмо с чешскими марками, полученное днем, – я возьму машину напрокат и через несколько дней вернусь в шале…, – стараясь не шуметь, он вытащил измятый конверт:

– Виза тебе не нужна, – читал Аарон, – правительство Дубчека привечает западных туристов. «Че» у нас в прокате не показывали, но если у тебя есть под рукой копия фильма, я бы мог устроить несколько встреч с нашими кинематографистами и вообще, творческой молодежью, – он отстучал письмо на машинке, – мы слышали о твоем триумфе в Вене, но на спектакль я не рассчитываю, для него нужны декорации и актеры…

Аарон поскреб темную бородку. Со времен Южной Америки он часто пренебрегал бритьем:

– Тиква смеется надо мной, – улыбнулся он, – говорит, что я разыгрываю Хемингуэя, – Аарон задумался, – но ведь декорации у нас самые простые, а актер, кроме Тиквы, нужен только один…

Аарон познакомился с чешским режиссером Иржи Менцелем на церемонии вручения Оскаров. Его фильм, «Поезда под особым наблюдением», получил статуэтку за лучшую ленту на иностранном языке:

– Во время просмотра, я, как публика сейчас, сидел не двигаясь, – вспомнил Аарон, – он великий мастер, – по словам Менцеля, его фильм разрешили к показу в Чехословакии только потому, что речь в картине шла о войне:

– Со второй лентой мне так не повезло, – хмуро заметил режиссер, – там я не слишком жалую коммунистов, – «Жаворонки на нитке» рассказывали о бригаде перевоспитания на заводе:

– Туда после войны отправляли так называемую буржуазию, – объяснил Менцель, – якобы для перековки…, – приятель, правда, не терял надежды, что правительство Дубчека разрешит фильм к прокату:

– Прага сейчас совсем другая, чем даже пару лет назад, – он дошел до конца письма, – приезжай, ты не пожалеешь…, – в Вене имелась копия «Че»:

– Я смогу показать фильм, – понял Аарон, – и я могу выйти на сцену с Тиквой, как второй актер. Это, разумеется, если она согласится поехать в Прагу…, – он прислушался:

– Я прижмусь к двери комнаты…, – готовясь к роли, Тиква занималась с логопедом, – отец сразу поймет, что я исполнен готовности немедленно вернуться к себе…, – они долго добивались нужной интонации и тембра голоса. Аарон поставил спектакль и много раз видел его на сцене:

– Но у меня все равно мороз по коже идет, – он поежился, – так говорило бы животное, обрети оно дар речи…, – Аарон знал хронометраж постановки наизусть. Зал взорвался аплодисментами, Аарон поднялся:

– Сварю кофе для Тиквы, – он сунул письмо в карман, – о приглашении мы поговорим вечером…, – подхватив стул, Аарон отправился в гримерку.

Генрик предпочитал проводить деловые встречи в гостиничных вестибюлях. Портье роскошных отелей Европы и Америки, зная о его привычке, всегда устраивали маэстро где-нибудь в уединенном углу:

– Но рядом с роялем, – он повертел носком сшитого на заказ в Лондоне ботинка, – они помнят и о том, что я люблю сесть за инструмент, инкогнито, так сказать…, – разумеется, никакого инкогнито давно не существовало.

Краем глаза Генрик заметил расположившихся на диванах парней с хорошими фотокамерами:

– Это не стрингеры, – Тупица слегка усмехнулся, – у тех нет денег на технику от «К и К». Эти ребята из приличных газет…

Генрик и Адель недавно снялись в рекламе стереофонического музыкального центра, как «К и К» назвало новинку:

– Здесь ее тоже напечатали в журналах, – вспомнил Тупица, – продукция расходится, как горячие пирожки…, – в рекламной студии его усадили на дорогую кушетку испанской кожи, рядом с античным бюстом:

– Вы находитесь в творческом сосредоточении, мистер Авербах, – заявил глава рекламного отдела, – вы думаете о будущем концерте…, – Адель, в платье, напоминающем хитон, смотрела прямо на предполагаемого зрителя:

– Вы тоже, миссис Майер-Авербах…, – парень повертел рукой. Адель ехидно поинтересовалась: -Что, тоже думаю? Теперь женщинам в рекламе можно думать, а не просто подавать пластинки хозяину, словно дрессированная собачка…, – парень даже обиделся:

– Мы никогда такого не снимали, – буркнул он, – совет директоров не одобрил бы подобной рекламы…, – Адель подытожила:

– И очень хорошо. Но кто придумал этот лозунг:

– Для него. Для нее. Первое стерео для всех ваших нужд…, – жена скривилась. Рекламщик отозвался:

– Согласно данным опросов, мужчины и женщины все-таки слушают разную музыку, миссис Майер-Авербах…, – Адель только закатила глаза. Тупица не очень любил домашние магнитофоны, настаивая на том, что качество записи в них страдает:

– Но «К и К» мы не могли отказать, – он рассеянно листал свой календарь, – в конце концов, это семья…, – он вспомнил главу рекламного отдела:

– Парень мой ровесник, ему тридцать, а он все еще носит джинсы, кеды и майку с битлами. Но на руке у него золотой ролекс и ездит он на отличной машине. Хотя в их бизнесе принято одеваться на молодежный манер…, – Генрик, как он сам говорил, проводил черту между свободным временем и работой:

– Если я преподаю на мастер-классе, – говорил он, – это все равно работа. Я не появлюсь перед студентами в шортах и кедах и не выйду в таком виде на сцену…, – ботинки были легкими, парусиновыми. Он носил изысканно потертые джинсы и помятую льняную рубаху. Отложив календарь, Генрик допил свой эспрессо:

– При всем уважении к вам, месье Вале…, – швейцарский делец почти не изменился, только приобрел аккуратное брюшко и седину, – сейчас у меня концерты расписаны до семидесятого года включительно…, – Вале подался вперед:

– Всего пара недель, месье Авербах, – он взялся за свой календарь, – даже неделя, если вы так заняты…, – Генрик вскинул бровь:

– Занят и не вижу смысла обсуждать это дальше, месье Вале…, – Тупица на своем веку провел много переговоров с импресарио:

– Никакой разницы с арабским шуком, – смешливо подумал Генрик, – или с барахолкой в послевоенном Бреслау, где я стрелял окурки. Он наседает, я ломаюсь, набиваю цену и, в конце концов, мы сходимся на дате концерта и сумме гонорара…, – речь шла о приватных выступлениях в альпийском шале дельца:

– Три дня, – проникновенно сказал Вале, – всего три дня, если вы так настаиваете. Я опять устраиваю закрытый аукцион для друзей, ожидаются интересные картины…, – он чиркнул что-то на листке бумаги, – перелет в Женеву, разумеется, за мой счет…, – Генрик, в общем, мог выкроить несколько выходных в октябре:

– Там есть окно, – вспомнил Тупица, – в горах будет лежать снег. Мне надо отдохнуть, покататься на лыжах…, – он не собирался заводить разговор об Адели:

– Она носится с Тиквой, как с писаной торбой, – хмыкнул Тупица, – и тетя Клара от нее не отстает. Адель не уедет из Лондона по меньшей мере до Рождества. Она и Сабина будут хлопотать над ребенком на пару. Ладно, следующим летом у нас появятся свои малыши…, – Тиква относилась к опеке старших женщин с добродушным юмором:

– Тетя Клара, – однажды заметила девушка, – на сцене я вишу вниз головой на невидимых канатах и ползаю по стенам, тоже с помощью веревок. Думаю, что после такого роды пройдут успешно…

Они не успели даже ахнуть. Разговор шел за послеобеденным кофе в пансионе. Легко поднявшись, Тиква встала на пуанты. Стройная нога в черном чулке взлетела над головой девушки, она закружилась в фуэте:

– Беременность – не болезнь, – Тиква даже не запыхалась, – еще меня в Лос-Анджелесе научили индийским упражнениям, йоге…, – Клара замахала руками:

– Я верю, верю, милая. Но ты все-таки будь осторожней…, -теща считала, что Тиква ожидает двойню:

– Они с Аароном только отшучиваются, – вспомнил Генрик, – интересно, они сами знают, кто у них родится? Наверное, да…

Он не мог не признать, что для «Превращения» беременность Тиквы оказалось очень удачной:

– И она не боится уродовать себя на сцене, – уважительно подумал Тупица, – у нее отличный костюм и грим, она действительно напоминает насекомое…, – щелкнув золотой зажигалкой, он приписал к цифре на листке месье Вале еще один ноль:

– Два концерта по часу каждый, – подытожил Генрик, – программу выбираю я…, – шейхи любили, как называл это Тупица, популярную классику, – и перелет в бизнес-классе…, -Вале закивал:

– Договорились. Я переведу аванс не позднее следующей недели, месье Авербах. Большое вам спасибо…, – Генрик решил поговорить с тетей Мартой в Лондоне:

– Пусть сначала женится Маленький Джон, – они еще не видели невесту кузена, – тетя Марта сейчас занята, но она обрадуется новостям. На вилле Вале может появиться Максимилиан…

Не желая вызывать подозрений у швейцарца, Генрик не хотел спрашивать о Ритберге фон Теттау открыто:

– Отлично, – Генрик заметил направляющегося к ним портье, – сейчас я побалую вас и патронов своей игрой, месье Вале…, – портье прошуршал ему на ухо:

– Вас к телефону, месье Авербах, – Генрик не любил, когда к нему обращались на немецкий манер. Теща и тесть сегодня уехали с Аделью в Баден:

– Либо она увидела что-то интересное у антикваров, – портье препроводил его в закрытую бархатными шторами кабинку, – либо звонят насчет аренды нашего шале…, – Генрик узнал вальяжный, уверенный голос:

– Здравствуйте, маэстро, – сказал он, – мы с вами встречались в Новосибирске. Моя фамилия Матвеев.

Официант поставил на деревянный стол поднос с кофе. В саду пансиона росла даже виноградная лоза. Журчал маленький фонтан, птицы щебетали на черепичных крышах соседних домов. Воробьи перепархивали по глицинии, вившейся вдоль крашеной охрой стены. Джованни прищурился:

– Еще видны следы от шрапнели, – понял он, – но Вена пострадала во время войны меньше, чем немецкие города…, – закатное солнце грело его седой затылок. Он не успел понять, как Кларе удалось водрузить ему на голову соломенную шляпу:

– Остается купить еще тапочки и палку, – сварливо сказал Джованни, – и я окончательно превращусь в отпускника, вроде тех, что сегодня разгуливали по Бадену…, – Клара пощелкала спицами:

– Ты и есть отпускник, милый мой, – ласково сказала женщина, – то есть у тебя начался давно заслуженный отдых…, – уйдя в отставку из Британского Музея, Джованни продолжал консультировать на кафедре в Кембридже, но не брал себе докторантов:

– Я надеялся, что помогу девочке с ее работой, – как-то раз сказал он жене, – не официально, конечно, но…, – он прервался, Клара погладила его руку:

– Надо верить, милый, – тихо сказала жена, – Адель вернулась и Лаура тоже вернется…

О вере и молитвах написал и Его Святейшество, приславший Джованни личное послание:

– И здесь я тоже ходил в собор Святого Стефана, – он просматривал Wiener Zeitung под умиротворенное курлыканье голубей, – Клара верно говорит, нельзя терять надежду…

Он никогда не заказывал по Лауре погребальные мессы, отказываясь считать младшую дочь мертвой:

– И Пауль тоже самое сказал, – пришло в голову Джованни, – а еще он говорил, что мы привезем домой малышей и оказался прав…, – словно услышав его, Клара подняла голову:

– Пауль считает, что у них будет двойня, – рядом с женой лежала готовая крохотная кофточка, – только почему они отказываются узнавать пол младенцев…, – Джованни рассмеялся:

– Пауль большой специалист в деторождении, только его и надо слушать…, – Клара недовольно пробормотала:

– Эмиль, наверное, знает, – по дороге в Вену Аарон с Тиквой погостили в Мон-Сен-Мартене, – но ведь он только блеснет очками, и все, как он обычно делает…, – Джованни внезапно сказал:

– Как время летит. Я вспомнил старого герцога, деда Маленького Джона и тридцать шестой год. Господи, только началась испанская война, еще была жива Юджиния, а вы жили в Праге…, – Клара помолчала:

– Да. Что пишут, – она кивнула на газету, – насчет концертов Генрика и Адели…, – Джованни потянулся за серебряным портсигаром: -Восхищаются их трудолюбием, как обычно. Маэстро Авербах своим примером доказывает, что для человека не существует никаких препятствий на пути к цели…, – громко прочитал Джованни. Клара отправила в рот кусочек торта:

– В тридцать третьем году мы с покойным Людвигом жили в этом пансионе по дороге в Венецию, – призналась жена, – у них, наверное, работает тот же самый повар. Здесь готовят лучше, чем в дорогих отелях…, – пансион стоял рядом с особняком, где до аншлюса помещалась квартира Фрейда. Жена повертела кофточку:

– И ведь не скажут, мальчики у них или девочки, упрямцы. Приходится брать зеленую и желтую шерсть…, – Джованни потрогал мягкий кашемир:

– Очень хорошо получилось…, – он взял жену за руку, – а что касается их поездки, то Пауль волновался насчет самолета, а не автомобиля…, – услышав за ужином о приглашении Аарона в Прагу, Генрик оживился:

– Мне звонил тамошний импресарио, – он налил себе вина, – со мной хотят поговорить насчет возможных гастролей, – Аарон хмыкнул:

– У коммунистов есть импресарио…, – Тупица пожал плечами:

– Они утверждают, что у них не коммунизм, а социализм с человеческим лицом. Мне понадобится пара дней, не больше. Мы разделим расходы на аренду машины. Твой приятель, режиссер, организует мой мастер-класс и камерный концерт для деятелей культуры…, – так, пышно, Генрика именовали в грамоте советского знака, присланного из посольства в Лондоне:

– Он теперь заслуженный деятель искусств, – усмехнулся Джованни, – а Адель получила орден Британской Империи…, – Клара аккуратно сложила вявязание:

– Адель увидит наши Винограды, – Джованни показалось, что голос жены изменился, – дом, где она родилась, где мы жили в тридцать восьмом году. Туда я привезла Сабину, туда потом приехал Пауль, – жена поискала на столе сигареты, – тридцать лет прошло…, – Клара чиркнула спичкой, ее рука немного дрожала:

– Тридцать лет, – она помолчала, – покойный рав Горовиц еще не был женат, а теперь у него скоро появится внуки…, – Джованни коснулся губами седых волос в ее темных кудрях:

– Если хочешь, давай поедем с детьми, – шепнул он, – я бывал в Праге в двадцатых годах, но с тех пор много воды утекло. Может быть, я тогда видел и тебя. Скажем, в году двадцать восьмом, перед тем как ты отправилась в Париж…, – Клара улыбнулась:

– Кафку ты точно видел, только немного раньше…, – Джованни рассказывал пасынку о встречах с писателем. Джованни потерся носом о ее ухо:

– Я еще и Фрейда видел, – смешливо сказал он, – и помню похороны королевы Виктории. Ты тоже хочешь пройти по Виноградам…, – Клара кивнула:

– И постоять на Карловом мосту. Мне в этом году шестьдесят, – смуглые щеки жены залил румянец, – пусть поездка станет моим подарком к юбилею…, – Джованни помахал сигаретой:

– Подарок тебя ждет в Лондоне. У нас так и не было свадебного путешествия, – он обнял жену, – но теперь оно случится. Я люблю тебя, милая…, – Клара положила голову ему на плечо:

– Я тебя тоже. Все будет хорошо, Джованни, мы с тобой еще увидим внуков…

В чистом летнем небе носились черные точки птиц. Джованни закрыл глаза: «Она права. Все будет хорошо».

В Лондоне Генрик никогда бы не позволил Адели жевать в его серебристом Бентли луковый пирог.

Они въехали в приграничный городок Лаа ан дер Тайя в самый разгар местного праздника сбора урожая. На площади, перед белокаменной ратушей, выстроенной во времена кайзера Франца-Иосифа, шумели лотки.

Дети сгрудились перед фанерным подиумом. Святой Георгий, восседающий на переминающемся с ноги на ногу коне, пронзил деревянным копьем дракона, в костюме из зеленого гофрированного картона. Малышня запрыгала, вокруг разнесся пронзительный свист дудок. В яркое небо летели воздушные шары, серые булыжники украсило разноцветное конфетти.

Генрик не сомневался, что Адель захочет пройтись по ярмарке. Он шутливо сравнивал жену с сорокой:

– Но не только шутливо, – понял Тупица, – она до сих пор не может расстаться с желанием схватить все, что блестит…, – он списывал страсть жены к дешевым развлечениям на проведенное в бедности детство:

– Они с Сабиной спали на одной кровати, штопали чулки и стирали в тазу, – хмыкнул Генрик, – а Инге возился в курятнике…, – свояк, по его мнению, так и остался деревенским парнем, несмотря на звание профессора и два доктората:

– Они с Сабиной сейчас присматривают за Паулем, – Генрик выпустил дым сигареты в окно, – только поэтому тетя Клара и дядя Джованни смогли сюда приехать…, – он не удивился желанию тещи посетить Прагу:

– Во-первых, она наседка и не отпустила бы Адель и Тикву одних, пусть и с мужьями, то есть нами, а во-вторых, она сентиментальна…, – он хорошо видел из машины тещу и тестя, засевших с кофе и пивом на террасе летнего кафе:

– Аарон пошел развлекать девушек, – усмехнулся Генрик, – он тоже любит балаганы. Тетя Клара возила их в Саутенд, кататься на карусели и стрелять в тире…, – до него донеслись сухие щелчки пневматической винтовки.

Пресловутый пирог лежал на пассажирском сиденье, в заляпанном жирными пятнами пакете. Оказалось, что в Лаа выращивают известный на всю Австрию лук:

– Очень вкусная выпечка, – облизнулась Адель, – попробуй, милый…, – крошки рассыпались по коврику машины, в нос Генрику шибануло стойким запахом уксуса. Тиква притащила в мерседес банку с маринованными овощами:

– Я только ими и спасалась в первые месяцы, – свояченица безмятежно грызла огурец, – держи, Адель, ты любишь чеснок, а помидоры мы оставим Аарону…, – в машине пахло придорожной закусочной:

– Они еще и сосиски с горчицей ели, – Генрик отхлебнул принесенный женой черный кофе, – а мне ничего не лезет в рот…, – живот крутило от волнения.

Последнюю таблетку из упаковки, полученной от русских в начале года, Тупица проглотил позавчера. Он ожидал обычного звонка в отель «Захер»:

– Я сообщил, где я остановлюсь в Вене, поэтому Матвеев меня и нашел…, – он отлично понимал, кто такой Матвеев на самом деле. Генрика даже немного затошнило:

– Никому ничего нельзя говорить, – напомнил он себе, – пусть Аарон и Тиква показывают спектакль, пусть Адель устраивает концерт, пусть дядя Джованни и тетя Клара гуляют по Праге, а я займусь своими делами…, – Матвеев велел ему приехать в столицу социалистической Чехословакии:

– Это всего три часа на машине от Вены, маэстро, – он услышал явственный смешок в голосе русского, – вы получите лекарство в обмен на выполнение небольшого поручения…

Саша понятия не имел, в чем состоит поручение. Позвонить Моцарту его попросил наставник, товарищ Котов. Саша прилетел в Прагу из Лондона, пользуясь своим американским паспортом. Здесь он забирал материалы, как их изящно называли в Москве, необходимые для успеха операции «Свадьба»:

– Последние выходные августа, – Саша сверился с календарем, – в субботу состоится венчание, то есть не состоится, – он коротко улыбнулся, – и в субботу вечером Пиявку переводят из ее северной тюрьмы в южную…, – он теперь знал и место расположения тюрьмы, как знал и то, что в охраняемом фургоне Пиявка будет не одна. Невеста, как он весело называл Орлу, работала отлично:

– У Пиявки мальчик, – Саша справился с дрожью в руках, – в ноябре ему исполнится два года. Это мой сын, сомнений быть не может…, – операция в Банбери проходила с участием ирландских ребят. Сам Саша и несколько надежных парней, проводили субботу на севере Англии:

– Миллион нам очень помог, – усмехнулся Скорпион, – а еще больше помогло то, что охранники тюрьмы тоже люди, то есть женщины…, – вернувшийся с континента с миллионом Боров перебрался в Англию. Парень закрутил быстрый роман с одной из надзирательниц тюрьмы, где содержалась Пиявка:

– Они все заглядывают в ближайший городок на выходных, – хмыкнул Саша, – в тамошних унылых местах больше никаких развлечений нет. Пара партий в бильярд, пара коктейлей и дело на мази…, – замужняя надзирательница, старше Борова лет на двадцать, даже собиралась бросить ради него семью:

– Она и будет сопровождать фургон, в числе других, – Саша тщательно продумал схему нападения, – и тоже получит пулю в лоб. Мы не оставляем свидетелей…, – Пиявку он собирался убить лично. Боров и остальные считали, что они наказывают предательницу:

– Однако ребенок ни в чем не виноват, – сказал ребятам Саша, – мы заберем его в Ирландию и воспитаем настоящим борцом за свободу нашей страны…, – в Праге он брал напрокат машину и возвращался в Британию морским путем:

– Не стоит тащить взрывчатку самолетом, – он повертел полученную в посольстве записку от товарища Котова, – заряды такой мощности, что легко снесут с земли все Банбери, не говоря о вшивой барже…, – товарищ Котов просил его вызвать в Прагу Моцарта:

– Что я и сделал, – наставник велел уничтожить послание, – а остальное не моя забота…, – Моцарт немедленно согласился приехать в город:

– Еще бы он не согласился, – Саша вышел из высоких дверей почтамта, – мы его подсадили на препарат, он стал наркоманом…, – в Праге ему понравилось:

– Почти запад, – взяв пива, он устроился в кафе неподалеку от Карлова моста, – но, кажется, их вольностям скоро придет конец…, – в посольстве недвусмысленно намекали, что чешским коммунистам выставят ультиматум:

– Дубчек и не коммунист вовсе, – недовольно заметил местный коллега Саши, передавший ему багаж с техническими средствами, – он пускает в страну кого ни попадя, отменил въездные визы для западных туристов и развел порнографию в прессе…, – коллега потряс ярким журнальчиком. Саша добродушно заметил:

– Это всего лишь бикини, товарищ. Устои коммунизма не пошатнуть круглой задницей и тонкой талией, – он полюбовался девушкой, – тем более, это Тиква Майер, голливудская актриса, а не местная барышня…, – коллега напыщенно сказал:

– Ни одна комсомолка не снимется в таком виде…, – Саша чуть не ответил: «И не надо». Он еще не видел ни одной хорошенькой комсомолки:

– Кроме Куколок, но те только номинально состояли в Союзе. И Маши, разумеется, – Саша почувствовал обычную тоску, – ничего, сейчас я привезу мальчика домой, и она смягчится…, – с надеждой сказал себе Саша, – Маша не устоит перед моим предложением. Пусть парни растут вместе, у нас появится настоящая семья…

Генрик тоже понятия не имел, что от него надо русским:

– Наверняка, какая-то ерунда, – он завел мерседес, – главное, что я получу мои таблетки…, – Адель хлопнула дверью машины. Щеки жены раскраснелись, от нее пахло сладостями:

– Тиква выиграла плюшевого медведя, – хихикнула жена, -а я просто плюшки, то есть купон на бесплатную выпечку…, – ее губы испачкала сахарная пудра, – я и тебе принесла, милый и вот еще кофе…, – второй мерседес погудел. Адель высунулась из окна:

– Езжайте вперед, – крикнула она брату, – мы за вами…, – пограничный переход располагался прямо на окраине городка. Вывернув с площади, Генрик повел машину к развевающемуся у шлагбаума флагу социалистической Чехословакии.